skittles

Бэкхён порой на ребёнка похож больше, чем следовало бы, впрочем, кто решает, что такое это таинственное «следовало бы». У каждого — своё: размытое или чёткое, ясное или смутное, категоричное или гибкое. Мнение ли, помыслы ли. Каждый сам решает, что бы следовало ему одному. Чанёль часто думает об этом, а потом просто бросает взгляд на Бэкхёна... — Зубки свело, — жалостливо мычит юноша и прижимает ладонь к щеке. Не свою, хрупкую и прохладную, а его, чанёлевскую, большую и тёплую; он прижимается и мычит, трётся, котёнку подобно, говорит, что больше никогда не будет и вообще сглупил, но Пак отлично знает — разноцветные кислые драже не исчезнут из растянувшихся карманов худи никогда. Осыплются градом махоньких радужных кругляшков внизу — неизменным, кислотным, и не раз ещё заноет Бэкхён, но от кислющих конфеток не откажется никогда. Чанёль на это смотрит с любовью, уж очень Бэкхён естественный. Простой по-детски и искренний, с замашками и привычками ребёнка, себя в желаемом — не ограничивающий, а мысли вот в голове у него не детские и в моменты нужные может и рассудительным, и собранным побыть, не говоря уж об учёбе, на ней Бэкхён почти всегда предельно сконцентрирован. Просто это — Чанёль полагает — любовь. Не та, которая страстью мимолетной захлестнёт, не та, которая заставляет смотреть, не отводя глаз, не та это любовь, которая берёт только, а та, которая заставляет улыбку солнечную на губах тонких ловить, заботиться заставляет, покрикивать на забывчивость, та, которая давать больше любит, чем принимать. Не это ли она, любовь та самая? Которая надолго остаётся в сердце, оседает в памяти глазами счастливыми и улыбкой лучистой, пальцами хрупкими и губами, краской от конфет перепачканными. Та-та, она самая. Чанёль уж точно знает, его не обманешь. Бэкхён на ребёнка похож, ну один в один, а любит, как взрослый. Отчаянно сильно, решительно, отдавая себя всего без остатка. Контраст в нём не так уж заметен на первый взгляд, но они-то вместе уж целую вечность, Чанёль наверняка знает. — Ты просто не понимаешь, — говорит безапелляционно Бэкхён и сметает одним движением сразу четыре детских шоколадных яйца с игрушками. На обложке собака, и возражать Пак не хочет. — Но зачем тебе? Они детские, в конце концов, — Чанёль решается спросить, просто, из интереса. Глаза Бэкхёна загораются жаждой объяснить, Пак невольно пятится назад, упираясь поясницей в полку. — В смысле «зачем»? Мы собаку же завести хотели?! Надо же знать, как какая порода выглядит, — непонятно по нему, шутит или же нет, но глаза его серьёзны, несмотря на паутинку морщинок вокруг от скрываемой улыбки. — Но ведь это плюшевые игрушки в маленьком размере! — Да! И они похожи на щенков! Такие маленькие щенятки разных пород... — Чанёль не хочет спорить и даже убеждает себя, что тут и рациональное зерно, пожалуй, есть. Да и кто он такой, чтобы запрещать, когда Бэкхён так ярко улыбается, нетерпеливо разрывая упаковку. Он гладит плюшевую и немного жестковатую фигурку и улыбается, в мысли уплыв, едва касается тонкими пальцами, а губы всё шире расплываются в улыбке. Чанёля тоже тянет улыбнуться, он желанию не противостоит. Игрушки, в конце концов, и правда милые.

