***
Над ухом пролетела петля. — Быстрее, урод! — знакомый голос «Надзирателя» Габриэля вновь отозвался мурашками по спине. — Опаздываем. Парень шёл по дому рабов, смотря в пол, — он знал, что будет дальше. Лёгонько дотрагиваясь до правой щеки, два параллельных шрама на которой болели всё так же сильно, как в момент удара, знал. — А знаешь, что будет дальше, Билли? — с всё той же насмешливой миной спросил обросший щетиной Габриэль, поглаживая пластырь на сломанном носу. — Дальше наш покупатель увидит, что совершил две странных ошибки: первая — он раскошелился на такое ничтожество, как ты, и вторая — он совсем проглядел то, что у тебя красуется огромный шрам на лице, куда, вероятно, попала инфекция. Смех сотряс пустые коридоры, перекрывая собою шёпот давно умерших людей в клетках. Они прошли ещё совсем немного, когда Надзиратель остановился и, оттолкнув парня к стене, ударил кулаком прямо рядом с его лицом, не отводя руки обратно. Его тёмная и немного бледная кожа казалась неживой в дневном свете, а ещё более впавшие с последнего раза щеки сильнее подчеркивали линии черепа. «Смерть будет выглядеть именно так», — думалось тогда ему. — Просто для того, чтобы ты понял окончательно: ты… сдохнешь… тут… — медленно, выжидая секунды, проговорил сухими губами мужчина, выпячивая свои круглые, вечно удивлённые глаза за орбиты. — Свернёшься в ком от инфекции и заблюешь в предсмертных судорогах мой прекрасный пол. Мой… В моём доме. В моём мире. Ты не выйдешь отсюда, Ли. И ничего, мать твою, не останется после тебя. Почесав дрожащей рукой синюю щеку, мужчина отстал от стены и, пропустив раба, зашагал вперёд. Ли часто оборачивался — смотрел прямо на это изъеденное то ли коростой, то ли кислотой лицо и понимал: если… когда от него откажутся, он не успеет встретить и закат — он умрёт… В глаза ударил сильный, пускай и мягкий вечерний свет. Почесав закрытые веки, Ли открыл глаза и вновь увидел ту странную фигуру: перед ним стоял высокий, очень высокий человек, накрытый грубо сшитой тёмно-коричневой накидкой. Из-под капюшона на него глазели два серо-зелёных глаза, пока остальная часть лица, закрытая маской, была повёрнута на большой туристический рюкзак, доверху набитый разностями. Они вышли из дому, закрывая за собою прочную решётчатую дверь, и прошли во двор — на окраину ещё захолустья Хоуп. По протоптанным дорогам летали слои пыли, уносясь в ближайшие леса, а из-за засушливо прошедшего лета пейзаж украшали лишь голые верхушки деревьев, что виднелись за недостроенными стенами, и сухое дерево у дома, что, как поговаривают, уже десятки лет стояло и лишь с помощью какого-то из умерших богов не превратилось в труху. — Он здесь? — низким голосом проговорила накидка. Габриэль, опешив, молча вывел парня из-за двери и подтолкнул вперёд. Ли смотрел на эту фигуру и находился в смешанных чувствах: с одной стороны, он восхищался ею — именно она, та странная накидка, согласилась выкупить его из заточения, увидев всего один раз через решётку забора, но и именно она наводила на него какой-то непонятный, необъятный, словно её же тень, страх — что-то жило в тех мутно-серых глазах, что-то более сильное, более уверенное. Он ступил прямо в тень исполина и остановился, опустив голову. Сквозь стук собственных зубов он почувствовал, как что-то касается его макушки, перебирая чёрные волосы. «Седеешь…» — раздалось шёпотом сверху. Рука, закрытая в перчатку без пальцев, коснулась поражённой щеки. Аккуратно, почти с опаской. — Зови Хозяина, — таким же низким тоном прозвучало свысока. — Если т… Если вас что-то не устраивает — я вполне могу решить это за него, — ответил Надзиратель, облокачиваясь плечом на дверь. Фигура отпустила подбородок Уилла и направилась к мужчине. Тяжёлым, грузным шагом раскидывая пыль по задворкам посёлка Хоуп, она передвигала свою громадную тень ближе к дому. И там, у самого порога, у самого лица Габриэля, который и по ключицу не доходил фигуре и, казалось, пытался спрятать шею в своей рубашке с оторванными рукавами, вновь произнесла: — Повторю, если не услышал: зови Хозяина.***
Резкий вдох. Снова темнота. Снова колотилось сердце, тряслись лёгкие, но… ничего более. Не было ни шума костра, ни гула деревьев, ни голосов. В нос ударил душный, полный пыли воздух. Одним резким движением Уильям «Из Джонсборо» Хантер сорвал компресс с глаз и ужаснулся: было по-прежнему темно. «Ослеп?» — подумал вдруг он. Руки судорожно нащупали пол — деревянный. Собравшись с силами, он попытался подняться на ноги — не получилось. Голова шла кругом, лишая тело ориентации в пространстве, а онемевшие руки никак не могли выдержать вес тела, не опирающегося на простреленную ногу. Вторая попытка спустя минуты. Охотник перевалился со спины на живот, сопровождаемый хрустом позвоночника и, вновь напрягая руки, попытался встать. «Нужно. Должен». Кровь постепенно возвращалась в затёкшие конечности, и тело старого охотника всё выше и выше поднималось над полом. Он осторожно перенёс вес на здоровую ногу, но, пошатнувшись, упал. Вернее, должен был — его тело встретило препятствие в виде железной и, по ощущениям, старой стены. Он обхватил руками ржавый металл, удерживая равновесие, и только тогда заметил, что на руках нет перчаток. Волосы падают на лоб — нет кепки, дышится свободно — нет маски. Но главное, главное, что он успел заметить, пытаясь пошарить по карманам — нет плаща, нет оружия — на нём была надета только его серая рубаха, покрытая у рукавов засохшей кровью и чёрные однотонные штаны. «Может, всё-таки, умер?» Вдалеке странного сооружения его глаза увидели столь желанный просвет — маленькую дырочку в стене. О, как же радовались его глаза, и как же неосторожно было тело, пытаясь бежать с раненой ногой. Стоило Хану перенести вес, как боль, прошедшая по всем закоулочкам нервных окончаний, заставила его споткнуться и, запутавшись в собственных ступнях, налететь на ещё одну стену головой. Вновь над ухом пролетела петля. — Ударил? — прозвучал низкий голос, обращенный к Хозяину. — Ну да. Вот так, — петля вновь жужжащим звуком пронеслась над ухом парня. — Ты или он? — Какая разница? Важно, что удар произошёл за попытку бегства. Важно, что он избил, — сказал Гарсиа, подходя к своему сыну и хватая его за челюсть, — моего мальчика. Вот — видишь синяки? Голос отца звучал так же хрипло, как и голос сына, пускай и был более глухим, вдавленным в грудную клетку. Гарсия или же Хозяин был довольно стар как на вид, так и на душу — если его сын, как считал Ли, издевался над людьми из чистого удовольствия, то он, старик, делал это тогда, когда это было необходимо — чтобы его боялись. Боялись тех длинных седых волос ниже плеч на боках и затылке с лысеющей макушкой; боялись того подбородка, который не уступал по длине, пожалуй, никому во всей Америке; боялись того оскала, зубов в котором недоставало, казалось, и двадцать лет назад; боялись… но зачем? Фигура громко выдохнула и подняла глаза на мексиканца: — Значит, я правильно понял: я выкупаю у тебя раба — подростка, не взрослого, — громадная тень медленно начала нарастать по отношению к крохотному старцу, — даю деньги наперед, что, уверен, большая редкость для ваших мест, и ухожу, оставив лишь одну установку: не трогать. А, вернувшись, нахожу его со свежей раной на пол лица, что ты не удосужился даже продезинфицировать. Нигде не ошибся? — Нигде, — с едва сдерживаемым достоинством сказал Гарсиа, поправив пыльно-синий пиджак. В руке фигуры возник револьвер. Габриэль, опешив, схватился за кнут, но пуля, пролетевшая у него прямо между ног, остановила Надзирателя от опрометчивого решения. — Я вполне могу тебя пристрелить. Прямо здесь, прямо сейчас. — Я честный торговец! — приподняв голову, заявил тот. — Не нравится этот раб — бери другого. Бесплатно, разумеется. Если будет более плохого «качества» — я заплачу. Не нужно крови. И не нужно оскорблений, — время замерло. Фигура, помедлив, немного опустила пистолет. Хантера подкинуло, словно он и не чувствовал удара, но через секунду голова уже дала о себе знать. Он лежал прямо напротив просвета. Зажмурив глаза, он подполз к источнику света и, подождав, пока хотя бы закрытый глаз привыкнет, взглянул наружу: там был всё тот же лес. Всё те же шумящие кроной и листьями деревья, всё те же раскачивающиеся от ветра кусты, всё тот же костёр, всё ещё отдающий запахом золы. Щебень, что видел Хан краем глаза, давал ему понять лишь одно: он был на рельсах. — В вагоне, наверное, — процедил он сквозь зубы. — Значит, жив. Действительно жив. Только он хотел отпрянуть от любопытного пейзажа и искать способ попасть наружу, как его зрение, пришедшее до конца в себя, заметило что-то странное: на одной из крон деревьев была вырезана неровная надпись. Криво проходя сквозь слои дерева и разрезая мелкие ветки, она вещала собою лишь одно слово: «Жди». Нарезав пару кругов по сооружению, он решил: «Это не может быть совпадением, а если это и так, всё равно план побега, пока что, не идёт мне в голову». Он осел на стену вагона, что была напротив света и задумался о своём. В голову лезли мысли. Впервые за это время. И вопросы. — Почему же я не выстрелил? — сказал он сам себе, анализируя последний в его памяти день. — Мне, вот, тоже это интересно… — знакомый голос прозвучал во тьме другого конца вагона. — Почему ты не выстрелил? Мог ведь, не правда ли? — Да, мог. Но не хотел. — Странный ты, — из темноты появилась уже надоевшая ему в его бытность пилигримом фигура, освещаемая единственным лучиком света, — ты убиваешь всё, к чему прикасаешься, не щадишь стариков, не чувствуешь сострадания к женщинам, плюешь на судьбы детей… Откуда? Откуда, скажи мне, ты берешь то, что заставляет тебя поступать так необдуманно? — Не знаю. Может быть из-за того, что она ни разу не попала, я решил, что принялась стрелять она по людям недавно… Значит, для неё было не всё потеряно — ещё был… — Второй шанс, да? Это Он мог сделать такое. Он был способен — не ты. В его сердце нашлось место тому, что люди называют «справедливостью» — не в твоём. Ты — наёмник — для тебя нет такого слова. Нет «сострадания», нет «ненависти», нет «любви». Ты — оружие. Ты должен был это понять в тот день. — Но почему нет? Я всю свою жизнь не могу понять ответ на этот вопрос: почему я не чувствую, что выбранный мною путь — правильный? Всё время ощущаю себя… — …чудовищем? — докончила фигура, сев с ним рядом и положив руку на оттопыренное колено. — И не зря. Вот, думаешь, ты спас эту Девочку — наставил на путь «праведный» и всё тому подобное… Но что, если всё совсем по-другому? Что, если военные её не примут, а отпустят в город, когда раны заживут? Она вновь найдет банду. Вновь выйдет на крышу и начнёт стрелять с ещё большей точностью, понимая, что лучше не промазывать. Не потому, что захочет, а потому, что таков мир. Ты — в вершине его эволюции: оружие, убивающее, чтобы жить — такой же как все, но принимающий свою судьбу, не дающий волю эмоциям… На бумаге. — Если бы в этом мире всё было так, то меня бы здесь не было. А может… — Нет! — силуэт резко поднялся, вздымая облака пыли и загораживая собою свет. — Наивный идиот! Даже думать не смей! Уж кто-кто, а ты-то должен знать самого себя — эгоист, — темп голоса замедлился и снизился, но звучал по-прежнему грозно. — Нет места в мире ничему человеческому, кроме порывов этого самого эгоизма — закончились добрые люди, ушли вместе с Вейлоном в ту безымянную могилу! Остались лишь такие, как ты… — фигура указала пальцем на Хантера и села напротив него — под просветом, — люди, делающие что-то только из своих побуждений. Вот подумай: ты убил Джефферсона — за что? Из-за доблести? Из-за чувства долга? Нет. Ты убил, потому что хотел — понимал, что скоро сдохнешь сам и не допускал даже на йоту возможности того, чтобы эта тварь ходила по земле после тебя — тварь, на которую ты сам стал похож. И убил медленно — не «просто пуля в голову», как ты рассказал Джеймсу, а с нечеловеческим садизмом. О, дальше — сам Джеймс: что, из добрых, скажешь мне, побуждений, ты взял к себе в напарники этого юнца? Хотел поступить так же, как он, выкупив какого-то незнакомца из лап смерти? Нет, о нет… Когда военные собирались расстрелять его, появился ты и внёс залог лишь ради одной цели — чтобы он пристрелил тебя, если ты обратишься. Более того! — фигура расхохоталась. — Там стояла целая рота, а ты выкупил только его… — смех не прекращался, — из-за одинаковой группы крови! Ты забыл, а?! Тебе напомнить?! Полтора десятка пацанов расстреляли и скинули в Атлантический океан у него на глазах, а он остался! Всю его семью сожрали одни чудовища, друзей расстреляли другие, а его жизнь забрало третье — ты! Да, ты давал ему шанс свободу и «свой путь», но, как ты думаешь, он бы принял его?! Думаешь, он отстал бы от тебя тогда, в Калифорнии, когда ты «дал ему шанс», а, ублюдок?! Нет, конечно же нет, — силуэт перешёл на шёпот, совсем осев у стены. — А девочка? Ты спас её, потому что так было правильно, или потому что ты хотел почувствовать себя человеком? Белокрылым ангелом, летящим с небес? Или, хотя бы, не тем, кем ты чувствовал себя после испытания Эволюцией? Именно. И вот, во что ты вляпался: чуть не сдох, ещё можешь стать заражённым, безоружный, запертый, беспомощный. И это только за последний месяц. Ты не герой — он герой, он был им. Хватит подражать. А если и подражаешь, то делай это правильно, а не рискуй шкурой ради слабых: «Шанс нужно заслужить». Ты ведь помнишь, как ты выбил для себя свой? Как ты высек его?***
