Пленочный фотоаппарат, холодное пиво и дебилы

      В летнюю пору Хэнк не любил работать. Ладно, он не любил работать вне зависимости от времени года, но летом — прям по-особенному. Он надевал свои уродливые шорты с принтом из ярко-жёлтых пальм и, расположившись на кухне, закидывал ноги на соседний стул. Из приоткрытого окна лились тонкие, едва пробивающиеся сквозь плотные грязные тучи лучи дневного солнца. Канал с музыкой на телевизоре был включён на полную громкость. Хэнк курил, закрыв глаза, и весь он отстранился от людского (и не совсем) мироздания.       Коннор, в свою очередь, лето не особо жаловал. С тех пор как они с Хэнком съехались — «Ты что, студент, чтобы по бомжатникам шариться?» — сказал он после принятия решения об отселении андроидов в отдельный пригород — забот у Коннора прибавилось. Не столько потому что Хэнк заставлял его что-то делать; напротив, Хэнк не утруждал ни Коннора, ни себя самого, ни даже Сумо работой по дому — и оттого новые слои пыли наваливались на старые. В конце концов, Коннору пришлось взять всё в свои руки, благо, работы было немного: Хэнк слишком ленив, чтобы создавать вокруг себя много мусора.       К тому же, если Хэнк не ходил летом на работу ещё чаще обычного, это не значит, что и Коннору можно было. В конце концов, не так уж и сложно вылететь с должности младшего детектива. Платят, конечно, разительно меньше, — меньше даже, чем уборщику со стажем, — но грех Коннору жаловаться: многие другие в это непростое время мечтали о его положении.       Ну, и самой главной причиной, по которой Коннор не любил лето, была одолевающая его, чертовски заразная леность.       Заканчивая стирку, он взглянул в окно. Мир за стеклом сочился жизнью. В мире за стеклом дышалось легче. В мире за стеклом такие яркие цвета. Мир за стеклом отвоевал своё право на жизнь. И Коннор — тоже.       Ладно, белье может и подождать.       Он идёт на кухню, попутно погладив Сумо. Хотел бы Коннор сказать, что не стоит гладить настолько крупное животное против шерсти, но, по правде говоря, Сумо словно был самой шерстью. Мягкий и пушистый, он не внушал страха. Коннору нравилось возиться с ним: нравился шершавый язык на пластиковой ладони; нравилось, как собака льнет навстречу его прикосновениям; нравилось держать его тяжелые лапы и гладить их. Коннор обозвал бы это привычкой, но он был не уверен, насколько способен на что-то настолько интуитивное; на что-то, настолько близкое людям.       Наконец достигнув кухни, Коннор пододвинул к Хэнку стул и уселся рядом. Прежде чем напарник послал бы его к херам подальше, предусмотрительный андроид вытащил из холодильника пиво и с вежливой улыбкой протянул его Хэнку. Коннору шла вежливость, люди принимали её обычно благосклонно. Обычно. Поэтому Хэнк говорит: — Спасибо, конечно, но, если в следующий раз будешь так улыбаться, я запру тебя в кладовке с пылесосом. — Заметано, — кивает Коннор.       «Пиздабол», в ответ бормочет Хэнк и прикладывается к бутылке, прерывая остальные возмущения. Пиздабол — потому что Коннор никогда не делает выводов. Пиздабол — потому что этой пластиковой бочке просто нравится выводить его из себя. Пиздабол — потому что не только людям свойственно разбрасываться словами. — Хороший сегодня день, — выдает Хэнк вместо очередного ругательства. — Мирный такой. У нас на переднем дворе раньше была сушилка для белья. Коул постоянно дергал простыни, белье жены или мое собственное, потому что да, он был не очень умным ребёнком. Весь в меня. От его ладоней после игр в траве на белье оставались грязные следы. — Хэнк усмехнулся, и взгляд его, направленный куда-то сквозь, словно оказался подёрнут плотной пеленой… чего-то. Тоски? Принятия? Коннор не знал — Коннору не доставало опыта, чтобы знать. — Хороший был мальчик.       Он не смотрел на Хэнка. Коннору всё ещё тяжело было читать атмосферу, но иногда бывали такие моменты, когда он знал: лучше всему живому на Земле замереть, чтобы не беспокоить Хэнка, когда он откровенничал.       