***
— П-подожди! — через некоторое время Саня очухалась и попыталась остановиться. Поздно! Мы уже в сквере. Белые деревья, лавочки, торчащие из снега. Вся грязь и мусор всплывёт только весной. Дети клепали снежную бабу… пятую? За каким, собственно, хреном? А… это гарем снеговика… пока снег мокрый надо успеть побольше сделать. Какие прошаренные дети! О, толпа синичек… Воспользовавшись тем, что я залипла на особенно жирненькую птичку, сидящую в кормушке, и ослабила хватку, Саня резко дёрнулась и метнулась в сторону. Правда она, видать, не заметила, что сугробы этой зимой никто не отменял. Поэтому её пронзительный визг заставил ворон, сидящих на ветках в радиусе ста метров от нас, дружно закаркать и попадать лапками кверху. — Ах, ты ж, богомол паршивый…! — злобно прошипела она, неуклюже барахтаясь в куче снега. — Это ты мне или Ньютону? — я протянула ей руку и улыбнулась. Зря. В следующую секунду мне в лицо прилетело холодное и твёрдое нечто, размером минимум с кулак. Всё, синяк теперь будет на пол морды, не меньше. — Эй?! Ты чего камнями кидаешься? — Чем, прости? — Саня удивлённо приподняла бровь, выползая из сугроба и отряхивая свой ядрёно-мятный пуховик. — Это всего лишь снежок, неженка! Ой… — она испуганно выпучила глаза. Я провела ледяными пальцами по щеке. Ну, что, приплыли? — Надеюсь хоть не до крови? — ага, размечталась… вот она, родимая. Течёт на радость всем вампирам, хоть по кладбищам не ходи. — М-мамочки мои, — Саша кинулась ко мне, как в одно место ужаленная, — срочно домой! Вдруг инфекция какая попадёт? — Это всего лишь снег! Чистый, белый… — я нахмурилась, и огляделась по-сторонам. — Надеюсь, что он был белый? — Белый, белый, — уверила меня подруга и схватила за шарф, — н-но, непарнокопытная. Домой! — Вот задушишь меня когда-нибудь, — вздохнула я, поправляя потенциальную удавку, — и не заметишь… — Не говори так! Слова же материальны, — тогда я умею телепортироваться… — Значит, организуй нам чего-нибудь горяченького. И пластырь с перекисью. Мне, желательно, побыстрей. Вдруг инфекция! — Саня надула свои пухлые губки и прищурилась. И этой буке двадцать пять? Не говорите глупостей (это, всё-таки, моя работа). — Всё, извини, деточка, пошли домой, спатеньки ложиться пора… — я скорчила самую (как мне казалось) дружелюбную физиономию. Судя по багровеющей Саньке, получилось хреново. — Это… в хорошем смысле! Ну, поздно ведь, спать пора. Пошли, пошли, тебе ещё тетрадки контрольные проверять. — Точно, тетрадки! — она тут же изменилась в лице и схватилась за голову. — Бегом домой! Там четыре стопки, по двадцать пять штук каждая, я даже с твоей помощью их проверю только к ночи, а ведь надо ещё и поесть приготовить, и ванну помыть, и… и много чего ещё! — я ухватила одуревшую подругу за локоток, и мы почапали в сторону родных многоэтажек.***
Четыре раза споткнувшись на скользких порожках (хорошо хоть на первом этаже живём), Саша остановилась у почтовых ящиков. — Иди, открывай квартиру, — она протянула мне ключи. Но, как только я попыталась их взять, эта хитрюга подняла руку над головой и встала на носочки. Вот ведь верста коломенская! На полторы головы выше меня, — смотри, не потеряй! — Буду хранить, как зеницу ока! — я выхватила их и побежала к двери. Что там за вакханалия творилась! Меня чуть удар не хватил. Моя жирная кошара Майя с удивительной для неё резвостью гоняла двух Сашкиных неразлучников по всей квартире. Забив на название, птички заныкались по разным комнатам и оглушительно орали. Я, вернувшись из нирваны, схватила первую попавшуюся вещь — старый веник, стоящий за полкой для обуви, — на ходу стягивая ботинки, и с боевым кличем кинулась к Майке (при этом, не забыв повалить пару кухонных стульев). На грохот прибежала Саня и застыла в дверях. По обезумевшему взгляду было понятно, что