*Спустя полтора дня где-то на пути в Квебек*
— Давай подберём их, Уилл! — Исключено. — Но они же остались там — прямо посреди леса! — Тем более — «посреди леса» — неизвестно, кто они и как там… — Брось — Ней сам говорил о них позавчера! Это точно они! Да ладно тебе, Уильям! Ты же не бросишь ту девочку на произвол… — Она с матерью. — Но ты глянь на неё — она же была вся бледная, а ночью здесь!.. — Раз они как-то добрались до Зильбера, то и дорогу обратно пережить смогут — меньше всего в этом мире нужно доверять детям и взрослым с грудными детьми. Тем более — безоружным. — Ага. А сам доверился сразу двоим подросткам за последние полгода! — Не повод гордиться, между прочим — два раза рисковал жизнью, если не больше. Ирен тебя ничему не научил, да? — Это другое! — Это тоже самое. Просто смотри шире. В какой-то момент в машине повисла тишина. Водитель не трогался с места, но и пассажир, судя по его виду, не собирался сдавать позиции. — Не поеду без них. — Пойдёшь пешком. Побежишь. — Я серьёзно! Ты помог… Да почти всем, кого я видел! Дай помочь и мне кому-нибудь! — Не неси чушь — никому я не помогал. Да и у нас нет на всё это времени. — У нас никогда нет времени! Мы сбежали из Вашингтона, хотя и тебе там нравилось, сбежали из Техаса, даже не отдохнув, пробыли всего день в Ирене, но успели нажить себе врагов, и полтора — всего полтора дня в том городе-острове — мы никогда!.. — Я об этом тебе уже говорил — мы спешим. — Ты так говоришь просто из-за того, что не доверяешь им. — Возможно, — про себя он удивлялся такому росту проницательности и прямоты у Айви. — Мы ничего не потеряем, если подвезём их. Мы… Да мы спорим дольше! Ты даже не спрашиваешь меня, когда принимаешь решения! Я… Да я!.. Ну вот что с тобой не так, а?! В какой момент твоей жизни уровень доверия ко всем людям стал переходить из крайности в крайность?! Ты же или доверяешь кому-то беспрекословно, или вообще слышать не хочешь! Ты!.. А ты чего замолчал? — Слушаю, — спокойно ответил он. — Столько эмоций, столько прямоты, честности… и всё — бесплатно. Не прекращаю убеждаться, что некоторые речи, сказанные мною, ты воспринимаешь слишком буквально. Хорошо, мы решим этот вопрос по-мужски — камень-ножницы-бумага. Нет способа честнее. Смотри: бьешь кулаком о ладонь два раза и потом резко «складываешь» фигуру. Бумага — вот так — бьет камень, камень — просто кулак — ножницы, ножницы — бумагу. Кто победит — того и слушаем. — «Камень — ножницы, а бумага…» Я понял. Давай! — Учти — мне часто везёт в этой игре, так что не обижайся, если что. Готов? — Угу. Вперёд! Раз, два!..***
Посреди вечнозелёного леса громыхал костёр, шёл совсем редкий снег, больше напоминающий моросящий дождь. Одинокий домик, что Айви почти чудом смог разглядеть между деревьями где-то в половине километра от трассы, раздавило упавшей елью, по видимости, много лет назад — ствол дерева давно высох и облегчал, а интерьер дома был полностью покрыт сыростью, мхом и пожухлой травой. Однако путники всё равно расположились в его остове — просто за тем, чтобы ночной ветер не продувал до костей. Где-то вдалеке было слышно то ли койотов, то ли близких к ним кошачьих или псовых — леса Канады были самыми густонаселёнными в плане животных на континенте — почти некому было на них охотиться. — Спасибо, что подобрали нас. Они были одеты явно не по погоде. Женщина носила на себе лёгкую тёмно-синюю парку, рваные чёрные джинсы и светло-коричневые то ли валенки, то ли сапоги, на голове была лишь какая-то тряпка, однако, по уставшему лицу той женщины было видно, что собственное состояние не особо её волновало; девочка на руках была закутана в тонну одежды, но, судя по цвету кожи, это не сильно и помогало. — Благодари не меня, — кивнул старик на мальчика. — Я бы даже не остановился. Не пойми неправильно, но одинокая женщина с ребёнком на руках в лесу выглядит… — Подозрительно? — она говорила охрипшим голосом сквозь потрескавшиеся губы. — Да. Возле нас никто не остановился за два дня, хотя проезжало много… — Вы… Мэм, вы шли всё это время? — Мы ехали вместе с моим мужем. Вначале… — А он?.. — С ним случилось то же, что и с этой девочкой, — Уильям кивнул на бледное тельце в пелёнках. — Или мёртвые постарались. Или рейдеры. Или просто голод. Она вообще жива? — Уильям! — парень возмутился и поразился наглости одновременно. — Я видел много родителей, не желающих признавать очевидное или, что хуже, пользующихся смертью своих детей — женщина с ребёнком посреди леса порождает больше жалости к себе, чем такая же женщина без него, а твоя девочка всё время спит и ещё не разу не вскрикнула, не потребовала еды, не заплакала, — Айви отстал от своего попутчика и тоже уставился на мать. — Так не ведут себя здоровые дети, хоть и бесят криками. — Иногда она просыпается… — медленно ответила та сквозь соломенные волосы. — Но не кричит. Не плачет. Просто держит глаза открытыми. — Долго не протянет, — женщина кивнула в ответ. — Скажи, а почему вы с твоим муженьком направились не в Монреаль к Сопротивлению, а ухватились за непроверенный слух и ещё более фантомный шанс на неведомое спасение? — А вы? — он немного оскалился — не любил, когда отвечали вопросом на вопрос. — У нас… исключительное дело, мэм. Но… А вы же знали, что человек, сидящий там, потребует?.. — Ворона? Знали. Мы достали его. Спокойно, не кричите, — она поправила шапку на девочке. — Мы просто думали, что достали его — тот мужчина всю дорогу притворялся «Эмметом Джонсом», а потом… Потом оказалось, что ему лишь платили за то, а он сам очень устал от жизни в метро. — Хочешь сказать?.. — Да. В Монреале точно несколько «Воронов» — все на разных местах, с разной внешностью, разной историей… Мы ещё тогда удивлялись, что некоторые люди отвечают по-разному, но, думали, те просто путаются — знаете, как это бывает. — Ценная информация — спасибо. — Вы будете пытаться отыскать его? — У нас нет выбора. Лучше скажи, до куда тебя подбросить. — До плотины. Не пропустите — единственная дорога. — До плотины? А что там? — Деревушка под названием «Рай\Paradise» — я там родилась. — И что? Хочешь там и умереть? Смерть от холода — не самая быстрая штука, пускай таковой и изображается. — А вам-то какая разница? — в её взгляде читалось полное безразличие. — К тому же, там скоро пройдут последние сборища ходоков — они всегда идут уже ближе к декабрю. Они, думаю, и довершат дело. — А почему бы не попытаться жить дальше, мэм? — А ради чего? Вы даже не знаете, что творится у нас. А даже и знали бы — ради чего мне жить дальше? Просто… Забудьте об этом — вам же проще будет. «Да, здесь она права, — охотник смотрел на маленькую бледную девочку, еле-еле шевелящую губами, и печалился. — Даже если ей и останется, за что держаться, никто не вправе её останавливать — это только её жизнь, что бы она не решила, а если жизнь хуже смерти, то…». — Без проблем, — он поднялся, как только убедился, что костёр разгорелся достаточно сильно, — я лишь старался поддержать разговор и убедиться, что пацан в тебе не ошибся. Другой вопрос: если эта деревушка стоит на единственной дороге — почему мы не видели её, не видели людей? — Плотина у дороги. Деревушка чуть дальше — за линией первых деревьев. Вряд ли вы бы обратили внимание на одинаковые и пустые с виду домики, — старик с неодобрением покосился на такой ответ. — Не волнуйтесь — никто из живущих там не смог бы даже сопротивление вам оказать, чего уж говорить о засаде, о которой вы так переживаете. — Допустим, — помедлив, ответил тот. — Я пойду, попробую подстрелить что-нибудь и, если повезёт, не сломать ещё одну стрелу в процессе. Максимум — на пару часов. Если ничего не удастся поймать — будем ждать до утра. Не давайте костру погаснуть. — Я могу поделиться с вами! — она привстала со своего места. — Оставь себе. В твоём рюкзачке явно пайка не хватит на то, чтобы прокормить больше, чем тебя саму, а у тебя ещё один рот. Джей… То есть… Айви, — мальчик поднял взгляд. — Держи пистолет наготове. — Всё ещё не доверяете мне? — Конечно нет. Я видел женщину, что бродила с трупом своего ребёнка от села к селу, выдавая его за изголодавшегося и тяжело больного — люди кормили её и давали еды, несмотря на запах гнильцы, который шёл впереди неё на километр. Все думали, что она просто сошла с ума от горя, что ей было больше некуда податься, что единственная её радость была в том смердящем теле… Многие любят паразитировать на детях. Да и я уже говорил: не моим решением было вас подобрать. Пистолет, пацан, — тот достал оружие из кармана и снял с предохранителя. — Не забывай: мы не в городе, не у военных, не в каком-то захудалом селе или Техасе — здесь, на свободе, стреляют в спину. Очень часто. В тот вечер Уильям «Из Джонсборо» Хантер не поймал ничего — ни дичи, ни засады. Вернувшись, он увидел, как женщина и мальчик сидели рядом у костра, а последний разбавлял тишину старыми детскими сказками, коих, как оказалось, он помнил достаточно много.***
Бывший пилигрим точно не знал, когда именно идея обосноваться в Монреале и не покидать город-миллионник пришла в голову больше, чем одной тысяче людей. Ему было известно только то, что зимой тридцать седьмого, когда вирус впервые проник в Канаду, бежать было особо некуда. Впрочем, вряд ли большинство пыталось — пандемия быстро заселила мир — быстрее, чем породила массовую панику. Уже спустя пять-шесть лет, когда вместо того, чтобы падать замертво, заражённые окончательно превратились в бешеных псов, многие поняли, что настала пора обороняться. Люди, заседающие в своих квартирах, домах, отдалённых от города, далёких-далёких лачугах, расположенных в бесконечных лесах, осознали, что по возвращению в город их всегда будет ждать опасность, а чем она больше, тем меньше и с менее вероятным шансом им удастся чего-то вынести. Канада, как страна, всегда была заселена неравномерно — большинство её населения скапливалось на юге и, соответственно, большинство припасов и вещей, что нельзя было изготовить кустарно, тоже находились там. В итоге, некоторые решили, что проще, чем каждый раз возвращаться в забытый Монреаль, было не покидать его вовсе. Перед редкими выжившими предстал вопрос — где и как именно обжиться. Вначале, разумеется, это были дома и даже небольшие кварталы — рассказы доходили до бывшего пилигрима, но потом (очень быстро, между прочим) до какого-то отряда дошла смелая и очень рискованная идея — оцепить кусок линии метро. Монреальский метрополитен был шедевром искусства как в Старом, так и в Новом мире. Около ста двадцати полностью подземных (без исключений), представленных на уровне земли маленькими одно-двухэтажными зданиями, станций, внутри коих часто скрывались два-три подземных уровня торговых центров, магазинов, прилавков, тоннелей, переходов и рабочих помещений — площади, какую было не только выгодно, но и относительно легко оборонять. Вся та система была практически вековым трудом, служащим ещё очень долго после кончины человечества. На момент осени две тысячи восемьдесят четвёртого, людьми был забит весь метрополитен — семь линий в сумме были подвержены адаптации и модернизации к нуждам и потребностям, хотя и на каждой из них были так называемые «безнадёжные случаи» — станции, подверженные эпидемии или настолько частым нападениям, что использовались исключительно в качестве транзита — восстанавливать подобные разрушения никто не хотел. В какой-то из моментов дороги Айви спросил Уильяма о том, как сформировалось Сопротивление. Он ответил, что, несмотря на масштабы, в начале истории французско-канадского объединения всё было куда скромнее. Где-то в сороковых годах отряд некоего мародёра по прозвищу де Голль оцепил четыре станции синей ветки с востока острова — ровно до пересечения с голубой. Сварив в тоннеле прочную железную стену и полностью забаррикадировав или даже взорвав некоторые входы наверху, он нарёк те места поэтичным