Прекрасное Далёко

Через покрытое толстым слоем жира окно паба можно было увидеть… Да ничего нельзя было увидеть. Было даже непонятно, коричневые пятна — это облака или тот же жир. Это, в принципе, никого и не волновало — сюда приходили не на пейзажи посмотреть. Выпить, покурить, развлечься с девчушкой или занять себя игрой в карты, где не мухлюет только дурак. Даже сильнейшие кондиционеры не могли справиться с запахами курева и дешёвого алкоголя, которыми, казалось, здесь было пропитано всё. От стен и столов до вечно поддатого бармена, который сейчас вот-вот упадёт под стойку. Я приходил сюда не за этим. Просто здесь можно было дышать. Пускай, что куревом — у каждого второго больные лёгкие, этим никого не испугаешь. Меня эта участь пока миновала, но это до поры до времени. Многие приходили сюда ещё и потому, что просто были обречены. На жизнь или на смерть — не важно. Со временем разница между этими понятиями почти стёрлась. Какая разница, всю жизнь дышать через маску или уже стать больным, подышав без неё каких-то десять минут? Постоянный страх, что в приборе может произойти сбой, уже стал привычным. Иногда под конец дня можешь задуматься, а всё ли в порядке с твоей маской? Да так и уснёшь. Проснёшься — уже и не вспомнишь. И так каждый день, по зацикленному кругу, до твоей кончины. Иногда мне кажется, что этот мир прогнил до основания. Я посмотрел на миленькую эльфийку, строящую мне глазки уже минут тридцать. И понимаю, что нет, не кажется. Она подошла ко мне, даже не попытавшись мне понравиться. Без покачивания бёдрами и чего-то такого — только подрагивающие кончики длинных ушей выдавали её волнение. А раньше было лучше! Сейчас прелюдия считается старой школой, чем-то, что уже «не в моде», что утратило свою ценность. Даже в приглушённом свете спальни влюблённые не снимали масок, какой бы мощный очиститель не работал в помещении. — Простите, девушка, я уже хожу, — сказал я и, как бы подтверждая свои намерения, поднял за ремешок свою маску. — Как жаль, — приторно проворковала она, растягивая губки в заговорщической улыбочке. Всё ещё надеется что-то от меня получить. — Ведь так трудно найти эльфа в этом городе. — Удачных поисков, — бросаю я и надеваю маску. Я ничего не заказывал, так что рассчитываться не за что. Я поднял свой, до этого прислонённый к стене, флайборд с маркировкой Доставки. На выходе, у самых дверей, из чистого интереса, я всё же оглядываюсь. Да, так и есть, бармен всё же упал под стойку. Ничего не меняется даже в этом пабе, а что меняется, то идёт по кругу. Думаю, я зайду сюда завтра. Я вышел за порог, и сразу бы начал задыхаться от смога, если бы не маска, разумеется. В них были все люди на улице, без единого исключения. Сначала население активно сопротивлялось их введению, но волна смертей от газов, рака лёгких и других не самых приятных заболеваний быстро их переубедила. Прошло не менее десяти лет, пока кто-то не додумался начать их раскрашивать. И так, постепенно, маски слились с людьми. Теперь всё население делает вид, что они — лишь часть образа, какой-то аксессуар. Самообман на грани самозащиты. Я посмотрел на грязное небо. Пятьдесят лет назад оно ещё хранило какие-то отголоски синевы, но сейчас превратилось просто в серо-коричневую массу. А когда работал «Механик», то небо начинало походить на грязь под ногами. Мы родились в небе, но даже его умудрились смешать с грязью. Сегодня в «Механике» был выходной — это было понятно по тому, что пик Часовни не застилал дым из его труб. Огромный завод по производству деталей для нескончаемого количества приборов молчал. Такое случалось лишь дважды в месяц. Стоит мне взглянуть на его тёмные окна, как весь оставшийся день не отпускает чувство, что он упрекает меня. В том, что я доставщик, а не рабочий. В том, что я летаю, а не вкалываю до потери сознания. Поэтому сегодня я прохожу мимо, не глядя на него. Я хочу провести свой свободный вечер без его упрёков. — Девочка! При рождении — четыре кило! Человек, будут светлые волосы и карие глаза! Берите, не пожалеете! — надрывалась женщина, сидящая на пороге двухэтажного дома, держа в руках фотографию младенца. Что-то резанула по глазам. Я постарался убедить себя, что это лишь одна из соринок, которых в воздухе миллиарды, но сдавивший горло спазм не позволил мне в это поверить. Я никогда не привыкну к этому. Старым эльфам, тем, кто видел мир другим, здесь не место. Где угодно, но не в городах. Не там, где в воздухе почти не осталось кислорода, не там, где небо стало грязью, не там, где нельзя вздохнуть, не там, где не осталось природы даже в виде цветов на подоконниках. Не там, где торговля жизнью — норма. Это тенденция последних пяти лет. Когда родители не уверены или больны, и не знают, доживут ли до, хотя бы, шестнадцатилетия ребёнка, то они продают его. Более гуманные просто отдают в детдом. Государство ничего против не имеет. Владельцы крупных фирм отбирают себе понравившихся, беря на себя обязательства по их обеспечению до того момента, когда они смогут самостоятельно зарабатывать на их работе. Я хочу уехать. Не хочу знать, что будет с этими детьми дальше, не хочу знать, во что это выльется. Не хочу смотреть, как загнивает общество, как умирают остатки зелёной жизни, которая пока ещё умудряется как-то пробиваться на грязный свет. Я встал на флайборд и как можно скорее набрал скорость, разгоняясь и постепенно взлетая выше. Ближе к коричневым облакам. Сквозь них. Выше. Чтобы если и упасть, то чтоб без шансов. Сверху облака красивые. Они клубятся и скручиваются в замысловатые формы. Сверху они светлее, чем снизу. Выше Города и немного левее него есть остов с маяком. Там живёт старый гном Селиц, он смотритель маяка. Я никогда не спрашивал, сколько ему лет, но с уверенностью могу сказать, что больше трёх веков. Я обещал навещать его раз в две недели после того, как он рассказал мне, что целый день ходил без маски. Я не знаю, он не выдержал или сделал это сознательно. Иногда и мне хотелось сорвать эту маску. Вздохнуть. Тяжело жить тем, кто видел мир до. Кто знает и помнит радость солнца, кто мог проводить часы, нежась в зелёных лугах. Я завис в метрах десяти над землёй острова и увидел его. Селец шёл без маски, его качало из стороны в сторону, будто пьяного. Старый гном медленно подходил к краю острова. Наши взгляды пересеклись, когда он встал на краю и, наконец, увидел меня. Я кивнул ему на прощание. Он улыбнулся мне своими жёлтыми зубами. Я снял маску. — Прощай, — шепнул я одними губами и отвернулся к незажжённому маяку. Селиц любил одиночество. Он бы не хотел делать… это на глазах у кого-то. В конце концов, это слишком личное. Что-то мокрое прокатилось по щеке. Дождь? Но я выше облаков. Я не хотел разукрашивать маску. Я хотел дышать.