пришла хана (мне или кошке, разберётся потом). — Вика! — значит мне. Я смотрела на неё снизу вверх, согнувшись буквой «зю», держа Майку за серую пушистую задницу. — Что с моими попугаями?! — Суворова сжала кулаки так, что костяшки побелели. Глаз опять дёргался, но теперь это не было чем-то милым. Скорее пугающим. До дрожи в коленях… пойду, трусишки поменяю. Давно мои булки не ощущали такой опасности. С тех пор, как я, навернувшись однажды с лошади, как-то вякнула, что конный спорт: — «фигня, недостойная внимания-уберите-эту-тварь-она-меня-ест-…». — С ними всё в порядке, клянусь! — я со звонким хрустом выпрямилась и, держа Майю под мышкой, замахала свободной рукой. — Вон они, на шкафу и у стола сидят. А одну бессовестную кошку ждёт ванна! Внепланово щас помоем её, и всё, — Саша разжала кулаки и глубоко выдохнула, — и ванну, и кошку… хочешь и полы на кухне и окна… — Хорошо, иди, мой всё… всё что ты сейчас перечислила, — она слегка опустила голову и стянула с шеи красный в зелёную крапинку платок. Пронесло… Я, быстренько переодевшись в домашние легинсы и майку, загнала попугаев обратно в клетку и, выловив кошару из-под нашей кровати, потащила её купаться. Животинка сопротивлялась, как могла. И откуда в ней столько прыти, ей, иногда, даже идти кушать лень, а тут такие пируэты выписывала? Поставив лапы на холодный, сверкающий в не менее холодном свете небольшой лампы, кафель, она снова попыталась дать дёру (ага, с таким-то брюшком). Я оставила её, распластавшуюся на полу, и прикрыла дверь. Решила, что, от греха подальше, надо прихватить что-нибудь обеззараживающее и ватные диски. Заодно ссадину на щеке промыть, чтоб потом это криворукое, боящееся крови — даром, что биолог — создание на меня пол бутылька перекиси не вылило с перепугу. Взяв из кладовки табуретку времён ещё моей бабушки, раритетную, в общем, я полезла к верхней полке шкафа. Там у нас всегда стоят йод, зелёнка и ещё гора непонятных мне лекарств. Откопав из кучи таблеток и баночек антисептик, я вдруг услышала, что дверца в ванную с противным скрипом приоткрылась, а серый комок шерсти резво проскочил в коридор. — Вика, ты чем там занимаешься? — послышался из кухни раздражённый голос. — Перекись, вот, ищу. Ссадину обработать, — сказала я, молясь всем божествам, каким знала, разом, чтобы тот диалог не продолжился, ибо мыть ещё и гараж мне совершенно не улыбалось. — Хорошо, просто подумала… — она запнулась, — тебе помочь? — С чем? — не поняла я и, спрыгнув с обшарпанной табуретки с бутыльком под мышкой, заглянула на кухню. Окно было открыто нараспашку, как бы намекая, что мне надо его помыть-давай-поднимай-булки-я-жду; светло-голубые шторы немного колыхались от поднявшегося на улице ветра. На подоконник и пол у самого окна плавно опускались снежинки. Саша сидела за столом в своей любимой белой футболке и шортах, уткнувшись носом в очередную тетрадку. Ещё три стопки таких же стояли рядом на столе. Морж. Простите, моржиха. Я поёжилась от особенно сильного порыва ветра и обхватила ледяными руками плечи. — С ссадиной… — пробормотала она, не поднимая глаз. Я хмыкнула и поставила антисептик на стол. — Ты думаешь, я не смогу протереть её ваткой? Ну не руку же мне оторвало! — Не говори так… — прошептала она, украдкой поглядывая на меня. — Слова же материальны… знаю, — я закатила глаза и скрестила руки на груди, — и кто ж тебе эту хрень сказал? — Мама твоя, года четыре назад, — Саша неловко пожала плечами. — А ещё она сказала, что у неё на работе мертвец ожил прямо перед вскрытием, — я хихикнула и плюхнулась на ближайший стул, — побольше её слуш…-Ай! — ножка хрустнула и надломилась. Я, не удержав равновесие, душевно ударилась копчиком об пол и, раскинув руки, лежала, разглядывая натяжной потолок. В глаза сильно бил яркий белый свет новых