названием «Стикс» — в честь подземной реки, коей в греческой мифологии переправляли души мёртвых. Многие, узнав о настолько надёжном убежище прямо в центре города, возжелали присоединиться к отряду бесславного француза. Вскоре их известность возросла настолько, что количественно группировка, названная Сопротивлением, начисляла в себе несколько сотен человек. Примерно в пятидесятом было решено расшириться — люди де Голля прошли вперёд и взяли не только соединительную станцию, но и по станции вперёд в каждом направлении (на север и юг по голубой и на запад по синей), чтобы удерживать далеко не абстрактных противников в виде рейдеров, мертвецов и других отрядов, а также взяли себе все оставшиеся станции с севера аквамариновой линии — за год количество подконтрольных группировке «точек» метрополитена выросло с четырёх до одиннадцати. Одновременно с этим с севера пришла большая и более разношёрстная группа людей, возглавляемых каким-то стариком, прозванным Радиссоном. Они сразу же сказали, что не станут ни примыкать, ни мириться с местными порядками, так как их самих было несколько тысяч — объединение далеких северян-отшельников из малонаселённых районов Канады, где основными проблемами были климат и голод. Впрочем, вначале всё шло хорошо — шаткий мир был установлен на условиях взаимопомощи в случае ЧП и чётком разграничении территории. Так Бродяги к тому моменту, когда Сопротивление владело одиннадцатью станциями, стали владеть шестью — всей оранжевой (кольцевой) линией на острове Лаваль — соседнем с Монреалем. Подобные темпы роста продолжались ровно до первого противостояния — где-то в середине пятидесятых годов спором двух группировок стала станция Джин-Телон — пересечение оранжевой и синей веток метрополитена. Между лидерами было установлено вполне разумное соглашение — оставить станцию нейтральной территорией и использовать в качестве транзита или для временного пребывания во время тяжких условий, но спустя несколько месяцев после того самого соглашения де Голль был убит. Новый лидер — Верн — тут же объявил о расторжении мира и захватил нейтральную станцию. Новым планом Сопротивления было в кратчайшие сроки занять синюю ветку, чтобы перекрыть своим врагам доступ к дальнейшему беспрепятственному расселению. Должно сказать, что пускай и ради целей насильственных, но действия нового лидера «французов» натолкнули Новый Монреаль на скачок в развитии — у Бродяг быстро поползли слухи, что он не только смог найти где-то выше по течению несколько работоспособных ГЭС, но и запустить их, перенаправив энергию в город, так что теперь по ветвям Сопротивления могли носиться самые настоящие поезда. Было ли то правдой? Да. Пускай и длилось подобное изобилие очень недолго, но это позволило выполнить план и синяя ветвь быстро была занята и застроена — до шестидесятых. Первое перемирие настало спустя полгода и было обусловлено, во что никто не верил, далёким Техасом. Во время очередной зимы шестьдесят первого живущие в городе-подземелье были выбиты врасплох ордами — десятками, если не сотнями тысяч мёртвых, что начали курсировать их насиженные места — изменение карт миграции Золотом повлияло на весь маршрут заражённых в целом, так что и расселялись по возвращении они по-другому. Обе группировки, грызшиеся друг с другом за территорию, объединились перед общим противником и удерживали поток мёртвых душ, пытающихся заполнить Стикс, ценой собственных жизней. Кто-то осмелился бы назвать то, что было, весьма поэтичным, исходя из названий и случайностей, но каждый человек, стоявший у ворот в «царство мёртвых» никогда бы с этим не согласился — он называл бы те осень и весну ужасными, душераздирающими из-за потерь, пустыми, мёртвыми, жуткими, звериными, но точно не поэтичными. В итоге, пережив «кровавый год», люди были настолько ослаблены, что оказались совершенно не готовы к новой угрозе. Крысы. Как было известно во всём Новом мире, нет лучших паразитов, чем Крысы. Дети анархии, хаоса и недальновидности, они были известны тем, что не создавали ровным счётом ничего — только пользовались местами, куда приходили, а затем исчезали, оставляя после себя разруху и пустошь. Никто точно не знал время основания Крыс, никто не знал их лидеров, никто не знал целей — общество касты было настолько разобщено и неконтролируемо, что даже сравнение с Эволюцией, что часто позволяла своим подчинённым полную свободу до часа нужды, оскорбило бы последних. Однако в одном им нельзя было отказать — они были жестоки и смертельны, а сражались так же, как и жили — от крайности до крайности. Был известен не один случай (с небольшим метро Детройта, например), когда целую армию Крыс удавалось разогнать, перебив небольшие отряды и повесив их на столбы, предварительно распоров брюхо, но были и такие, какие пришли в Монреаль — подобно инфекции, они быстро заполнили с юга всю континентальную часть метрополитена, а сражались так, словно планировали свою смерть на поле боя долгие-долгие годы. По слухам, та же самая перемена карт заставила пошатнуться позиции анархистов в Нью-Йорке — городе с самым большим метрополитеном в мире, а военные, Псы Войны и Спецотряд — самые известные группировки тех областей — начали стремительно довершать работу. «Некоторые не любят крыс, — сказал как-то Вейлон Уильяму, — но Крыс ненавидит каждый». В итоге самое большое и самое отвратительное сборище из всех сборищ Нового Мира было выбито на север — в Канаду. В то время между монреальцами вновь вспыхивали огни конфликтов — после войны с мёртвыми поднялся вопрос распределения территорий, так как никто особо не смотрел, кто где воевал. В итоге, то привело к симбиозу правил, культур и, разумеется, людей. Поначалу тот симбиоз практически привел к новой войне — консервативные верхушки во главе с тем же Верном просто привыкли жить противостоянием, но мир сохранялся по причине того, что многие не видели врага в новых сородичах. История Нового Мира знала несколько действительно великих объединений людей: во время падения Стены, когда ещё к молодому Золоту рвались все, в надежде раз и навсегда запереть мёртвых в Мексике; во время битвы за Вашингтон, когда военные, Свобода и Псы Войны всеми силами пытались выстоять против Эволюции; в момент создания того же Золота, как государства, что объединило два штата в один народ; при Резне Призраков Калифорнии, когда после изменения карт огромная орда попыталась пройти через штат и полегла там целиком и полностью; и то, что произошло в Монреале — то, что принято называть «Мышеловкой». К семидесятому году границы борьбы сместились на три точки пересечений: оранжевая-зелёная, голубая-зелёная и оранжевая-синяя. Крысам в тот момент принадлежала ровно половина метрополитена: вся бирюзовая, вся жёлтая, вся фиолетовая, часть оранжевой, большая часть зелёной и половина голубой ветви, но они слабли из-за длинного застоя. Как было сказано ранее, они ничего не создавали, так что их запасы и запасы тех, кто был найден, допрошен и без жалости вырезан, подходили к своему завершению. Им удалось перерезать линии питания электричества Сопротивления (обе группировки, по итогам переговоров, объединились в одну — с более подходящим названием), то ли уничтожив где-то одну из электростанций, то ли раскопав и расплавив проводную сеть снабжения, тянущуюся на несколько тысяч километров по стране, так что Сопротивление тоже очень быстро истощалось и было готово к решительным действиям ради победы. Заручившись поддержкой Золота, оно выждало момент и одной декабрьской ночью семьдесят второго начало финальную атаку — ту самую операцию «Мышеловка». Стены на всех трёх точках были подорваны и основные силы ринулись в наступление на дизельных самодельных составах в то время как основные выходы из станций — те самые, что было принято не заваливать, а тщательно охранять — были заняты диверсионными отрядами, выбившими всех — и врагов, и тех, кто пытался дезертировать. Отступающим анархистам было, буквально, некуда отступать, кроме собственных станций. Подобная тактика давала очень сильный эффект на психику врага — бегущие выжившие рассказывали о многочисленных отрядах противника, патруль с выходов станций не выходил на связь, а единственным ответом на все попытки переговоров были всё новые и новые составы с воинами. Однако худшее ожидало Крыс впереди: как только их всех удалось отогнать на южные материковые и островные станции метро, битвы прекратились — наступило мрачное затишье, среди которого послышались единственные надежды на спасение — согласие на переговоры, что были назначены в тоннелях между спорными — основными и материковыми станциями Монреаля. У Сопротивления эти переговоры возымели название «Диалог д’Арк», у Крыс — факт поражения. Побеждающая сторона явилась в назначенные точки на составах, начинённых всей взрывчаткой, собранной людьми Верна и Радиссона. Бирюзовая, часть фиолетовой, часть жёлтой и две станции от голубой ветки оказались навсегда отрезанными от островного Монреаля. Говорили, именно Радиссон решил применить такую тактику во избежание больших жертв, но этому не было подтверждений. Оставшиеся на развалинах, что сами же создали, Крысы были вынуждены вернуться на юг, где их ждал новый сюрприз — Война за Вашингтон, совсем скоро заставившая отступить на север всё тех же военных и Псов Войны, к коим также присоединились многочисленные люди Свободы, вследствие чего дети анархии и хаоса были вынуждены бежать очень и очень далеко на юг, чтобы из многочисленной армии бесноватых людей, живущих одним днём, превратиться в бледные тени самих себя — нищих, жалких, жестоких, никому не нужных. — Но учти, парнишка, — заканчивал Уилл, когда они были в километре от ближайшей станции — «Сувенира» на острове Лаваль. — Культуры этих двух группировок сильно повлияли друг на друга во время продолжительных конфликтов. Сейчас в метро Монреаля хаос — довольно грязные правила жизни, довольно развращённое и анархичное общество, да и оба лидера — Верн и Радиссон — скончались несколько лет назад. Пока они не найдут себе новых — будут разобщены. Да, нам не сильно трудно будет передвигаться по станциям и открыто искать определённого человека, но ещё легче будет найти проблемы в процессе. Даже сейчас, когда мы идём к этой чёртовой станции, я понятия не имею, пропустят ли они нас в… девять тридцать. — А канистру топлива мы несём, чтобы платить за вход? — Именно. Мне военные рассказывали про Монреаль до и во время войны с Крысами — под землю не впускали кого попало. Не брали нищих, больных или калек — только тех, кто мог что-то дать или послужить на благо системе. А сейчас… Сейчас посмотрим. Нужное им двухэтажное здание очень выделялось — среди разрушенных, разобранных каркасов одноэтажных домов, среди разбитых пыльных окон, среди свежих трупов, что ещё целую зиму будут «радовать» глаз местных жителей, то строение выглядело настоящим бункером: примерно пятнадцать на пятнадцать метров вширь, оно было явно построено в стиле модерна — с широкими панорамными окнами, хлипкими рамами и стеклянными раздвижными дверьми, но монреальцы не поленились переделать всё до основания, выбив и заложив окна кирпичом, оставив лишь маленькие бойницы в один кирпичик на уровне глаз, сорвав двери и оставив на их месте узкий, очень легко контролируемый проход, превратив второй этаж здания в настолько хорошую стрелковую точку, насколько позволяли средства спустя тридцать (конкретно то здание было занято именно тогда) лет после апокалипсиса. Передвигаясь между домов, Уильям посматривал наверх и искал снайпера, стрелка или разведчика, однако из-за темноты он не мог разглядеть практически ничего, так что приходилось осторожничать. Подойдя к крайнему дому, он и Айви встали за углом и вышли на контакт: — Эй! — прокричал он. — Впускаете ещё? — в ответ из темноты не раздалось ничего. — Эй! Они ещё пару раз просвистели