И я, прокаженный, плакал и дрожал от страха, и потихоньку, тайно от всех целовал гнусные ноги стены и просил ее меня, только меня одного! пропустить в тот мир, где нет безумных, убивающих друг друга.
Леонид Николаевич Андреев
Разделение сознательного на бессознательное. Путешествие во тьме — сквозь время и ткань пространства. Тело не ощущается — мы снова там. Но теперь Чонгук точно знает кто он, и отключка имеет свое начало и конец. Частицы столкнулись с античастицами, завершая процесс аннигиляции… А впереди только глаза, которые смотрят в душу. Тэхен. Два слога, пять букв. А сколько смысла! Один человек: пара рук и ног, голова, полная противоположностей и тайн. Убийство — само по себе противоречие взглядов; гуманность и жестокость, черное и белое… Смерть и жизнь. Все в одном существе. А что в итоге? Кто он… такой? Из чего сотворенный? Стокгольмский ли синдром — то чувство, что сковывает грудь мучением от долгой разлуки? Даже если разлука заключена в невозможности проснуться и открыть глаза. Момент осознания жесток по природе: все стало ясно в мгновение ока. Вот он в том подвале, в комнате, в лесу, опять в подвале, граненый стакан воды, слезы, смешивающиеся с водой, ласковые руки, кровь, снова руки, объятия, синяки, поцелуи, соитие, синяки, руки… До бесконечности фатально. Ненормально. Но тянет только сильнее. Кошмар наяву — человеческое желание при-над-ле-жать. До дрожи поразительно. Убийственно… Выстрел в висок — скольжение по лезвию бритвы. Там где один увидит боль, другой видит удовольствие. Важно лишь направление взгляда. Любовь — это слишком безграничное понятие, для любых ограничений. И если извращенную важность чужой жестокости на изнанке болезненной психики раненного ребенка можно назвать любовью, то Чонгук назовет свой Стокгольм именно так. «Чонгук, просыпайся», — голосом из прошлого. Светлые волосы, звонкие ноты, улыбка с привкусом солнца. Все осталось далеко-далеко, но почему-то этот человек продолжал приходить к мальчику на пороге смерти. «Просыпайся», — уже иначе. Болит тяжелое тело. Веки весят больше космической бесконечности. «Возвращайся» «Ко мне» Как верная собака возвращается к своему хозяину — так же беззаветно. «Я вернусь» «Только ты обещай меня дождаться»***
Киднеппер детских кошмаров приходит в себя первым, хоть и пострадал сильнее того, кого стремился защитить собственным телом. Сиамские близнецы из металла и плоти и крови — одно и то же. Тэхен не раздумывал, кидаясь наперекор физическим законам мира. Трезвонят какие-то датчики, в сгибе локтя ощущается тонкий металл, впрыскивающий в кровь неведомого содержания раствор. Помещение — не больничная палата, а скорее комната в частном доме, очень похожем на его собственный. Из повреждений: саднящие ребра и заплывшее синяками лицо с наложенными швами на перебитую кожу над бровью. Наверное, Чонгуку досталось еще меньше, — хотелось думать так. Сам мальчишка лежал на соседней койке — рядом, только протяни руку. И действительно: к старым ссадинам от тэхеновых кулаков приложились швы на скуле и рядом с виском — с той же стороны. А вот шин на иных конечностях не наблюдалось. Значит, в самом деле, легко отделались. (Тэхен, даже в тайне от самого себя, радовался тому, что отхватил большей боли, чем мальчишка) — Крольчонок? — нет, не так. — Чонгук?.. Просыпайся, прошу, — тихий шепот без угроз и страха. Мольба. — Будь со мной, — вот так. Готовый собственной рукой бить и ранить, оказался не рад ударам извне. Если обижать, то самому, но никак не кому-то другому (маниакальный парадокс). Звериная собственность свойственна человеку боле, чем любому другому существу на этой планете. И это плохо, конечно, но когда обе стороны довольны, то и каждый третий лишний должен прекратить никчемное осуждение. Это просто есть. И будет. Все. Баста. — Вы проснулись, — нежданный гость. Встречам с прошлым не хочется выделять хоть какие-то впечатления. Но придется. Кровь и плоть — это так же о родственниках. Отцы и дети — вечное противостояние. И Тэхен был уверен, что оно похоронено боле десятка лет назад. А ведь они… даже не попрощались нормально. — Я успел соскучиться. «А я нет» «Никогда» «Проснись!»***