Удар петли. Верхняя ветка трухлявого дерева, стоявшего во дворе, разлетелась на мелкие щепки, осыпая занозами кожу всех, кому не посчастливилось стоять рядом. — Ты попросил мой кнут, чтобы разнести дерево? — спросил Гарсиа у фигуры. — Нет, не совсем. Я лишь хотел убедиться, что таким оружием действительно можно нанести губительный вред. Оно не для устрашения — оно для убиения. Плюс, теперь ты безоружен. В один миг фигура скинула накидку с широких плеч, превратив её в плащ, и, вытащив у Надзирателя из-за пояса кнут, бросила его, что есть силы о стену — к его отцу. Из-под накидки выглянули высокие, до самой икры, светло-чёрные сапоги, покрытые слоями светло-коричневой пыли; заправленные в них серые штаны, издали напоминающие штаны рабочего класса, но без единого кармана в них; широкий чёрный ремень с изъеденной царапинами бляхой и странная, по меркам времени, куртка — над плотной чёрной кожей, что сидела впритык к телу, была нашита броня — стальные и кожаные пластины, утратившие свой блеск очень давно и, видимо, заменяющие бронежилет в особо важных местах. — Мой выбор остаётся неизменным. Тебе же и твоему сынку придётся кое-что возместить. Говори, старик: кто из вас нанёс удар? — исполина навела револьвер на Хозяина. — Кто? Тот самый старик стоял в замешательстве перед фигурой, его глаза были налиты страхом и злостью. Парень смотрел на всё это со стороны и не верил. «Нет… Не существует таких людей». — Он, — прошептал Гарсиа, указав на сына. Габриэль взглянул на отца. Ли, пожалуй, уже было неважно, что произойдёт дальше — его вполне удовлетворял взгляд мужчины, и вся та боль от предательства и эгоизма, что отражалась в нём. Фигура навела на него пистолет, не дав даже опомниться, и приказала отойти от стены. — Подойди-ка сюда, пацан, — он неуверенно подошёл. — Держи, — в руки к Ли упал кнут — тот самый кнут с двумя лезвиями, от которого теперь так выло его лицо. — Бей. Бей его. Сердце подростка застучало быстрее. В какой-то момент он даже задумался о том, а так ли сильно он ненавидит Надзирателя. — Нет… Не хочу… Я… Я не буду. — Будешь, — спокойно повторил спаситель. — Не думай, что спасение упало тебе с неба в виде меня. Может быть, так и казалось, но нет. Сегодня либо он, — указывая на дрожащего Габриэля, — понесёт наказание от твоей руки, либо я уйду отсюда без тебя. Ли удивлённо взглянул на фигуру. «Неужели вот то, чего стоит вся моя жизнь — удар петли?». — И дело не в самом ударе, пацан. Дело в причине, — угадывая его мысли, сказал он, не сводя глаз с Надзирателя. — Если ты пощадишь его сейчас — он продолжит. Здесь сгинут ещё сотни таких как ты, так и не увидев солнца без решетки, но если ударишь… — Я обещаю, я… — Габриэль хотел было что-то сказать, попятившись вперёд. — Заткнись!.. Если ударишь этим ржавым лезвием, то рана непременно заставит его повозиться — ему и его отцу придётся искать медикаменты, которых, уверен, нет в этом городишке. Они не купят их у меня, не купят ни у кого в ближайших лагерях — им придётся выйти в мир. Выйти из той раковины, где они были королями, в океан и понять, что они — такое же ничтожество, как и все остальные. Придётся, если ты так решишь… Парень всё ещё испуганно глядел прямиком на своего мучителя. О, каким же жалким и человечным он казался в те секунды, как же хотелось бросить тот кнут, но нет. Он понимал и, что хуже, — помнил. — А с ним понесёт наказание и его отец, потому что ему либо придётся выйти вместе с сыном в зараженный город, чего он, поверь мне, не переживёт, либо умереть — распродать всех рабов по дешёвке, чтобы купить наёмника, что согласился бы лезть в крупные города летом. Это шанс, пацан. Твой шанс и твоя справедливость. Я не стану бить — мне всё равно на то, что здесь происходит или произойдёт. Запомни: не каждый заслуживает второй шанс, но каждый заслуживает шанс на то, чтобы добыть его. — Не нужно! Прошу тебя! — Габриэль поднял голову, на его глазах блестели слёзы. — Я уйду из этого бизнеса, только не бей! — Если единственной стоящей причиной, чтобы перестать торговать людьми, ты посчитал ствол у своей головы, то ты, как никто другой, заслуживаешь наказания. — Позволь хотя бы стать спиной! — А ты позволил ему отвернуться? Удар. Крик.***
— Пожалуй, я так и не научился тогда справедливости, — сказал себе Хантер, подходя к просвету и потирая вспотевший от душного воздуха и жара лоб. — Либо что-то становится совершенным сразу, либо остаётся незавершённым до конца дней. — Только не говори, что будешь жалеть себя, — сказала фигура, встав рядом. — Гнилое, — заключил он, проведя пальцем по деревянной двери вагона. — Подумать только: ещё несколько… недавно я был почти мёртв, а теперь думаю только о том… —…как бы вернуть себе оружие и пристрелить того, кто запер тебя здесь? Точно. — Думаю… — он отвёл здоровую ногу назад и, переместив вес на неё, повернулся к двери плечом. — О да! Да! — фигура встала ему за спину. — Скажи это! — Пора выбираться отсюда.***
Полностью откинув вес тела на здоровую ногу, наёмник накренился назад и, оттолкнувшись от противоположной стены, налетел на дверь. Он знал, что больная нога не выдержит такого напряжения, и его тело просто навалится на гнилые доски — на то и был расчёт. Выломав своим телом дерево, он выпал наружу. Перед глазами плыло. «Кажется, немного ошибся, — сказал он, схватившись за голову. — Так… Шаг… Ещё шаг… Ещё разок… Твою мать!» Вновь опершись на больную ногу, мужчина упал прямо под дерево со странной надписью. Глаза всё ещё ничего не видели, в голову всё ещё била температура и мигрень, всё ещё хотелось спать. «Не закрывать глаза… Не закрывать… глаза», — да, он не хотел уходить в сон — Стреляный Ли отлично знал, что увидит дальше. Перед глазами мелькнула странная коричневая полоса. Вновь удар петли. Комок волос с головы Габриэля медленно падал на пыльную землю, гонимый ветром. Немного кровоточил лоб, самые широкие артерии на котором, видимо, остались целы. Раздался крик. От страха? От неожиданности? Кто знает. По щеке стекало что-то белое, что-то липкое. Кажется, даже сам Ли сначала не понял, что одно из лезвий прошло прямо в левый глаз, разминувшись с бровью и лишь немного разрезав нижнее веко. Вытекал белок, разбавленный с кровью и разрезанным надвое зрачком, слезилась глазница. Кажется, глаз ещё шевелился? Вполне возможно. Остаток глазного яблока «ехал» по лезвию, что валялось в полуметре от мужчины — смешивалось с пылью и поглощало собою грязь. Надзиратель даже не сразу осознал то, куда попало второе ответвление кнута, и почему исчез пластырь с его носа… Филигранно, почти профессионально, но по чистой случайности, второе острие забрало с собою половину лица — задев в самом начале кость, прорезая по небольшой диагонали хрящ и снеся одним взмахом все «мягкие ткани», оставив безобразный кусок мяса висеть на чудом не задетом миллиметре кожи. Габриэль схватился за нос… Переносица осталась у него в руке. Он закричал. Снова закричал. Ещё сильнее, чем прежде… Ещё более… отчаянно. Гарсия кинулся к своему сыну, чтобы помочь ему, но не успел — вновь послышался удар. Надзиратель схватился за предплечье руки, держащей остаток носа. Кровь хлынула рекой из разрезанной артерии, но Ли было мало. Третий удар рассек грудь чуть левее середины — прямо у сердца. Откинувшийся назад от удара мужчина хрипло выдохнул и, кашлянув что есть силы кровью, повалился на землю животом. Четвёртый удар пришелся по спине — с противоположной стороны третьего. Мучитель уже не помнил деталей, о нет — он даже не смотрел на то, куда бьет. Пятого не произошло. Его остановила сильная рука, почти переломав запястье с плетью и откинув пацана под сухое дерево. — Один! — прокричал мужчина в плаще, склонившись. — Один удар, пацан! Один означает справедливость! — Если бы ты знал его… — с залитыми кровью глазами и бешено стучащим сердцем начал подросток. — Если бы ты знал его, то осознал бы то, что те удары, что я нанёс по этому ублюдку… были тем ещё милосердием… Удар. У парня вдруг запекла щека, заныла шея. Удар. Заболел живот. Сильно. Действительно сильно. Ли был уверен, что пообедай он — всё содержимое давно бы вылилось на пол, но нет. Удар.***