галогенных ламп. Какое небо голубое… Громко охнув, Санька подлетела к моей не подающей признаков жизни тушке. — Мне ещё рано в Тартар… — простонала я, прикрывая глаза — что ж за день-то сегодня такой? — Не знаю, что сегодня за день, но теперь тебе точно нужна моя помощь, — она подняла меня с пола, отряхнула от пыли и, взяв со стола бутыль с перекисью, повела в спальню. Внезапно, из коридора выглянула Майя, хитрейшим образом нам улыбаясь. Подняв челюсть с плинтуса, я взглянула на Сашу. Её, видать, тоже накрыло… Мы так и застыли у окна; ледяной ветер пробирал до костей, но совершенно не отрезвлял. А Майка невозмутимо подошла к нам, улыбаясь ещё шире, и, сверкнув единственным оставшимся после бурной молодости зелёным глазом, сиганула мне на грудь, выпустив когти. Я заорала благим матом и отпихнула от себя разъяренную питомицу. Саша заверещала и махом запрыгнула на низкий подоконник, потащив меня за собой, но поскользнулась, и мы вместе рухнули вниз… Да когда же это кончится! Я зажмурилась и крепко сжала зубы. Неожиданно, страшный холод среднестатистической таёжной зимы через несколько секунд исчез, превращаясь в лёгкую прохладу майского вечерка где-то в средней полосе. Видать, не хило мне прилетело, раз температуру перестала нормально чувствовать… Хотя, может это и к лучшему. Помирать, так в комфортных для этого природных условиях. Как ни странно, мягкого снежка при падении тоже не наблюдалось. Было что-то твёрдое, шершавое и скрипящее, как несмазанная телега (возможно, это мой позвоночник высказался по поводу сложившейся ситуации).***
Смирившись с тем, что смерть так и не наступает, я предприняла попытки подвигать конечностями. Вроде ничего не отвалилось. Локтём наткнулась на что-то мягкое и тёплое. Рядом Саня проблеяла что-то невразумительное, но явно нецензурное, отпихивая мою руку. Я с трудом разлепила веки и уставилась на удивительно красивое, переливающееся мириадами звёзд ночное небо. Вокруг сладко пахло травой и цветами… цветами… В середине января? Это из какого ж места так пахнет? Я, хорошенько вдохнув нетипично чистый для нашего города свежий воздух, неловко дёрнулась, приподнимаясь на локтях, о чём тут же пожалела. Правую руку пронзила резкая боль, отдающая обжигающей пульсацией в локоть. Я плюхнулась обратно, тихо посылая свою поехавшую по наклонной судьбу нахер. На моё бухтение отозвалась Саня: — Ты как? — прошептала она, аккуратно поворачиваясь ко мне лицом. — Нормально, — так же тихо ответила я, — правда рука побаливает. Но ничего. Могло быть и хуже, — куда уж хуже? Собственная кошка выбросила из окна. А теперь мы попали хрен-знает-куда-за-кудыкину-гору… Кстати, правда, МЫ ГДЕ?! (В бороде…) — Скажи-ка мне, мой дорогой Ватсон, в какой жопе мира мы оказались на этот раз? — своим любимым, самым противным, выражающим полный пофигизм тоном проговорила я, снова пытаясь подняться. В этот раз всё прошло без эксцессов, и мне даже как-то подумалось, что всё не так плачевно. Не считая того, что мы лежали в старой пустой деревянной телеге. В телеге, мать его. В центре Новосибирска. Норма-а-ально, каждое утро в ней так просыпаюсь, ничего нового. Я тихонько стекла на сочную зелёную травку и схватилась за голову. Травмированная рука сразу же напомнила о своём существовании, а рёбра заныли. — И как нам теперь вернуться в квартиру? — прошипела я, чуть сжимаясь от боли. — Без понятия, — дрожащим голосом ответила Саня, которая свесилась ко мне, крепче сжимая бутыль с перекисью (как она не разбилась, ума не приложу), — узнать бы ещё, откуда нам возвращаться, и всё было бы в разы проще. Главное — без паники! — А теперь повтори это моим нервным клеткам. Они немного другого мнения об этом дерьме, — промычала я, разглядывая закрывшийся на ночь бутон одуванчика, который рос как раз у моей ступни, казавшейся