в темноту — ничего. Спустя минуту, спустя две, спустя три. — Слушайте! Я сейчас выйду с поднятыми руками и пойду в вашу сторону! — мальчик дёрнул его за рукав, останавливая. — Постарайтесь не стрелять хотя бы первые две минуты! — он оставил канистру пацану и, спрятав револьвер за пояс, медленно вышел. — Ещё ни один человек, идущий с поднятыми руками на стрелка не был застрелен с расстояния ста метров! Соблюдайте традицию — выждите хотя бы до двадцати, пока слушаете, — в ответ всё ещё раздавалась тишина. — Нас двое, вход оплатим топливом, цель приезда: запастись припасами прежде, чем двинуть на север, — расстояние становилось предательски маленьким, но разглядеть внутренности бойниц из-за темноты было нельзя. — Я подхожу! Иду к двери! Вход представлял из себя очень узкую и толстую железную дверь, через неё в распахнутом состоянии можно было пройти только боком, и ни зазора, ни окошечка не было. «Практично с одной стороны, а с другой… как они туда что-нибудь проносят? Через крышу? Серьёзно — это просто не может… Точно — это не основной вход! Но… Не охраняют спину, не откликаются на человеческие крики? — он вновь взглянул в темноту бойниц. — Что-то здесь не так», — уже не проронив ни слова, Уильям подошёл к двери и потянул её на себя — открыто. Прямо напротив чёрного входа через двадцать метров здания располагался основной — широкие двойные ворота, распахнутые настежь. Луна хорошо освещала два тела, лежащих у входа, превращая алую кровь в чёрную нефть своим слабым светом. Осознание того, что то была охрана, пришло сразу, но ярким доказательством служила нашивка на правом плече каждого — белая королевская геральдическая лилия — часть флага как провинции Квебек, так и Монреаля. «Не взяли форму, но взяли оружие и патроны. Судя по тому, что нет звуков паники, либо всех перебили, либо станция пустовала изначально. Не поставили охрану снаружи, не убрали тело — не полномасштабная операция, это точно. Тогда остаются… мародёры», — он вышел наружу и взмахами руки подозвал мальчика к себе. — Ну что тут? — Рейд. Заходим внутрь. Тихо. — А нам не проще пойти на другую станцию? — Пройдём здесь — не нужно будет платить за вход, сможем потратить эту канистру на что-то полезное. К тому же… Неважно. Позже скажу. А сейчас пошли. Он ещё подошёл к телам и всмотрелся в кровь прежде, чем спускаться вниз: некоторые капли образовали пятна, что обозначало, что после убийства прошёл минимум час, но не больше — кровь была всё ещё вязкая. Сувенир оказалась очень маленькой, но глубокой станцией — несмотря на отсутствие подземной парковки рядом или обширной площади, спускалась она довольно низко — один неработающий эскалатор уже вёл вниз на добрые двадцать метров. Когда-то белые или, наверное, кремовые стены немного потускнели от времени, где-не-где на потолке виднелись следы сражений — застывшая кровь, которую так и не удалось отмыть, а повсюду царил лёгкий, свойственный Новому миру бардак — пыль, старые бумаги, чьи-то вещи, находящиеся там, где они были, непонятно, зачем; старые и сгнившие рюкзаки, сумки, коробки, бутылки — ничего полезного. «Значит, станция пустовала? Тогда зачем? Нападавшие не могли этого не знать». Турникеты были полностью демонтированы. Небольшая будка, где когда-то сидел диспетчер, пострадала не сильно и превратилась во что-то, очень похожее на каморку, где можно было бы вздремнуть, — один труп, нелепо раскинувшийся на куче стульев и пледов был тому доказательством. — Смотри — карта, — Айви шёпотом указал на стену, Уилл кивнул в ответ. Они были на третьей из шести станций на северной стороне кольцевой. В самом начале, когда нужно было выбирать, с какой стороны зайти, наёмник ориентировался исключительно по устаревшей карте, полученной от Библиотекарей — её печать датировалась двадцать каким-то годом, так что многих станций метро на ней помечено не было и был выбор межу тем, чтобы попасть на синюю или зелёную ветви через Монреаль или заехать на Лаваль и попасть сразу на кольцевую Монтоморенси — четвёртую станцию на всё той же оранжевой по северной её стороне. Он выбрал второе, пускай и промахнулся немного. «Могли пойти как направо, так и налево. Если знали, что здесь пусто — пришли только за пушками и бронежилетами. Вот уж хреновая смерть, не хотел бы я из-за своего плаща сдохнуть. Однако, логичнее будет…» — додумать он не успел — мальчик с ошарашенным видом кивал куда-то в сторону угла. Второй уровень станции представлял из себя Н-образный этаж, где единственным пустым местом был широкий соединительный тоннель между двумя прямыми, вдоль коих со стороны стен когда-то располагались ряды магазинов, а ближе к окнам, выходящим на третий уровень — уровень метро — лестницы туда же. Холл после эскалатора примыкал к той конструкции как раз по центру, так что единственным, что видел старик до того, был тот самый соединительный коридор и куча поворотов. Прямо за ближайшим левым углом раздавался сиплый хрип. В одной из «коробок», где, судя по пустоте, когда-то были то ли спальные места, то ли торговые лавки Бродяг, сидел раненный мужчина. Держась за полноватый торс, он задыхался, а под ним собиралась приличная лужица крови. По форме одежды было ясно, что он пришёл снаружи — тёплая куртка, пара штанов, ботинки, но Уильяма смешило другое — пожелтевшая хоккейная маска, лежащая возле него. Он тихо подошёл к раненому, пока тот смотрел в пол, и, достав нож, присел рядом с ним на корточки. — Нахрена маска, если живых не оставляете? — брюнет резко поднял голову и, остолбенев, хотел закричать, но не получилось — Хантер перекрыл тому рот рукой, так что вместо крика его пухлые щетинистые щёки лишь немного набухали. — Да, да, да — я тоже рад тебя видеть, — нож у горла заставил рейдера быстро замолчать. — Теперь слушай: я осторожно убираю руку, чтобы ты мог говорить. Захочешь взвизгнуть — перережу горло быстрее, чем ты рот полностью откроешь. Я бы не стал играть в героя ради тех, кто оставил тебя здесь подыхать даже без пистолета, пока сами они то ли дальше пошли, то ли трусливо сбежали. Итак, сколько вас? — Шестеро, — голос был таким же сиплым и низким, как и кашель. — Где остальные? — ответчик молчал. — Ну?! — Бернард… лёг на входе. — Тогда вас пятеро, а не шестеро — не трать моё время. — Я… Да… Пятеро. Остальные пошли вниз — в тоннели. — Куда именно? — Не знаю. — Куда именно?! — Я не знаю! — почти прокричал он и попытался подняться, но лезвие и остановило, и усмирило его пыл. — Не знаю — всего этого не было в плане. — Ах да — план. Поделись-ка с идиотом вашей мудростью и скажи, зачем нападать на пустую станцию? Стоили пушки и бронежилеты полторы ваших жизней? — Мы не знали… Не знали, что она пустая. — Бред да и только. — Мы были здесь много лет назад! А-а-а, — он выгнулся, хватившись за ребро, и немного осел. — После Крыс, когда многие ушли из-за разрухи и бедности — мы ушли тоже. Только оказалось… А-а-а! — Хану снова пришлось закрыть отвечающему рот рукой, пока тот жестами не остановил его. — Нормально… Фух, нормально… Оказалось, что севернее обжитых городов жизнь тоже не сахар. Особенно зимы — это чистое выживание. Но у нас нет выбора — Сопротивление сослало нас в одно «райское» местечко — наших стариков, наших больных детей, калек, что стали такими после войны — просто выгнало прочь, так как они перестали приносить пользу и прибыль!.. В этом году был неурожай, а на дичь не хватало патронов. Кто мог — ухал на юг. Остальных нужно целую зиму чем-то кормить, чем-то лечить… Вот мы и решили взять справедливость в свои руки, — дыхание мужчины становилось всё тише и тише. — Сдохнуть здесь самим, чтобы родственники сдохли от голода за тех, кого вы убили здесь. Согласен — очень поэтическая справедливость. — Иди в жопу. У тебя не умирали на руках дети — ты этого всего не видел… — Мне нужно хотя бы предположение, куда твои люди могли двинуться. — Марк… Кажется Марк… Да. Он сказал, что-то про Чоудей — к Монтоморенси быстро пришла бы подмога в случае чего. — Пошли через тоннели? — Да. Менее охраняемы, темно, можно застать врасплох, — Уильям взглянул на часы — без пятнадцати десять. — Вот и хорошо. Пацан, отвернись, — он вдавил нож в шею раненому и посмотрел на него. — Вот ты сволочь… Я же рассказал всё, что ты хотел! — Ничего — мне в Аду зачтётся. И, кстати, в чём-то ты прав: дети не умирали у меня на руках — они умирали от моих рук. Старик надавил на рукоять и одним резким движением перерезал больше половины шеи. Мужчина вначале попытался закричать, но тут же схватился за шею, пытаясь остановить кровь — тщетно. Спустя двадцать или чуть более секунд он покосился на бок и окончательно упал, окунув часть лица в собственную кровь. — Он бы всё равно закричал? — Даже если бы и не закричал — его бы убил патруль, что перебьёт его друзей-альтруистов; он бы умер от кровотечения до того, как его друзья нагулялись бы и вспомнили о нём; или и вовсе какой-нибудь случайный мертвец, забредший в эти стены, прервал бы его жизнь — бери любую отговорку, но помни правило: «Если ты подставил нож к горлу человека, с которым у тебя нет минимум доверительных отношений — не стоит оставлять его в живых после». Теперь пошли. И, желательно, быстрее. Они спустились на третий уровень и почти бегом рванули на восток — в сторону Монтоморенси, однако уже через пятнадцать минут ходьбы — когда в тоннеле была обнаружена небольшая комната, полностью забитая ржавыми идущими трубами водоснабжения, Уильям сказал остановиться, и они засели там в ожидании. — Когда я ещё жил у Библиотекарей, был там один «свободовец», любящий поговорить о войне. Он раньше состоял в Сопротивлении, но ушёл оттуда, как только Крысы сбежали из Монреаля — рвался добивать их и гнать всё дальше и дальше на юг. Так вот, он мне много рассказывал об этих местах. Один факт я помню — пересменка у патрулей и охранников происходит между десятью и одиннадцатью часами. Лучшее, что мы можем сейчас сделать — пропустить патруль, а внутренней охране станции сказать, что они нас встретили и дали добро на проход. — Это хитро. — Не просто хитро — это единственный вариант. Если действительно встретим людей Сопротивления раньше времени — есть шанс, что мы не успеем затеряться, и тогда трупы на Сувенире скинут на нас. Вернее, и на нас тоже. Так что ждём.***