***

Чанёль помнит, как увидел Бэкхёна впервые, помнит отменно, как провожал взглядом знакомую фигуру в толпе, вытянув шею. Не может забыть, как тот впервые обратился к нему, явно набравшись мужества. Подошёл, поправил неуклюже тонкую оправу очков на переносице, забавно прищурился, немного приподняв голову, а потом заговорил, негромко, но смело. — Почему ты ходишь за мной? Нас, кажется, не знакомили, так... — Просто ты на одного моего знакомого так похож, — плетёт Чанёль, чувствует, что звучит глупо, потому что мозг не отвечает за слова, но вроде это объяснение смахивает на нормальное и на сталкерство даже не похоже, — вот, — добавляет он неловко в конце и замолкает, сглатывает, но комок в горле остаётся, избавиться от него невозможно. Но Бэкхён вдруг широко улыбается, снова поправляет съехавшие очки и приветливо хлопает Чанёля по плечу. — Ну раз так, — говорит он, — может кофе выпить сходим? Перерыв ведь. — Чанёль идёт безропотно, ловит взглядом каждое движение, каждую улыбку, жест, подмечает особенности и не знает, о чём говорить. Потому что он не хочет. Хочется смотреть на Бэкхёна молча, впитывать в себя, любоваться, не говорить, он — для Чанёля — отдельный вид искусства, его восхищение, воплощённое в жизнь и ставшее музой. Говорить толком не может, только смотрит без устали, восхищается тем, как жестикулирует и смеётся над своим рассказом Бэкхён, и звуков не слышит, будто не долетают, в голове у него только «какой же ты» и пустота дальше, звенящая такая. Чанёль отвечает, кажется, невпопад, больше просто глупо улыбается и вообще ничего не делает для поддержания разговора, но Бэкхён и сам прекрасно справляется. Они потом не раз и не два встречаются, пьют кофе, Чанёль сразу запоминает, что любимый кофе Бэкхёна — миндальный раф, а себе берёт простой капучино, иногда с карамелью. Говорят обо всём на свете. Чанёль, свыкнувшись с мыслью о том, что Бён рядом и уходить, кажется, не собирается, чувствует себя уверенней и на третий раз вполне способен поддержать беседу, да и говорят они в основном об учёбе. Это всё: встреча, неловкость, восхищение — прошло, несколько лет назад ещё, а они по-прежнему вместе, и Бэкхён поражает его каждый день. Он — книга, недописанная, интересная, единственная, страницы которой пополняются каждый день, и так они становятся друг другу ближе. Любовь, любовь, любовь — они её олицетворение, первозданная чистота чувств и помыслов. Нежные, искрящиеся, светлые чувства, чудно переплетённые воедино. — Чай с мятой или бергамотом? — Бэкхён бросает на него вопросительный взгляд и снова утыкается в полку шкафа, обводя взглядом этикетки на чайных упаковках. — С тобой, — вырывается у Чанёля, и они оба бросают друг на друга смущённые взгляды. Бэкхён немного нервно хихикает и тянется к бергамоту, вкусы он выучил давно и мог бы не спрашивать, но ответ всё-таки приятен, как будто и сказано в первый раз. Он чувствует, что щёки заливает лёгкий румянец, а на душе так тепло-тепло становится, что кажется будто солнечный зайчик растаял внутри и всё собой пропитал. — Спасибо, — тихо шепчет он в ответ и ставит перед Чанёлем кружку. Ёмкое слово, и в нём гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Спасибо за всё. За счастье, за любовь, за поддержку и тёплые руки на плечах. Спасибо, что есть. И Бэкхён знает — его поняли.