Хантера подкинуло от слабого треска дерева. Он взглянул на небо и понял, что с того момента, как он уснул, прошло менее часа — алое закатное небо превратилось в бледно-синее. Снова раздался треск где-то из-за спины. Оценив свои возможности, он лишь сильнее вжался в дерево, закрывая собственную фигуру мощными корнями. Трудно было понять, что именно приближалось к нему, но из частого хруста веток наёмник сделал вывод, что к нему шли минимум двое — шаги были неритмичные, странные, одни громкие, другие тихие. Он машинально схватился за кобуру на икре, но её там не оказалось. Только сейчас, на свету, он заметил, что рана на его ноге перемотана, а кобура с ножом, который, на удивление, остался на месте, играет роль держателя для повязки. «Неплохо, — подумал он. — Неплохо…» Из лесу, мимо коего проходила железная дорога, показалась странная для сонных глаз Уильяма фигура: в тенях деревьев Оно выглядело как нечто большое и грузное, с двумя ногами, двумя руками и двумя головами, одна из которых свисала на грудь. Позади Этого шла ещё одна — более человеческая. И только когда Уилл уже схватил нож за лезвие и хотел было запустить в более человеческую голову двуглавого силуэта нож, он увидел, что то шёл человек, на чьих плечах лежала олениха, а позади него топал ещё один. Вернее, одна. — Нам готовить на твоего друга? — послышался мужской голос издали. — Он не мой! — тут же ответил в меру высокий девичий. — Да, готовить. Думаю, он очнётся сегодня-завтра — еда ему не помешает, — он убрал нож, но из-за дерева не выходил. — Твой-твой, Алекс. Если бы не ты — ходил бы он сейчас с перекошенной мордашкой по полям, жрал траву и людей время от времени убивал. — Я сделала то, что должна была. Это сделал бы и ты. — Во-о-о-озможно… — Хотя нет, не сделал бы, — передумала вдруг девушка, — ты же даже не можешь называть меня по-нормальному. А-лек-сан-дра. Это не «Алекс», Винни, — это «Саша». — Мне — человеку, рожденному в Исландии, слишком трудно произносить твоё имя так, как тебе хочется, — не без хохота выкрутилась фигура с оленихой. — К тому же, эй, кто это говорит? Не вижу! Где же она? — Хватит, дурак! То, что я немного низенькая, вовсе не даёт тебе право так отнекиваться! Опусти голову! — Что? Что-что? Где это? «Повезло, — подумал вдруг Хан. — А ведь мог в полусмерти выдать себя выстрелами какой-нибудь группе рецидивистов. Повезло… Когда-нибудь это везение кончится», — с этими словами, он застегнул кобуру на икре и осторожно вышел из-за дерева. — Так кого же из вас мне… Он не успел договорить, как пуля пролетела у его головы и впилась в то самое дерево. Он не двинулся, только легонько опустил голову в плечи от источника выстрела, которым оказалась девушка с его револьвером в руке. Отступив за дерево и схватившись за ногу, он достал нож. — Неплохая реакция, — сказал он, проведя пальцем по лезвию, — но ты могла меня убить. — Я не ожидала, что ты встанешь так рано, да ещё и выберешься из вагона! Прости?.. Хантер услышал, как парень что-то шептал ей, но не смог разобрать слова — фраза так и осталась для него предсмертным хрипом гремучей змеи. «Не доверяют, — подумал он. — Ну да. Логично и взаимно». В ту же секунду он заметил пару небольших рюкзаков, спрятанных в корнях деревьев и прикрытых его плащом. Он аккуратно присел, стараясь ни одной из клочков одежды не выдать своего передвижения и, схватив сумки, тут же выровнялся. — Кто вы? — донеслось со стороны леса. — Из какой-то банды? Или вас прислали? Он оценил свою ситуацию: впереди него виднелась железная дорога и метров пятнадцать открытого пространства. Дальше — тёмный, в прямом смысле, лес. Не густой, но хватало для того, чтобы маневрировать между стволами деревьев. Однако у них было его оружие. В странной борьбе эгоизма с инстинктом выживания, как правило, побеждает первый, пока не станет слишком горячо. Так случилось и тогда. — Нет. Наёмник. С бандами местного города имею… — он посмотрел на ногу, — довольно плохие отношения. Рваные, я бы сказал. Был послан сюда чередой глупых совпадений. — Ты убивал людей? — Алекс, блин! — услышал человек из Джонсборо громкий шёпот. — Наёмник — конечно, убивал! Убивает! — Да, — это был странный вопрос. — Да, я убиваю людей. Убиваю и мёртвых, занимаюсь поисками того, чего захотят, охраняю, иногда спасаю, но чаще калечу или допрашиваю, — над лесом повисла тишина. — Я не из хороших ребят, девочка, если ты это ожидала услышать, и не брезгую оружием… Кстати о нём: я хотел бы получить свои стволы назад. — С чего бы это?! Вы не в том положении, чтобы диктовать условия. — Да… — раздалось спустя секунды. — Пожалуй, ты прав… Но я настаиваю. Сложите оружие. Повисла немая тишина. Уильям слушал своё спокойное сердцебиение, пытаясь продумать то, что он будет делать дальше. На полноценный побег у него вряд ли хватило бы сил — нога всё ещё ныла, и даже ходить было довольно больно, а он планировал бежать. Пользуясь моментом, он также раскрывал карманы сумок, проверяя их содержимое, которое привело его в немалое удивление: в одной из них лежала практически новая одежда, с завёрнутой в неё электроникой: «Явно не кустарная», — подумал про себя мужчина; а в другой были медикаменты — горы и горы редчайших, практически вымерших лекарств разных сортов и с разными на языки инструкциями. «Кто они? А это важно сейчас?» В голове крутилось чье-то старое изречение о выборе между двух зол — он действительно мог смертельно ранить одного из незнакомцев, пускай и не решился бы целиться движущейся мишени в голову, а мог просто сбежать, забрав с собой рюкзаки и с большой лёгкостью купить себе такое же обмундирование, но, как и в том изречении, Хантер не хотел выбирать, а хотел поступить по-другому — правильно. — Окей, — сказала девушка, а он услышал, как что-то металлическое ударилось об дерево. — Держи револьвер… И ружье… Что ты на меня пялишься? Я свой выбор сделала. Сам решай, бросать ли тебе оружие. — Нет, — сказал парень. — Я не брошу. Готов отдать его только тогда, когда увижу нож и твои пустые руки. В те секунды из-за дерева показалась половина фигуры охотника и махнула рукой. Через мгновенье отточенный до блеска нож уже торчал в дереве, что находилось у парня между ног, где-то на уровне коленей. — Видишь нож? — Вижу, — то ли изумленно, то ли испуганно ответила за того Алекс. — Видишь, что я не шутил? Что я мог попасть в голову, но не