За день до нашей смерти: 208IV

Когда маленькие люди начинают отбрасывать большие тени — это значит, что солнце заходит.

— Я думал, ты будешь спать дольше.       Алекс сидел по центру почти пустого, очень тесного прямоугольного кабинета, когда Уильям вошёл. Две деревянных двери — прямо в центре узкой стены и немного левее от центра широкой — были буквально провалены в книжные полки внутри, отчего помещение казалось ещё теснее. Однако несмотря на обильное наличие стеллажей — три стены, кроме широкой без двери, буквально состояли из них — в той комнате почти отсутствовали книги: прямо по центру стоял железный, прикрученный к полу стол с двумя стульями — прочные, почти несгибаемые для усилия одного человека, но всё же не прочнее, чем цепи и колья, коими был зафиксирован объект интереса Алекса или же просто «подопытный». — А я думал, что ты устал от подобных «исследований», — Уилл рухнул на кресло, стоящее в углу и положил свой револьвер на низенький столик рядом. — Скоро начну. Удовольствия от этого всё меньше и меньше.       Напротив за столом сидел худощавый мужчина средних лет. Бледный, с неестественно синеватыми переливами на коже, но всё ещё сильно похожий на человека. Длинные светло-каштановые волосы, бритые на правой половине головы, на левой падали почти до ключиц, закрывая не только светло-голубые, абсолютно человечные глаза, римский нос, но и немного раздвоенную верхнюю губу из-под которой и выпирал отвратительный, смертельно острый второй ряд дурно пахнущих жёлтых клыков.       В отличие от падали, что лишалась обоняния из-за новых зубов, челюсти взрослой особи Поколения Четыре вполне могли позволить себе содержать ещё один ряд, не прибегая к существенным изменениям.       Волдыри с новыми органами — признаки эволюции из ходячего в матку — почти не выделялись: тёмные, напухшие участки на туловище или длинные потемневшие линии на конечностях. В отличие от Поколения Три, подобные наросты не имели тонкой оболочки и, соответственно, мутно-жёлтого или кислотно-оранжевого оттенка. Вдобавок, особь, пойманная Библиотекарями, также была довольно «молода» — некоторые из новых органов просто ещё не успели сформироваться. Новый выводок заражённых в принципе отличался тем, что маток среди них почти не появлялось, а «час нужды», описанный в бестиарии — момент критического изнеможения организма — чаще всего, не наставал. Этому был ряд весьма понятных причин. — Раньше было как-то проще с ними: проверяешь самые базовые рефлексы, инстинкты; убеждаешься, что не работают; признаков интеллекта или человечности нет — всё. А теперь… Теперь если я попытаюсь ударить эту штуку — она увернётся, — парень хотел было замахнуться ножом — одним из многих инструментов, занимающих бывшие книжные полки, однако передумал, только дотронувшись до лезвия. — Но не эта. Не сейчас.       Утолщение кишечника и повышение концентрации пищеварительной кислоты дало возможность организму мертвеца противостоять всем тем бактериям, что развивались в пищеварительном тракте из-за «выключенной» иммунной системы; этот же процесс, как следствие, позволил переваривать большее количество видов клетчатки — питаться почти всем, что было на земле. Сам процесс разложения останавливался; кровообращение и метаболизм замедлялись в связи с недостачей пищи; наработанное умение сохранять энергию и передвигаться в режиме спокойствия медленно и размеренно, засыпая по ночам, позволило избежать переутомлений, голодных обмороков и травм, связанных с переработкой мышечной системы. Единственный оставшийся очевидный признак, позволяющий называть мёртвого «мёртвым» — частичный автолиз — процесс самопоглощения клеток вследствие недостачи кислорода, визуально отображающийся тем, что кожа на заражённых особях теряела свой цвет так же, как и в самом начале зарождения Поколения Три, но с тем отличием, что сам покров перестал гнить, а цвет, в итоге, превратился из тёмно-зелёного в сине-белый.       Однако самой главной причиной относительно повышенной выживаемости была сама система работы паразита: если же он за короткое время занимал собою все лимфатические узлы — так называемые «барьеры» иммунитета, содержащие в себе образцы вредоносных бактерий и макрофаги — то особи токсоплазмы хомус просто впадали в «спячку» — вели бесполый жизненный цикл ровно до того момента, пока иммунитет мертвеца не активировался — при получении физического ранения или какого-либо заболевания\инфекции. Такой метод позволил паразиту продлить жизнь своего носителя на многие и многие годы, так как при разрыве цисты с будущим поколением заразы высвобождалось так же вещество, повышающее общую кислотность крови и, как следствие, ускоряло процесс распада стен сосудов и разложения в целом. — Кстати, а почему наш общий друг такой спокойный? — Уилл зевнул и поставил руку под голову. — То есть, я-то не против. Завопи он сейчас — голова моя раскололась бы, как сухой орех, но он слишком тихий для свеженьких. — Он мне не друг, — Алекс, к удивлению Хантера, взял лупу, пинцет и небольшой штангенциркуль. — А тебе действительно стоило бы побольше поспать. Или выпить воды — Дана всё равно появится только минут через сорок. Вон возьми — в стакане, — он кивком головы указал на ёмкость, стоящую прямо на столе, перед заражённым. — Обойдусь, — охотник взглянул на сидящего за столом и невольно оскалился. — И нет, не мог — это срочно, так что… Фух… — он потряс головой, стараясь унять головокружение. — Как ты вообще стоишь и работаешь? — Странная логика, Уильям. Если это было так важно — почему ты решил сначала напиться, а не сразу приступил к делу? И, — словно предсказывая ответ, продолжил Эс, — если хорошо выпить с близкими тебе людьми стало важнее в твоих приоритетах из-за эмоций — разве не так же важно хорошо протрезветь после? То есть?.. Забудь — это были вопросы вслух. Отвечая на твой: во-первых, мне девятнадцать — молодость и быстрый метаболизм позволили бы мне выиграть, выпей мы равное количество алкоголя, но ты забыл про «во-вторых», — он разложил инструменты на столе перед «пациентом» и по-врачебному протёр лупу от пыли, — я почти не пил в прошлый вечер. — А, да — ты же был занят… — Более важными делами, — прядь чёрных волос упала с головы парня на лоб, а тот, в свою очередь, ловко поймал волосинку, летящую прямо на только что вычищенный стол.       Библиотекарь с большим вниманием начал осматривать лысую половину головы пациента: используя лупу, он очень долго всматривался в затылочные участки, области за ухом и время от времени проводил пинцетом по, как казалось Хантеру, абсолютно лысой голове. Далее он подходил к небольшому белому куску бумаги и, написав что-то на том, разжимал пинцет.       Хан подошёл и увидел то, чего точно не ожидал бы увидеть — маленькую, едва заметную светло-коричневую полоску — волосок. — Этот с нами месяц ровно, — Алекс всё ещё не отвлекался от причёски мужчины, только теперь он надел перчатку и обхватил более длинные волосы, осторожно потянув на себя. — В первый день я побрил его правую часть головы настолько тщательно и идеально, насколько вообще возможно, несколько раз проверив нужные мне зоны. Итог очевиден, — тот снял перчатку и кинул её на стол — на прорезиненном материале было несколько длинных волосков, — волосы обновляются. Да, медленнее, чем у живых существ; да, не везде одинаково — в разных зонах головы разный темп роста, но несомненно. — Быть того не может. — Не скажу, что это не было очевидно. Не поступай питательных веществ в корни — облысели бы все давно, так что тот момент, когда веществ стало бы больше, чем нужно, был только вопросом времени. Меня интересовала лишь скорость роста — у брюнетов, к примеру, таковая колеблется от двух десятых миллиметра до миллиметра и одной десятой, — Эс под лупой просматривал каждый волосок, измеряя длину. — В месяц. — «У брюнетов»? — Я ставлю подобные опыты на разных особях. Важно всё — пол, конституция тела, врождённый метаболизм, расовые и физические особенности… Думаю, мы скоро увидим зачатки Поколения Пять — практически людей, только немного других. — Не называй этих уродов «людьми». — Взгляни фактам в лицо, Уильям, и смирись. — Не понимаю.       