Дышать легко.

Биджу! Биджу! Биджу! Только не это! Только не снова! Только не сейчас! Как Ирука оказался в ванной, он и сам не понял. Вот только что вроде бы собирался растечься в руках обнаглевшего АНБУшника, а уже стоит в другой комнате, в темноте и панике, на холодном кафельном полу, уперевшись в раковину. Телепортнулся, не иначе. А грудную клетку и горло продолжало медленно и неумолимо сдавливать невидимыми железными кольцами — ни вдохнуть, ни выдохнуть. «Больно. Как же это, биджу побери, больно!» — наплывающим ужасом ощущал это Ирука. Он уже и забыл, насколько это может быть больно. Больно и страшно… Вцепившись сильнее в прохладный край раковины одной рукой и свистнув неполноценным вдохом, он решился дотянуться до крана. «Воду. Надо бы включить воду, » — заколотилась в голове мысль, обещавшая облегчение. Вода, как ему подумалось, должна была немного помочь. Лучше бы холодная. Отвлечь. Облегчить эту боль. Да как же далеко этот несчастный кран! Казалось, что ни руки, ни сил не хватит дотянуться… Не с первой попытки и каким-то чудом его трясущиеся пальцы всё-таки крутанули вентиль. Каким, он не успел уловить, запрокинувшись в очередном недовдохе. И даже шума воды не услышал — сердце перпуганой птицей билось об ребра изнутри, а меж ушами — невыносимый гул, как в турбине самолета. «Да что же это такое? — частью незамутненного рассудка постарался оценить свое состояние Ирука. — Почему сейчас? Что опять? Что могло спровоцировать? И снова этот… страх. Такой тяжелый. Это какой-то кошмар! Ужас… Нет, паника. Паника? Возможно ли.? Да, скорее всего…» Легкие, горевшие огнем, еще раз потребовали воздуха, на что Ирука смог только снова запрокинуться. Шибко легче от догадки не стало, но она превратилась в спасительную соломинку. Ведь если это паническая атака, то, вспоминал омега, надо переждать приступ и постараться успокоиться. Нельзя предаваться ей, внушал он себе и подставил запястье под прохладную струю. Нельзя. Нужно успокоиться. Вспоминай всё, что знаешь, велел себе омега, умывая лицо и судорожно вдыхая. От этого не умирают. Если память не подводит, то на лекциях по психиатрии вроде так и говорили, что это не смертельно… Страх — причина этого состояния. Да вот откуда? Нормально ж всё было! Ирука искренне не понимал, что могло его так сильно напугать. Или стать триггером. Или страх — это уже последствие? Но чего? Как бы то ни было, от панической атаки точно еще никто не умер. Вроде бы… Это надо было просто пережить. Переждать. И скоро всё снова будет нормально. Подумаешь, пытался успокоить Ирука сам себя, с кем не бывает… — Х-хы! Сквозь следующий хриплый выдох у него вырвался истеричный смешок. Да, блять, в том то и дело, что не бывает! Ни с кем! Такого фееричного позора ни с кем не могло произойти в нормальной реальности. Такое захочешь не придумаешь — задохнуться вот так, во время поцелуя. Без видимой причины! Или причина все же была, допустил Ирука, на что сомнение и паника, получив подпитку, разгорелась пуще прежнего, сильнее сжав и на сердце железные обручи. А что если это не психиатрия, а… аллергическая реакция? Ангионевротический отёк? Астма? Или анафилаксия? Ужас леденил с каждым новым предполагаемым диагнозом. Ведь если так, то этот кошмар закончится уже лишь со смертью, потому как даже минимальных средств для спасения ни у него, ни в местной аптечке не имелось, а скорая приедет точно не в ближайшие минуты… — Й-у… к-ки… и-и… — в отчаянии просипел омега на выдохе. И глаза, с сжавшимися еще туже на горле кольцами, обожгло горячими слезами. «Как же… Как же так? Почему? — завыл он про себя и, кажется, даже вслух, вцепившись в футболку на груди, — От чего это всё? За что? Нет! Нет-нет-нет-нет! Мне нельзя… Никак нельзя умирать! Ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие годы! Ведь кто тогда позаботится о нем? Кто?» Ирука чувствовал, как к отчаянию присоединились обида и злость. Это становилось несправедливым! Слишком несправедливым даже для его жизни. Не был омега безгрешным, но Юки то это за что? За что Ками хотели заставить его сына тоже пройти весь этот ад сиротства, скитаний по детдомам и одиночества, он не понимал. От мыслей об этом хотелось содрать с себя одежду, раскорябать голыми руками грудь и шею, разрывая по пути эти ненавистные «кольца», и выдрать из себя эту душащую боль, чем бы она ни была на самом деле… «Дыши!» — велел себе омега и, сам не зная зачем, ударил по грудине, но боли от удара, как и звука, совсем не почувствовал. Железные обручи на горле превратились в ржавые когти и сжались сильнее. «Дыши! Давай! Ну же!» — продолжал он бить себя, слабея и теряя всякую надежду на спасение. В застланных слезами глазах неумолимо начинало темнеть. «Ками, прошу Вас… — взмолился омега, — Пожалуйста… Ну дайте же мне дышать!» И приступ отпустил. Также внезапно, как и начался. С отхлынувшей от груди болью Ирука запрокинулся и вдохнул настолько глубоко и жадно, что еще чуть-чуть и, казалось, грудная клетка разойдется по швам. Прям по всем одинадцати межреберьям, под конец разрывая диафрагму. А потом вдохнул еще, и еще, и еще… почти не выдыхая. Разойдется — ну и пусть! Ведь в этот момент его понял бы только такой же несчастный, как и он. Голова сразу же закружилась, ноги обмякли, а пол под ногами вдруг стал восприниматься как что-то не совсем надежное — качающееся и уплывающее, похожее на дно лодки во взволнованном море… И с резко накатившей слабостью Ируку плавно повело куда-то в сторону. Он медленно стек на пол по холодной кафельной стенке, по прежнему держась одной рукой за раковину, как за что-то единственно твердое и спасительное. И отпускать. кажется, не планировал. «Ками, спасибо… Спасибо… Как же это здорово — дышать. — упиваясь жадными вдохами, думал Ирука. — Просто дышать. Легко, без всяких проблем. Казалось бы, какая ерунда… а сколько боли…» Наслаждаясь воздухом, как испытывающий жажду водой, он совсем потерял счет времени. Сколько уже прошло? Сколько он тут креветкой извивался над раковиной? Час? Или два? Или больше? Но вроде пока что темно, а значит можно посидеть еще и никуда не торопиться. Тело все равно не слушалось, голова продолжала кружиться и перед глазами карусель, а потому он решил, что с закрытыми будет спокойнее. Стало только липко и холодно от мокрой одежды. То ли омега облился водой, то ли виной всему был холодный пот, обильно оросивший всю кожу — без разницы. И сквозь шум воды проступал какой-то назойливый стук… Может ветка об окно? Или птица какая ночная? Но это, возможно, уже просто кажется. По крайней мере так хотелось думать. «А может, это в дверь? Может, кто услышал?» — приоткрыл глаза омега и с напряженным беспокойством глянул в сторону качающегося выхода, но стука уже не было слышно. А может и не было его вовсе. Ему не хотелось, чтобы кто бы то ни было увидел его в таком отвратительном состоянии: всего вспотевшего, мокрого, наверняка с отекшим от слез лицом, красными глазами… и носом… и соплями… Одним словом, жалкого. И больше всего он не хотел, чтобы его таким увидел Какаши. Особенно после того, что между ними уже произошло… Кто бы знал, что это случится сегодня? Вновь. И именно сейчас. Подобных приступов, причину которых Ирука так и не смог установить самодиагностикой, а к коллегам иных специальностей, особенно к мозгоправам, обращаться откровенно стремался, не было уже года два точно. Или даже немногим больше. А потому и забыл уже о своей проблеме, как о страшном сне. Он многое что постарался стереть из своей памяти безвозвратно. Вот только эта ненавистная часть прошлого все равно продолжала преследовать омегу, буквально наступая на горло. Впервые что-то похожее произошло с Ирукой года четыре назад, в одной из поздних поездок в такси. Ему, свежеиспеченному врачу аки самому крайнему, пришлось задержаться на работе дольше прочих, а когда он освободился, было уже слишком темно и небезопасно для пеших прогулок. Да и общественный транспорт уже отработал свое время. В водители ему достался немногословный альфа средних лет, который, судя по ароматам в салоне, позабыл о