сделал этого? — Вижу! — Бросай оружие. — Да я уж бросила давно! Брось ты уже эту пушку, — послышался хруст веток и шуршание листьев. — Он бросил! Уильям из Джонсборо вышел из-за деревьев и взглянул на девушку: незамысловатая голубая шапка с бубоном, трёхцветная, совсем не выцветшая парка, из-под которой растрепались чёрные прямые волосы, улыбка на устах. Да, они явно выглядели как пришельцы из другой реальности. Из какого-то лучшего мира, где всего того, что случилось после тридцать седьмого, никогда не случалось. «Откуда они?» — вдруг прозвучал голос в голове. Искать ответа не хотелось. Да, в них явно было что-то чужое. Настолько человечное, что просто сияло изнутри — душа. Он шёл к ней и смотрел на себя: грязного, окровавленного, уставшего. С какой бы стати кому-то спасать такого подонка, как он? Даже самому себе фигура Уильяма не внушала доверия. «Почему? — думал он. — Почему?», — думал, и держал руку поближе к кобуре — кроме огромной благодарности, что он испытывал, большим было только подозрение. — Слушай, — начала она, — не обижайся на Винни. Он просто хочет защитить меня, вот и всё, — он молча шёл к ней. — Ну, знаешь, иногда его немного заносит, но он неплохой, — Хан молчал. — Ну, извини, ладно? Я понимаю, что явно не этого ты ожидал после лихорадки, но я… — расстояние между ними стало чудовищно маленьким, но охотник всё так же молчал. — Так получилось!.. Он подошёл к ней вплотную и, обхватив плечи, прижал к себе — тёплая, как он и думал. Её руки обхватили его спину. Руки тоже были тёплыми. Он так до конца и не понял, что двигало ей, но точно знал, что если бы человек, стоящий позади него, хотел действительно выстрелить — у него была бы прорва шансов. Так в душе Хан был просто рад, что в всё закончилось именно так, как закончилось. — Спасибо, — шепнул ей он. — Спасибо… Только спустя минуту, когда тепло переросло в жар, он отпустил её. Да, в её лице действительно читались европейские черты, пускай и небольшой наклон глаз говорил о далёких азиатских корнях: тоненькие губы, широкая улыбка, ровные, к странно худой челюсти, щёчки. Он полностью отпустил девушку и направился к парню, что был одет в светло-коричневый плащ и однотонно-синие джинсы. Винни молчал — он всё ещё не шевельнулся из той позы, когда к нему прилетел нож. Его кожа — и так бледная, словно снег — казалась кристально белой от страха и лишь взъерошенные светло-каштановые волосы на лбу своим шевелением говорили о том, что та статуя была жива. — Уильям из Джонсборо. Ярко-голубые глаза испуганно глянули на него, широко открывшись. Длинный и худой подбородок, покрытый светлой щетиной, сделался ещё длиннее, а лоб, вернее, заметная из-за волос часть медленно покрылась морщинами. — Винни. Винни-Салливан Синистра, — наёмник ухмыльнулся и крепко пожал светло-телесную перчатку, за которой едва чувствовалась рука…***
Костёр приятно потрескивал досками и палками, разрезая ночную тишину. Олениха оказалась довольно вкусной, даже несмотря на то, что Уиллу, разделавшему мясо, было попросту негде вымыть руки. — А разве животные не заразны? — спросила девушка, откусывая кусок мяса. — Я слышал много теорий. Одни говорят — заразны, другие — не заразны, а остальные — варьируется. Я придерживаюсь остальных. — С чего бы… это? — чавкая, спросил Салливан. — Если паразит действует на организм одного вида животных и людей, почему бы ему не воздействовать на все остальные? — Ну… я принял мнение, что дело в размерах. То есть, смотрите: в первые года бушевания паразита, как мне известно, он выкашивал только людей — повышение кислотности в крови, разъедание стенок артерий… — наёмник решил избежать подробностей, учитывая приём пищи. — Но животных обходил стороной. Понятно, что дело было в генетическом коде — так же, как и раньше токсоплазма воздействовала только на кошачьих. Но болезнь мутировала — все мы это прекрасно знаем. Сначала люди умирали быстро, но потом процесс начал замедляться — несколько лет зараженные люди были бешеными машинами для убийства, брызжущими слюной, потом научились экономить энергию и впадать в «спячки», что ещё больше увеличило их период жизни, а Поколение Четыре, как сами видите, и вовсе очень похоже на нас или на каких-нибудь вампиров — бледное, но почти не гниет. И это всё говорит о том, что болезнь видоизменилась. Так что вполне возможно… Ещё раз: возможно, что теперь есть и заражённые животные — такими становятся, по слухам, те, что имеют более-менее человеческий размер, но лично я ни разу не видел ни лося, ни медведя, ни даже кабана с признаками заражения. Учитывая прародителя нашей «болезни», предполагаю, что на видах, отличных от людей, он просто ведёт пассивный образ жизни. Звёзды поднялись уже достаточно высоко — ночное небо было ярким и прекрасным. Впервые за сотни лет, когда с Земли перестал доноситься свет, у звёзд вновь появился шанс освещать небо. Хотя бы немного, хотя бы ненадолго… — Кстати, — сказал мужчина, указав на слово «Жди», — чья идея? — Моя, — ответил Салливан. — Не слишком-то она вас и удержала от побега, но всё-таки. — А зачем было запирать меня в вагоне? Просто закрыть дверь было недостаточно? — Я опасался, что ваш организм не выдержит, и вы начнёте превращаться… «Меры предосторожности» — так это называют там, откуда я пришёл… — Кстати, и об этом: откуда вы? — А как думаешь? — Ну, посмотрим, — Уильяма почему-то потянуло улыбнуться, — Техас или Луизиана? Нет, вряд ли. Не похож никто из вас ни на Кардинала, ни на головореза Чёрного Золота. Простой люд из их убежищ не выпустят, но и на беженцев вы не похожи, — они с небольшой долей удивления смотрели на собеседника. — Гренландия? Нет, вряд ли. Даже если это всё не байка, и этот остров уцелел, что бы тут могли делать выходцы из Гренландии? Запоздалую почту разносить? — его поддержали смешком. — Эволюция? — почти шепнул он, посмотрев на медикаменты, торчащие из сумки у костра. — Одеты в гражданское, но может быть… Может быть… Что вы знаете об Эволюции? — Ну, это процесс приспособления определённого вида к у… — Нет-нет-нет, я, конечно, рад, что вы знаете термин, но я о группировке. «Эволюция»? Ну? Она, как и «Единство» известна всем в Штатах. — Ну, вот ты и вычеркнул ещё одну страну, — легко ответила девушка. — Мы ничего не знаем ни о «Единстве», ни о «Эволюции». — …во всей Северной Америке! — добавил Хантер. — Ну, во всей, да не во всей… — ухмыльнулся парень. — Как видишь, у нас счастливая жизнь. «Да… — подумал он себе. — Невероятно счастливая. Они не знают ни о бандах, ни о группировках… Чёрт, да небось даже о Чёрном Золоте не слыхали… Как же велик этот мир. Ничтожно маленький, но такой необъятный. Но это только, если они не врут». — Канадцы? — вдруг спросил Уилл. — Аляска? Ну, а что? Одеты «по-погоде»… Хотя там ведь тоже конец света произошёл, а по вам не скажешь. Да, ходячие там явно медленнее, чем здесь, но и живучее… Сдаюсь, откуда вы? — А это так важно? — вдруг спросила его девушка. — Неужели действительно так необходимо знать, откуда