Собеседник громко и устало выдохнул, отложив кусок бумаги с волосками на одну из полок. Говорят, только Боб знал причину того, почему тот паренёк, будучи ещё мальчишкой, сильно изменился — стал менее разговорчивым, более грубым, замкнулся. Да, предположения были у всех, но это всё, что было — ни какой-либо реакции, ни каких-либо оправданий или подтверждений тот, кого касались те самые предположения, не высказывал. — В самом начале человек умирал быстро, будучи лишь распространителем паразита, — он принялся осматривать правый глаз подопытного — только тогда Хан заметил, что на нём не было ресниц, — затем — чуть медленнее, будучи при этом чертовски выносливой машиной для убийств (до сих пор не нахожу в этом смысла, кстати говоря, но думаю, что это симбиоз от поведенческой модели токсоплазмы гондии у мышей и человека); затем — просто гнил около десяти лет, пытаясь питаться и убивать всем и всех, что увидит, не забывая заражать местность и особей; но затем он не только перестал гнить, но и начал эволюционировать в нечто большее, чем человек (потрясающий процесс, кстати говоря). Те, кто не стал «чем-то большим» — укрепили свой организм, не только практически восстановив былые физические возможности, но и приобретя некоторые новые. Дальше будет только хуже, только опаснее. Не только люди убавляют в количестве, но и заражённые. Либо они нас перерастут, либо проиграют. А никто, никто не хочет умирать, Уильям. Вымирать — тем более. Судя по тому, как проходит процесс, организм Поколения Пять ждёт полное восстановление не только в плане физическом, но и интеллектуальном — я искренне боюсь того момента, когда один из них заговорит, но я знаю, что такой настанет. Я уверен. Достаточно? — Вполне, — впрочем, сам Уилл никогда не выражал тому своей гордости и восхищения — просто, чтобы он не зазнавался в столь юном возрасте.       Следующие двадцать минут просидели почти в полной тишине — Дана действительно не торопилась. Юный Эс замерял не только размер ногтей на каждом пальце, но и очерчивал форму — более треугольную, острую и толстую, чем у обычных человеческих. Изучение искусственно нанесённых порезов, синяков, ссадин — парень пробовал на подопытном всё и нисколько этого не стеснялся, попутно рассказывая о том, как «увлекательно» было экспериментировать с количеством питательных веществ у предыдущих особей и выгребать после из-под них экскременты. — А вот и я! — Кофуку застыла в проходе, облокотившись на стеллаж и махнув одной рукой в знак приветствия. — Наконец-то, — фраза была произнесена обеими мужчинами с потрясающей синхронностью. — Эй! Да я же не долго! — В каком-то смысле, да — я рассчитывал на сорок минут, но… — Но это всё равно долго, девочка моя, — он протёр глаза и встал со стула, разминая затёкшие ноги. — Фу на вас. На обоих, — та театрально опустила голову и, сложив руки на груди, надулась. — Ладно-ладно, в чём дело-то? — Закрой дверь и иди сюда, — Хан достал из кармана плаща телефон Брюса и, кое-как разблокировав, нашёл нужное изображение. — Есть предположения о том, кто мог это нанести и зачем?       Как только Дана увидела метку — тут же выхватила телефон и принялась рассматривать во всех подробностях. Алекс же, немного прищурив глаза, подошёл к Уильяму: — Она… на парнишке, что пришёл с тобой, верно?.. — кивок послужил ответом. — Что он сам говорит о ней? — Говорит, что это «его имя» — Айви. На все мои догадки о том, что он был рабом, отвечает отрицательно. — Погоди, Уилл, — девушка оглянулась, — ты не знаешь, кто он? — Нет, солнышко. Наши пути сошлись очень внезапно — я понятия не имею о том, кем он был до меня. Слушайте… Я верю вам обоим — каждый из нас знает друг друга достаточно долго и проверен не только годами, но я попрошу вас: молчите обо всём, что услышите. Вот, что мне известно: его знает Кардинал Чёрного Золота; он вырос взаперти — слабые познания о мире, никогда не видел мертвецов; у него был брат — такой же. Из предположений: я думаю, что он и ещё где-то двадцать человек разыскивались по всем США, и что у тех людей были метки от единицы до десятки попарно; а также… он ценен для весьма странных людей. — Что это значит? — Не могу сказать с уверенностью, кто они, но они не хотели, чтобы он достался Золоту — рассматривали этот вариант только в качестве крайнего случая и только с тем Кардиналом, что знал о нём. Я должен этим людям. Обязан жизнью. Их просьбой было отвести паренька далеко на север. Прежде, чем слепо следовать вперёд, я решил обратиться к вам.       Какое-то время оба молчали, рассматривая изображение. Девушка действительно вглядывалась в картинку, словно пытаясь очертить контуры метки с технической точностью, а парень же больше «смотрел в пустоту» — думал. — Он действительно не раб, — сказал Эс после тридцати секунд молчания. — Чего это вдруг? — Цифры римские. Подумайте: если бы у вас был десяток рабов — это бы имело смысл, но через дома рабов проходят тысячи невольников. Немногие знают, как пишутся римские пятьдесят, а если дело доходит… Чтоб вы понимали — вот «2084», — парень держал бумажку с надписью: «MMLXXXIV». — Невыгодно, непрактично — это точно не раб. Не в широком смысле слова, по крайней мере… Дальше: он с этой меткой всю жизнь. Полагаю, именно его брат сказал тому, что это — его имя. Брат ведь старший, верно? — наёмник кивнул. — Значит, парнишка либо не помнит, как её выжигали, либо врёт. Даже если рассматривать узкое направление рабов — у нас всё ещё есть Золото, что тоже как-то подвязано с этим… Мой вариант: его растили на заказ. Полагаю, что для какого-нибудь очень влиятельного Кардинала или для самого Отца — это объясняло бы причину такого ажиотажа вокруг его побега. — Я думаю… — Кофуку хотела встрять, но не успела. — На самом деле, за это говорит и его внешность. Вы же это заметили? Ни единого прыщика, ни шрама, ни ссадины — никаких физических отметин, кроме клейма на его шее — признак не только чистоты крови, но и правильного, очень качественного питания, здорового образа жизни и достойного обращения, где бы его не держали. Если бы он действительно был просто рабом — он бы стоил целое состояние, учитывая возраст. Так что это, пожалуй, мой единственный вариант: он — заказной, — рассказчик повторил своё заключение и сел на стол, скрестив руки. — По крайней мере, исходя из имеющейся информации. — Можно я скажу? Так вот, Уилл, я думаю, что если Ви кто-то растил, то это была Эволюция, — девушка взяла стакан со стола и отпила воды до того, как Хантер успел её остановить. — Ты же знаешь, что нам пришлось пустить некоторых из них к себе? Так вот… — А-а-а-а, — Эс тут же смекнул и рассмеялся под себя. — «Возрождённый сильным»? — Именно. Может просто совпадение, но я видела прям у всех восьмерых одинаковый шрам — «Возрождённый сильным» на греческом. Звучит как… Как… — «Ксанагениффике искери», но пишется… — В общем, буквы «I» и «V» у них точно такие же, как здесь. И «Х» тоже есть в том словосочетании, так что… А от одного до десяти римских только эти три и нужны. — Точно… Вот… У этих же козлов пошла мода на шрамирование, когда с тех пор, как кто-то искромсал лицо Дарвину, превратив то в швейцарский сыр… — Откуда родом парнишка, Уилл? Он говорил? Намекал? — Мэриленд, западный берег Чесапикского залива. — Хм… Пока что всё сходится и, вроде бы, не слишком сложно… Однако не стоит воспринимать первый же вариант в качестве истинно верного. Думаю, лучшим решением для тебя будет спросить Айви лично. Если ты не хочешь, чтобы информация о том, что кто-то с такой меткой был в этом здании — мы тебе ничем больше не поможем — связи Даны с разными поселениями или мои переписки с военными-вирусологами пойдут во вред — поползут слухи. — Вы уже сделали достаточно много… Чёрт, как же мог забыть про эти грёбаные шрамы?.. — Ну, ты же не мог знать всего, Уилл, — она подошла и, положив ему руку на плечо, протянула стакан воды; он выпил. — К тому же, если бы знал — не приехал бы к нам. Погоди… Так это ты теперь?..       Дверь распахнулась, в помещение влетел Сэм, явно запыхавшись от бега: — Кофуку! — пытаясь выровнять дыхание, громко шипел тот. — Там… снаружи… Ты бы не помешала. Приветствую, — кивнул тот мужчинам и тут же скрылся. — Иди, солнышко, — сказал Уильям, стараясь поставить стакан как можно менее брезгливо. — Поговорить ещё успеем, — как только она скрылась за дверью, он обратился к парню. — Алекс, у меня к тебе ещё одна… личная просьба. Это… может занять несколько дней…

