Возможно, я одинок в этом, но иногда, когда я смотрю на бездомных, на убийц, на простых мерзавцев или пьяниц, я вдруг начинаю представлять себе их младенческие фотографии. На этих фотографиях они такие же, как мы с вами на наших. И то, что мы не выросли такими, как они, лишь удивительная, необъяснимая случайность.
Дастин Хоффман
По мокрому и темному от ночного дождя асфальту тащится (медленно, но верно) пассажирский автобус, который еще немного и точно испустит дух от тяжести собравшихся в его салоне людей. За окном один за другим мелькают серые, бесформенные здания, мгновенно расплывающиеся перед глазами, и такие же бесформенные, размытые, черные силуэты людей, быстро шагающих по лужам, что еще не успели высохнуть с ночи и сверкали, отражая свет фар, и слабые лучи восходящего солнца, как большие, рябящие зеркала. Чонгук стоит в самом конце салона, без страха разглядывая пассажиров рядом, что с непривычки прячут от него глаза. Разномастный народ кажется смешным и глупым, отчего-то никчемным, будто мальчик видит все их души насквозь. И все они, без исключений, полны порока и дерьма — вперемешку. Противно, что хочется помыться, но все же интересно. Завораживает. Теперь путь назначения изменен. Никакой бесплатной клиники на окраине. Зато психиатрическая больница — перетасовка карт. Обновление системы. Последняя остановка и долгое путешествие из частного пригородного сектора. Большое путешествие маленького человека. Иронично. Громкий и противный механический голос объявляет нужную Чонгуку остановку, заставляя его лишь сонно зевнуть. К его счастью, на этой остановке не выходит никто, но это и не удивительно — кроме него в салоне никого не осталось. Свежий воздух — не панацея, но Чонгуку все равно становится лучше: сонливость напару с усталостью никуда не исчезают бесследно, просто становятся терпимыми, и наконец-то получается вздохнуть полной грудью, растревожить, затекшие от долгого стояния на одном месте, ноги. Глазами Чонгук сразу находит неприметное здание больницы, что скрылась между редкими, голыми с зимы деревьями, растущими на территории. Он потягивается лениво, жмурится, трет глаза и, только после прохождения этого обязательного ритуала, начинает шагать в сторону служебного входа в здание. Он шаркает ногами и, в общем-то, не смотрит по сторонам… И когда до больницы уже рукой подать, и остается пара шагов, Чонгук вдруг резко оборачивается. Знаете, есть такое странное чувство — будто чешется затылок — так пристально кто-то смотрит тебе в спину. Вот Чонгук в это мгновение ощутил на себе нечто подобное. — Чонгук! — его отвлекают. Зачем-то. Резкий выкрик — голос, сохранивший в себе звучание колокольчиков. — Чимин, — вместо приветствия. Скупой кивок. — Терапия еще не началась?***
Юнги взял в привычку каждый раз забирать Чимина и Чонгука из психиатрической лечебницы. За год выработалась привычка. Полезная или нет — судить не станет. Просто так казалось, что он не бездействует. Год. Двенадцать месяцев. Триста шестьдесят пять дней. В часах не сможет измерить, как и в секундах — набежит достаточно. Счетчик времени все бежит вперед, не оглядываясь на тех, кто желал бы замедлить этот бег. Ни единой весточки. Звонка… Не то, чтобы Юнги скучал, просто почему-то верил, что дружба — нечто осязаемое. Но нет. Обрывая с прошлым, забывай тех, что делили его с тобой — аксиома. Иначе они будут бесконечно тянуть назад и быть на шее тяжким грузом. Чонгук вот тоже шагал вперед. Стал выше и крепче, разросся в плечах и повзрослел на лицо — хватило года. Стал больше похож на мужчину, хотя от общего облика все еще веяло детскими чертами. Говорят, что такие, как он часто