существовании душа уже очень давно. Ируку в те времена мало беспокоили чужие неприятные запахи, но что-то именно в тот момент перенастроилось у него внутри и на протянутую потную руку в полумраке со сдачей его легкие отреагировали спазмом. «На чай!» — только успел выдавить из себя омега и пулей вылетел из машины. Прийти в себя он смог только внутри квартиры, а перед сонной Сакурой оправдался тем, что до дому пришлось пробежаться. С тех пор омегу еще несколько раз прихватывало в битком набитых автобусах и пару раз в толпе, но не так сильно и, в основном, это случалось по вечерам. Обоняние обострились в разы и пришлось не без убытков перепланировать свою жизнь так, чтобы как можно меньше попадать в подобные ситуации. В итоге на какое-то время проблема внезапно накрывшей гиперчувствительности оказалась забытой. Второй такой приступ, сильнее всех предыдущих, с Ирукой случился уже на работе, в лифте. По несчастью ему тогда нужно было добраться на самый верхний этаж, в лабораторию, а на подниматься пешим в конце смены он сил, увы, не приберег. На каком-то из средних этажей к нему присоединились два молоденьких медбрата. Один из них был точно альфой в окологонном состоянии, а второй, вроде, бета. Чистый запах омегу не смущал, но на всякий случай он подправил маску на лице и отвернулся в сторону. «Не напряжно, — подумал он, прижимая к себе плотнее кусок одноразовой синтетической материи, — Сейчас уже выйду.» Вот только у лифта оказались совсем другие планы. Не доехав до конечного пункта тот внезапно решил передохнуть меж этажами, лязгнув напоследок какими-то там своими деталями, и в кабине сразу же потемнело. В темноте Ирука продержался от силы минуты три, не больше, после чего начал ненавязчиво, тщательно скрываемыми сипением и свистами, привлекать к своей скромной персоне внимание парней. Те искренне, в силу своих негустых профессиональных навыков и познаний, пытались помочь старшему коллеге и даже не догадывались, что тем самым делали только хуже. Тогда омега даже успел испугаться, что не доживет до извлечения из этой ужасной, душной металлической коробки, пока молодой альфа все-таки не решился против всех правил безопасности открывать лифт вручную. Снаружи их уже ждали, благо, как только Ируке поплохело, шум ребята подняли знатный. Почти синюшного омегу сразу же обкололи всем, чем только нужно и можно в таких случаях, после чего состояние быстро пришло в норму, понаблюдали пару часов и со скрипом отпустили домой на больничный, долечиваться самостоятельно. Ирука до сих пор нехотя признавал, что легче ему в тогда стало, как только его вынесли на свет, а не спустя какое-то время от инъекций. И про существование лифтов, так, на всякий случай, решил позабыть. Отрешенно вспоминая всё это, Ирука опять-таки не мог понять, что же такого могло произойти сегодня, что вызвало приступ. Замкнутое пространство, как в такси, автобусе или лифте? По типу клаустрафобии? Нет, точно не оно. А может дело в запахах альф в определенный период? Возможно, но тоже маловероятно, ведь от Какаши совсем ничем не пахнет из-за подавителей, как он сам об этом сказал. И неважно, гон у того или нет. Тогда может… может быть поцелуй? Сам факт близости? Серьезно? Да нет, тоже ерунда какая-то… Или?.. Все еще глубоко дыша, словно прозапас, омега дернулся, как от хлыста. От того что посмел всего лишь краем сознания намекнуть на связь с самым запретным из воспоминаний. Тщательно подавленным. Забитым в самый темный, самый дальний из уголков. Закрытым на все возможные психологические замки, которые только существуют. О той постыдной и жуткой части жизни, о которой никогда никому не расскажет. О той, в которой было слишком много боли. Шрам тут же обожгло огнем. — Ы-ы-ы-ммм! — сдавленно заскулил Ирука и вцепился себе в лицо, пытаясь унять фантомное жжение распарываемой кожи. На горле опять начали затягиваться кольца. А из темноты подсознания, сквозь образовавшуюся трещину в стенах своей клетки, на него уже смотрели. Те самые глаза. — Не думать о белой обезьяне! Не