человек? Мне, вот, всегда было интересно, куда он идёт, а не откуда пришёл… Даже ты — «Уильям из Джонсборо» — почему «Из Джонсборо»? Неужели там, откуда ты пришёл, так важно происхождение? Если так — почему название старое? Я слышала, что возле Джонсборо был построен первый крупный город — Хоуп — Надежда. Чем не имя — «Уильям Хоуп»? — Дело не в городе, — помрачнев, но не отводя глаз от девушки, ответил тот. — Я-то и помню его очень слабыми отрывками. Для меня Джонсборо открылся только призраком, тенью себя — руинами на ещё одних руинах, среди которых гуляла гниль и разруха. Дело в памяти. Смысл послания из прошлого в том, чтобы помнить то, что когда-то существовал город Джонсборо, что он был частью Соединенных Штатов Америки — цивилизованной страны, цивилизованного мира, и что в нём родился я — цивилизованный человек. Человек, что не опустится до поедания себе подобных, человек, что не станет торговать себе подобными, человек, что может убить, если этого жаждет справедливость… Может помочь… — в этот момент Уильяма вновь схватил припадок кашля. На удивление, охотник быстро от него избавился и, незаметно отряхнув кровь с руки, продолжил. — Это имя — иллюзия, горькое напоминание о том, что когда-то был мир, где поступали правильно. Я много лет с гордостью носил это имя, и поступал также. Но потом… потом, всё поменялось, и я стал его стыдиться. Стал настоящим жителем Нового мира… — А что случилось-то? — почти в один голос спросили они. — А это важно? — с горькой ухмылкой спросил он. — Важно ведь только то, куда я иду, верно? — он взглянул в глаза Александры и, как ему показалось, увидел в них понимание. — Мой путь лежит на север — в Стилуотер. — Жаль… Наш — на юг — через Оклахому… Костёр догорал. Охотник ворошил палкой жар, в надежде увидеть хоть немного света и думал о своём. — Идём с нами? — вдруг сказала девушка. — Ал!.. — не успел начать Винни. — Думаю, что это — отличная возможность нас отблагодарить, — настойчиво и медленно проговорила она, смотря при этом в глаза Салливану, а тот, подумав, не стал возражать. — Я договорюсь с теми, кто нас ждёт, и для тебя найдётся там местечко! «Возьмёшь наш заказ», а? Это ж так называется, да? Станешь временным телохранителем? Хан улыбнулся. Это всё выглядело слишком хорошо. Он хотел было резко подняться и дать ответ, но стоило ему вскочить с колен, как в голове помутнело, а глаза ушли куда-то вверх… «Не сейчас, — подумал он. — Не сей…»***
Удар. Он не почувствовал боли. Лишь сухое дерево, накренившись, ещё сильнее нависло над домом. Странная фигура. — Я могу простить тебе один удар, — склонившись, сказал мужчина лежащему парню, — но не три. Я ухожу. Хочешь жить — догоняй… На фоне слышался вой и плач Гарсии. Ли не знал, что случилось с Габриэлем — сыном Хозяина, но через гудящую голову отчетливо понимал, что если он позволит себе закрыть глаза, то больше никогда не увидит свет, а его последним видением станут тяжелые сапоги, уносящие за собою пыль. И он помнил. Помнил всю свою жизнь, что тогда, в тот момент, когда внутри всё болело куда сильнее, чем снаружи, он не позволил себе забыться — его глаза остались открытыми…***
В голову ударил поток холода. Наёмник проснулся и тут же закрыл лицо, уворачиваясь от струй воды. — Вот так! — шептала Алекс. — Живи, Уилл, живи! Он вновь открыл глаза и увидел её, склонившуюся над ним. Всё ещё веет теплом. «Жив, — прошептал он, пытаясь подняться. — Жив…» Всё утро и день он провёл в глубоком сне, будучи запертым в вагоне, а когда проснулся, то увидел, как парень пакует свой рюкзак. В небе вновь светили звёзды. — Пора, да? — сказал он, подойдя к ней и одинокому дереву перед тёмным лесом. — Ага… — послышался глубокий вздох, сопровождаемый небольшим клубом пара. — Пора. С нами? — она посмотрела на него и слегка улыбнулась. Теперь глубоко вздохнул уже он. По одному его взгляду было понятно, каким будет его ответ. — Дорога в Стилуотер — в восьми километрах на восток отсюда. — Скажи, — спросил вдруг он, — почему я жив? Зачем? — У меня первая отрицательная. Двести миллилитров теперь плещутся в тебе… — она как-то ощутила, что то было не тем, о чём он её спрашивал. — Не хотела я, чтобы твоя девочка осталась одна. Да, ты бредил, пока спал. Пока я меняла тебе повязки и компрессы. О лесах, о выстрелах, о шансах на то, чтобы жить. О том, что она заслуживает и третий… Бредил, пока мог, а затем — выл. Дергался так, будто тебя избивают и выл, — мир затих, она всё так же смотрела на лес. — Не знаю, что ты пережил или что помнишь, человек из Джонсборо, но взгляни как-нибудь на себя в зеркало — на то, что ты пережил — и спроси, кого там видишь… Кого… узнаешь там. — Я давно не узнаю того, кто смотрит на меня из зеркала, — он потянул её за плечо и с опаской, развернул к себе, — но и не верю в простую добродетель — я хочу знать точно: почему? — Не знаю… Чувствовала я что-то в тебе. Что-то странное для здешних мест — живое, бьющееся. Сколько людей не встречала на пути — они все холодные, скрытные, мертвые… Не хотела, чтобы и это угасло вместе с тобой. Хотела, чтобы жил ради той Девочки. И что, что ты убиваешь? — она словно начала отвечать на его аргументы. — Главное ведь не то, что мы делаем всегда. «За день до нашей смерти» — так ты сказал? Это определяет человека? И даже если ты не хочешь видеть в этом добродетель — всегда сможешь «отдать» свой «долг», верно? Отблагодарить позже? — Верно, — он понимал, что «позже» может и не быть. — Спасибо за ответ. Ну что, я тогда… — Да, иди. Передай привет той девочке, как увидишь — она наверняка тебя заждалась. — Если сделаем небольшой крюк — я смогу пойти с вами — отблагодарю за спасение прямо на месте. — Есть вещи, которые важнее простой благодарности. Если хочешь… Если важнее — иди. Навести это место, когда захочешь вернуть долг. Если не из-за случайного пути, то ради приятных воспоминаний. Вряд ли я к тому моменту… Вряд ли мы с Винни… Неважно. Прощай. Уильям «Из Джонбсоро» Хантер всю дорогу думал о том, что же пыталась до него донести Александра. Гадал, почему же из всех тех чувств, что он пережил за тот вечер, у него с собой осталось только чувство вины. Спрашивал себя, что произошло в городе Оклахома и, что важнее, что могло бы произойти. И даже если бы он хотел остаться, даже если бы желал — была ещё Девочка. Его сердце, его разум, его тело буквально разрывались в две стороны от тех самых рельс, что вечно разрезали горизонт напополам — одна половина шла на юг, через Оклахому, другая же, завернув в Стилуотер, в ней оставалась. Он не мог быть уверен ни в одном из выборов, но точно знал, что если ему повезёт, если в том гнилом и жестоком мире осталась ещё хоть капля удачи, и ему повезёт — он сможет найти их снова после того, как убедится, что с Девочкой всё в порядке, и не остаться в долгу ни перед кем. Но несмотря на то, что он считал всё, что с ним случилось, тем самым шансом на искупление, который он искал уже более трёх лет, его разум всё равно требовал отдыха, его тело болело от каждого