***

— Сможешь это устроить?       Хантер и Эс шли по одному из многочисленных коридоров, заставленных стеллажами и макулатурой. Во время частного разговора вновь прибежал Сэм, заявив, что переполох снаружи касается Уильяма из Джонсборо напрямую, и тут же убежал. Не найдя лучшего решения, двойка просто решила пойти и посмотреть, закончив разговор по дороге. — За пару недель минимум — у меня всё не так хорошо обстоит с военными, как ты себе думаешь. — Пары недель как раз будет достаточно. Главное — найди её и узнай, что с ней. — Вот оно как… — парень многозначительно улыбнулся. — Скажи, тебе не надоело совершать одну и ту же ошибку? Сначала — с нами, а потом… — Скоро, возможно, надоест. По крайней мере, у меня ощущение, что ещё одной я не переживу. — Вполне вероятно… А ведь кто-то обращается даже от пули в ногу — одного ранения хватает, чтобы… В каком-то смысле, ты был очень везучим ребёнком. — В каком-то смысле, ты — тоже. — Ха-ха-ха-ха-ха-ха… — смех собеседника звучал тихо и даже немного злобно. — Правда. Хотя в отличие от тебя, я и не… — Эй, Уилл, иди сюда! — Дана, стоявшая у окна первого этажа подозвала наёмника рукой. — Продолжим после, Уильям. Или когда-нибудь. Я пойду закончу с телом, пока оно спит.       Алекс развернулся и неспешно пошёл назад, опустив голову и насвистывая себе под нос. Уильям «Из Джонсборо» Хантер смотрел вслед уходящему пареньку и думал: «Он мог бы быть очень опасен, окажись в неправильных руках. Всё ещё может. Воспитать кого-то интеллектуально, но не воспитать нравственно — значит: вырастить угрозу для общества». — Ты чего так долго?! — девушка расселась на окне и уже кивком головы подзывала к себе. — Смотри.       Она указала взглядом на парадный вход в библиотеку. Выглянув, наёмник опешил от удивления — у ворот стоял Альвелион. Более мрачный, но с той же беспечной улыбкой, с какой и был в Техасе. Рядом с ним стоял автомобиль. — Говорит, что знает тебя, — шепнула Ди, — и что хочет просто поговорить. Что делать будем?       Уильям проскрипел зубами, понимая всю опасность ситуации. Первая версия, приходящая ему на ум: Альв и был тем хвостом, что был послан, чтобы убить его, и лишь ждал, пока цель сама к нему выйдет, клюнув на удочку. Но вторая сразу же перебивала первую: парень не был глупым, не был отчаянным, и если в тот момент действительно он стоял там — под порогом защищённого со всех сторон здания, из каждого окна которого мог высунуться ствол — то это означало только одно: что-то случилось. — Поставь одного из ребят в окно с винтовкой с западной стороны. Я выйду и стану так, чтобы его было видно в любом случае. Не стреляйте, пока он не полезет за оружием. — А если он успеет выстрелить?! — Не знаю… Приноси цветочки на могилу изредка? — Иди ты!.. Осторожнее там, — она схватила его за руку, когда тот уже собирался выходить и со всей серьёзностью взглянула в глаза. — Ты мне нужен живым. Ты здесь нужен живым. — Не волнуйся, солнышко. Не впервой же мне.       Охотник вышел из здания и медленно пошёл по лестнице. Основной вход был с западной стороны, солнце светило с востока — утро. Большая тень от Библиотеки пролегала на сотни метров вперёд, но кончалась ровно перед оградой. «В него светит солнце, — раздумывал Хан. — Неудобно видеть, трудно целиться. Если он пришёл не один, то снайперов наверняка будет видно по бликам. Да и люди Даны уже просмотрели ближайшие окна. Что-то не так. Что-то странное с ним». Уильям стал прямо на границе тени, парень смотрел на него, облокотившись на свой маслкар. — Рад скорой встрече, — тот глазел в пол сквозь тёмные волосы. — К делу? — Что ты здесь делаешь? — Значит, к делу. Хорошая у тебя машина, Уильям из Джонсборо. Откуда достал? — Не твоё… — Из Кав-Сити, верно? А что скажешь о моей? — парень запрыгнул на крышу авто, поставив ноги в открытое окно. — Не находишь её… визуально знакомой? — Я не… — он был плох в понимании намёков, но не понять тот был просто не в состоянии. — Но как ты выследил меня до Библиотеки, если?.. — А вот отсюда идёт интересная часть… Отгони машину подальше, будь добр. — Даже мышцей не шевельну. — Ну, тогда, пожалуй, стоит тебя просветить в кое-чём, — он слез с авто и, подойдя вплотную к решётке, резко помрачнел. — Отцу конец, — после этой фразы если не улыбка, то её жалкое подобие вновь вернулось на место. — Одна из его игр, что он вёл, провалилась — некий Пол взял его за горло. Отец хотел смерти этого идиота, но проиграл — его интрижку с тем, чтобы выставить соперника в хреновом свете и вернуть Золоту рабовладельческий строй, раскрыл Совет — сейчас его держат в клетке и допрашивают. Забавно, да — как быстро всё меняется?.. Не думай, что ты или твой парнишка стали этому причиной, но вы станете той, по которой он умрёт, если попадётесь Братьям. — Да откуда ты всё это знаешь?! — Объясню: Пол или же Полиотэро сидел в Кав-Сити — каким-то образом он увидел твоего парнишку и распознал, кто он. И да — Братьям нужен не ты, — Уильям стоял перед воротами и, смотря на своего собеседника, не верил. «Слишком много совпадений. Слишком много». — Вернее, ты тоже. Пацана они возьмут, потому что он нужен, а вот тебя будут пытать для того… — Чтобы узнать, почему он со мной — знакомая штука. Что вообще… Кто этот Полиотэро? — Человек с… более демократичным взглядом на мир — он почти убедил Совет в том, что в случае, если платить рабам гроши и давать им право самим выбирать, где и как жить, они будут меньше бунтовать. Плевать на то, прав он или нет, — парень заблаговременно отвечал, экономя своё время, — я за того, кто мне платит, так что… — Но почему Кав-Сити? — Не порть мнение о себе, Уильям из Джонсборо, и не будь идиотом. Ты же слышал свою темнокожую подружку? Как её?.. Мы ещё ехали с ней к Отцу? — Джанет. — Именно, — щёлкнул тот пальцами. — Каков был план Золота? Оклахома, Арканзас, оставшиеся куски Луизианы — территория. Назови мне лучшее место в Оклахоме? Такое, что после захвата послужит крепостью с верными обезьянками? Догнал, надеюсь? Наш общий знакомый подготавливал почву. По крайней мере, я так думаю… Долго подготавливал… Ха… Небось, бесится сейчас, как последняя сучка… Есть ещё одно «но», до чего ты должен был догадаться: угадай, от кого я узнал, что вы здесь? — Я… — он оглянулся на машину и понял, что Братьям хватило бы смекалки поставить жучок и на неё. — Вот же!.. — А раз я уже здесь — прямо под воротами, то скоро… — улыбка Альвелиона стала шире. — Блять. Блять! — Теперь ещё раз советую отогнать машину отсюда и по пути осознать, в каком дерьме оказался. Более настоятельно советую сделать это побыстрее. Я встретил их в Кав-Сити. Там же мне пришла депеша о том, что Генрих не так далеко от мира загробного, — он спрыгнул и открыл дверь автомобиля. — Надеюсь, то, что я вёл это ведро с болтами по двенадцать-шестнадцать часов дало результат, и отрыв между нами чуть больше, чем в день. У тебя меньше, чем мало времени, Уильям. Если тебе дорого это место, конечно, — Альв сел и вставил ключ в зажигание. — Да и, думаю, не мне тебе рассказывать, как Чарли работает с людьми, если Илай проваливается. — Стой! Тебе-то какое дело до всего этого?! Отцу конец — сам сказал! При чём здесь ты?! — Я… Я же человек, всё-таки — меня греет надежда, что всё, быть может, образумится. Или мысль, что в Золоте оценят мою преданность тому, кому служу… Да и есть у меня предположение о том, кто твой пацанёнок… Было бы неплохо, будь я прав… Очень неплохо… — водитель смотрел вдаль — на север. — Удачно не сдохнуть, Уильям. Поверь — это тебе понадобится.       Наёмник Генриха «Отца» Гаскойна уехал, оставляя за собой пыль и очень много раздумий, но на них не было времени. Старик, стараясь держать дыхание, пошёл обратно. Чёртовы лестницы в здание всегда казались ему слишком длинными, слишком долгими. Окон, с коих можно увидеть его волнение, его обеспокоенность и страх, было слишком много. И даже солнце — даже оно светило слишком неправильно, погружая его в нависшую над ним, куда большую, чем он сам, тень.       «Они не могли это предвидеть, — он шёл и смотрел на секундную стрелку на своих часах, она не бежала — летела. — Невозможно было предсказать, что я поменяю машину. Как? Как они вообще узнали, на какой я приехал? Могли подкупить охранников. Могли выпытать. «Полиотэро»… Джеймс и Пацан приехали за несколько дней до меня… Чёрт, я даже не знаю, на кого гадать… А смысл? Они приедут сюда. Они точно… И тогда всем здесь конец. Если не расколются — их будут пытать и убивать по-одному, пока не получат желаемое… А Дана не даст им этого сделать. Более того — она не сможет… Если я ей не расскажу». — А ты не скажешь, — раздался голос внутри него. — Именно. Более того — ты должен сказать. Ты же понимаешь, что будет в противном случае? Понимаешь, что ставишь на кон, Ли?! Все твои попытки, всё это «за день до нашей смерти» — одним махом может обрушиться в прах. Не смей!       Дверь распахнулась. Девушка сидела там же, где и до того, как Хантер вышел наружу. Она знала, он был уверен — могла прочесть по его глазам, заглянуть в его душу прямо сквозь плоть и кровь, смотреть глубже, чем кто-либо ещё — от неё у него никогда не получалось что-либо скрывать. — Что случилось? — тут же спросила она с широко открытыми глазами. — Мне стоит собрать всех? — Я… — Не смей! — вновь прокричал голос. — Не смей так рисковать!.. — Да, солнышко. Скажи всем, чтобы смотрели по сторонам в ближайшие несколько недель, чтобы обращали внимание на любой живой силуэт и не подходили. — Это всё не из-за того, кто был за воротами, верно? — Верно. Братья. Чарли и «Илай». Они… Они идут за Мальчиком. За Айви. — Ты же не отдашь?.. — Нет. Я всё ещё не знаю, кто он… Не могу понять, но… Не отдам. В любом случае. И ещё… Эх… Есть одно «но» — нам придётся уехать. Сейчас.       Она молча поднялась с окна и крепко-крепко обняла его, прижимая к себе всей силой. В том мире, где жил Уильям «Из Джонсборо» Хантер, оставалось всего два таких человека — что не просто понимали, но чувствовали так же, как он сам. Не трудно догадаться, кем был один из тех двоих людей. — Я вернусь сразу же, как закончу, — от уткнулся носом в её макушку и закрыл глаза. — Вернусь и никуда не уеду. — А как же твой?.. — Я устал от этой борьбы. Очень устал. За эти четыре года я потерял куда больше, чем получил, и всё, в итоге, не возымело эффекта. Я знаю, что проиграю, если ничего не сделаю, но никто не сказал, что я не смогу ничего сделать отсюда. — Но ведь здесь ничего не поменялось — зачем ты тогда?.. Или… Ты пойдёшь к ним?! — она подняла взгляд прямо на него. — Я попробую. Даже если ничего не получится… Я бы хотел остаться здесь. Просто, чтобы жить… Или умереть… Мне всё равно больше некуда податься. — Знаешь, — она вновь уткнулась ему в плечо и говорила шёпотом. — Ты и вправду очень устал… Я верю в тебя, Уилл. Всегда буду, и ты не должен забывать это: я с тобой.