думать о белой обезьяне! Не думать о белой обезьяне! — забормотал он, кажется, вслух. В голове сразу замельтешили разные белошерстные образы: какая-то горилла-альбинос из фильма, странные лупоглазые мартышки-лемуры и даже вязаная игрушка-обнимашка с длинющими передними лапами, которую они с Юки видели в каком-то магазине. И чем больше Ирука, раскачиваясь взад- вперед, повторял свое необычно заклинание, тем больше их становилось. И чем сильнее старался о них не думать, тем назойливее они выскакивали на первый план, спасая от страшного. Старый фокус, но действенный. Особенно если хочешь о чем-то не думать. — Запомни… — внезапно услышал омега сквозь стереотипные крики приматов и замер. Страх затянул ледяные кольца на горле потуже и провел вдоль шрама зазубренным острием кухонного ножа. — Нет-нет-нет… Тебя нет. Есть белые обезьяны. Не думать о белых обезьянах, — всё сильнее задыхаясь зашептал Ирука. Он зажал уши и закачался сильнее. Воображаемы спасители больше не помогали, попрятавшись по углам. — …мразь… — зарычал голос громче и выдуманные обезьяны, присев на жопы, стали прозрачными. Ненавистные глаза смотрели не мигая, упиваясь его болью. Ирука с новой порцией ужаса почувствовал, как по лицу потекли горячие, густые капли крови. Несуществующей крови. — НЕТ! УХОДИ! — на остатках воздуха выкрикнул он и сжался комок, но от взора воспоминания укрыться оказалось невозможно. Сделать необходимый вдох омега уже больше не пытался. Кровь заливалась в глаза, уши, горло… и вместе с этим всё становилось бессмысленным. — …ты… мой. — с невыносимо-лживой, приторной сладостью дошептал голос и залился безумным смехом. Смех, отражаясь и усиливаясь многократным эхо, заполнил всё возможное пространство. — Хватит… — вымученно, практически одними губами, прошелестел Ирука и, буквально и в переносном смысле, опустил руки. У него никогда не было сил сражаться с этим. Потому даже не пытался. Для такого он слишком слаб. Слишком… омега. Где-то внутри, всё ещё не сдаваясь, булькала диафрагма, отчего обмякающее тело слабо подергивало, как будто от икоты. Горло больше не пропускало воздух. — …иру… рука… ка… — навязчиво, словно в разбитом сознании еще оставалось для этого место, донеслось откуда-то издалека. Перед бесмыссленно открытыми глазами стояла тьма, тело уже почти ничего не чувствовало. В голове всё ещё звучал непроходящий ненавистный смех. Стоило ли вслушиваться в еще какие-то странные звуки? Или он их уже где-то слышал? — …рука… Ирука. Ирука! — новый голос превратился в обеспокоенный крик и перевернул его тело в пространстве, уложив на спину. Под голову подпихнули что-то мягкое, а что-то, похожее на крылья, хлопало его по лицу, но что это было — он не видел. «Больше не могу», — только успел подумать Ирука, как по глазам резанула красная вспышка и одним рывком утянула его вниз. Тело недолго кружило и переворачивало в странно знакомом водовороте и темноте, после чего прозревающие глаза начали улавливать мягкие лучики света. Они были такими слабыми и переливающимися, словно пробивались сквозь толщу воды. Двигались и переплетались, рисуя на руках постоянно меняющиеся кружева. Ирука запрокинул голову, чтобы получше рассмотреть источник, и из невольно приоткрытого рта выскользнуло несколько крупных пузырьков. Рассыпаясь на более мелкие они живо устремились вверх, оставляя омегу в безмолвном недоумении. Потребовалось еще пара секунд, прежде чем он понял, где оказался и что надо бы тоже шевелиться в ту же сторону, иначе рисковал утонуть. Да, точно! Его же только что перевернуло волной! И он чуть не захлебнулся! Язык сразу же ощутил вкус океанской соли, а кожа освежающую прохладу. Вот только руки… разве они были такими маленькими? Почему они так слабо гребут? Он же не успеет! — Хъааа! Кха-кха-кха! — сразу же вырвалось у омеги, как только он оказался на поверхности. Его мгновенно ослепило яркое южное солнце, а в лицо настырно заплескали мелкие и не очень брызги, не давая толком откашляться. — Ирука! — сквозь шелест нескончаемых волн услышал