— Эй, кто там? — крик шёл со стороны станции. — Люди, — ответил старик в капюшоне и маске-бандане. — Ха-ха-ха. Точно люди? — Точно люди! — глухо подтвердил идущий с ним мальчик. — А какого хрена дрезиной не воспользовались?! — Торопимся. Да и не было возможности обменять топливо на… Что у вас тут в качестве валюты? — А, приезжие! — прямо у конца тоннеля виднелись небольшие ворота, голос раздавался прямо из-за них. — Тогда понятно, почему оба в масках. Эй, мелкий, тебе не жарко в этой херне для хоккея? — Нормально. — Ну, нормально, так нормально — чё неразговорчивые такие?.. Эй, Гривс, давай поднимайся! Нет, не опять — снова! Давай, поднимай свою!.. Заграждения медленно раздвинулись и перед двумя приезжими тут же предстала куча людей, стоящих по обе стороны от путей. Кто-то — с пожитками, кто-то — без, но большинство толпилось и толкалось за место на той самой дрезине — довольно широкой, где, учитывая багаж, поместилось бы не больше десяти человек, а нескольким путь явно не понравился бы — машина была на рычажной тяге. Чуть-чуть полноватый мужчина в военной форме с нашивкой подал путникам руку и помог забраться на платформу. Основное освещение составляли тусклые лампы, проведённые прямо на стенах и запитанные невесть какими генераторами. — Говорил же тебе — всё не так уж и плохо! — охранник обратился к своему напарнику, повёрнутому к миру спиной — худощавому бритоголовому мужичку, что, как только представилась возможность, вновь раскинулся на шатком деревянном стуле, закинув ноги на стол. — Кто-то уходит, кто-то приходит. — Да, да, да, — голос у него был очень «скрипящим» и высоким — словно бы ему зажали нос прищепкой. — Только уходит сто, а приходят двое. И то — временно. Думаешь, они сюда на жизнь долгую? Спроси. Эй, вы двое! Эй! — старик, поставив канистру с топливом, обернулся. — На сколько вы сюда? — Тебя не касается. — Пожалуйста! Как, Райан, всё может быть не плохо, если даже элементарного уважения нет? Раньше эта нашивка много значила, — ткнул он себе в плечо, — а теперь это лишь признак того, что ты впахиваешь за гроши. Чёрт, да раньше мы бы этот сброд даже не пропустили. Идите с глаз моих со своими масками!.. Оба. — С удовольствием. Но прежде, раз уж заговорили: как здесь проще всего найти человека? — И пальцем не пошевелю ради… — А я и не к тебе обращаюсь. Ты, — кивнул Хантер на полноватого охранника и достал клипсу револьверных патронов, — можешь помочь в этом? Представь, что ты жил полноценной жизнью многие годы, а потом тебе пришлось застрять здесь и волочить своё скромное, незаметное для мира существование — что ты бы точно посетил, кем бы стал? — Ха. Охранником на пол ставки, — тут же улыбнулся лысый. — Завали, Гривс! — «Завали», — больно, что ли? Мы, по-твоему, были солдатами… чтобы теперь продаваться за горсть патронов?! — Бордель, — проговорил тот, выхватив клипсу. — Я бы точно посетил бордель на Берри-ЮКАМ. И спросил бы Аврелию. Двенадцать станций на восток от текущей — даже ветку менять не нужно. Можете… В тот момент худощавый напарник охранника встал со своего стула и направился к путникам. Только в тот момент можно было разглядеть, что всё его лицо было покрыто разными резными шрамами, из которых во многом были составлены оскорбительные слова или словосочетания, а на правой щеке и вовсе отсутствовали части кожи, создавая кривую королевскую лилию. Он вырвал из рук сопротивляющегося Райана клипсу с патронами и бросил её к ногам наёмника. — Мы не шлюхи, — сказал тот, щурясь. — Ты мог просто и спросить. — А ты мог воспринять это не как подачку, а как благодарность. — В гробу я видал твою благодарность. И тебя тоже. Убирайтесь. — Гордость во время лишений — это почти погибель, — он поднял патроны с пола и кинул в карман плаща. — Зато она будет полностью моим решением, а не твоей милостыней. — Ха. Как знаешь. Пошли, пацан. — Мистер… А вас… Кто оставил на вас… Кто сделал вам эти метки? Что они значат? — Вы бы действительно шли, — Райан тоже подталкивал. — Не стоило… — Враги. Кто же ещё? — вновь шагая к стулу ответил Гривс. — Попадаешь в плен, и всё — хороший остаток жизни тебе гарантирован. В лучшем случае, тебя просто быстро убьют, когда вытащат всё, что хотели. Мне не повезло, — Уильям, обернувшись, понял, почему мужчина не покидал пост — он хромал на обе ноги. — Допросив и осознав, что я бесполезен, меня оставили в качестве игрушки. Травили, резали, били, ломали, кормили дерьмом, прижигали. Даже глаза оставили лишь ради того, чтобы изредка мне своё отражение показывать. — И вы выдержали? — Я же сижу здесь — что за вопросы? Солдат всегда должен быть солдатом — я лишь хотел немного благодарности за всё то, что пережил. — А может быть такое… Могут метки поставить те, кто любят? — Нет. Ни в коем случае. — Почему? — Хан, понимая, к чему идёт речь, развернулся и попытался отдёрнуть мальчика от беседы — безуспешно. — Потому что это не признак какой-то там извращённой любви, типа: «Мы с тобой навсегда вместе», — это признак собственности. Так показывают: «Я владею кем-то» или «Кто-то владеет мной». Тот, кто любит, не нанесёт боли без причины, не попытается тебя ограничить или заклеймить. Даже когда мы бранимся с моей дорогой, мы оба чувствуем боль, оба потом извиняемся и жалеем о своих словах, а метки… Хотя, неважно. Ты же просто татуировки у кого-то одинаковые видел, да? — Почти. — Ну вот я и говорю… А какого лешего, собственно? Идите уже — твоего старика, небось, тошнит от моих разговоров. Тем более, что это его работа — объяснять подобные вещи. Купи кольцо, если сильно хочешь показать всем, что кто-то с тобой связан, но не меть его на теле — люди очень изменчивы. Давай, седой, бери своего сынишку и проваливайте в ваш бордель — надоедайте тем, кто берёт за это деньги.***
— Почему он назвал меня твоим сыном? Дрезина с десятью местами (пять по обе стороны) и большим багажным отделом сзади неспешно двигалась по оранжевой линии вниз по восточной стороне. Стоило добавить немного местной валюты — маркированных гильз — как извозчик тут же принял путников без очереди. Серые, пустые тоннели давили на сознание Уилла немного сильнее, чем само понимание того, где он находился, но от того понимания его успешно отвлекал его попутчик. — Потому что это самый логичный вариант. Рабство, как и работорговля, здесь запрещены. Любой раб, попавший сюда, тут же может объявить себя свободным (на бумаге). А кто ещё по-твоему, кроме отца и хозяина, будет заботиться о ребёнке? — Ты заботишься? — Ну, ты сыт, одет, с оружием и небольшой толикой знаний, что тебе так нужны. Это подходит под твоё понятие заботы? — Да… — чуть более скромно ответил тот. — Хотя мог бы и рассказывать побольше. А что будет, когда… — он подвинулся поближе и перешёл на шёпот. — Когда патруль увидит станцию? — Думаю, ничего. Я не зря прихватил тебе маску, чтобы ты не светил лицом… Не показывался перед охранниками, то бишь. Кстати, дай её сюда — я выброшу. Они сошли за одну станцию до нужной и, сняв комнату за пятнадцать гильз, легли спать. Следующим утром их ожидал поход в бордель.***
— Аврелия? Да ну… А она вам точно подойдёт? — заведующая борделем похабно провела по щеке Хантера рукой. — Такие, как вы, ей… редко интересуются. — «Такие» — это с деньгами? Давай Аврелию. Станция Берри-ЮКАМ состояла из четырёх уровней: на трёх нижних, в основном, находились платформы у тоннелей разных ветвей — оранжевой, зелёной и жёлтой соответственно — никаких выделенных мест под магазинчики, лавочки или чего-либо прочего — только небольшой уголок на переходе между оранжевой и зелёной, и тот занимала «госпожа». Впрочем, любовь, как всегда, нашла выход — все переходы, все повороты и гражданские тоннели у платформ были наполовину сужены — там, где раньше могли пройти восемь человек в ряд, проходило всего три, пока места у стен были забиты маленькими, настолько кустарными, насколько можно было представить, комнатками: хлипкие, тонкие стены, немного дырявые дверцы (если не просто шторы), из-за коих вечно раздавались шёпот, цоканье стекла, крики, стоны, охи, ахи или просто пустые разговоры — удовольствие получалось самыми разными путями. Именно тоннельные переходы было решено отвести под комнаты, а первый уровень под землёй — самый верхний — превратить в большую гримёрку и бар: так «девочки» (и парни) соседствовали с очень большим количеством охраны, что без устали охраняла их и входы в станцию, а также — с многочисленными перспективными или бывшими клиентами, проводящими приятно время вне маленьких комнат. Аврелия выглядела именно так, как себе её представлял Уильям: худощавая, очень уставшая, с немного засмоленными русыми длинными волосами. Она взглянула на очередного клиента, покосив сероглазый, абсолютно холодный взгляд, и, натянув лёгкую, немного игривую улыбку, поманила пальцем к себе, второй рукой скидывая с плеча кофту. В сравнении с ней заведующая борделем с её формами и лицом выглядела словно греческая богиня, но даже дураку было понятно, по какой причине была такая разница. — А мальчику? — томным голосом спросила та. — Ничего. — Вам одну на двоих? Это стоит дороже. — Нет. Он не пойдёт со мной и не возьмёт себе заказ. — Я… Да. Я посижу наверху. — Уверен? — она взяла руку мальчика и провела по своим бёдрам до талии. — У нас много хороших девочек и мальчиков, а плохих — ещё больше. — Уверен, — быстро ответил он и, немного покраснев, отдёрнул руку. — Сама невинность, — она залилась звонким, несравненно умилительным и фальшивым смехом. — Ладно — иди наверх в бар. Я пришлю к тебе кого-нибудь поболтать, чтобы скучно не было, — подмигнув, госпожа вызывающей походкой покинула комнату. — Она, — потянул мальчик, — она такая… — Во-первых, она старше, чем хочет казаться. А во-вторых, не забывай: она зарабатывает на этом. Сиди наверху и жди. В нужной комнатушке, расположенной где-то в повороте на уровне зелёной станции, стоял тёмно-синий, покрытый редкими пятнами диван — единственное украшение комнаты. Если рассуждать в рамках борделя, то было довольно скромное место для уединения: стены были сделаны то ли из фанеры, то ли какой-то очень тоненькой древесины, неловко сбитой вместе из мелких кусочков; опоры представляли небольшие деревянные брусья, а дверью была тёмно-розовая штора, едва-едва достающая до щиколоток. Однако, несмотря на это, на стене были расположены небольшие фотографии в скромных рамочках; на какой-то из полок, прибитых к углу, стояло зеркальце и масляной фонарь — единственный источник света, а на другой — пепельница; под диваном валялись простыни и одеяла, некоторые части весьма необычной одежды и даже наручники, что старик заметил лишь благодаря тому, что те блеснули в тусклом свете редких ламп, когда штора открылась — работницы по-женски пытались приспособить под себя даже самые жуткие условия. — Это правда, что ты приехал издалека?.. — она сидела на диване, всё ещё облачённая в лёгкую полосатую кофточку, доходящую ей до середины бедер. — Почему именно я?.. Ты слышал обо мне?.. Кто-то порекомендовал?.. Брось, не молчи — приезжие всегда берут подороже, покрасивее, — он закрыл штору и развернулся к ней. — Как ты любишь? Побыстрее? — девушка поднялась и, подойдя к наёмнику, залезла к тому под рубашку, поглаживая ногтями торс. — Или помедленнее? А, быть может, когда сопротивляются? Я очень маленькая, по сравнению с тобой — сможешь крутить меня, как захочешь, — руки медленно спускались вниз, — уверена, тебе понравится, но учти: ты заплатил только за классику. — Я здесь не за этим, — Уильям остановил руку Аврелии, когда она уже держала лямку его пояса. — Мне нужна от тебя информация. — Я что, настолько плоха? — она отпрянула от него. — Или ты хотел посмотреть только на ожоги? Хотел посмеяться? — Нет, я… — буквально за миг девушка развернулась и, схватив старика за плащ, повалила на диван, сев сверху. — Или так тебе нравится? Любишь игры? — она склонилась над ним, обжигая ухо своим дыханием. — Притворимся, что тебе всё это не нужно, а потом?.. М-м-м, мне нравится, только ты предупреждай, а не сразу к делу… — Эммет Джонс, — сказал наконец тот. — Пара слов, и всё. — Я же говорила — объясни, прежде чем… Погоди, ты серьёзно? — А тебе не будет приятно отдохнуть час или немного больше заработать вместо того, чтобы ублажать меня? — Сколько заботы, — она выровнялась, но продолжала сидеть на нём. — Это заводит. Действительно хочешь просто поговорить, а не?.. — Да. Меня ждёт парнишка снаружи. Перекинувшись, она ловко схватила простыню из-под дивана и, упав рядом, всё так же легко улыбнулась, щекоча его ногтями по щетине. — Тогда скажи ещё раз, пожалуйста. Пойми правильно: у многих из нас привычка такая — отключать голову во время процесса. А как тебе вообще с таким ростом живётся, а? — О дверные проемы не бьюсь — давай не будем об этом. Да и скоро стану ниже — старость не радость, в конце-концов. — А по твоему телу не скажешь… — та вновь приблизилась к его лицу. — У тебя привычка, что ли?! — Ну прости, — она по-детстки откинулась подальше на диван и закинула на Уилла ноги. — Знаешь, сколько людей сюда заходят только по-делу? Всего одна, и она берёт с меня деньги, — он улыбнулся. — Давай, рассказывай. — Эммет Джонс. Мужчина, темноволосый, лет… Нет, возраст не знаю… Тридцати? — А у тебя много информации… Дай-ка мне небольшую коробочку. Вон — сзади, — Аврелия достала из коробочки карандашик для теней и начала чиркать что-то у себя на предплечье. — «Эммет Джонс»… — повторила она. — Посиди здесь. — Разве