— Чёртовы слизеринцы!

      Юрий Хованский, Юрий Хованский... На кой чёрт тебе сдался шестой курс в Хогвартсе? С деньгами твоих родителей мог бы тысячу раз бросить эту учёбу, стать кем-то на вроде держателя трактира, или владельцем магазина с элитным огневиски, и жить себе припеваючи. Так нет же: «Молодой человек, если вы не сдадите ЖАБА на, по крайней мере, Выше ожидаемого, собственной ячейки в Гринготтсе вам не видать». Это письмо, пропитанное нежною отеческой любовью, Хованский сжёг, а пепел смыл в унитаз в туалете для мальчиков, однако буквы так сильно впечатались в память, что опытный легилимент с лёгкостью вытянул бы их из его головы.       Юра неплохо владел окклюменцией, и нужную информацию всегда прятал за отражающей стеной бессмысленных диалогов с самим собой и перемоткой в голове ситуаций, где можно было что-то изменить в другую сторону. Слизеринец был далеко не безмозглым оборванцем, позорящим честь чистокровных родителей. Ему очень нравились Зельеварение, Древние руны (которые, из-за своей сложности, мало кто выбирал в качестве дополнительного предмета), превосходно играл в квиддич и был местным гуру Защиты от Тёмных искусств. И Ларин, хоть и терпеть не мог в нём безмозглого оборванца, искренне восхищался его навыками во время уроков. Очки факультета тонкой струйкой, казалось, всё время сыпались в чашу часов, когда отвечал Хованский.       Ему прочили карьеру Ликвидатора Проклятий, но шестикурснику всё это казалось безмерно скучным, почти бессмысленным занятием, которому посвятить свою жизнь он готов не был, но кто бы стал его слушать? Благородный род Хованских, сохранение чистоты крови, бла-бла-бла. Юрий познакомился со своей будущей женой в пять лет. Это была очень выгодная сделка их родителей: милашки Фрейлы роднятся с богатым и знаменитым родом, а Хованские роднятся с более богатыми, но менее знаменитыми Фрейлами. Только для свершения этого благородного пари необходимо было, чтобы парень получил приличную должность в Министерстве Магии, а Таша Фрейл (упаси её Мерлин) стала хоть чуточку более образованной, чем в пятилетнем возрасте. Единственным минусом изящной шармбатонки была только её беспросветная глупость.       И вот он, наследник благородного рода, будущий предприниматель и могущественный волшебник стоит перед дверью в кабинет Защиты от Тёмных искусств. Пускай пыл Юрия и подостыл, декана он продолжал недолюбливать. Не только за правдорубство и гипертрофированное чувство справедливости, но и полное несоответствие духу своего факультета. Хованский даже успел навести справки: Ларины в числе чистокровных родов хоть и были (пусть и не в «Священных двадцати восьми»*), но никакого Дмитрия там не наблюдалось. Более того, род вымер несколько десятков лет назад, так как на него наложили проклятье, и в результате рождались только девочки. Шестикурсник не стал ни с кем этим делиться: большая часть слизеринцев уже привыкли к новому декану и даже сами охотно шли с ним на контакт, а расстраивать ребят этим печальным известием не хотелось. Да и потом, может, он сам что-то напутал. Прочитал про Мариных, а не Лариных. Это всё нуждалось в тщательной перепроверке.       Он поморщил нос, ещё раз прокручивая в голове возможное нечистокровное происхождение учителя, прокашлялся и аккуратно, как учат во всех аристократических семьях, постучал в дверь:       — Профессор, могу ли я…       Ответом послужил короткий взмах руки, пока сам Дмитрий за чем-то с интересом наблюдал. В кабинете стоял неприятный запах пыли, шкафы были перекурочены с ног на голову, кипы книг стопками были раскиданы по всей комнате, и в целом кабинет находился в некотором беспорядке. Впрочем, такие погромы преподаватель устраивал часто. Даже если ему нужно было найти какой-нибудь старый клочок бумаги. Зачем-то он ставил на все бумаги блок, отталкивающий Чары (кроме Ревелио, которым, однако, над этими бумагами мог воспользоваться только он), и каждый раз пожинал плоды этого «полезного» заклятья, когда ты не можешь даже использовать Акцио, чтобы что-то найти.       