он свое имя. Потерянный от обилия света, звуков и страха вновь пойти на дно, Ирука неуклюже барахтался вокруг своей оси в таких же попытках определить, откуда его зовут. — Ирука! Я здесь! Где «здесь» Ирука по-прежнему определить не мог. Куда ни глянь — всюду вода, да и оглядеться толком не мог: один глаз залепило волосами, второй упорно не желал привыкать к свету. Хотел было крикнуть, да куда там! В легких ощутимо жгла вода, а чуть приоткроешь рот — заливается еще больше. Внезапно со спины его схватили большие сильные руки и даже слегка приподняли его странно маленькое тело над водой. — Живой? — обеспокоенно спросил знакомый мужской голос. Ирука смог только неуклюже покивать в ответ, из последних сил продолжая откашливаться. Спаситель перехватил его в одну руку и уложил на воду сбоку от себя. — Хорошо. Держись и не мельтеши. Казалось, что плыли они очень быстро — сам бы Ирука так точно не смог. В ярко-синем небе над ним появились две огромные белые чайки. Они неподвижно парили на ветру, изредка поворачивая головы боком, чтобы лучше рассмотреть глазами-бусинками нарушителей их водного порядка, и возмущенно, как показалось Ируке, вскрикивали. А еще ему казалось, что всё это с ним уже когда-то происходило. Когда-то то очень-очень давно. — Ирука! — услышал он еще один знакомый звонкий голос, едва его пятки коснулись песчаного дна, а тело ощутило всю неумолимую тяжесть земной гравитации. У него совсем не было уверенности, что он сможет самостоятельно встать на свои ноги, но этого и не потребовалось — большой спаситель тут же поднял его на большие руки и прижал к теплеющей груди. — Ирука! Иккаку, что с ним? — Наглотался, но живой, — с легкой одышкой ответил мужчина. — Ирука, как же ты нас напугал! О чем ты думал? — новый голос почти плакал. Ирука чувствовал тяжелые шаги того, кто его нес, и как чьи-то знакомые теплые пальцы спешно убирали с лица налипшие мокрые пряди, давая разглядеть наконец всё вокруг. — Ома? — удивленно воскликнул он, узнав чужой, но не узнав при этом свой тонкий голос. Ощущение дежавю усиливалось с каждым мгновением. И как только он увидел, кто шел рядом, его сердце сдавило старой тоской. — Кохари, хватит! — прервал несущий его мужчина робкие попытки омеги перетянуть к себе его маленькое тельце. — Тебе уже нельзя тяжелое поднимать. — Папа? — Ирука мигом перевел взгляд на мужчину. И… заплакал. Как он мог не узнать их сразу? Неужто тронулся умом? Когда успел их настолько позабыть? — Ну всё, всё, мой хороший, — начал успокаивать его ома, на ходу поглаживая по мокрым ногам. Ирука плакал так, как уже давно этого не делал: навзрыд и с воем. Словно его никто не видит и никто никогда не осудит. Рыдал, прижавшись к родной теплой груди отца, и утирал маленькими кулачками горячие слезы, что текли и текли из глаз без конца. Как ребенок. Потому что и был ребенком. И дышал. Дышал при этом настолько легко и свободно, как никогда прежде. Какие странные ощущения… А разве было иначе? — Ома, папа… — повторял Ирука между всхлипами, пока его не завернули в огромное, горячее от солнца полотенце. — Ну всё, всё, — усадив сына себе на бедро, Кохари нежно притянул его ближе. Ирука оказался прижат всем телом к большому круглому животу. Изнутри живота его тут же кто-то недовольно пнул крошечной пяткой, угодив прицельно в нос. От удивления он даже перестал всхлипывать. — Всё уже позади. Всё хорошо. Ты пить хочешь? Может кушать? Ох, твой братик разбуянился… — Тем не менее наказание за это он всё равно получит, — строго высказал Иккаку. — Ирука, мы запретили тебе заплывать в море одному! Ты ослушался! — Сейчас не время, Иккаку, — взмолился Кохари и сильнее прижал к себе первенца. — Он тоже напугался. И он больше так не будет. Правда, рыбка моя? Ты же обещаешь? — обратился он к Ируке. — Не буду, обещаю, — провсхлипывал он и погладил место на животе, куда пинался нерожденный малыш. Наказания он сейчас вообще нисколько не боялся, пусть отец хоть выпорет его, хоть на месяц лишит игр с друзьями или сладкого… Да что угодно! Ведь