— Не смотри на меня, как на своего врага, сын. Я спас вас от смерти и глупости, — подходит непозволительно близко, будто имея на это право. — Ты должен быть мне благодарен. После всего, что ты натворил, тебя едва ли помилуют «единомышленники». Особенно Сокджин. Чем тебе не угодила его сучка? — У нее есть имя, — кривой изгиб приподнятой брови в ответ. Отец ухмыляется, отводя взгляд в сторону. В этом негласном поединке выигрывает Тэхен. — Точно. Твой кодекс говорит об уважении к убиенным. Они противны, но тебе их жаль, потому и «нельзя сказать плохо о мертвых, что погибли от твоей руки». Лучше никак не говорить. Но все же: почему? Еще здесь пахнет медицинским спиртом. И ржавчиной от скинутой в мусорку кровавой ваты, коей пользовались при обработке ран. В углу стоит раковина, в другом простой деревянный стол со складом мед принадлежностей, сбоку стена, а с другого — койка Чонгука и сам он на ней. Все так же без сознания. А Тэхен уже может спокойно сесть на край и свесить ноги, даже не замучившись головной болью. — Это как-то связано с мальчишкой? — настырный клещ сосет не кровь, а спокойствие. Тэхен осознает, что из кармана джинс изъяли любимый складной нож и уже разрабатывает в голове план по захвату врага, даже без оружия. — Неужели тебе есть дело до меня? — с издевкой. Тэхен никогда не боится смотреть глаза в глаза, поэтому и сейчас гипнотизирует оппонента своим вниманием. — Всегда было. Тэхен. Ты зря думаешь, что я забыл и про тебя, и про твоего брата. — Мой брат мертв, если ты все еще продолжаешь за ним беспокоиться. — Ошибаешься, — качает головой, делая неосмотрительный шаг в сторону кровати Тэхена. — Он так же мертв, как и я. Жив, то есть. Мы оба тебя обманули. И предали, получается, — никакого сожаления. Еще шаг. — Раз умерли, так не стоило возвращаться. Что тебе нужно от меня? — в глазах ни единой капли интереса за судьбу нерадивого старшего брата. Тэхену на это все равно. Он оставил позади даже Джина с Юнги, что за последние годы стали много ближе обычного родства. — Как, что?! Воссоединение семьи! Хотя бы малой ее доли, — нет никакого сходства с прошлой версией папаши. Только знакомое лицо, покрытое большим количеством морщин. И все. — Знаешь, я только недавно узнал о вашей общей авантюре с убиением убийц. Это даже забавно. Не только сама ирония подобного мероприятия, но и то, что ты все это время, так или иначе, следовал за Намджуном, будучи уверенным в том, что он мертв… — Что ты несешь?! — Не знаю, мой мальчик. Что я несу? Правду, наверное. Ту самую, какую бы никогда не поведал твой брат. Ни ответа, ни привета. Как реагировать на такое здраво и рассудительно? Тэхен старается сохранить холод и безразличие в душе. Знаете, закрыть внутри себя остатки человечности и жить дальше, не оглядываясь назад. Знакомо? Но ведь мы с самого начала говорили о зеркалах и отражениях в них. Чонгук спасал себя. Тэхен… просто жил по тому же принципу. Раненные души нашлись. Теперь понятно почему именно он? «Он меня понимает» Но защита слабнет. Зло поедает нервные окончания, со смаком сжимая челюсти. Ненависть брошенного ребенка набирает силу. Обида — худший кошмар; особенно — вскормленная годами и бесчисленным количеством дат календаря. Слушать и вникать не хочется вовсе, а вот оборвать с разгона чужую жизнь — пожалуйста. Как тогда оборвал жизнь отчима мальчишки: выставить на обозрение страдание грешника… «Мне так болит!» «Как ты не можешь этого понять?!» Показать бы им всем нас-то-ящ-ую боль, что сидит внутри, обгладывая наживую кости! — Когда я отправил к тебе в руки своего близкого друга, тот догадался оставить мне последнюю от себя весточку, знаешь… Я тебя тогда еле узнал, сын. Он сдался тебе сам, а у тебя опустились руки, будто его смирение тебя напугало. Раскаяние… Потому что сам ты на него не способен. Еще одно безумие во взгляде. Сын своего отца способен провести параллель. Это все-таки… просто. — Знаешь, почему все так произошло? Твой брат возненавидел меня за мою правду. Я уже позднее понял, что совершил ошибку, поделившись с ним моей тайной. Проще же, как? Жить, как страусы, пряча голову в песок, не обращать внимание на плохое и верить в справедливость. Гораздо сложнее осознать: люди по природе беспринципное стадо, которое затопчет каждого, кто вознамерится пойти против течения. Мы убиваем. Каждый день. Не ножом, так словом или взглядом, или даже своим эгоизмом. Ложью, правдой — все одно. И мы все одинаковые. И пока человек этого не поймет, ему лучше не знать, что отец промышляет чужой смертью… Все больше похоже