ещё более белой чем обычно в свете луны… Мать моя — женщина, отец мой — мужчина, брат мой — попугайчик! Мы же босиком, в домашнем тряпье, без еды и документов! Вот найдут нас в ентой глухомани, и что мы им скажем? — «Здравствуйте, мы не знаем где мы, как тут оказались, у нас нет виз и паспортов, пожалуйста, помогите нам по доброте душевной»? И обязательно найдутся «добрые» люди, которые нас, горемык, пристроят по делу. Только вот как оно называется, решайте по испорченности фантазии. Моя, например, та ещё извращенка. Потому картины в мозгу всплывали отнюдь не радужные. Из пессимистических соображений меня вывел блеснувший за деревьями жёлтый свет… фонарь? Мы с Саней переглянулись и, несмотря на ноющую боль, вскочили с места, опрометью бросившись к нему сквозь растительность. Цивилизация! Немного притормозив, мы выглянули из кустов. Как оказалось, это был вовсе не фонарь, а потрескивающий в тишине костёр. Рядом с ним лежали какие-то мешки, вещи… два огроменных топора? Спокойно… может хипстеры какие-нибудь приехали. Дрова рубить, как же. А кровь на них так, из носа малахольных капнула. К широченному стволу дуба, растущего на самом краю поляны были привязаны две лошади. А, нет, вру, пони. Я мельком глянула на Сашу. Та с довольным хлебальником потирала руки. Ох, не к добру это… — Может, мы их того, — заговорческим шёпотом спросила она, — свистнем? — Зачем? — неуверенным голосом поинтересовалась я, заглядывая в глаза подруге, надеясь увидеть там хоть немного разумности. — Ну не будем же мы сидеть и ждать, когда кто-то придёт и грохнет нас. А убегать от маньяков на пони куда быстрее, чем пешком, сама подумай, — Саня тихо хихикнула и поползла в обход. О какой разумности я вообще могла думать…? Да, идея, конечно, идиотская. Ну, под стать нам. — Если нас поймают… — я многозначительно подняла палец вверх, — это будет на твоей совести… — Не поймают… — твёрдо сказала она и схватилась за узел. Через некоторое время, он был развязан. А вот узел, в который скручивались мои кишки, наоборот, всё сильнее затягивался. Саша лихо запрыгнула в седло рыженького пони. — На полном серьёзе хочешь на них ехать? — хмыкнула я скептически, подходя к другому. Короткая чёрная шерсть переливалась в мечущимся по всей поляне свете пламени. — Да, почему нет? — пожала плечами Саня, откидывая свою длинную светло-русую косу за спину. — А тебя не смущает, клептоманку, что мы этих пони спиздили у каких-то мутных товарищей, посередь ночи, невесть где? — возмущённо прошипела я, оглядываясь по сторонам. — А с каких пор это смущает тебя? — фыркнула она, подъезжая поближе. — Напомнить, сколько вещей мы в школьные годы умыкнули у ещё более мутных товарищей? — Это было давно! — последний аргумент. — Признай. Ты просто не хочешь ехать верхом, — вздохнула она и посмотрела на меня с укором. — Да, — неохотно буркнула я, опуская глаза. — Ты же хорошо держишься в седле; не зря ж я тебя с собой на тренировки таскала, — всплеснула руками Саша, тут же подхватывая соскользнувший на землю антисептик. — В том-то и дело, ты таскала. Через силу, через боль. Ну не люблю я их, — моя ладонь мягко прошлась по лоснящемуся крупу пони. — Любишь или нет, всё равно! Сказала — садись, значит — садись! И ещё, что я тебе говорила о твоем мате? — я, закатив глаза и сжав зубы, заправила за ухо тёмную волнистую прядь, настырно лезущую в глаза, и кряхтя залезла в седло. Наконец, мы тронулись. Не умом (хотя сейчас я уже не уверена). — Несите экзорциста, в Саню опять Суворов вселился, — простонала моя измученная тушка, мешком картохи плавно покачиваясь на спине пони. Кроме руки и рёбер, теперь ныла порядком натерпевшаяся за это время жопа. А, точно, ломило ещё и спину (видать, для полного экстаза). Сколько ж нам ещё чапать до ближайшего населённого пункта…?***