он был дома, живой, рядом с самыми любимыми и любящими его людьми. А всё остальное почему-то казалось неважным. — Ну да, конечно, — скептически выдал Иккаку и покачал головой. — Что за страсть вообще тебя туда понесла? К чему было заплывать так далеко? Аж до самого, чтоб его, рифа! Там же волна лодку в щепья разбивает! А если б я не успел? М? Ты хоть примерно осознаешь, что бы с тобой случилось? Ирука, я с кем говорю? — Иккаку, пожалуйста… — Хватит! Кохари, так тоже нельзя! Ему уже седьмой год! Он уже должен понимать такие вещи… Пока родители спорили о методах воспитания, Ирука действительно силился вспомнить, что же в самом деле потянуло его в океан и что там такого произошло, что в голове и чувствах всё перепуталось. Он словно был собой и не собой одновременно. Откуда эта тоска по родителям? Ведь вот они, живые, теплые и рядом. Откуда этот страх остаться одному, ведь он ни разу один и не оставался? И почему он чувствовал себя таким непривычно маленьким, а мир — слишком огромным? Маленький братик успокоился от поглаживаний и больше не пытался всеми силами отпихнуть его от живота. Ирука решил осмелиться прилечь поудобнее и, поправляя полотенце, обнаружил, что всё это время что-то сильно сжимал в другой руке. Раскрыв ладонь, он с удивлением и радостью обнаружил там причину произошедшего. — Папа, — окликнул Ирука отца и протянул ему находку. — Вот! — Пресвятой Рюдзин! — глаза Иккаку из вечно сощуренных резко стали идеально круглыми, как массивное золотое кольцо в маленькой ладошке сына. — Ирука, как? Как тебе удалось? Ты что, специально за ним нырял? О, Ками… — мужчина подался к нему вперед, но не для того, чтобы взять потерянное, а чтобы сгрести сына в охапку и крепко обнять. — Никогда! Никогда, слышишь, больше так не делай! Пропади оно пропадом! Это всего лишь вещь, Ирука… — Но оно ведь от дедушки… — вспомнил Ирука. — Ты же так огорчился, когда потерял его. — Ирука… — Иккаку выставил руку перед сыном и растопырил пальцы, давая ему возможность вернуть семейную драгоценость на законное место. — Без него в моей жизни ничего не поменялось, а вот без тебя… — голос мужчины дрогнул. — Без тебя я бы жить не смог. Слышишь? Ни я, ни ома. Мы бы просто не смогли жить дальше без тебя… Как же я испугался, Ирука. Как же испугался. — Пап… — Ируке показалось, что он вспомнил, чего сам напугался там, под водой, но не мог решиться рассказать. — Что? — Мне кажется, — начал он неуверенно, глянув мельком на бирюзовые волны, и сильнее закутался в полотенце. — Там, на дне, на меня кто-то смотрел. Сильно так смотрел. И не давал уплыть. И смеялся еще… — А! Так это морской ёкай, — абсолютно серьёзным голосом ответил Иккаку. Ирука еще раз с опаской глянул на море и окончательно отвернулся от берега, сильнее прижавшись к татуированной груди отца, а тот невозмутимо продолжал: — Сожрать тебя хотел, да вот разглядел, что мяса в тебе грамм да маленько… — Сам ты ёкай! — Кохари тут же пересел ближе, несильно ткнув мужа в плечо, и ласково погладил сына по голове. — Не верь ему, рыбка. Папа шутит! Да, Иккаку? Гляньте на него! Тоже мне, взрослый альфа. Это ума у кого-то грамм… Никаких ёкаев не бывает! Ты начал тонуть, а мозг, когда ему не хватает воздуха, начинает показывать всякое, чего на самом деле нет, чтобы ты начал спасать сам себя… Ома еще долго что-то говорил, между делом поругивая давящегося смехом отца. Он непрерывно гладил Ируку по голове, по детски тощим плечикам, по узкой спинке. Его мелодичный голос, монотонный шум разбивающихся о берег волн, шелест ветра в листьях пальм над головой и редкие обиженные вскрики вечно голодных чаек потихоньку убаюкивали маленького омегу. Вот только Ирука не хотел засыпать, хотел еще и еще слушать голос омы, что бы тот ни говорил, чувствовать согревающее тепло от большого тела отца и знать, что всё действительно будет хорошо. Что он никогда не будет одинок. И что ему никто никогда не сделает больно. Но веки упорно тяжелели и тяжелели несмотря на сопротивляющиеся моргания, покуда не сомкнулись полностью.