ты сама не знаешь его? — Может и знаю — проверю свою записную книжку, поспрашиваю подружек, выпью, — перечисляла жрица любви нарочито томным тоном, — не так уж и часто мне платят за то, чтобы отдохнуть, — он лишь предположил, что чаще, чем кажется — больно быстро девушка сориентировалась. — Жди здесь, а я… Поработаю, — подмигнув, она выбежала и, кинув на Хантера простыню, тут же удалилась. Прошло пятьдесят пять минут. Жрица любви, вернувшись, куда больше напоминала жрицу любви — облокотившись спиной на верной косяк, она немного съехала по нему вниз и, придерживая себя рукой, поправила растрёпанные волосы, нелепо улыбаясь — она была немного пьяна. — Я вернулась, — шепнула та, смотря на своего «клиента», что снял кофту и плащ, периферийным зрением. — Ну и заставил ты меня попотеть… Поумолять, пошептать, покричать, даже немного постонать и посмущаться — как на работе, — та перекинулась со спины на локоть и, всё ещё улыбаясь, оттянула кофту, показывая на зоне декольте разные надписи карандашиком, — только приятнее. — Рад, — коротко ответил тот. — Что с информацией? Аврелия оттолкнулась от дверного проёма и, взяв откуда-то снаружи недопитую бутылку непонятной жидкости, пошла к Уильяму вызывающим шагом. В какой-то из моментов он даже подумал о том, что большего тогда и не хотел бы — весёлая, немного игривая девушка, немного алкоголя и взаимное желание, но его тормозило понимание очевидного, пришедшее к нему если не с возрастом, то с совершением многочисленных ошибок: час, оплаченный им, кончится быстрее, чем она скинет с себя одежду. Как только девушка вновь хотела повалить его на диван, он исхитрился перехватить её и, уложив на спину, склонился над ней. — Сказала же, — захохотала та, — сможешь вертеть, как захочешь. — Информация. — Вот ты как, а? Весь серьёзный такой, бдительный — я чуть не пролила, между прочим, — она поставила бутылку на полку и стянула с себя кофту, оставив руки над головой. — Читай. Глаза Уильяма случайно, словно подчиняясь какому-то из нелепых инстинктов, опустились вниз: по худощавому, немного подтянутому женскому телу мягко лился свет, скрывая своим углом мелкие, почти полностью выцветшие шрамики, ссадины, едва заметные синяки из разряда тех, при которых кожа только немного желтела, а не покрывалась синевой — многие из тех изъянов очень легко было упустить, не заметить или притвориться, что не заметил в мягкой, почти вязкой темноте; на её левой груди были небольшие красные точки и полосы — следы от зубов, какие-то были даже слишком явные — с посиневшей по контурам кожей, засосы у шеи, ключиц. Всё будто бы говорило о том, что чем меньше цена у девушки, чем более она доступна «местным» постоянным клиентам, тем больше в ней видели не человека, а услугу. И всё же она улыбалась. Смотря на очередного незнакомца, почти не зная, что можно было ожидать от него, понимая, что с ней могут обращаться, как с куклой для утех, она всё равно продолжала… жить, а не существовать. Тот самый ожог начинался с левого бока и талии и уходил далеко за спину. Он провёл по нему совершенно случайно и тут же отстранился: — Тебе не?.. — Не больно, — сразу ответила та. — Ты даже не представляешь, насколько он древний. — Значит, не «на работе» получила? — Не-а. Не смотри на меня сверху вниз — здесь порядочные клиенты. А если попадаются непорядочные — парни Марии быстро приводят их в чувства. — Тогда откуда все эти отметины? Синяки, засосы? — Загорелся, да? — она как бы невзначай потянулась к пуговицам его рубашки. — Мне доплачивают немного. За все эти «развлечения». — И ты совсем не?.. — Забыл, да? Мозги — щёлк, — чем дальше, тем более тихо звучал её голос. «Э. Джонс, — гласила первая надпись — самая глубокая. — белый, черноволосый, спортивный, метр семьдесят, боец арены. Э.Джонс — чёрный, седой, метр девяносто, худой, побирушка из Пил. Э.Джонс, — его глаза поднимались всё выше и выше, пока её пальцы ловко расстёгивали пуговицы, — белый, лысый, полноватый, метр семьдесят, охранник на Шибруке. Э.Джонс — белый, черноволосый, бывший челнок на зелёной линии, мёртв». — Четверо, — произнёс тот, — неплохо. — «Неплохо»? Даже не удивишься? У меня почти глаза на лоб полезли, когда я узнала от Луиса о том, что таких людей больше двух. И это только то, что я смогла найти за час. — Найди ещё — я доплачу. — Не-а, — Аврелия расстегнула последнюю пуговицу и повела руками по торсу. — Почему? — А не хочу! — То есть разрешаешь себя кусать и давить за дополнительную плату, но не хочешь искать человека? — А может мне приносит удовольствие, когда меня кусают! — Но не приносит удовольствие, когда пьешь? К тому же, сама сказала, что мозги отключаются во время процесса. — Я могу сделать исключение… — она подтянула его к себе за воротник. Он смотрел в её глаза и понимал: нет, не сможет. Даже если она очень сильно постарается изобразить то самое исключение — то будет ложью. Ей всё ещё было максимум тридцать, а ему — пятьдесят один; от неё пахло частым душем и алкоголем, от него — золой из костра, сыростью лесов и потом; она была в хорошей физической форме, почти идеальной; а он был стар. Но было и несколько «но»: она так же была той, которой было это нужно, и он — тоже; она получила бы от того удовольствие финансовое, он — физическое; она настаивала, а он — не сопротивлялся. — Да ладно тебе, волчонок, — одним лёгким движением жрица любви плотно прижала наёмника к себе, — твой пацан не прождёт долго, обещаю, — Аврелия получила свои деньги за ещё один час, оставшееся после процесса время осталось ей в виде чаевых.***
— И ты совсем не видела, что снаружи?! — голос мальчика звучал чуть громче, чем обычно. — Нет, — ответила она. — А что?.. В заполненном верхнем этаже метро скопилась добрая сотня человек. В основном, мужчины, но и женщины, и работники станции с охраной также были в одном большом пабе, протянувшимся вдоль на несколько сотен метров и имеющего, кроме финансовой, также тактическую выгоду — защиту. Большинство жителей Монреаля, как и всего Нового Мира не расставалось с пушками даже во сне — своя лачуга, отдалённый остров где-то у побережья, старый бункер, о существовании коего уже точно никто не знал — неважно. Однако носить ствол тем, кто проводил большую часть дня полуголым или и вовсе обнажённым, было довольно затруднительно, так что было решено, кроме основной охраны, создать защиту гражданскую — запускать тех, кто мог бы себе позволить такую роскошь, как, хотя бы, пистолет. Итог получился не плачевным, но и явно не тянул на успех — завсегдатаям барной стойки и столов было куда проще умереть, чем держать пушку ровно. Найти Айви было на досаду трудно — он расположился в квадратной комнатушке, что когда-то была одним из многочисленных магазинчиков, а после была превращена в какое-то подобие частного зала: несколько столиков-бочек по краям узких стен, пара стульев, но всё же блаженная, в сравнении с главным помещением-тоннелем, тишина. В тот момент, когда Уильям вошёл, там было практически пусто — восемь незанятых столов на два занятых, находящихся параллельно по краям стен. — Как «что»?! — продолжал он. — Там так красиво! Просто невероятно! Мы были в Западной Вергилие, и это просто… Это просто!.. Она рассмеялась в ответ, её смех звучал точно так же, как смех Аврелии или госпожи. Прямо напротив мальчика сидела девочка лет четырнадцати-пятнадцати, одетая в вызывающе расстёгнутую рубашку, рваные чулки и короткие шорты. «Вот, кого прислала Мария…». Они оба поддерживали беседу очень увлечённо, не обращая внимания на окружающий мир. Айви был повёрнут лицом к внутренней стене, а присланная девочка не знала, кто и зачем стоял в двери. Немного подумав, наёмник присел за столиком сзади и решил подождать. — Я бы… Зачем вообще сидишь здесь? Это же просто дыра… — Дыра? — Ну да — здесь сыро, грязно, всегда опасно, плохо пахнет — что здесь такого? — Сам как думаешь? — Не знаю… Вот и спрашиваю! Что, семья? Да ты бы не была здесь, будь ты с семьей! Уильям, подобравший меня пару месяцев назад, не отправил бы меня продавать те… нет — сбывать… пере… — Торговать. Торговать телом. — Именно! Что тебя здесь держит? Что может держать?! — уже в этот момент Уильям понял, что искусству притворяться и не говорить на личные темы ей нужно ещё поучится, а ему — как эти сами темы не задевать через больные места. — Дурак ты, — она встала и пошла прочь. — Но что? Что я сказал не так? Подожди!.. Уильям? — Советую тебе остановиться и успокоиться. — Но я!.. — Людей ты знаешь плохо, их чувства — хуже, в девушках и их сердцах не понимаешь вообще. Сядь, — Айви сел. — Лучшее, что нужно вам обоим — время. Кроме того, что вы оба остудите пыл, у каждого ещё и будут слова, которые, как вы посчитаете, нужно будет сказать при следующей встрече. — Мы вернёмся? — Да. Я… Попросил Аврелию, чтобы та узнала о Вороне больше. Когда закончатся те варианты, что она нашла сегодня — вернёмся сюда. — А если один из… «вариантов» будет правильным? — Исключено. Человек, желающий спрятаться, не будет вести громкую жизнь. А если и будет — не под своим именем. Если он додумался до десятка подставных лиц — додумался и спрятать настоящее. А теперь пошли — у нас есть четыре новых друга…***
Вой. Истерический крик сотен голосов, слившихся воедино, заполнял пустые тоннели и расходился далеко за пределы небольшой станции. Арена считалась развлечением и способом заработка исключительно для местных по ряду причин: во-первых, мелкий масштаб — всё проводилось на платформе между двумя тоннелями на станции Принца Артура, так что самое большое количество зрителей — человек пятьдесят без учёта ВИП-мест, коими считалась лестница из станции; во-вторых, расположение — жёлтая линия считалась самой маленькой, а после разрыва с материковой частью метрополитена и вовсе воспринималась, как транзитная, так как почти везде пересекалась с другими линиями метро, кроме двух точек, а на одной из них и была арена — не самое популярное, откровенно говоря, расположение; и в-третьих, мелочность — мало кому из местных хотелось погибать или получать травмы, ведущие к риску мутации, за мизерный процент от выигрыша, а чужакам такая идея и вовсе должна была бы быть чуждой (как и смотреть на простой мордобой, столь частый в Новом мире); в итоге, всё свелось к тому, что большинством бойцов были известные и битые профессионалы со своей аудиторией поклонников, а единственный плюс и повод редким новичкам — то, что на них вряд ли кто-то поставит. — Первый — боец на арене, — они шли по пустому тоннелю — дрезины не ходили по двум «самостоятельным» станциям да и идти было недалеко. — Будем надеяться, что у него здесь есть гримёрка, комната или что-то вроде того — не хочу драться с ним. — А если нет? Может, проследуем до его… жилища на другой станции? — Это что, была умная идея? — он улыбнулся. — Нет, тоже не вариант — он может жить в самом отдалённом месте этого муравейника, а все четверо сосредоточены у юго-востока кольцевой. Значит, либо только эти четверо Джонсов были в борделе, потому что им ближе, либо настоящий Ворон тоже где-то здесь. — Но Уильям… Драться с тем, кто всю жизнь дрался — это не лучшее решение. — Ха. «Всю жизнь»… В его случае, это десять-пятнадцать лет слабенького и редкого рукопашного боя. От силы. — Ты так говоришь, будто ты больше дрался… Да ладно?! Когда ты всё это успеваешь?! Где вообще?.. — всю оставшуюся дорогу Айви сетовал на жизненную несправедливость и засыпал Уильяма вопросами о его распорядке дня.***