Он только кивнул и произнес негромко: — Да. Хороший.       Хэнк добродушно хмыкнул, и небольшое напряжение внутри Коннора сошло на нет. Его пожелтевший диод вернулся в состояние покоя. — Ладно. Кладовка отменяется.       Напарник хлопнул его по плечу.       Хэнк любил тактильный контакт. Он часто прикасался к Коннору, трепал его волосы, его плечи или, если был не в настроении, мог отвесить легкий подзатыльник. Возможно, это было связано с тем, что он воспринимал Коннора больше как собаку, чем как человека. Впрочем, сам Коннор против не был: ни к одну живому существу Хэнк не был так благосклонен, как к Сумо.       По телевизору шла откровенная попса и, пусть Хэнк её на дух не переносил, он всё равно улыбался, качая в такт ногой и иногда даже заканчивая за исполнителем обрывки фраз. Коннор быстро распознал голос. — Бейонсе? — А то! Ты начинаешь разбираться в музыке, Коннор. — Но… — в голосе Коннора скользнула озадаченность, что сразу привлекло внимание Хэнка. — Я не понимаю. Тембр голоса и жанры, в которых она работает, совсем не отвечают вашим музыкальным требованиям. — Ан-нет, ошибся. Нихера ты не разбираешься. — махнул рукой Хэнк. — Послушай, тостер.       Он развернулся к Коннору, выставив указательный палец как ответственный взрослый. Ну, почти. В руках у него всё ещё была бутылка. — Неважно, как написана песня, неважно, как она звучит. Иногда случается так, что ты любишь её не за звучание, как это обычно бывает, а за то, с чем она ассоциируется. Какие воспоминания и чувства она у тебя вызывает. — Я не понимаю, — честно признался Коннор снова. — Ещё бы. Дети тоже до настоящего искусства нескоро допирают. Вот знаешь, с чем у меня ассоциируется её «I was here»? — Андроид ожидаемо покачал головой. — С Нэнси. Она слушала эту сраную попсу на всё кафе, и я подошел к ней и вежливо сказал, что сломаю плеер, если это не прекратится. Мы здорово поругались в тот вечер, и тогда же переспали у меня в машине. А через пару лет обвенчались по-тихому в церкви её родного городка.       Хэнк снова усмехнулся и потряс головой, чтобы не удариться в старческие рассуждения об ушедших годах. Конечно, Коннор бы выслушал — Коннор был создан, чтобы слушать, он даже не гавкнет, как неблагодарный Сумо. Но Хэнку бы всё равно не хотелось забивать его голову чушью старого маразматика и алкаша. Пусть до некоторых вещей со временем он дойдет сам. — Ума не приложу. Она была популярна, когда тебя ещё в планах не было. Да твой создатель пешком под стол ходил!       Хэнк не говорит «когда тебя ещё не собрали». Хэнк обращается к Коннору так, словно он, как и сам Хэнк, весь состоит из плоти и крови; словно за ним стоит история, словно у него имеются корни и вся та дребедень, которая свойственна только людям. Хэнк, конечно же, знает, что это не так. Но ему легче думается об обратном. — Знаешь что? Непростительно не знать классику. Возьми отгул на сегодня, я тебя познакомлю с хитами своей молодости. Обещаю, дальше — лучше. Не упускай свой шанс, мальчишка.       О да. Хэнк определённо не любил работать. Это не совсем плохо: полицейский участок свыкся с его капризами. Плохо то, что он заражал этим Коннора.       Однако… возможно, Хэнк и был прав. Наверное, Коннору стоит взять отгул. В конце концов, всего одни сутки, большое ли дело? Сегодня, правда, надо было место преступления исследовать, но и этот вопрос можно решить при должном упорстве. — Ладно. Я позвоню Риду насчёт дела, а потом займёмся этими вашими хитами. Идёт? — Идёт, — отметил Хэнк довольно. Он было расслабился, как тут же напрягся, задав закономерный вопрос: — А нахера тебе его номер иметь? Даже у меня нет номера этого ублюдка. — Мы коллеги. Для верной социальной адаптации и в случае наступления экстренной ситуации необходимо иметь как можно больше полезных контактов. — Распизделся мне тут, — хмыкнул Хэнк. Ни черта он не верил Коннору. Вот вообще.       