Юрий Хованский прошёлся по кабинету, оглядывая царящий вокруг хаос с видом аристократического недовольства. Он бы уже сто раз пожалел о таких чарах, если для того, чтобы один раз сохранить информацию, пришлось бы пятнадцать раз переворачивать весь дом, чтобы что-то найти. Наверное, отец сказал бы, что он мыслит слишком мелко для чистокровного волшебника. Хотя отец при любом раскладе найдёт, в чём его упрекнуть.       — Что-то ищите, профессор? — начал слизеринец, пытаясь хоть как-то разбавить нависшее над ними молчание. Он знал, что Ларину нравится этот момент. Этот тип любил смотреть на людей, когда они в смятении, когда они перестают скрываться под маской и показывают своё истинное «я». Поэтому Юра старался вести себя как можно раскованнее.       — Ох, Юрий, конечно, вы хороши в Окклюменции, но не забывайте, что мимолётные мысли тоже необходимо закрывать, — Дмитрий, не отрываясь от своего «ужасно-интересного» занятия, невербально заставил воду в большом графине кипеть. Поднос с графином, чашками и тыквенным печеньем в эту же секунду левитировал на стол, приглашая гостя садиться. — Впрочем, вы ведь всё равно правы, — резко продолжил он, — я действительно люблю так делать. А вот ваша короткая исповедь про отца меня безумно растрогала.       Парень зло поджал губы и сел на кресло, пытаясь не обращать внимание на то, что твои мысли постоянно читают (хотя, как на это можно не обращать внимание?), налил себе заварку, затем кипяток из графина и начал агрессивно жевать печенье.       — Кстати, зачем вы пришли? — учитель неожиданно отвлёкся, осматривая его нескладную фигуру в кресле. — Вы давно не получали наказаний. Или вы что-то-то планируете, и пришли отрабатывать заранее?       — Если вы про покушение, то я в этом не участвую. Соколовский никогда не был мне интересен, он глупый и заурядный, — сходу начал шестикурсник, не давая преподавателю даже лёгкой передышки для праздных разговоров о погоде, квиддиче и оценок Хованского по Защите от Тёмных искусств. В данный момент всё это не имело значение.       — Соколовский? Вот как? — Ларин на секунду взбудоражился, но быстро пришёл в себя и вернулся к своему предмету внимания, словно ему было абсолютно безразлично, есть студент в комнате или нет. — До меня дошли другие сведения о вас и господине Соколовском. Студенты говорят, что у вас с ним давние счёты.       — Я давно забыл как о нём, так и о его подружке Ушаковой, — при озвучивании имени последней оба — слизеринец и его декан — слегка вздрогнули, будто брошенные слова иголочкой укололи в самое сердце. Впрочем, Хованский и тогда не питал к Ушаковой всепоглощающей любви, а Дмитрий воспринимал девушку только как отличного человека и прилежную ученицу. Хотя, конечно, она была очень красивой. Наконец он окончательно оставил своё чтиво, отодвинув книгу (а это была именно книга) в сторону, вышел из-за учительского стола, сел в кресло напротив Юрия и глотнул уже остывший чай.       Снова повисло молчание. Парень пытался проанализировать сложившуюся ситуацию, пытаясь, конечно закрыть всё блоком Окклюменции. Почему-то сегодня концентрироваться было безумно сложно. Может, профессор что-то добавил в чай? Что-то безобидное, что может только помешать концентрироваться на Окклюменции, а что? Дмитрий Ларин вполне на такое способен. Интересно, профессоров он таким же чаем поит? И что ему рассказывают, например, мысли Давыдова?..       — Ну, это уже слишком, Хованский, даже для меня слишком, — преподаватель расхохотался, удивлённо воздев руки, искренне недоумевая таким странным мыслям ученика. — Если вы не можете ставить блок в определённой обстановке, на свои мимолётные подростковые нигилистские мысли, то проблема исключительно в ваших навыках Окклюменции, это не вселенский заговор отравленного чая.       — С чего мне вам верить?       — Не с чего, — просто ответил учитель, — но вы ведь сами прекрасно осознаёте, что это правда. Окклюменция — это сложная магия, её нельзя выучить в одночасье, необходимо детальное изучение литературы и тренировки.       — А вы можете меня научить?       — Чему? — не понял Ларин, с ужасом осознавая, что сцена из кошмара повторяется. И она куда ближе к финалу, чем предыдущая. Необходимо было срочно придумать, что ответить ему. Если согласиться — Хованский может обманным путём узнать правду, если нет, то финал повторится. Выбирать из двух зол совсем невесело, если хотите знать. Тем более, когда в любом случае твоя судьба может разрушиться по щелчку пальцев. Пока студент дожёвывал печенье, Дмитрий пытался понять, что же ему всё-таки от этого разговора нужно. Хочет ли Хованский действительно выучить Легилименцию или просто балуется? А самое важное: для чего она ему, собственно, нужна.       — Окклюменции и Легилименции, конечно, — Юра пожал плечами, глотая ещё немного чая, не видя в своих словах абсолютно ничего странного. Конечно, сам профессор так не думал. — Сами говорите, что мои навыки сейчас далеко не на высшем уровне, а значит, мне нужно тренироваться. А значит, мне нужны вы.       Мужчина помотал головой. Ситуация набирала ненужные для него обороты, а ведь так просто отпустить штурвал и насовсем потерять контроль. Он уводит себя от проблемы, но проблема снова и снова находит его.       — Я не буду учить вас Легилименции, Юрий, — немного уставшим, замученным голосом проговорил учитель, — и я сказал об этом на уроке вашему другу, господину Черникову. И я надеялся, что меня все поймут. Мы проходим дементоров, и Легилименция не имеет к этому никакого отношения. Защищать мысли — да, читать их — нет. И ещё раз повторю: это тёмная практика.       — Вы используете эту тёмную практику! — вспылил парень.       — И это только моё дело, — отрезал Ларин, резко оборвав студента, — я не хочу себя брать ответственность за изучение вами Тёмной магии. Заметьте, я не запрещаю вам её изучать. В наши дни, к сожалению, Тёмная магия продвинулась куда сильнее Светлой. Создавать последнюю куда сложнее, а потому прошлые поколения магов просто решили пойти по лёгкому пути и учить то, что проще. В результате мы имеем множество боевых заклятий и абсолютно бесполезных разношёрстных проклятий и «недоразвитую» ветвь бытовых заклинаний и трансфигурационных чар. И это ужасно. Сейчас, конечно, волшебники пытаются что-то делать, но навёрстывать несколько веков почти полного бездействия…       Внезапно он замолчал. Ларин был странный, а потому Хованский совсем не удивился такому поведению декана, только слегка вздрогнул от неожиданности. Дмитрий быстрым шагом направился к своему столу, по пути взмахнув палочкой, после чего поднос с чайником, кружками и печеньем отправился на своё привычное место. Он начал шуршать бумагой и передвигать книги, наконец извлекая из-под заляпанного эссе по оборотням какого-то третьекурсника небольшой блокнот в тёмном переплёте.       — У меня свободны все дни, кроме вторника, среды и пятницы, — начал профессор, что-то черкая в своём блокноте. Так он выглядел как простой школьник, имеющий некоторые проблемы с планированием и способностью у организовать своё время, а потому мешкающий, в какой день ему пригласить на свидание подружку курсом младше. — Во вторник я дежурю, а в среду и пятницу у меня индивидуальные занятия с другими студентами. Когда у Слизерина тренировки по квиддичу?       — В понедельник и четверг, профессор.       — Попрошу Кашина переставить на вторник и пятницу, чтобы у вас, Юрий, было больше возможности для выбора. Кашин же капитан? — поинтересовался учитель, наконец отвлекаясь от своего блокнота и оглядывая шестикурсника. Хованский, впрочем, выглядел как обычно: наматывал длинные кудри на палец и смотрел гордо. Этот парень точно знал себе цену.       — Кашин оставил пост ради дамы. Капитан теперь Неред, — хмыкнул Юрий, пытаясь заглянуть в записи преподавателя, но мужчина одарил его недовольным взглядом и придвинул блокнот к себе. Юра почувствовал стыд, но это длилось всего мгновение. Как обычно. — Если можно, вы не могли бы поставить занятие на понедельник? Буду весьма признателен.       — Ну, ладно, — пожал плечами Ларин и быстро черкнул что-то в блокноте. По занятиям слизеринец знал, что подчерк у профессора отрывистый и резкий, а если давать подчерку эмоциональную окраску, он был бы, наверное… злой? Не знаю. Преподаватель всегда писал, очень сильно нажимая на ручку, делая буквы угловатыми и размашистыми. Поэтому «Отвратительно», пару раз выписанное Хованскому за ту околесицу, которую он писал в домашних работах, выглядело настолько грозно, что быстро отрезвило его горячий пыл. — Можешь идти.       — Куда? — почему-то не понял шестикурсник.       — Желательно, в гостиную Слизерина, — хмыкнул профессор, снова рассматривая студента с головы до ног. По правде сказать, всё это выглядело так, будто он размышлял над тем, стоит ли соглашаться на индивидуальные занятия с Хованским. — Но если вам нужно в Библиотеку, в чём я сильно сомневаюсь, — саркастично продолжил он, — то можете отправиться и туда. Вы ведь умеете читать?       — Знаете что, профессор! — вспыхнул Юрий, и всё его лицо мгновенно залилось краской. — Мой отец…       — Боюсь-боюсь, — передразнил Дмитрий, с притворным испугом прикладывая руки к голове, — идите. У меня есть дела.       В гостиной Слизерина в тот день было много народа: на улице было холодно и сыро, а замок окутал плотный молочный туман. Тёплый и солнечный сентябрь сменился промозглым и ветреным октябрём.       В подземельях всегда было немного прохладно, а потому большинство студентов любили греться у камина за разговорами или домашним заданием. А ещё студенты змеиного факультета обожали Согревающее заклятье — оно накладывалось не только на одежду, обувь и постельное бельё, но и на случайные предметы, вроде учебника по Зельеварению Ильи Прусикина или ручки старого кресла. Так ты мог случайно схватить со стола чью-то книжку и почувствовать, как по всему телу разливается приятное тепло. Поговаривают, заклятье изобрёл сам Салазар Слизерин, но скорее всего, это неправда: основатель считал, что для хорошей учёбы надо держать подростков в «чёрном теле». Впрочем, основатель жил около шестнадцати столетий назад, и его личные мировоззрения никак не касаются студентов сейчас.       Даня Кашин и Руслан Тушенцов этот вечер, как и большинство, проводили в гостиной. Даня любил сидеть, облокотившись спиной к стеклу, чувствуя холод и сырость Чёрного озера, Руслан же брал кресло и садился напротив, грея спину у одного из каминов. Обычно они о чём-то тихо переговаривались, но сегодня каждый был занят своим делом: Тушенцов читал «Продвинутый курс Трансфигурации», а Кашин лениво перелистывал страницы магловской книжки про музыкальные жанры.       — Руслан, — неожиданно окликнул друга слизеринец, отвлекая его от своих дел. Тот нехотя оторвался от чтения и обратил на него взгляд, выражающий только безмолвное «Что?». Мысль потихоньку гасла в его глазах.       — Руслан, мне нужно тебе кое-что сказать, — снова повторил Кашин. Шестикурсник выглядел слегка озабоченно, а голос его дрожал. Тушенцов лениво придвинулся ближе, неохотно морщась от резкого холода: у окон всегда было сыро.       — Только не говори, что ты проникся идеями Волан-де-Морта и собираешься возродить культ чистой крови, устроить Третью Магическую войну, убить всех маглов и грязнокровок и допустить вырождение населения из-за постоянных браков с родственниками, — быстро протараторил второй слизеринец, по ходу медленно растягивая рот в улыбке.       Даня, было, слегка опешил и промямлил что-то вроде: «Но я же полукровка…», на что получил резкое: «Как и Волан-де-Морт!». Впрочем, Руслан как всегда был в своём репертуаре. И Кашину, в общем-то, это нравилось. Но признание в фанатичном стремлении идеям самого жуткого волшебника последнего столетия сейчас бы далось ему куда легче, чем то, что он собирался сказать на самом деле. Три раза проклянув себя за эту дурацкую идею, шестикурсник заговорил.       — Я влюбился.       — Чего-о-о-о?! — расхохотался Тушенцов, привлекая внимание ребят вокруг, чего Данилу сейчас совсем не хотелось. Он мотал головой, пытаясь как-то остановить друга, но это помогало слабо. — Слизерин, слышали? Завтра в гостиной станет ещё холоднее, потому что пойдёт снег! С чего бы? Да всё просто: Даня Кашин…       В эту самую секунду Даня Кашин зажал Руслану рот, и слизеринцы остались без ответа, почему надо накладывать Согревающее заклятье на ещё большее количество предметов. Парень схватил болтливого товарища за руку и поволок в спальню, подальше от лишних глаз и ушей. Заперев дверь, он приставил к ней кресло, наложил Сальвио гексиа, чтобы их никто не нашёл, и наконец сел на кровать. Тушенцов наблюдал за этими приготовлениями с детским интересом, сопровождая мотающегося по комнате шестикурсника взглядом.       — Руслан, — тихо и серьёзно начал он, глядя другу прямо в глаза, — незачем было так орать. Я тебе по секрету, а ты…       — Прости, — легкомысленно отозвался парень, пожимая плечами и одновременно распаковывая шоколадную лягушку. Она почти что ускакала под одну из кроватей, но слизеринец быстро схватил её и отправил в рот. Осталось только рассмотреть вкладыш.       — Кто там? — безынициативно спросил Данил.       — Да опять Гарри Поттер, четвёртый за месяц! — возмущённо воскликнул Тушенцов и бросил карточку на кровать, по привычке закатывая глаза. — У них что, неудачная партия?       — Мне нравится Неред, — тихо проговорил Кашин и виновато опустил взгляд. Чувство стыда настигало его не часто, и сейчас, по правде, был не самый удачный момент. Он даже не понимал, почему это чувствует. Боится осуждения? Боится молчания? Боится невзаимности от самой девушки?       Руслан покачал головой. Этот момент, длившийся всего несколько мгновений, показался второму шестикурснику целой вечностью. Не зря говорят, что молчание — худшая пытка, и Даня в этот миг испытал это на собственной шкуре. Время тянулось нестерпимо медленно, а Тушенцов всё молчал, никак не реагируя на его признание. Слизеринцу хотелось кричать. Подойти, схватить друга за воротник мятой рубашки, заорать прямо в лицо: «Говори, сволочь, говори уже!». Пальцы занялись мелкой дрожью то ли от злости, то ли от отчаяния. Мысли и правда могут рано или поздно свести вас с ума.       — Я почти завидую Неред, — хмыкнул парень и посмотрела на Кашина с видом ободряющим и весёлом. Стало намного легче.