— Я хочу выйти на бой. Один раз. Один на один. Мой противник — Эммет Джонс. Гримёрка действительно имела место быть — одна большая общая комната где-то в бывших рабочих помещениях, куда не пускали кого-попало, а даже если бы и пускали — она всё ещё оставалась общей комнатой. Краем глаза Хантер видел своего будущего противника — такой, каким и описала Аврелия: метр семьдесят, чуть широкоплечий, с выбритыми висками и затылком, но всё ещё темноволосый. В небольшой кибитке организатора «соревнований» было очень тесно. Фактически, то был просто прилавок, у коего располагалась свиного вида туша, поросшая бородавками и сальной щетиной. Боров с фальшивым безразличием взглянул на наёмника. Было сразу понятно — оценивал. Впрочем, за плащом трудно было увидеть телосложение, а немного впавшие щёки играли старику как раз на руку. — Кто вообще такой? — глухим и странно чавкающим тоном проговорил он. — С севера. Бежал на юг, как и все, но сломалась машина. Пока дошёл — кончилась еда. Слышал, здесь можно подзаработать немного, а мне нужно пацана кормить. — Вот оно как, — мужчина даже и не подозревал, что щёки делали его «лёгкую улыбку» радостью до самих ушей. — А почему Эммет Джонс? — Это же побирушка какой-то, я правильно слышал? Не потяну я с кем-то сильным драться. — По?.. А, да… Да, он, в каком-то смысле, побирушка. Ты же в курсе, что все новенькие вносят залог в восемьдесят гильз? — У меня нет денег. И нет, не слышал. Странно вообще, что ты только сейчас об этом упомянул. — Ну, я… — Сколько я получу, если выиграю? — Много больше, думаю. Сто с-с-с, — боров тянул букву, прицениваясь, — сорок. Сто сорок гильз получишь точно. — Вычти восемьдесят из них. — По рукам. Выйдешь через час-полчаса — как ставки соберём. И учти: без оружия. — Опять вовремя говоришь самое важное? — Не наглей. Ты — чужак, а здесь каждый знает: без ножей, без пушек, без цепей.***
«Без цепей. Ага, конечно же. Без цепей он, блять, будет, — Уильям смотрел на своего противника, в правом кулаке того блестел кастет с молотообразными выемками в районе костяшек пальцев. — Ага. Не цепи, но этой хернёй рёбра он мне точно сломать сможет. Вот ведь жирный ублюдок». Арена представляла из себя квадратную клетку в центре платформы. Общее пространство — где-то двенадцать на двенадцать метров, засыпанное то ли песком, то ли землёй. По все четыре стороны были поставлены лавки и стулья в подобии амфитеатра — на бочках, столах, полках, прочих возвышенностях сидели те, кто платил скромную цену за зрелище. Всего десяток патронов с каждого тела и, в итоге, собирался приличный банк, а частота боёв говорила о практически абсолютной выгоде от дела. — Ну давай… — прошипел соперник. Он был действительно хорошо сложен: широкие плечи, сильные руки, в меру накачанные ноги — всё тело, исписанное ссадинами, шрамами и плохими татуировками, было подготовлено к рукопашному бою лучше, чем у Уильяма, однако даже в том случае «Эммет Джонс» не поскупился на жульничество. — Уважаемое Сопротивление! — начал боров, подойдя к двери клетки. — Сейчас вы увидите странный, возможно быстрый, но очень кровавый бой: Джонс Челюсти против… Белого Волка! Ворота закрылись, а толпа тут же сомкнулась, перекрывая выход. Уильям, скидывая с себя плащ, нащупал в кармане ту самую хоккейную маску, что не так давно носил покойный рейдер, и без промедления напялил на себя. «Челюсти, говоришь?» — тут же подумал тот. Скинув кофту и рубашку, немного стесняющие движения, он остался с голым торсом, и уже в тот момент организатор кажется понял, что наёмник был вовсе не тем, за кого себя выдавал. — Что за херня? И это «изголодавшийся старпёр»? — противник улыбался широкими и пухлыми губами. — Ладно, хрен с тобой — и не такое бил. Скажи лучше, как оно? — они медленно начали сближаться, стоя в стойках и делая очень короткие шаги. — Перед смертью, а? Сделал всё, что хотел? Завещание составил? — Тупее твоей внешности только твои речи — заткнись, если даже раззадорить не можешь. Челюсти начал с правой, ударив короткой двойкой в район, как ни буквально, верхней челюсти. Волк легко отбил тот удар своей ладонью и тут же ощутил на ней всю боль от кастета. «Нужно уводить его за кисти и запястья, — тут же подумал тот, — иначе он мне всё перебьёт». Уильям ударил в ответ, на что получил железом прямо в костяшки пальцев. Осознавая своё превосходство, мужчина перешёл в наступление — кроме того, что его шаги в стойке стали шире, он двигал корпусом и головой из стороны в сторону при ходьбе, пытаясь не дать своему сопернику сосредоточиться на цели и оставляя отступление единственной разумной тактикой. Старик так же быстро отходил. — Хватит бегать, старпёр! — крикнул он на радость толпы, выпятив грудь вперёд. — Дерись или сдохни! Это было ровно тем, на что рассчитывал Уильям — его противник остановился. Одним широким прыжком он попытался сделать Челюстям подсечку, но тот, отступив, совершил контратакующий рывок вперёд. Лёгкая боль от удара и дезориентация прошли сквозь маску и отдавались в голове тупой болью. Джонс тут же хотел нанести удар левой, но Хантер, предсказав, схватил его за руку и, потянув на себя, подставил подножку, отправив соперника в пыль. — Убей его! — позади «Эммета» возник высокий тёмный силуэт и, ловко обхаживая поднимающегося мужчину, хохотал. — Давай же! Он явно напрашивается! — Он мне живой нужен. — Чё ты… там пробормотал?! — он поднялся и сжал кулаки. — Нападай! Уильям подошёл на достаточно близкое расстояние, увернулся от удара правой сбоку, и, согнувшись, рывком рванул под соперника. Заблокировав левую руку, он пригнулся так сильно, как мог, и, обхватив тело за талию, побежал с ним прямо на решётки. Раздался глухой удар, который тут же перекрыл рёв толпы. Челюсти оказался прижат к стене, но тут же обхватил голову охотника, свободным локтем нанося удары по спине. Один, другой, третий. Скрипя зубами, старик поднял бойца по решётке над собой и, пытаясь подставлять торс, а не рёбра, под удары коленом, оттолкнулся ногой назад. Эммет полетел лицом прямо на землю, в то время, как Уилл — спиной. Первый поднялся быстрее — по нему даже было видно, что он так падал не в первый раз. Хоккейная маска слетела прочь. Разумеется, легко было предсказать, что должно было быть дальше — Джонс, сев на грудь врагу, перекроет тому руки и начнёт просто забивать череп в землю, так что единственное спасение было в том, чтобы встать раньше, чем он это сделает. Когда Челюсти уже не просто стоял, а шёл вперёд, охотник был на коленях. «Дальше два варианта. Бей ногой. Бей. Ногой», — и он ударил левой ногой. Как только мужчина размахнулся и вынес икру вперёд, старик, убрав голову с зоны поражения, обхватил конечность и отвёл её за себя. Его противник «разъехался», упав на колени, и тут же получил прямо по носу. Дважды. — Вставай! — звенело у него в голове. — Вставай — второго шанса он тебе не даст! Подойдя к Челюстям, что уже практически поднялся на ноги, Уильям что есть сил вдарил тому по затылку, но это не только не возымело эффекта — следующий удар мужчина уже сумел перехватить и, подтолкнув охотника в себе, удариться лбом о лоб. Гул усилился. — Получи, сука! «Хороший кулачный бой, обычно, длится около тридцати секунд, — гласило неписанное правило. — В лучшем случае, если оба бойца подготовлены, он длится от минуты до двух. Профессиональные боксёры в строго контролируемом правилами бою могут выстоять три. Если к завершению этого времени оба ещё стоят на ногах — значит, нужен всего лишь один толчок, чтобы вывести из игры окончательно любого из них. Главное — подобрать момент и помнить: всё дело в общей усталости мышц и сбитом ритме дыхания». Джонс, согнувшись, попытался проделать ровно тот же приём, что делал Хан — прошмыгнув под ударом, он обхватил старика за талию и всем весом надавил вперёд — к решёткам клетки. Понимая, что ботинки предательски скользили на песке, наёмник, используя преимущество в росте, выгнулся, схватил врага за спину и рывком перебросил через себя, вновь рухнув. Боец, ударившись о клетку, упал, перевернувшись на живот. Медлить было нельзя. — Блять… Пытаясь побороть звон в голове, Хантер перекатился к своему противнику. Зрение гуляло. Понимая своё положение, он схватил и вывернул ступню, заставляя того перевалиться на спину. Когда речь шла о нейтрализации цели, ему было точно известно: лучше метить в ногу. Сцепил руки над коленом и, поставив пятку соперника себе на правое плечо, он надавил. — Давай! — кричал тому силуэт, стоя прямо над ним. — Жми! «Эммет» закричал и начал бить рукой о землю, но Уильям и не думал останавливаться. Как только он ощутил, что его собственная хватка начала ослабевать, он совершил финальный рывок — коленный сустав хрустнул и нога вывернулась в обратную сторону. Толпа просто завывала от зрелища. — Кто ты такой?! — прокричал Джонс, когда его болевой шок сошёл. — Кто ты, блять, такой?! Волк осторожно поднялся с земли, стряхивая с себя пыль и грязь, вытаскивая из волос и карманов какие-то мелкие камешки. «Это было быстро, — подумал он сам себе. — Разница в росте неплохо сыграла при захвате». Оклемавшись, он, вымотанный битвой, развернул Челюсти на живот и, заблокировав руки, обхватил шею. — Говори своё настоящее имя. — Что?! Что ты?.. А-а-а! — старик надавил на шейные позвонки, давая понять всю беспомощность в таком захвате. — Быстро. — Ник! Ник Скраер! А-а-а! — Кто платит тебе за то, что притворяешься другим? Кто сказал это делать? — Кончай его! — раздалось из толпы. — Да, давай! Я на тебя поставил! Вали его! — Какой-то мужик нашёл меня! Сказал, что он — от Эммета Джонса! И если я!.. Ай, сука!.. Если я буду притворяться им, то буду получать нехреновую такую прибавку к заработку! — Где этот «Джонс»? — Я не помню! Я!.. Нет-нет, подожди! Тот мужик говорил, чтобы я шёл на Шибрук, если что, и искал там какого-то охранника! Пожалуйста, пощади!.. Пожалуйста! А-а-а! — «Пощади»? — он зажал врага в удушающий и ждал, пока тот ослабнет. — Говоришь так, будто бы ты сделал то же для меня. Думал — не пыльная работёнка другое имя носить? Старик быстро переложил руки на макушку и подборок, а потом резко отдёрнул голову противника в сторону — шея была сломана. Челюсти издал свой последний вздох, глупо и нелепо таращась на своего убийцу, без единой возможности как-то демонстрировать боль, агонию или беспомощность — просто умер для всех остальных. Белый Волк, сняв один кастет с покойника, пошёл к выходу из арены, толпа у которого расступилась так же быстро, как и собралась. «Волк! — скандировала публика. — Волк!» — а наёмник лишь думал про себя: «Кто бы знал, что это прозвище вызовет у меня отвращение?» Двери открылись. За ними стоял перепуганный организатор — он явно не ожидал такого поворота, так что просто держал гильзы перед собой. — Здесь, — промямлил боров. — Двести. Двести гильз без твоего залога — хватит, чтобы… Раздался глухой стук. Из носа мужчины хлынул поток крови, а его тело, накренившись, завалилось прямо на импровизированные ряды-лавочки, повалив некоторые из них. Хантер подошёл к телу и, схватив за волосы, нанёс ещё один удар. — Без цепей, без ножей, без пушек, — пара кастетов упала рядом с воющим от боли телом.***