***

Отдай мне сердце — научу, как ощущать.\Give me your heart and I'll show you how to feel.

      Он осматривал уже четвёртый зал, всё пытаясь найти Айви. Судя по разговорам Библиотекарей, Боб взял его с собой в музыкальный холл, а когда дело доходило до Боба и музыки всё было просто — нужно было идти на звук гитары. Так случилось и тогда.

Пошли свою душу и узнаешь, как вольным летать.\Send me your soul and you'll know what it is to be free.

      Нельзя было просто последовать совету Альвелиона и лишь отогнать машину куда-то в северный район. Кроме того, что тем же автомобилем нельзя было бы воспользоваться впоследствии из-за почти стопроцентной засады, но также и смысла в том уже не было — они, Братья, всё равно пришли бы в Библиотеку. Он знал это слишком хорошо и корил себя за допущенную ошибку, потому что понимал, какими будут способы их расспросов.

Нам всем нужна цель поглубже — чиста что, правдива, ясна.\We all need a deeper purpose, the one that's true and bold.

      И тот вопрос волновал его больше всего, волновал и бил прямо под дых осознанием, что именно он будет в том виноват: кого схватят Братья и будут пытать для того, чтобы узнать, куда он направился и, что куда страшнее, что сделают, если поймут, что никто не в курсе?

Единственное, что болит в нас — то проклятье фолда.\The only thing that could hurt us is the curse of the fold.