шага, но, что хуже всего, он отлично понимал то, что всё ещё мог всё упустить. Так что на следующий день в старый и одинокий дом в городе Стилуотер завалился угрюмый хромой сталкер. — Виски, — потребовал тот. На зов не откликнулись. Лишь старая деревянная дверь, поскрипывая петлями, вела свой незамысловатый диалог с этим миром. Утра не было — небо затянуло осенними серыми тучами, а на землю опустился давящий полумрак. Лишь небольшие стрелки часов, покрытые то ли пылью, то ли люминесцентным напылением, могли сказать о том, какое сейчас время суток. Могли, но кто бы послушал? Только переступив порог, мужчина наткнулся на записку, вбитую в стену. «Кав Сити», — гласила она. «Никого… — подумал он. — Снова я с самим собой…» Хантер скинул с себя оружие, плащ, перчатки и завалился на пол, попутно задев рукой старый светильник. В его сбитом напрочь дыхании слышалось то, что даже он, увы, не мог распознать. Сердце бешено колотилось, пытаясь проломить рёбра, нога болела. Сквозь пересохшее и уставшее горло он пытался вдохнуть влажный воздух, но тот, казалось, просто осел на зубах, не попадав в лёгкие. Вверху виднелся серый, как те самые тучи, потолок. Монотонный и безликий, он не говорил ровно ни о чём любому живому человеку, но не ему. Он, Уильям из Джонсборо, смотрел на него — на ту серую высь, смотрел сквозь. Его взгляд устремлялся вдаль — через серые тучи и бесконечные капли дождя — лёжа там, на сыром деревянном полу, он знал одну простую истину: завтра будет светить солнце. День за днём и ночь за ночью каждый живой будет что-то приобретать лишь для того, чтобы лишиться этого — порадоваться краткому мгновению триумфа, за которым идёт целая ночь скорби. «Нужно было пойти за ней, — думал он себе — Пойти, наплевав на всё… Но нет. Вот он я — идиот. Снова в этом грёбаном сером доме с грёбаным серым потолком пытаюсь пялиться на бесцветное небо. Нет, нужно было оставаться в Оклахоме, с Девочкой — плевать, что сам генерал придушил бы меня поясом, плевать, что пырнул бы тот парнишка ради своей же винтовки… О, нет! Сука… Ха-ха-ха… Нужно было отвести Джеймса от того вагона, дать затрещину, будто он должен мне денег, и повести его прочь. О, сейчас бы было гораздо проще. Или если бы пристрелил себя, когда узнал о раке — ещё до той деревушки. Или остался бы с Даной после смерти Алисы, не бросая её, как последний трус. А сейчас… Какое же всё дерьмо. Как же всё закрутилось… Как же, мать его…» Поднявшись, наёмник из Джонсборо прыгнул в небольшой погребок, предварительно отдёрнув люк. Он-то знал, что было в том доме. Вернее, до чего он и его напарник строго-настрого поклялись не прикасаться до той поры, пока не станет выбор между «этим» и пулей в голову. Достав из полки бутылку мутной жидкости, он всем весом упал на диван. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, — повторял тот себе, откупоривая бутылку. — Всё дерьмо. На улице монотонно капали первые капли дождя, что обещали перерасти в крупный ливень. Зелёные, что странно, деревья у дома, поприветствовали наёмника шорохом своей листвы, раскачиваемой умеренным ветром, — им было всё равно — солнце всё ещё светило. Первая бутылка кончилась достаточно быстро, почти мгновенно. Обжигающий и неприятный привкус пошёл по горлу вниз, повело голову. Он сел на диван и смотрел прямо вперёд — на зеркало, что висело у выхода. Треснутое, пыльное, ненужное, важное. Началась вторая. «Вот бы сдохнуть тогда, — в голову лезли странные, освобождённые от плена сознания мысли, — чтобы потом не разгребать последствия… Вот бы сдохнуть четыре года назад… Или, хотя бы, вчера. Позавчера — вместе с Девочкой… Или самом начале — в бункере… Нет, до него — там, где… где было это «до него»… Пока эта жизнь не превратилась в дерьмо. Пока я не сдох поневоле, загнувшись от чёртового рака. Вот бы сдохнуть… Вот бы…». В отражении над старой раковиной Хан увидел что-то странное — что-то незнакомое и отвратительное. Решив присмотреться поближе, он пошёл ко второму зеркалу — в ванную. — Сейчас и посмотрим, — шипел тот, поднимаясь. — «Кого ты узнаешь в отражении?» — кого, а? Никого, мать твою, — он тяжело и очень медленно шёл к двери. — Я. Не узнаю. Никого. В этом. Грёбаном. Отражении. Нет там меня! И не было. В этом грёбаном зеркале… Ну же, Давай — кто же тут у нас? Кто, а? — Хан рывком отворил дверь и, проведя рукой по пыльному посеребрённому стеклу, взглянул себе в глаза. — Кто?.. Из «другой» стороны на него бледно-карими глазами смотрел некто новый — всё так же знакомый, но новый. То был не он. То был не наёмник из Джонсборо. Уильям Хантер глядел в серебряную гладь и видел самого настоящего старика, чьи серо-черные, как туман, волосы, едва были видны за всеми слоями грязи. Он отряхнул макушку и потянулся к случайной пряди волос. «Седая…» Потянулся к другой, к третьей, к четвертой — с каждой следующей, он не узнавал себя ещё больше, а дождь молотил ещё сильнее. «Седая…» — протяжно тянулась мысль по клубку идей. Он машинально провёл по отросшей щетине, заметив, что лишь небольшая её часть — слева от шрама, ближе к подбородку, отказалась окрашиваться в цвет возраста — была смолистой. По колеям мыслей пробежались последние несколько дней, а одна из фраз молотом ударила по подкорке: «Взгляни как-нибудь на себя в зеркало… спроси, кого там видишь… Кого… узнаешь там». Хан вышел на улицу, достал из плаща коробочку с лекарством и открыл её — по спасительным для него пилюлям капала вода, обтекая всюду герметичные капсулы. Какие-то части коробки начинали шипеть, но звук тут же растворялся в монотонном ритме барабанов. — Поседел… За пару дней… Все эти таблетки, все попытки выжить, всё… Какой смысл бежать от одной смерти, ради того, чтобы… К чёрту! Через мгновенье железный прямоугольничек уже тонул в мелкой, но необъятной глубине озерца, шипя различными химикатами, а старик меланхолично шагал в дом, едва перебираясь с ноги на ногу. Его остановила стеклянная, вечно заедающая дверь. Он достал из-за пояса револьвер и навёлся прямо между глаз тому, что смотрел из отражения. — Ну и в чём суть? — сказал тот опьяневшим голосом, посмотрев вверх. — Какой смысл мне в том, чтобы жить вот так, а?! В чем идея того, что каждый грёбаный момент я могу просто кончиться, не сделав просто ничего?! Раздался выстрел, грянул гром, треснуло стекло. По ненавистному для мужчины контуру поползли трещины, делая силуэт ещё более неприветливым. Но выстрелы не прекращались. — Да. Вот так, — Уилл откинул рукой дверь и, под звон осколков, вошёл внутрь, выбросив пистолет на пол. Прошло ещё около половины бутылки. За огромным желанием напиться и духотой старого погреба, старик, казалось, не слышал больше ничего. «Только бы опять не вспомнить. Только бы не потянуться к курку у виска». Глоток за глотком он пропускал мимо себя знакомые звуки — монотонный, но нарастающий хрип, что затмевал собою ливень. Люк захлопнулся, впрочем, Хану было плевать. Через несколько часов дом наполнили десятки, сотни одинаковых голосов. Молящих, вопящих, скребущих