***

Бэкхён и правда похож на ребёнка, и от мысли одной о непосредственности и искренности юноши, губы сами расплываются в улыбке. Чанёль вспоминает. — Зеркальце, — просит сонным голосом Бэкхён и вытягивает тонкую руку из одеяла. В большом пуховом монстре он больше похож на неуклюжую гусеницу: голова только взъерошенная и сонная торчит, да ступни босые. Пальцы Бэкхён поджимает время от времени; холодный паркет ещё. Сонный Бэкхён — тёплый Бэкхён. Это аксиома. — Чего ты хочешь? — Чанёль протягивает зеркальце и смотрит с нежностью затаённой, как пуховой одеяльный кокон отступает вглубь, босые ноги исчезают с солнечной дорожки, падающей из окна. — Зайчика, радугу, — от усилий Бэкхён высовывает язык, прикрывает глаза и непонятными движениями пытается создать радугу, — тепла, — добавляет он через какое-то время, оставив безуспешные попытки, — ну... — требовательное «нууу» тянется с вопросительной интонацией, Чанёль знает, чего от него хотят и ох, он безбожно соврёт, если скажет, что не хочет того же. Губы греют прекрасно, Чанёль проверял! Бэкхён тоже. И вообще с утра Бэкхён тёплый такой, податливый, от губ его не оторваться, и Чанёлю мало. Каждый раз мало, каждое мгновение хочется растянуть на вечность, но это невозможно, и он пытается ценить то, что имеет. Ценить и любить своё счастье, сопящее в подушку, собирающее плюшевых собак и жующее кислые конфеты. А больше у него и причин нет жить. Скажи кому — не поверят. Бэкхён тянется к солнцу, свету, теплу. В их небольшой квартире почти всегда распахнуты шторы, солнце заливает всё. Юноша лишь щурится. Чанёль думает, что если завтра оно не взойдёт, то он не заметит, его-то с ним каждый день. Поцелуи с Бэкхёном сладкие и отдают всегда-всегда яблоком, не приторным, приятным. Яблочную жвачку Бён не выпускает изо рта, говорит, что это его воспоминания, вкус детства. — Ты сам, как ребёнок, — говорит однажды наконец Чанёль и замолкает, неловко себя чувствует, а с другой стороны свободно. Вырвалось то, о чём он давно думал, но не решался сказать, и он видит, как меняется лицо Бэкхёна от этих слов. — А это плохо? — Спрашивает удивлённо, перестаёт жевать яблочную тянучку и смотрит пристально, Чанёлю кажется, что в душу прямо. — Да нет, — потерянно отвечает он и чувствует, как что-то неумолимо меняется. Непонятно пока, в какую сторону, но уже явно не так, как раньше. Бэкхён на это больше ничего не отвечает, хмурится на мгновение и уходит, своими делами заниматься. И вроде всё, как обычно, но всё же что-то не то, и на сердце у Чанёля неспокойно. С того дня у Бэкхёна из карманов больше не сыпется skittles, развёрнутая упаковка яблочной жвачки пылится вместе с зеркальцем, да и сам он больше не ведёт себя так, как раньше. Не строит глуповатые теории о самых разных вещах, не собирает шоколадные яйца с игрушками и не ищет в интернете новые серии мультфильмов о двух безумных мышах, пытающихся поработить планету. Он вроде такой же, но сердце Чанёля разрывается. Ему видно, что Бэкхёну так жить некомфортно, что он увядает и делает это ради него, Чанёля. И Пак решается на отчаянный шаг, потому что...ему совсем не не нравился такой Бэкхён, он его любым любит! И таким очаровательным, каким он был, ещё больше! И он правда не имеет ничего против плюшевой овчарки и разбросанных цветных драже, просто не смог нормально объяснить, засомневался на мгновение в том, что сам чувствует и этим ударил по Бэкхёну. — На вот, — Чанёль робко пододвигает небольшую коробку к Бэкхёну за ужином, тот удивлённо смотрит, откладывает палочки и открывает, — я просто... — Чанёль хочет сказать ещё что-то, но не знает что, выражение лица Бэкхёна меняется так стремительно, щёки его краснеют, и смотрит он непонимающе, и Пак чувствует, как краска заливает щёки, — ну, скидка была, — снизив голос говорит он и утыкается взглядом в сцепленные на коленях руки. — Спасибо, — шепчет юноша в ответ и привстаёт, чтобы перегнуться через стол и поцеловать Чанёля. Вкус его поцелуя, как та самая горсть skittles, Чанёлю безумно хочется проверить, успел ли Бэкхён уже набить щёчки конфетами. И правда успел, он смеётся и забирает один кругляшок себе, из губ в губы, Бэкхён смотрит на него с благодарностью, и почему-то сердце щемит. — Там ещё шоколадные яйца с собаками со скидкой, — как можно более убедительно говорит Чанёль вечером, когда Бэкхён кладёт голову ему на плечо, — я куплю. — А яблочная жвачка? — Бэкхён приподнимается и заинтересованно смотрит, он всё прекрасно понимает, и глаза его яркие-яркие, смеющиеся, но отговорку «скидка» он поддерживает, за что Пак ему очень благодарен. — На неё акция на следующей неделе, я спрашивал. Бэкхён не выдерживает и хохочет так заразительно, что и он сам не выдерживает. Смеются они до слёз, а потом Бэкхён хватает его за руки целует. Накрепко сжимает своими тонкими пальцами ладонь и жмётся ближе, не закрывает глаз, впитывает в себя. А утром в метро Чанёлю кажется, что он слышит странное перестукивание в карманах своей толстовки, он запускает руку и достаёт горсть skittles. — Бэкхён, — тихо шепчет он, улыбаясь, — самые вкусные отдал, яблочные, ну что за глупыш, — и пригоршня конфет кажется ему вкуснее, чем обычно...