— Красиво… — едва-едва шепнул Мальчик, отвлекая того от игры. — Боб, а «фолд» — это?.. Я просто не знаю, потому что… — Да ладно, — мужчина отложил гитару и поправил причёску. — Я сам не знал, пока Шоу мне не сказал. В общем, «фолд» — это… Это как… — Сброс карт, — Шоу, сидевший в углу, словно статуя, заставил пришедшего Хантера дёрнуться от неожиданности, — пас в покере. А покер — это такая старая карточная игра… Очень длинная, если играть с умом и терпением… Смысл в том, юный Айви, что человек, сбросивший свои карты, остаётся при своём — он, как ему кажется, почти ничего не теряет, продолжая существовать так же, как и существовал день ото дня. Но за этой радостью, за мигом ликования о том, что ничего не изменилось, он не осознаёт то, сколько на самом деле потерял. — Много, мистер Шоу? — Шанс. Момент. Выбор. Всю жизнь, может быть, — старик отложил книгу и медленно пошёл в центр. — Страх делает нас людьми, но от человеческого до животного — необузданного и необъяснимого — лишь один шаг. А такой со временем порождает лишь ненависть ко всем и к себе — в том числе. За упущенные моменты, за лишние вздохи после таких, за потери, юный Айви. Ненависть — это месть труса, а жестокость — его оружие. — Звучит… по-умному. — Ха-ха-ха, — старый Библиотекарь, добравшись наконец до центра зала, сел за старый деревянный стул. — Думаю, ум рано или поздно становится присущ всем на сегодняшний день. Кому-то — из-за знаний, кому-то — из-за ошибок… А вообще-то я просто достаточно стар, чтобы ещё помнить, что такое покер. Вот уж точно — использование преимущества, ха-ха-ха… О, Уильям! Иди сюда, пожми мне руку — я только сел, — он подошёл и крепко сжал знакомую ладонь. — Ну и хватка! Оторвёшь ведь! — Извини. — Ты послушать Боба пришёл или?.. — Я за ним, — наёмник кивнул на Айви. — Мы уходим. — Как?! — мужчина и мальчик возмутились одновременно, очевидно не понимая, что послужило резким изменениям в планах, но Шоу Даммер лишь грустно вздохнул, улыбнувшись. — Тёмные времена, или ты снова?.. — А для тебя будет разница? — Понятно. Тогда… — Нет! — почти прокричал Айви. — Я не хочу! Давай позже! Я даже!.. Да я!.. Мне даже не рассказали, как всё началось! Ты обещал!       Уильям Хантер остановился по направлению к выходу. «Нужно идти, — он невзначай взглянул на часы. — Даже если очень повезёт, они будут здесь только послезавтра. Но если не повезёт, — стрелка ползла медленнее, чем обычно, — будет плохо. Однако… Десять минут. Максимум. Не так уж и много. Нельзя слетать с катушек с этой спешкой». — О чём это он, Хан? — О том, что… — он сдавил порыв кашля и сделал вид, будто пыли на книгах было слишком много. — Парнишка хочет знать, как наш прекрасный мир докатился до такой жизни — как умерла цивилизация. — Да ладно? Все знают. — Он не знает. — Не заливай!.. Серьёзно? Откуда ты, Ви? Антарктида? Прости за такой вопрос и грубость — просто каждый… — Думаю, что уже давно не «каждый», юный Боб. Мир меняется, мир обновляется. Ты ведь не можешь сказать, как быстро гнили листья в октябре, если сам не видел этого, а тебе никто не рассказал? — Нет, — мужчина опустил глаза. — Но я могу предположить. — И он может. Но он хочет знать. — Да, я понял — я ведь извинился. — Я вовсе не порицаю тебя. Когда я умру, ты займёшь моё место, я уверен в этом. И раз это будет так, то ты должен привыкнуть к этому — повторять одно и то же помногу раз не из-за того, что человек глуп и не понимает, а потому что знания, информация, данные — всё это очень субъективно и различно по сложности для понимания. В этот раз, я расскажу эту историю, а ты сыграй что-нибудь, как умеешь — лучше, чем кто-либо здесь.       Мужчина сел на стол и, взяв в руки старую, потёртую самими песками времени гитару, заиграл простые минорные аккорды. Шоу Даммер начал издали — рассказал о конфликтах, предшествующих страшному Дню Ноль, а Уильям, облокотившись на полку, лишь вспоминал старые радиоэфиры, что он слышал в бункере — они были ему самыми настоящими, самыми жестокими историями.       Пандемия две тысячи двадцатого, заразившая сотни тысяч людей по всему миру, дала основной толчок для вклада в медицину тем странам, что до той поры были далеки от неё и, соответственно, пострадали больше всех. Заполонившие спустя шесть лет рынок новые антибиотики, лекарства, методы роботизированной хирургии и предсказывания неизлечимых болезней с помощью искусственного интеллекта повысили длительность жизни в развитых странах до небывалых высот. В неразвитых же даже осколки подобного прогресса и процессов (поддержка со стороны более развитых соседей) создали проблему перенаселения — при высокой рождаемости смертность становилась всё ниже и ниже. В итоге, девять миллиардов — число-максимум, представленное аналитиками, было преодолено ещё до две тысячи тридцатого.       Странам-карликам на западе Африки, Средней Азии и Восточной в целом стало очень тесно. Кто-то бежал в Европу, кто-то пытался оттяпать кусок страны-соседа, пользуясь поддержкой запада или лучшим вооружением, но в общем итоге в мире стало нестабильно: из-за тесноты целые народы, противоречивые культуры, верования и принципы пытались схлестнуться. Симбиоза не получалось ни у кого.       В тридцатом же, словно по чумному календарю, случилась ещё одна эпидемия с единственным «но» — болезнь была супербактерией. Кроме самых масштабных потерь в истории человечества (без учёта Конца), то событие также запустило точку невозврата в плане военных конфликтов: страны с недостаточным уровнем развития не могли использовать биофаги — единственное средство, являющееся одним из дорогостоящих, не освоенных до конца даже в то время, направлений медицины; это приводило к дальнейшему распространению болезни и только замедляло её искоренение, чем страны-агрессоры, число коих сильно возросло, пользовались в глазах мирового сообщества — присоединяя к себе куски территорий, а иногда — и целые государства, они оправдывали себя повышением уровня жизни на захваченной земле — люди проходили обязательные процедуры лечения и, так или иначе, избавлялись от одной из многих их проблем.       На фоне всего того рушилась мировая экономика, многие отрасли науки, требующие финансирования, входили в состояние стагнации из-за его отсутствия, недовольство народа (как в странах с высоким уровнем жизни, так и с низким) росло. Военные стычки на фоне всего этого, митинги, протесты и, как следствие, постоянные мобилизации гражданского населения, не делали ситуацию ни на йоту лучше.       В две тысячи тридцать втором конфликты на границах Индии и Юго-Западного Союза (Китай, Бангладеш, Бутан, Непал) достигли уровня официальной войны. Китаю, в то время забравшему половину Сибири у России и обступившего кольцом Монголию, было чрезвычайно важно сохранить действующие границы и существенно не разрывать свою армию на ещё одну войну с противником с двумя миллиардами населения. В следствии чего был создан Юго-Западный Союз (ЮЗС) — китайские войска прибывали на территорию стран-соседей и, с их помощью и направлением, держали чрезвычайно выгодную в плане партизанской войны и стратегического позиционирования территорию гор.       Индия потеряла Гималаи полностью к две тысячи тридцать четвёртому. Непал и Бангладеш перекрыли сообщение по реке Махананда, полностью оцепив и, в конце концов, присоединив к Союзу северо-восточные районы противника. Азия использовала контекст стран-потерпевших и завоёвывала новые территории у отказывающего капитулировать врага. Меж тем ни Афганистан, ни Пакистан не желали вмешиваться, ограждаясь от более сильного соперника. США, занятые нестабильной ситуацией со штатами, желающими отделится от страны, и Европа меняли мнения и позиции, словно обувь, придерживаясь общей цели: не допустить дальнейшее увеличение территорий, подконтрольных Китаю — одному из мощнейших ядерных государств. Так, к примеру, НАТО отправляло миротворческие операции на запад Гималаев — бывшую территорию Индии, а США посылало десантные отряды — невидимая в глобальном масштабе, практически никакая помощь — просто для галочки.       