Дышать легко.

       В любой другой вечер пространство этой квартиры было заполнено светом и самыми разными звуками: почти всегда вещал и пестрил яркими картинками телевизор; на кухне под аккомпанементы воды, огня и свистящего чайника готовилось что-то вкусное; из ванной могла быть слышна усердно шуршащая стиральная машинка, а жильцы и гости говорили обо всем на свете и ни о чем, периодически подпевая под знакомые песни. Но не сегодня...        Этот вечер был темным, холодным и тихим... лишь тиканье настенных часов да гудение холодильника. По пустым комнатам гулял проникающий через разбитую балконную дверь уличный ветер. Он без устали раздувал парусами светлые занавески и порванную штору на покривившейся гардине. В осколках стекла на полу отражался свет зреющего месяца, передавая мерцающие голубые блики на стены, у одной из которых был бесстыже сдвинут с насиженного места грузный комод. Все, что должно было стоять на нем сверху было наглым образом разбросанно по покрытому недавно ламинатом полу. В скорбном одиночестве, словно покинутая своими детьми мать, осталась только катанакакэ*, и то лишь потому, что была к этой мебели намертво прикручена. Два старших брата-меча, одетые в ножны, валялись по разные углы, а обнаженный младший лежал на блестяще-черных, как вороново крыло, свежесрезанных волосах, рассыпанных шелковой гладью.        Комнатный цветок, подаренный на новоселье, был разлучен со своим горшком, который к слову был разбит на несколько крупных черепков, а земля - рассыпана.        Смятый, как бумага, ковер вместе с опрокинутым набок креслом изображали неприятных ассоциаций композицию, равно как и тень от нее. Треснувший экраном телевизор не внушал надежд на восстановление... Раздавленный всмятку новехонький смартфон уже больше никогда не зазвонит... А посреди всего этого живописного хаоса в неестественной позе с темной вязкой лужей под головой лежал мертвенно-бледный в свете луны молодой омега... И не дышал.