своими зубами о старый пол, голосов — они искали его (по крайней мере, он был в этом уверен). Слышался треск стекла, звон падающих ваз. Где-то среди огромной лесопилки, в которую, по звукам, превратился дом, был слышен и человеческий крик. Всё равно. Только сегодня? Только ему? Нет. Всем. Всегда. Никто не слышал криков о помощи, никто не хотел видеть медленную и мучительную чужую смерть, потому что шёл дождь — он-то всё равно смоет все следы. — Здесь я… — шепнул он пьяным голосом, ударив по люку. — Здесь. Пейте со мной! — вновь попытался он поднять люк. — Пейте со мной, паршивые суки! — в одно мгновенье молния и гром ударили совсем рядом. — Пейте со мной! Пытаясь выбраться, он молотил кулаками по полу… потолку. Молотил в слепой надежде, в диком желании на то, что то дерево разлетится в щепки, что весь мир разорвёт на куски по одному только его желанию, по одному велению. Но нет — мир по-прежнему слушал капли дождя и бесконечный цокот зубов, разрывающий уши. Все его попытки открыть люк не увенчались успехом — на нём явно кто-то стоял, но пленник не собирался сдаваться — в конце концов, в голове старика помутнело, а затылок дал о себе знать ноющей болью в голове. Последнее, что разглядел Хан — треснутая ножка лестницы, где должна была быть его нога…***
Болела голова, в нос бил прокисший запах алкоголя с примесью свежего воздуха, тишина — было утро. За гудением в собственной голове и отчаянной, почти неутолимой жаждой, не было слышно абсолютно ничего. Он попытался подняться на ноги — бесполезно — даже не чувствовал их. Затылок, кроме всего прочего, кружило ещё и от боли от удара. Трудно было разобраться в том, где было правильное направление — труднее, чем обычно. Конечности не слушались, не слушался разум. Знал, как лучше? Нет, вряд ли. Скидывая пустую тару с полок и опираясь на прогнившие доски, он пытался подняться. Снова треснула доска, но в этот раз — полка, на которую он опирался. Снова заболела голова. «Знакомый звук. Что-то гудящее… Снова голова? Нет. Нет, что-то другое… Похожее на… машину?..». Немного «поплывшим» зрением старик попытался сориентироваться в пространстве. Было темно. По-прежнему было темно. Быть может, он и не выбирался из той темноты? Если бы — над головой были видны чёткие, ровные, почти симметричные линии света — поры меж досками подвала. Нужно было как-то подняться на чёртовы ноги. Больно и медленно в конечности возвращалась кровь, больно и медленно сгибались мышцы, суставы, больно и медленно ныла голова от того, что слишком громкий сквозняк сотрясал воздух, больно было на душе, и та боль уходила слишком медленно… Наверху послышался треск стекла. Ладонь Хантера слетела от неожиданности с шаткой полки, и он снова упал на холодный пол. Снова загудела голова. «Что за хрень?» — едва выдавил мысль из себя наёмник, вновь пытаясь подняться на ноги. Опираясь на узкие стены погребка, ловя в сантиметрах от земли падающие осколки, осыпая себе на голову землю и треснутый от оползни бетон, старик выравнивал свою спину. Ноги вошли в ритм, он упал на одно колено и потряс головой, рукой пытаясь нащупать хоть одну целую бутылку. Есть… Одна, две… Неважно — есть. Уильям выполз наружу и первое, что увидел — своё отражение в целом, среди полного бардака, зеркале. — Удивлён, что жив, да? — шепнул себе Хан, слегка прищурив глаза от света и отпив, борясь с похмельем. — Я тоже. Через здание, судя по всему, проходила стая. Судя по крови, проходила, таща с собой наживу. А, судя по трупам, та самая нажива нехило сопротивлялась — несколько заражённых валялись на полу с пулевыми отверстиями в черепе. В одном из трупов показалось, вроде бы, знакомое лицо, но старик даже не хотел вглядываться — ему было плевать. — Сука ты. Столько жизней мог спасти, — раздалось из отражения в зеркале, — но нет — ты пил — «разбирался в себе». — Это да — сука ещё та… — меланхолично прошептал охотник, поставив бутылку с виски и сев напротив ванной — на диван. — Больше идиот, конечно… Но всё-таки… — смех из зеркала прервал речь. — Напился до чёртиков только оттого, что рядом не было никого, чтобы выслушать… А я и не стал бы рассказывать, — он пробежался онемевшим языком по зубам и встал перед раковиной, смотря на седину. — Ну, и что ты будешь делать дальше? — Не знаю. Знал бы, уже сделал бы. — Хватить ныть. Пожевал сопли и хватит — тебя не услышали, — наёмник меланхолично посмотрел в зеркало и увидел, что силуэт буквально скалится на него. — Вон все те, кто мог слушать — лежат себе с дырой в голове. Хватит растаскивать свои слёзы по полу. Ты выпил? Молодец. Тебе полегчало? Всем плевать. Если ты сейчас не соберешься, если не сожмешь свою руку в кулак, то так и сдохнешь. — Что ты там понимаешь… — Думаешь, тебе много осталось? Ты ходишь по выжженной земле с раком лёгких почти пять лет. Думаешь, тот год терапии, что ты провёл, спас тебя? Нет, — охотник немного оскалился. — И больше не спасёт. Тебе давали шанс, Стреляный Ли, годы назад — ты всё просрал. И сейчас, когда нужно было не терять время, когда нужно было бежать в Оклахому за Девчонкой, а потом и за Александрой — ты напился и рыдал, — на меланхоличном лице старика сверкнула недобрая улыбка. — Ты сидел тут и ныл, пытаясь свести счёты с жизнью, причитал, что нихрена не осталось. Да, ты прав — ничего не останется после тебя. Да, мать твою, сдохнешь в одиночестве, а всё, что о тебе будут говорить: «Это тот самый убийца, что вырезал всю деревню». Это же твоя мечта, верно? — Уильям сжал раковину пальцами. — В конце концов, какая к чёрту разница на то, что ты опять просрёшь шанс поступить правильно? Подумаешь, — улыбнулась фигура из зеркала. — Какая-то малолетняя дура и шлюха не пойми, откуда… Всем ведь плевать, да?! Свист, удар, удар. По потрескавшемуся зеркалу потекли капельки крови. Отряхнув руку, Хан поморщился, ещё раз взглянув на себя в отражении: — Ублюдок… — шепнул он в зеркало, а тысячи осколков лишь смеялись в ответ. Старик промчался мимо трупов заражённых, даже не обращая внимания на кровь. Отыскав плащ и перчатки, снайперку и пистолет, он поспешил на выход. «Кав Сити», — звучала мысль в голове. Хантер оказался на пустой улице, окруженный мертвецки тяжелой тишиной. По пустым переулочкам гулял вечно свободный ветер, раскидывая то ли зелёную, то ли коричневую листву, рассвет жёг глаза. Он осторожно подошёл к машине, шум от двигателя которой и раздавался по округе — старый, почти столетний мустанг. «Откуда он?» Дернул дверь — открыто. С большой опаской он сел за водительское сиденье и тут же провернул ключ, обеими руками вцепившись в руль. — Так… что мы сейчас делаем? — Мы… мчим в город, забираем Джеймса и валим в Оклахому. Если он не избавился от пацана… Плевать. Ищем Девочку. Ищем Сашу. Живём, мать его, нормально и дохнем с улыбкой на лице. — Вот это план, — шепнула фигура, ложась на оба задних сиденья и закидывая руки за голову. — Вперёд же. Жми! Шум мира заглушил звук ревущего двигателя. «Кав Сити, — звучала мысль в голове. — Кав Сити»…