И вот, две тысячи тридцать седьмой, затянувшийся конфликт всё ещё продолжался, пока всё новые и новые «острые» политические стычки возникали с обеих сторон. Шоу придерживался мнения о том, что паразит был выпущен индианцами — проигрывающие, не поддерживаемые никем, теряющие свои территории и людей, так как с пленными китайцы особо не церемонились. Однако же история не знает настоящих виновных — только тех, кто взял вину на себя. Были теории о том, что токсоплазма хомус была разработана южнокорейскими учёными-вирусологами, так как Индия просто не могла позволить себе подобный уровень разработки, но та теория имела прямое несоответствие с мнением рассказчика, так что он упомянул её всего в двух словах.       Итак, паразит был выпущен на спорных участках у подножья Гималаев — прямо на линию сдерживания между войсками Индии и аванпостами ЮЗС. Как позже будут сообщать слухи, предполагалось одиночное, очень точечное применение — изначальный период окна паразита в шесть дней гарантировал заражение всех на аванпостах и линиях обороны, а дальнейшая осада — скорую победу. Инсайдерские новости и слухи от самих солдат рассказывали об огромных массовых кострищах, что засекали отряды разведки, а также то, что все бойцы сил Индии носили средства индивидуальной защиты как при нападениях, так и при сдерживании наступающих сил.       Однако во время одной из таких операций случилось непредвиденное — войска не смогли удержать осаду и перекрыть сообщение между захватываемым аванпостом, вследствие, произошла рокировка — несколько отрядов ЮЗС покинули зону боевых действий, а несколько — дислоцировались в неё. Некоторые из солдат получили заслуженный отпуск после долгого года войны. Так восемнадцатого сентября в Китае появился Пациент Ноль — первый человек, принятый на мирной территории в госпиталь с неизвестным заражением. Цепная реакция пошла очень быстро и, вследствие, именно китайское правительство признали виновными в распространении — даже их методов сдерживания, сочетающих в себе передовой прогресс и всеобъемлющую диктатуру, не хватило.       Позже, многим-многим позже, вышел материал независимых журналистов, подтверждающий точку Шоу: в нём говорилось о индийских солдатах, просто пропавших на службе — очевидные скрытия случаев заражения, но также и упоминалось, что паразит был очень сырым — в отличие от всех фармацевтических средств, лекарств и прочих, он не прошёл все этапы проверки и был рассчитан только на краткосрочное, очень локальное применение — такое, чтобы каждый заражённый умер в течение месяца.       Это, в каком-то смысле, тоже подтвердилось. Вначале новая болезнь была принята мировым обществом за неизвестный вирус. Индия обвиняла Китай в разработке биологического оружия и приплетала пандемию двадцатых, начавшуюся именно из китайского города, а тот, в свою очередь, публиковал открытые исследование, полностью опровергающие связь болезни с событиями прошлых лет, называя заразу итогом таяния горных шапок Гималаев, СМИ же вообще прозвали то, что случилось второй вспышкой супербактерии, что, в своё время, бушевала более, чем год. Все оказались неправы.       То, что то был паразит выяснилось довольно быстро — спустя несколько недель после Пациента Ноль, но вместе с тем было сделано ещё несколько шокирующих заявлений: токсоплазма хомус (название было дано сразу же после выяснения природы) оказалась искусственно модифицированной версией от одноклеточного паразита кошачьих — токсоплазмы гондии, у поздних образцов кототорой была выявлена очевидная мутация в сторону ускоренной эволюции — паразит видоизменял собственные штаммы заражения с такой скоростью, что для разработки вакцины необходимы были титанические, просто нечеловеческие ограничения прав и свобод. Они начались очень скоро. На этом Шоу замолчал. — А что… Что было дальше, мистер Шоу? — Ничего хорошего, — вмешался Хантер. — Куча жалких попыток, куча запретов и их нарушений, бессмысленной жестокости и всеобщей паранойи, чтобы выжили всё равно те, кому повезло — как всегда. Паразит изначально поражал клетки иммунитета — селился как в лимфатических узлах, так и просто в макрофагах. Везло тому, у кого был активен иммунитет на момент заражения: нейтрофилы — клетки-берсерки, убивающие как болезни, так и макрофаги и самих себя — уничтожали паразита. Проще говоря: не умер тот, кто был уже болен. Но и то продлилось очень недолго. Теперь давай собираться. Дана сказала, что подыщет нам одежду потеплее, так что пойди переоденься. Не спорь. — Грустная история, — сказал тот, уходя, — получается, что люди перебили самих себя… зачем? — Они совершили ошибку, юный Айви, и поэтому… — Потому что могли. Потому что слишком много о себе возомнили, были слишком горды и эгоистичны, чтобы сдаться и признать поражение. Теперь проиграли все. — Грубо, Уильям. И, что хуже, субъективно. — Ты тоже не обошёлся без отсебятины. Объективизация предмета лишь сотрёт моё мнение и меня, как человека, в этой теме, если говорить по-умному. А если по-честному, то я имею полное право ненавидеть всех тех, кто допустил эту «ошибку». И я не буду пренебрегать этим правом — незачем.       В ответ старик лишь тихо рассмеялся, откинувшись на стуле. Да, Хантер отчётливо понимал, насколько забавными были для него те слова — для того, кому пришлось выживать в начале не в четырёх стенах, полных провианта и энергии, в окружении родного человека, а в заражённом Вашингтоне, где каждый, кто не умирал на глазах, пытался убить лишь для того, чтобы точно не заразиться. По столице США текли реки крови, и ни один человек, ни один спец.отряд, созданный разваливающимся правительством в экстренном режиме, не смог исправить ту ситуацию. Алые ручьи высохли лишь тогда, когда их основания пересохли.       Однако кроме этого, Шоу прожил достаточно спокойную жизнь и мог рассчитывать на такую же смерть — небывалое везение и небывалое счастье, которое, на памяти наёмника, получила только пара человек. Так что он не смеялся в ответ — лишь находил тот смех циничным и, не по своей воле, очень издевательским.       Парень ушёл, оставив троицу наедине с тишиной. Охотник недолго собирался с мыслями и речами, но всё равно медлил — он понимал, что должен был сделать, чтобы избежать ошибки, но для этого, как и в случае с одной из стран в начале Конца, нужно было признать свою вину: — Даммер, Боб… — начал тот. — Через некоторое время Дана соберёт всех, чтобы сказать очень важную информацию: она попросит не контактировать со всеми живыми в течение нескольких недель. Более того — избегать их и быть готовыми стрелять. Всё из-за меня и Мальчика — за нами хвост. Братья. — Те са?.. — Да, — он уже порядком устал от того вопроса. — На моей машине — GPS-маячок. — Чёртовы спутники. — Не знаю, где он, но я уничтожу его, как только отъеду. Мне от вас нужно следующее: когда Дана будет вести свою бравую речь, вы выйдете и сообщите всем, что если они, неважно, при каких обстоятельствах, попадутся Чарли и «Илаю», то скажут: «Картрайт, Ньюфаундленд». — Туда лежит ваш путь, Уильям? Не сильно ли безрассудно говорить то, куда действительно направляешься, если можно соврать? — Ложь будет слишком дорого стоить. Я знаю Илая — он не будет марать зря руки, но и заложника они не отпустят, пока не довершат дело. Кого бы они не поймали, он должен оставаться живым, пока я с ним не закончу. — Слишком благородно. — Заткнись. Я тут вас уберечь пытаюсь, — он подошёл и протянул руку Библиотекарям на прощание. — Даже не останешься дослушать игру Боба? — Нет. Я знаю эту песню, она мне не нравится. — Почему? Слишком знакомо, Уильям? Или слишком больно? — Хантер улыбнулся Шоу на пол лица и ничего не ответил, направившись к выходу. — Даммер?.. — он вдруг остановился и оглянулся. — Ты не хочешь отдать то, что так долго мне должен? — Нет. Этот долг висит на тебе самом, — фыркнув, фигура удалилась. — Доиграй, юный Боб. Пожалуйста. — Как скажешь.