— Эммет Джонс? — Уильям и Айви стояли перед охранником, что только-только вышел с уборной. — Да, а кто спра?.. Наёмник одним пинком отправил охранника обратно в кибитку и, кивнув мальчику, зашёл внутрь, закрыв дверь следом. Ви стал под дверью и всеми силами делал вид, что создал очередь. — А теперь настоящее имя. — Я же только что сказал! Помоги!.. — нож тут же отнял у мужчины желание кричать. — Правда сейчас хочешь сдохнуть за гроши? Наёмник из Джонсборо прекрасно понимал, насколько грязно играл настоящий Ворон — он подкупал кучи, буквально десятки людей за считанные гроши, прося об одной простой услуге — представляться незнакомцам чужим именем и наверняка обещая большую награду тому, кто не только будет играть свою роль до конца, но и доложит, кто и зачем его искал. В большинстве случаев и с большинством людей такая тактика сработала бы наповал — даже Белый Волк благодарил каких-нибудь вымерших богов за то, что покойный Ник Скраер быстро и без сопротивления раскололся, осознавая, в какой опасности находится — он подходил под внешность перебежчика куда больше, чем полноватый и облысевший, а не лысый мужик — настоящий перебежчик быстрее умер бы от разрыва сердца, чем его тело и обмен веществ докатились бы до такого состояния. Но, чтобы понимать это, нужно было знать две вещи: о том, что ворон был перебежчиком, и о том, что такое перебежчик вовсе. — Клянусь! Я — это он! — Не надоедай мне — у меня есть ещё два Джонса, рыщущих в округе. Если не сознаешься на три — я режу. Раз, два!.. — Ладно-ладно, не надо! Чёрт возьми… Дориан! Люциус Дориан! Я не тот, кто вам нужен! Отпустите! — Кто заплатил за ложь? — Какой-то мужик пришёл! Сказал — от Джонса, и чтобы… — Чтобы ты обращался к нему, в случае чего? — Откуда?.. — Хантер надавил лезвием на горло. — Да! Да, так и сказал! — Как выглядел? — Не помню! Не помню, клянусь! Я напился в стельку в борделе — он сам меня нашёл! Утром вижу — гильзы и записка, что буду получать столько же каждый месяц! — Ясно. К кому велел обращаться? — К какой-то торгашке на Сент-Лоуренс! Пожалуйста! Прошу, не убивайте! — Знаешь, несмотря на то, что я, кажется, понял, как работает вся эта схема, есть у меня одно правило… Наёмник слегка повернул голову назад, вход в уборную был плотно закрыт, но у него не исчезало ощущение, что кое-кто за ним наблюдал, и это, парадоксально, останавливало его почти на самом высоком уровне. «Совесть? — тут же подумал он. — Нет. Просто это будет плохим примером для него», — подтянув напуганного охранника, он взглянул тому прямо в глаза и начал медленно и глухо проговаривать речь: — Если ты в ближайшие сутки даже подумаешь о том, чтобы отправится на Сент-Лоуренс или искать того мужика, что заносит тебе твои копейки, — я вскрою тебе брюхо и, зацепив кишки за стрелу в тоннеле, начну тащить тебя по рельсам, пока из тебя не вывалится вся требуха, кроме лёгких и сердца, а тебя заставлю смотреть на всё это до тех пор, пока ты не сдохнешь, и многим после этого. Надеюсь, я достаточно понятно объяснился? — он ослабил хватку и оттолкнул мужчину. — Теперь вали. Дориан вылетел из кабинки, чуть не зашибив мальчика, и, панически оглядываясь по сторонам, побежал прочь настолько быстро и стремительно, что путники были уверены — он сам не знал, куда бежал. — Вот это у тебя речи, — прошептал Айви, стоя столбом и смотря вдаль убегающему притворщику, — у меня аж мурашки по коже пошли. — Либо умеешь говорить с людьми, либо умеешь делать им больно — одно обязательно нужно уметь. — Почему не убил его, если?.. Сам же сказал, что есть правила? — Да, есть, — кивнул тот головой, — но всё не так просто. Один человек — тот, с которым я говорил в церкви — научил меня в своё время очень важному принципу: оправданная жестокость. Он значит, что если ради большей цели нужно совершить меньшее зло — оно будет оправдано, пускай и всё равно останется злом, что если станет выбор между большим и меньшим злом — нужно будет выбирать меньшее, потому что не выбирать вовсе — самое большое из зол. Но… Вместе с тем, это значит, что если вдруг твои планы не осуществятся, если твоя цель окажется ложной, то всё, тобою совершенное, вновь станет просто злом — корыстным, бесполезным, существующим лишь ради существования — ни к чему жестокость, если ты не можешь её оправдать. — Прямолинейно. — Зато честно. Этот бегущий идиот не просто никому не скажет о том, что с ним произошло — он на имя Эммет будет не оборачиваться, а бледнеть. — Видимо, твой человек был очень умным. — Ага. Умнейший из всех, кого я знал. Вы бы поладили. Он, конечно, не был любителем длинных речей, но стоило его разговорить, как он… Эх… — А что с ним случилось? То есть, мне-то понятно, но как он? От старости? — Он? Нет, — помрачнел резко старик. — Его повесили.***
— Хочешь сказать, что ты — Эммет Джонс? Уильям и Айви стояли перед прилавком различных инструментов, выкованных из железа и его сплавов, кожаных ремешков, кобур, сумок и подсумков, а довершала всё это коллекция безделушек с поверхности, очищенных и отполированных до состояния зеркал. За прилавком стояла крепкая телом рыжеволосая девушка, фартук на чьем теле выглядел если не откровенно, то точно вызывающе. — А что? Не похожа? — Нет, — оба ответили синхронно. — Хи-хи-хи. Ну, что поделать, верно? Жизнь не всегда оправдывается. — К тебе подошёл какой-то мужчина, предложил гильзы и указал на настоящего Эммета, верно? — Ух ты… Если так много знаете — чего пришли ко мне? — К кому тебя направил этот мужчина, и как он выглядел? — Ну, не знаю… Не помню, наверное… О! Может, купите что-нибудь? Не смотрите на ценники — я вам назову свою. Старик пробежался глазами по прилавку — основной ассортимент его не интересовал: клещи, плоскогубцы, ключи разводные, газовые, торцевые, механический домкрат — всё то, несомненно, интересовало бы осевшего выжившего, чьи проблемы были во много раз более приземлёнными и рутинными, но не его, так что в конце-концов он остановился на коллекции побрякушек. — Заколка. Вон та — с серо-голубым камнем. — И кто же из вас носить её будет? — рассмеялась та. — О-о-о, теперь поняла — с охоты пришли, да не поймали ничего? — Что? Как ты вообще до этого дошла? — Так ты на себя глянь — грязный весь, лук за плечами, и сынишка твой тоже уставшим выглядит, а Джонс, насколько я знаю, у половины метро денег занял — он же то ли пьянь, то ли игрок где-то в Пиле. Если не выбьешь из него долг — принесёшь любимой заколку — извинение за плохую охоту, да? — Я… Смотри и учись, пацан. Вот это была женская логика. — Потрясно. — А то! — она улыбнулась и передала заколку. — А парнишка тот, что мне деньги приносит, немного ниже тебя — где-то метр восемьдесят, длинноволосый — почти до плеч, чернявый. И глаза у него… Ой, как лёд, ты не поверишь. И всегда блестят! Он посмотрит — аж холодно становится. — Имя у этого парнишки есть? — Хотела б я знать. Он как приходит — дар речи теряю. Ну его, вообще-то — с такими людьми связываться — но деньги лишними не бывают, сами понимаете. — Ладно — уже хорошо. Сколько мы тебе должны? — Ну, много я с вас не возьму — тридцатки хватит, — они оставили тридцать маркированных гильз и пошли прочь. — Эй! Если найдёте — не говорите, что это я, ладно? Удачи!***
— Эммет Джонс? За небольшим столиком, сделанным из картонной коробки и небольшой фанеры сидели двое людей и играли в карты. Оба — в обмотках, оба — преклонного возраста. Стулом первого — лысеющего белого старика в перчатках без пальцев и тёплой песочной куртке — был ящик из-под боеприпасов, а второго — чёрного длинноволосого, но такого же седого бродяги в рваном пиджаке и смердящей рубашке — настоящее кресло, пускай тому и было лет сорок. — Зависит от того, — сказал тот, передвинув гильзу в центр фанеры, — кто его спрашивает. — Друг. — Друг знает друга в лицо, — сказал второй, тоже передвинул гильзу, — а мой друг, уверен, не знает ни одного из вас. — Верно, Ричард, верно — впервые вижу этих джентльменов. Вскрываем? — Мы ищем того, кому в действительности принадлежит это имя. — О, то есть вы знаете, что мой друг — не тот, кто вам нужен, но всё равно пришли к нему? Отрадная глупость, отрадная. Вскрываем. — Две пары, — старик в пиджаке раскрыл карты с пиковой и крестовой девятками. — Как видишь, математика на моей стороне. — Твоя правда. Везение — на моей. Стрит, — на стол упала дама червей и бубновая десятка. — Хм… Аплодирую стоя, — он действительно привстал и похлопал. — Такое хладнокровие, такой контроль микромимики — ты явно стал лучше играть, друг мой. — Всё благодаря твоему учению. — Мы вам не мешаем? — Знаете, раз уж вы спросили… — начал тот, что в перчатках. — Спокойно, Ричард. Гости тоже пришли за знаниями. Судя по форме их одежды, они либо бродяги, как мы, либо и вовсе не отсюда, так что знания им в корне необходимы и более приоритетны, чем наша с тобой игра. Иди, неси в мир свои навыки. Увидимся… позже. На перекрёстке с восточным тоннелем, — «Джонс» отправил своего партнёра по игре подальше, а сам раскинулся в кресле. — Ну, чем я вам обязан? — Настоящий Эммет Джонс и\или имя того, кто тебе платит за то, что выдаешь себя за него. — «И\или»? А вы весьма умны. Что для вас есть настоящий Эммет Джонс? — Белый, лет тридцать, чёрные во… — Нет-нет-нет, я не об этом. Скажите, что было бы, если бы нашли человека, абсолютно внешне вам подходящего, но оказалось бы, что это — совсем не тот, кем вы его представляли. Остановились бы вы на этом Джонсе?.. Не понимаете? Впрочем, неважно. Видите ли, вы попали в замкнутый круг — он собрал карты со стола и, осторожно выровняв их, кинул в карман, — один Эммет ведёт к другому, другой — к третьему, и так далее, пока вы не выйдете на печально известного Джонса, что умер года три назад от какой-то несчастной пустой оболочки там — наверху. Сдадитесь ли вы на том человеке? — Имя того, кто тебе платил. Как он тебе представился? — Белый жилистый мужчина лет тридцати с тёмными волосами, впавшими щеками и голубыми глазами, в которые лучше не смотреть? Этот мужчина? Или это — вовсе не он? — Тебе виднее, но советую поторопиться. — Вижу, что к взаимовыгоде вы не настроены… — он привстал и поправил верхнюю пуговицу на рубашке. — А дальнейший разговор пользы мне точно не принесёт… Ищите в баре «красных фонарей» нашего замечательного метро. Ищите «Калеба». Думаю, вы с ним либо хорошо поладите, либо убьете друг-друга в конце-концов — есть у вас что-то общее во взгляде. Что-то… звериное, я бы сказал. — Учту. Скажи лучше, чем этот Калеб вообще руководствовался, когда набирал вас всех? Только один действительно отрабатывал свою плату, пока остальные… — А о чём кричат вороны, собравшиеся на лесных ветвях? Я не понимаю зверей, незнакомец. И, думаю, остальные тоже — они просто ведутся на олово, что блестит для них золотом.***
Уильям и Айви вновь вернулись в бордель, вечерело. Старик и подумать не мог, что понадобится всего день — один жалкий день для того, чтобы найти целую легенду. Подходя к станции, он всё больше убеждался, что вся схема Ворона, вся та хитрая и изощрённая ловушка с бесконечными Джонсами, ведущая в никуда, была рассчитана только для Нея Зильбера и тех, кто добирался до него — мало знающих, отчаявшихся, уставших или просто неподготовленных — тех, кто и знать не знал, кем и чем был Ворон на самом деле. «Но восемь лет, — думал он себе. — Неужели не нашлось того, кто захотел бы убить его за восемь лет? Если он где-то в борделе — среди толпы — то как?.. И, при этом, кто-то умудрялся даже привести его в Картрайт, если верить тому олуху. Нет, верить ему не стоит… Хм, возможно, он здесь и не был всё время. Интересно, почему же он не убежал в Гренландию, если начал бегать? Казалось бы, нет места безопаснее, надёжнее? «О чём кричат вороны», — действительно — хрен поймёшь». — Уильям? — до станции оставалась пара шагов. — Чего? — А что я должен буду ей сказать? — говорил он, смотря в пол. — «Ей» — это? — Ну… Той девушке, с которой я… — А, да, — Хантер действительно даже не вспоминал о том маленьком для него инциденте. — Погоди, ты даже не знаешь, как её зовут? — Мы не представились… Но это неважно! Что мне ей сказать? — Я-то по чём знаю? — Как?! Ты же говорил, что… — Что нужные слова найдутся, и это значит: «найдутся у тебя в твоей голове без чьей либо помощи». О чём я могу сказать девочке, если видел её всего полторы минуты? Хочешь совета старика? Я бы извинился. — Я не виноват, — голос его тут же стал немного ниже. — А я и не говорил, что виноват. Я сказал, что тебе стоило бы извиниться. — Не понимаю. — Люди так работают: либо кто-то из двух делает шаг навстречу, либо расстояние между людьми медленно начинает увеличиваться. Упустишь момент, и того шага, что ты будешь готов сделать через время, уже будет недостаточно — нужно будет сделать много больше. И так всю жизнь — либо пересилишь себя и сделаешь сразу, что должно, либо не преуспеешь уже никогда. — Это тоже тебе твой человек сказал? — Нет — это подсказка от опыта, от своих и чужих