задерживаются в росте и развитии, потому что внутри все переломано. Но стоит взяться восстанавливать фундамент — расцветают на глазах. Теперь уже не мальчик посещал секцию единоборств, восстановился в институте и экстерном его закончил. Жил с матерью и ее мужем, со сводными сестрами. Искал достойную работу и планировал переезжать на собственную квартиру, — не счесть изменений. Словно с того рокового дня сработала общая перезагрузка системы… Юнги верил в счастливый исход мальчишки и всегда был рад видеть его ныне живые, яркие глаза. Терапия, которую прописал ему Шин, работала. По крайне мере, так казалось всем. Раз жизнь возвращалась хоть в какое-то (пусть — новое) русло, значит они все делали правильно. Сам профессор не зарекался, но после всего, что случилось, он сам стал меньше курить, и, Юнги мог поклясться, что однажды видел, как тот искренне улыбается, провожая Чонгука и Чимина на выходе из больницы. С Чимином было сложнее. Но он тоже постепенно переставал бредить и бояться оглядываться по сторонам. Может быть, его и не излечат до конца, но хотя бы ослабят боль, которая не давала жить прежде. — Привет, — почему-то именно сейчас на ум приходит тот самый двадцатилетний парень с юридического факультета. Одногруппник, напарник по заданиям, друг. Друг. Наверное, самое верное определение. — Привет, — отвечает, обращаясь еще и к стоящему позади Чимина Чонгуку. — Ага, — не улыбка, но что-то похожее на нее. Что-то, что было так знакомо… (Чье-то?) — Я сегодня сам поеду до дома. Захотелось прогуляться. — Без проблем, — не будет же тащить силком в машину. Только провожает взглядом вытянувшуюся в росте фигуру. Всю в черном… Тоже уже знакомо — даже походка. Чимин успевает юркнуть в машину, пока Юнги отвлекся, а Шин, которого ранее не заметили, выйти наружу, поравнявшись с гостем. Вместо сигарет пахнет мятными конфетами… Юнги, кстати, тоже бросил, но почему-то сейчас захотелось схватиться за никотиновую палочку и вдохнуть ее едкий дым. — Как стали похожи, — от чужого голоса Мин вздрагивает, моментально оторвав взгляд от линии горизонта, и скрывшегося за ней Чонгука. — Да? Даже поражает. Сегодня, кстати, все вместе вспомнил про Него на терапии. Чимин вспомнил. Рассказывал, как ты учил Его резать мясную тушку… — К чему этот разговор? — перебивает. Вроде профессор и говорил о заведомо приятных воспоминаниях, но в итоге все свел к беспощадно темному. Так нельзя. Но кто это сказал? — Ни к чему, — пожимает плечами. — Просто делюсь впечатлениями. Рассказываю о прошедшей терапии. Не ищи в этом подводных камней. — В разговоре с тобой только это и остается, — напряжение не спало, но стало значительно легче. Без объяснений. Просто потому что. Легче и все. И еще потянуло в дебри: — Думаешь, он вернется? — Преступники всегда возвращаются на место преступления. Убийцы, тем более. — Так вот какого ты о нем мнения? Только так? — У меня слишком много мнений на его счет. Должен ли я говорить их все? У таких, как он внутри свой мир. И он намного больше, чем мы можем себе представить. Только вот, не все смогут это понять. — Ты хотел сказать «принять»? — И это тоже, — кивает, облокотившись на перила у парадного входа. — Вот он убил человека, получил от этого убийства «что-то» взамен, и все. Теперь это его родное, личное, туда ни у кого нет доступа. И он живет с этим грузом дальше. Он отдает себе отчет: это зло, это очень больше зло. Он знает какая цена стоит за этим поступком. Он все прекрасно понимает, но… уже не может остановиться, — прервался, выдохнул, вдохнул. Качая головой, постарался успокоить распалившееся пламя внутри. — И такое нельзя оправдывать. Но я почему-то хочу. Всегда хотел. — Я тоже, — чистейшее откровение. — Наверное, даже лучше, что он ушел вот так. Сам. — Да, — и больше не говорит ничего, хотя ранее была заготовлена целая речь. Диалог оборвался. Выводы сделайте сами. «Прости» У монстра все-таки… человеческие глаза.***