***

Однажды я знал человека с огнём в глазах.\I once knew a man who had fire in his eyes.

      Уильям и Айви вышли на ступеньки Библиотеки. То был длинный день, проведённый внутри безопасных стен. Длинный, но очень мимолётный. Наёмник смотрел на окна и двери, из коих выглядывали знакомые лица и понимал, что он не мог ими рисковать — теми стенами. Что несмотря на огромное желание отдохнуть, сбросить всё с себя и остаться ещё на миг внутри, ему нужно было двигаться дальше — к концу дороги и смыслу картины. Потом он сможет вернуться, сможет остаться, но лишь потом. А в тот момент главным было бежать — спрятать свой хороший уголок подальше от чужих глаз.

Он убивал беспощадно с кровью на руках.\Bloody right hand, he had taken his enemies lives.

      Айви также не выглядел весёлым, садясь в, казалось, отвратную ему машину. Пожалуй, если бы не обстоятельства — не обещание, данное людям, что в глазах наёмника всё меньше и меньше выглядели благородными — Мальчик остался бы в Вашингтоне. Это понимали оба человека в авто — ему бы там пришлось по-душе, а его любопытство было бы сыто до самой смерти. Но нет. «Возможно, если я пойму, что к чему в будущем, — думал себе Хан, — и если окажется, что Гренландия — выдумка или не самое лучшее решение… Тогда возможно…» — двигатель завёлся, отвлекая от мыслей.

В его прошлом были лишь пытки, в грядущем — надежд перевал.\The past was his torture, the future held his hope.

      Он намеревался гнать далеко и быстро — пока солнце не село бы. Или дольше. «День, — звучала фраза в его голове. — В лучшем случае, день». Ехали молча. Всякий раз, когда его взгляд и Айви сталкивался — в те моменты, когда то самое молчание становилось слишком противным и буквально застывало вязкой массой во рту — он видел всё ту же серость в его глазах. Не такую безразличную — более мрачную, более… опустошённую. Надеялся, что этого не видно по нему самому.

Но пока он не выбрал путь свой, он всегда пасовал…\Until he chose his fortune has the curse of the fold…

      Библиотекари снабдили путников так, как могли: тёплая капюшонка Уильяму под плащ, парка Айви, утеплённые джинсы обоим, кофты, шапки, перчатки, носки, хорошие карты и собачий свисток, за что водитель был безмерно благодарен, пускай и не мог этого высказать, но главное — еда и топливо. Вернее: очень-очень много топлива и довольно много еды — сидение штурмана было полностью занято канистрами, а причин останавливаться в мелких городках-посёлках Нового Мира не было вообще, но и не то, чтобы такие были на востоке Канады. Машина ехала в объезд всего, чего только можно было: к Филадельфии и Нью-Йорку было принято решение даже не приближаться, реки — объезжать до тех пор, пока не встретится безлюдный мост, мелкие города — обходить стороной.       Однако самым ценным подарком для старого охотника был небольшой термос с довольно неплохим фильтром внутри. «Год провалялся — тебя ждал, — сказала вручающая. Я же знаю, как ты не любишь пить речную воду», — и это было чистой правдой.

Пускай чувствуешь, что время пасть, но это не истинный путь! \Although you may feel like giving up, it's not the only road!