Хэнк смотрел на своего подопечного долго и пронзительно. Он проводил допрос с пристрастием, не произнося ни слова. Коннор выдавал себя незначительными, едва заметными глазу мелочами: то брови нахмурит, то пальцы начнёт перебирать скорее обычного. Хэнку вспоминается, что недельку назад от Коннора странно пахло. То есть, сам факт того, что от него пахло, уже странный. — Мой Бог! — чертыхнулся Хэнк. — Не говори, что это то, о чём я думаю. — Не говорю.       Лейтенант отпил снова и поставил бутылку на стол. — Мать твою. Я думал, так только в дерьмовых комедиях бывает, — он свёл брови к переносице, хмурясь. Хэнк смотрел на Коннора, и выводы его никак не сочетались с личностью андроида в принципе. — Вы что, реально с ним?.. — Ну, — сдался Коннор, глубоко вздохнув, хотя ему это и не было нужно. Просто помогало собраться. Господи, Коннор — и не может собраться, вот курам на смех-то. — Разок. Может, пару раз.       Хэнк шлёпнул себя по лбу. Он бы хотел сказать, насколько охуел ввиду открывшихся подробностей личной жизни Коннора, но всё ещё пребывал в состоянии ахуя, для того чтобы воспроизводить внятную речь. Только и пробормотал: «Дожил». О подробностях ему знать не стоит. — Эй, Коннор, — спустя пару минут начинает Хэнк. — Когда у тебя там отпуск? — Не раньше, чем через год. А в чем дело, лейтенант?       Но Хэнк только машет рукой. Он отодвигает бутылку от себя — «Тёплым уже не то» — и чуть ерзает, устраиваясь поудобнее. Устроил себе курорт, называется. — Да ходишь ты как уродец. Надо сходить тебе одежду прикупить. Из меня, правда, хреновый советник. — Я могу составить примерный перечень необходимых покупок, исходя из принятых в социуме модельных норм. — …Из тебя не лучше. Меня и Коула Нэнси всегда одевала, у неё это хорошо получалось. Я под венцом брошку её потерял, так едва свадьбу не отменили. — Она у вас вспыльчивая. — Ага. И я такой же осёл. Нас только сын и уравновешивал. Спокойный такой был, чёрт знает в кого. Прям как ты, Коннор. Разве что его я ни разу не пытался пристрелить. — Неплохое достижение для отца, — кивнул Коннор, улыбнувшись уголком губ. Несмотря на проявившуюся девиацию, эмоций от Коннора всё ещё было нелегко добиться; то ли дело жестов. Нервный он парниша, думалось Хэнку. — В любом случае, нескоро ещё мы выберемся. — А, да это херня. Я укатаю Джеффри, всё будет в порядке.       Коннор ничего не ответил. Он не воспринимал слова напарника всерьёз. В конце концов, даже если Хэнку удастся провернуть что-то подобное, ему наверняка не дастся это легко. Но Коннор не скажет об этом вслух. Пусть Хэнк думает, что всё у него под контролем.       Вот к ним уже подобрался Сумо, водрузив тяжелую голову и лапы на колени Коннору. Бескровные, но от того не переставшие быть нежными, руки андроида трепали его шерсть, зарывшись вглубь. Пальцы Коннора просто тонули в ней. Он наклонился, и Сумо лизнул его лицо.       Коннор улыбался. Правда улыбался. Возможно, как и самому Хэнку, с собаками ему было проще. Может, так и должно быть. Коул, в конце концов, всегда больше времени проводил с Сумо, чем со своими родителями.       Хэнк тоже улыбается, глядя на него. Хороший он, этот Коннор. Чудной немного, весь не от мира сего, и речь его ещё далека от человеческой, но Хэнк понимал: ему нужно время. Просто немного времени.       Однако, оглядываясь назад, спустя долгие годы, Хэнк понимал: с того летнего дня жизнь отвела им совсем немного времени, чтобы побыть счастливыми. Недостаточно. Впрочем, вместе с тем думается лейтенанту, времени этого никогда не было бы достаточно.       Коннор валится с Сумо на пол, и Хэнк готов поклясться, что слышал его смех.       Никогда впредь Коннор не был таким счастливым, как в тот день. Таким живым. Таким свободным. Или, возможно, этот образ — именно тот, что спустя годы ярко отпечался в сознании Хэнка.       Как бы то ни было, на исходе лет одну вещь он знал наверняка: дальше жизнь не станет лучше.