Намджун зачем-то решил именно сегодня заглянуть к Виену домой. Что-то тянуло туда (вспомнил о годовщине?), или он просто устал сидеть в одиночестве — не важно. Пришел и пришел — ему даже открыли дверь и пригласили сесть за стол, напоили чаем. Разговор вели ни о чем: о погоде и о том, что в ЦОП уже год спокойно, как в морге. Шутка. Ха. Усмехнулись… Да-а. Потом подняли стопку за погибших. За двоих. Незаслуженная смерть — так и порешили. Вчера, сегодня… Завтра? Наверное, да. Хосок был добрый малый. Спрашивается: за что получил пулю? Банальная неосторожность. Больной, схватившийся за пистолет — и далее по списку. И второй… Сокджин. Позорное самоубийство. Опять же — больной, что долгое время был рядом и беспощадно мучил. Больной. Трусливо сбежавший. Больной! Довел до ручки — значит виноват. Вместе согласились с такими выводами. Пусть у гостя в глазах… стояли слезы.***
Море всего в паре шагов, плещется спокойное и сонное, тихое. Но только вопрос времени, когда грянет шторм и буря. Так всегда в жизни: затишье, шторм, штиль. По кругу. Спокойствие необходимо, но и разрушения — тоже. Чтобы на пустыре строить новое, более крепкое, для начала необходимо разрушить старое. Ошибки прошлого — покорение новых вершин в последствии. И буря в итоге — чистое обновление. Главное — ее преодолеть. Море всегда такое… такое огромное, необъятное, непостижимое! Мы рвемся куда-то в космос, а у нас тут — на Земле, есть свой собственный, такой же таинственный, еще более загадочный. И сегодня космос до странности спокойный. Над линией горизонта застыл круглый красный диск — это солнце. В небе ни облачка, оно тоже все красное с фиолетовыми переливами. Вода, как зеркало в тон. Море дышит, и этот звук ни с чем не спутаешь. Такой покой, что хочется плакать. Наверное, прежний Чонгук заплакал бы. Но сейчас он просто стоит, любуясь спокойствием мира вокруг. Вчера Виен рассказал ему то, что сам узнал недавно. Наверное, решил, что Чонгук окончательно окреп для подобных потрясений. Сбросил кучей и был таков. Из всех тайн и загадок выбрать ту, что действительно смогла зацепить. Оказывается, одним из тех, кого убил Тэхен, был человек, пристреливший родного отца Чонгука. И (какое совпадение!) вместе с тем, отец Чонгука обернулся старым другом самого Виена. Тем самым, из-за кого и началась вся эта месть, убиение убийц… Будто узелочки развязались, отпуская тайну, что скрылась в литрах пролитой крови. Ветер растрепал волосы, залез под одежду, но почему-то холодно не было. И сердце спокойно, как никогда. «Крольчонок», — голосом из пустоты. Сознание играется с его хозяином и заставляет волны шептать чужими интонациями. «Знаешь, почему я выбрал именно тебя?» «Потому что я тебя понимаю?» Чимин как-то сам возник в памяти с его исповедью о том, что Тэхен однажды «убил» его, стоило только попросить. «Чтобы убить любимого, надо очень сильно любить» — спорное мнение. Наверное, Хосок сам не понял, что сказал. И на что обрек другого человека. Других людей? (Где-то вдалеке все еще слышны крики тех, кто погиб, затянутый вереницей связанных событий: звон ножа, двадцать один удар и… выстрел в висок — так заканчивается любовь) Любил ли Тэхен хоть кого-то? Действительно. По-настоящему. Так, как любят миллионы? Или это изначально было нечто иное, что сидело в нем? — Крольчонок, — совсем рядом. «Будь со мной» И море замолкает на мгновения.