на бред сумасшедшего. Но Тэхен — внезапно — улавливает смысл. Междустрочье такое явное, что бросается в глаза с разбега. — Ты был слишком мал. А Намджун — слишком порядочен. И я все это понимал, но почему-то верил, что меня поймут. В конце концов, я никогда не получал удовольствия от того, что делал. И думал — тогда все правильно. Тогда я все, черт его дери, делаю правильно! Прорыв плотины, что годами старалась удержать за собой океан слов. Так случается, когда не можешь найти кого-то, кому можно было бы рассказать о собственной боли. Тэхен молчал, рассматривая исказившиеся черты лица. Но он по прежнему не чувствовал жалости. — И Виен! Ублюдок! Прибрал к рукам Намджуна, уверив в том, что это я организовал то нападение на вашего этого… Чимина! — нервная дрожь, сковавшая пальцы от упоминания одного только имени. — Откуда мне было знать, что один из моих ребят ебаный извращенец?! Да если бы я… Если бы я знал, то прикончил бы его собственными руками… Светлые глаза, как и волосы, яркая улыбка, смех колокольчиками… Все взрывается внутри вулканом, что долгие годы спал, а теперь, наконец, проснулся. — А все почему? Опять недопонимание. Ненависть. Одним из наших заказов оказался его (Виена) близкий друг. Уж не знаю, каким образом он вышел на меня. Но вышел. И не дает покоя по сей день. Даже настроил моего сына против меня. Да так, что тот заставил собственного брата убивать! Только бы добраться и отомстить. Все. Достаточно. Надоело слушать! Убийство пистолетом — просто. Ножом — большая честь. Руками — чтобы на самом деле прочувствовать пальцами замирающий навсегда пульс. Взрослый мужчина даже не сопротивляется, когда ему сворачивают шею. «Он делает выбор» «Щелк»***
Вот так и заканчивается эпоха: собственно создание, завязка и распад. Распад. Снова и вновь. Время движется по кругу, проворачивая мертвые петли, одна за одной. Тэхен не жалеет трупа, что остался за спиной. История одного зла закончилась, а другого — только началась. Как эстафетная палочка, с рук на руки. Только вот это не соревнование. И награда — не медаль. Лишь руки в крови. И одиночество в итоге. Ненависть. Людская злобная ненависть. Потому что никто и никогда не поймет убийцу по-настоящему. Кроме еще одного убийцы, конечно. Кто-то обязательно в толпе узнает не по лицу, но по хищническому взгляду. Это в прошлом обиженный ребенок желал хотя бы отеческого тепла, но судьба сотворила из этого ребенка совершенно иного человека. Что на губах лишь осталась улыбка. А плакать?.. Отныне разучился вовсе. Или нет. Но во всяком случае рядышком — в одной комнате тот, кто постоянно творил с остатками нежности в сердце что-то нереальное. И это не любовь. Если только исковерканная. Это самая настоящая привязанность. Зависимость. Красные нитки, сшитые пальцы, — лишь метафора настоящего. Их сшили еще тогда, когда они еще не знали, как друг к другу подступиться. «Ты плачешь, потому что у тебя нет дома?» И у самого его не было. Не стало. Лишили когда-то и отправили кочевать, как ненужного, надоевшего пса. Брошенные дети — раненные люди. И они, как сказал Юнги, уязвимы для зла, что может поселиться в них, — в ответ на жестокость окружающих людей. Лишен раскаяния? Если только для всего мира, кроме Чонгука — да. Вот это не отнять. Именно поэтому боится прикоснуться и разбудить по-настоящему. А еще картина спящего слишком сильно напоминает тот день… Когда отнимал руки от остывающего тела. Застывшее кукольное выражение и беззащитность — причина кошмаров, доводящих до сумасшествия. Жажды крови. «Будь со мной» «Буду!» «Я тебя прощаю!» И снова… «Прощай».***
Сообщение на телефон Юнги приходит спустя несколько дней после похорон Хосока. Пишет незнакомый номер: «Приезжай» А ниже улица и дом. И еще: «Прости» Что должен простить? Непонятно. Кому? Но для этого ему и прислали весточку, — чтобы все объяснить. Понять. Юнги отправляется в дорогу, (почти) не раздумывая. Надо, так надо — двигается на автопилоте. Дом, распахнутая дверь, гуляющий сквозняк… Изменились только стены, а фасад проблемы остался прежним. Вверх по лестнице, потому что на нижнем этаже ничего не нашел. Там же еще одна распахнутая дверь — будто кто-то, невидимый глазу, ненарочно указывает верный путь. Чонгук без чувств на кушетке. И какой-то мужчина кулем — на полу. Следов крови нет. Как и следа невидимого провожатого. «Прости» Ну, конечно.