ошибок — единственная их польза. Учитывай их, бери во внимание, но путь ищи свой. И бей свои шишки — полезно. — «Учитывай ошибки и опыт» — получается, ты учёл всю мудрость того человека из церкви и стал ещё мудрее него? — Мудрее Вейлона? Ха. Если бы, пацан, если бы. Они запрыгнули на станцию и тут же направились к Марии. Мелькающие одинаковые комнатушки и одинаково улыбающиеся лица источали какое-то странное чувство кипящей жизни, потока, что мог либо подхватить и унести, оставив чувство времени позади, либо выкинуть на какой-то маленький островок спокойствия, где уже ждали бы те, кто был на нём всегда. Рабочий день на станции Берри-ЮКАМ подходил к концу — мужчины и женщины, одетые уже в самую обычную, ничем не выделяющуюся одежду, быстро разбредались по своим станциям (если у них не было жилья прямо «на работе»), не забывая, уходя, отдавать процент от заработка своей госпоже, а та, в свою очередь, навещала и искала тех, кто, по глупости своей, осмелился предположить, что она забудет о них — пропустит сбор дани хотя бы на один день, но этого никогда не случалось — её работа состояла в том, чтобы не забывать. — Эй, Джилл. Джилл, я тебя вижу! — Мария стояла в дверном проёме одной из комнат, положив руку на бедро. — Давай-давай, ты сегодня весь день была занята. — Но, Мари, так нечестно! Этот ублюдок не заплатил мне! — А сидела и молчала до конца дня ты из вежливости ради? — госпожа смотрела свысока и с большим презрением. — Сама знаешь, как это работает: либо ты вежливо его приглашаешь пройтись после всего и приводишь к Тиму и его ребятам, либо находишь Тима и его ребят и показываешь на «ублюдка» быстрее, чем он успеет слинять со станции, ну либо, как ты сейчас, платишь тот же процент, что и все. — Но он бы просто придушил меня! Я же не!.. — Ты занимала комнату пять часов, — краем глаза она заметила мужчин, смотрящих в её сторону, но ни на йоту не переменилась в лице. — Значит: платишь за пять часов. В проёме появилась темноволосая заплаканная девушка в повседневной одежде. Она бросила связку гильз, аккуратно нанизанных верёвочку через небольшие отверстия в них, и уже хотела в сердцах быстро уйти, но тут рука госпожи остановила её настолько молниеносно и холодно, что даже Уильяму стало не по себе: — Ты знаешь, что это — правила, — сказала та, крепко придерживая свою работницу. — Правила одни для всех. Если ты увидишь его здесь или на любой другой станции — дай мне знать. В лучшем случае, получишь свои деньги, в худшем — будешь знать, что эта мразь заплатила куда больше, — глаза ночной бабочки были полны то ли страха, то ли благодарности. — Поняла? Поняла, дорогая моя?! Отлично. А теперь иди и умойся прежде, чем уходить — не позволю своим девочкам шастать от станции к станции с таким лицом. Девушка кивнула и почти побежала уже в противоположную сторону. «Вот уж правда, — подумал охотник, смотря на строгую, почти воинственную фигуру госпожи Марии, что смотрела вдаль за подопечной, — страшнее оскорблённого мужчины может быть только озлобленная женщина». Лёгким, чрезвычайно воздушным движением закинув прядь волос за плечо, она развернулась к перспективным клиентам и вновь заговорила более высоким и жизнерадостным голосом: — Знала, что вы вернётесь — от нас так просто не уходят. Простите, мальчики, но у нас на сегодня всё. — А где мы можем най?.. — А Аврелия ушла ещё минут сорок назад, — она обошла путников и приобняла обоих; Уильяма — за талию, Айви — за плечо. — Приношу извинения от её имени и имени заведения. Неужели так хороша? Вы — первые чужаки, что возвращаются сюда на следующий день. — А неужели по нам так заметно, что мы не отсюда? — и наёмника, и мальчика интересовал тот вопрос. — Я всё гляжу, и не могу понять — все с оружием, все в куртках, все в тёплой обуви и где-то даже видел чудика в двух шапках, но почти каждый, с кем я говорю… — Ха-ха-ха, — улыбнулась та. — Великая женская магия — что я ещё могу сказать? На самом деле, всё проще: от вас пахнет по-другому — дождём, сыростью, свежестью, — Айви попытался понюхать своё плечо, — вы щуритесь почти всегда от плохого освещения — живущие здесь давно уже так не делают; ну, и главное — в тот момент, когда я назвала вам цену Аврелии, вы не сделали то, что свойственно всем нам — вы… — Не торговались, — довершил тот. — Именно. Но запаха, вообще-то, достаточно — местные пахнут духотой и пылью все, как один. А придя снаружи, спешат умыться, чтобы вновь примерить на себя этот отвратительный запах. Люблю иногда выходить по-ночам на один из постов охраны и просто дышать — сразу чувствую себя такой свободной… — Живёшь здесь? — Агась, — ловким пируэтом Мария отпустила обоих и стала перед ними с руками на талии, приподняв подбородок. — Всё моё, пока мои мальчики и девочки ходят по ночным заказам. Заметь: их чистая прибыль — мне они платят только за комнаты, в которых приобретают себе что-то, что ценнее денег — репутацию. — Стало быть, можно снять у тебя комнату, чтобы переночевать здесь? — Ух ты. Просто комнату? Без человека, без?.. Так бывает вообще? Ха-ха. Берите любую, но только до утра. Цена будет ниже, чем с эскортом, ясное-дело, но деньги вперёд, — они условились о цене и наёмник тут же заплатил. — Я передам Аврелии утром, где тебя искать. — А можете!.. — парень окликнул уходящую госпожу. — Та девушка, которую вы прислали… Дайте мне поговорить с ней ещё раз! — Без проблем, дорогуша, но только через пару дней — её отец опять… — её голос немного затих. — Неважно. Пару дней. — Она в порядке? — госпожа отдалялась, будто бы не замечая вопроса. — Где я смогу её найти?! Ответьте! — она обернулась в последний раз и, как показалось Хантеру, впервые улыбнулась искреннее. Охотник уснул в той же комнате, что снимал за день до того, мальчик уснул в соседней. Сон накрыл его настолько быстро, насколько то вообще было возможно. Когда-то он читал, что для того, чтобы заснуть, взрослому человеку требовалось лишь семь минут. В тот день ему явно не потребовалось и двух.***
Аврелия пришла рано утром и думала, что вовсе не разбудила охотника тем, что резко открыла штору. Волосы, завязанные в хвост, довольно «воздушная» тёмно-зелёная куртка, рабочие, немного поношенные штаны — то была совсем не та девушка, что пришла вчера по велению госпожи. Но главное, конечно, было в её взгляде — лёгкий, непринуждённый, тусклый, но свободный. Тихо засмеявшись, она скинула с себя небольшой рюкзачок, скинула куртку и, упав на диван рядом, прошептала наёмнику в самое ухо: — С добрым утром, соня. Ты занял мою комнату. — У меня был веский повод, — ответил тот сонно, — никто, кроме владелицы борделя, не сдал бы мне комнату в полночь. — И всё же будь добр освободить, как я вернусь, ладно? — тот слабо кивнул, не открывая глаз. — Зачем хоть пришёл? Насчёт Эмметов? Решил вне рабочее время поймать, чтобы сэкономить? — Я запла… — Я же шучу, — она толкнула его в плечо, от чего сонливость начала исчезать ещё быстрее. — Не так уж, знаешь, и сложно подойти к бармену и попросить того поспрашивать людей, пока он на ночной смене. Сейчас я схожу к нему, и… — Подожди, — он взял её за руку, когда та уже собралась вставать. — Калеб. Тридцать лет, белый, жилистый, с длинными тёмными волосами, голубоглазый. — Я… Знаешь, нет, — Аврелия вновь села на диван. — не припомню никого с таким именем. — Может прозвучать странно, но говорят, что у него… очень необычный взгляд. Глаза будто бы светятся — очень проницательный, очень… Звериный. — Вот это ты сказал. — Ну представь, что ты смотришь в глаза человеку, и в них, казалось бы, нет ничего необычного, но тебе страшно. Брось — должен быть какой-то завсегдатай вашего бара, что был бы хотя бы похож. — Так он ошивается у нас в баре? — Я же сказал: да. — Ты не говорил. — Я… — Хантер прищурил глаза и с удивлением уставился в пустоту. — Сказал же вроде? Я же?.. Да неважно — он должен быть где-то здесь. — Ну… А слушай… Вот, когда ты сказал про взгляд… Его могут звать не «Калебом», а как-нибудь по-другому? Допустим?.. — Да. — Тогда один есть, — резко ответила девушка и осторожно привстала с дивана. — Каждый четверг вечером, предпоследнее место от барного стола справа. А потом, когда найдёт «соперника» — за второй стол. — Имя? — Хантер поднялся за жрицей. — Тебе оно не поможет — каждый раз говорит другое. — Ты же убить его хочешь? — Ого… — Хочешь? — она развернулась к нему, в её глазах витала злость. — Откуда такая ненависть? Он что?.. — Сам увидишь. Ты вообще не найдёшь никого, кроме алкашей, кто симпатизировал бы ему, так что… Без него это место станет куда чище, поверь мне. И спасибо тебе. — Я ещё ничего не сделал. — А я вижу, что сделаешь, — она вновь спокойно откинулась обратно, — в глаза смотрю и понимаю, как ты и сказал. — Что ты понимаешь? — Аврелия развернулась к нему и посмотрела прямо в глаза, застыв на несколько секунд. — Что будь я твоим врагом — я бы тебя боялась.***
— Где мальчишка? — Уильям бесцеремонно зашёл в комнату к госпоже, разложившейся в кресле. В её обители, стоящей на лестничных пролётах между уровнями, было особенно уютно — там не было кровати, но было шикарное, по меркам Нового мира, тканевое кресло, одноместный диван, расположившийся у стены, столик с вазой у входа, рабочий стол с записями, стул, пара тумб, в одной из которых наверняка было что-то вроде сейфа, но главное: все стены были обвешаны тканью, коврами или одеялами — чтобы температура была достаточной для того, чтобы ходить разутым. — А мне-то по чём знать? — сладко потянувшись, ответила она. — Потому что вчера ты нихрена не ответила, лишь улыбнувшись в ответ, а сегодня я уже не могу найти его по всей станции. — Раз такой догадливый — чего не догадался, где он? — Догадался. Именно за этим здесь: где живёт эта девочка и что не так с её отцом? — То ли контузило, то ли ранение, то ли просто, — она подставила ладонь к голове и прокрутила ей, — мозги от войны помутнели — всякое бывает. — Ваша война кончилась двенадцать лет назад — пора бы выздороветь от психоза. — Для большинства — да. Для станций Жан Дрепо — нужной тебе, эль Эглис и… Мулен, кажется… Да. Вот для них война не кончалась ещё очень долго — их всё время выбивали те Крысы, что не сбежали на юг, их тоннели начало подтапливать и разваливать из-за взрывов, а мёртвые по весне семьдесят второго и вовсе устроили им ад. Нет, я не оправдываю чужой психоз — просто сам факт. Не будешь хоть спрашивать, почему некоторые не ушли оттуда, а? Почему четырнадцатилетняя девочка стала шлюхой? — Нет, — оскалился тот. — Вот и отлично. — Но спрошу другое: что такого мог бы натворить её отец, чтобы она не пришла к тебе на станцию? — Чаще всего — он её просто бьет. Я сказала, чтобы она не появлялась в таком виде клиентам, потому… Тебе стоило бы это видеть, вообще-то — мрак, а не ссадины… — Это то, с чего стоило бы начать ещё вчера, — Уильям развернулся и уже собирался входить прочь, отдёрнув занавеску. — Это же нужно так — иметь свору амбалов в подчинении, но не послать их просто поговорить с отцом девочки, чтобы тот перестал её избивать… Потрясающе, блять. — Ой, а ты решил пойти и строить из себя Мать Терезу? Сюда не от хорошей жизни идут, знаешь ли. Поймай любую или любого и спроси об их проблемах — у каждого будет к тебе историй на весь день, — говорила Мария, лишь слегка повернув голову. — Единственное, что я могу и буду им обеспечивать: условия и безопасность на моей станции. А остальное — ни твоё мнение, ни их жизнь за этими стенами — волновать меня не должно. Убирайся! Старик не ответил ничего и удалился из помещения — он прекрасно понимал, что если бы ей — женщине, убившей и спасшей наверняка больше жизней, чем он сам — было бы нечего сказать, то она бы просто промолчала, наслаждаясь победоносной тишиной. Спрыгнув на рельсы жёлтой станции, он зашагал в сторону юга — к станции Жана Дрепо. До вечера четверга оставалось ещё шестьдесят два часа.