      «Они могут поймать кого-то из них. Нет, не глупи — они точно поймают. Фактор человеческой ошибки будет решающим здесь — обязательно найдётся какой-нибудь идиот, и потом… Будет ли она винить в этом меня? Нет, не будет — я ведь её знаю. Но у неё будет полное право на это. Больше, чем право — многие укажут на это, как на обязанность. Что хуже… они будут правы».       Солнце скрылось за горизонтом несколько часов назад, он всё ещё гнал вперёд, надеясь, что аккумулятор не будет терять заряд при включенных фарах. Деревья перед глазами сливались пустым чёрным фоном, а звёзды и луну закрыло быстро идущими тучами — только темнота. — Уильям, я думаю, нам стоит остановиться, — он не обратил на это внимания — лишь потёр глаза. — Тебе же нужно будет завтра везти нас, верно? Сбавь, хотя бы, скорость — ты же не хочешь?.. Уильям!

В дороге, реже где идут, есть цели, смысл и суть.\The path less often traveled holds the highest, the highest of hopes.

      Остановились они где-то за Гловерсвиллом — у большого озера, названия которого никто из них не знал. Одноэтажный белый домик с пристройкой-трейлером такого же цвета рядом послужил им отличным убежищем, а осыпавшиеся ветки деревьев из-за отсутствия дождей — хорошим топливом для костра в камине. Ветви слабо трещали в огне, излучая едва ощутимое тепло, а жучок, быстро найденный стариком под крылом заднего колеса, плавился в нём. Духота и пыль давила на горло сильнее, чем рак лёгких — кашлять и чихать хотелось всё время. В конце концов, он рухнул в кресло, доверив следить за пламенем Мальчику и бесцельно смотрел вперёд. — Спросишь, почему мы так быстро уехали? — тогда он был точно уверен: их взгляды в чём-то похожи. — Я молчал.       «Мог ли я предусмотреть это? Наверное, мог. Паранойя в моём случае была бы оправдана. Но нет — недооценил. Сволочи. Нужно будет с ними покончить. «Илай»… Его брат давно напрашивался на паршивую смерть. Только после того, как отвезу Пацана. Чёрт. Не легко — это точно не будет легко. Но выбора нет. Точно не в том…» — Почему мы так быстро уехали? — А? — он не до конца вышел со своих мыслей. — Ну, ты же явно спросил, потому что хотел рассказать, верно? Я спрашиваю. — Потому что… Не потому, что я так захотел — Братья всё ещё едут за нами. Похоже, они поставили жучок и на нашу предыдущую машину — из предосторожности. Они знают наше перемещение вплоть до этой точки, но наверняка остановятся у Библиотеки — автомобиль ведь простоял там почти два дня, так что… — Никто ведь не скажет им, где мы? — Они будут просить очень настойчиво. Поверь мне… — Почему мы не дали им бой? Почему не?.. Нам же могли помочь — Боб, Алекс, Брюс, Дана — все они… — Бой подразумевает смерть. Как думаешь, чья смерть вероятнее: профессиональных убийц или группы архивариусов? Я не хочу рисковать ими или давать им выбор, что делать — лучше… — Как с Джеймсом? Ты говорил, что если бы он не пошёл тогда, то… — Да. Но Братья точно поймают кого-то из них. Будут пытать столько, сколько потребуется, а потом… Сейчас остаётся только… чувство совершённой ошибки, — иногда всё же костёр громыхал слишком громко. — Того, что ты уже допустил и не можешь изменить — просто сидишь и наблюдаешь за последствиями. Думаю, ты понимаешь, о чём я говорю — когда у чьей-то могилы просто смотришь в пустоту — это чувство совершённой ошибки. Сильнее, слабее — оно всегда отвратительно. Но это не потому, что я хотел уехать — я просто… — Не было выбора — понял, — Мальчик подкинул дров и сел у камина. — Хотя лучше от этого понимания не становится… — «Это точно». — Знаешь, это первое место, где никого из нас не пытались убить. — Да ну? Разве не?.. Неужели в поместье Отца были настолько опасные коровы? — Пф… Что?.. Нет — тебя тот длинноволосый парень на мушке держал. — А-а-а… Да. Да, точно. Я не замечаю этого уже — привыкаешь как-то к оружию, как к способу убеждения. Не думаю, что он бы выстрелил.       Через несколько минут за окном совсем потемнело, а из приоткрытого окна повеяло влагой и свежестью. «Наверное, дождь пройдёт мимо… В любом случае, лень вставать, чтобы прятать автомобиль». — Уильям?.. — вновь отвлёк его собеседник. — А коровы бывают опасными? Как… заражённые коровы? — Нет, — сдерживая улыбку, ответил тот. — Заражённых коров нет. Но ты всё равно поосторожнее с ними — мычат они очень угрожающе.

***

      Ночью Хантер был разбужен грохотом грома. Как только он проснулся полностью — услышал и слабое биение, молотящее по ржавой крыше. Он долго вслушивался в ритм, пытаясь прикинуть, не напоминает ли звук ему перебор костей-крюков Тени, и на секунду ему даже показалось, что… Но нет, точно нет — то были просто капли воды. С мыслью о том, что всё-таки нужно было загнать машину в какой-нибудь гараж, он нехотя поднялся с кресла и, разминая затёкшие ноги и ноющую спину, пошёл к выходу.       На улице действительно лил едва слышимый, незаметный человеческому глазу в полной темноте, дождь. Вечнозелёные ели, перекрывающие вид на озеро, казались сплошной чёрной стеной, отделяющей от всего остального мира, а всё такой же бледно-синий Мустанг, что стоял между пристройкой-трейлером и основным домом, ощущался единственным ориентиром и связью с реальностью. Изо рта шёл белый, очень заметный пар. Он застегнул капюшонку и плащ и, всё ещё немного дрожа от резкой перемены температуры, сел в машину.       Ехать приходилось медленно, словно автомобиль был на грани поломки — даже со включенным ближним светом был шанс попасть в какую-нибудь яму, не заметить старые, оставленные десятилетия назад дорожные шипы. Единственное, что раздражало водителя — на следующий день им придётся ехать с такой же скоростью.       Впереди мелькали разные силуэты. Освещение фар и забытые лодки на, похоже, бывшей лодочной станции, создавали удивительные в своём страхе и своей необычности образы — длинные тени появлялись из ниоткуда, шевелились, словно бы по велению фатума или случайного порыва ветра, и всё так же незаметно исчезали, когда их истинные контуры больше не обволакивал свет. За дождём не было слышно ничего.       «Эволюция… — потирая глаза, Уильям размышлял о насущном. — Не думал я, что они будут заниматься такими делами. «Взращён на заказ», — как же отвратительно звучит. Словно речь идёт о грёбаном цветке в горшочке, — раздался довольно шумный треск — машина наехала на ветку. — «Не цепляйся за очевидное решение, как за истинно правильное»… Умный малый. Неужели я стал настолько стар, что перестал замечать мелочи, вроде римских цифр? Забыл, как сопоставлять факты? Вряд ли — я бы заметил».       Многие дома покосились или «сползли» от сильных наводнений и приливов. Некоторые гаражи были очевидно заняты небольшими лодками, которые в лучшем случае удалось бы вытолкнуть с нечеловеческими для сонного тела усилиями. Наёмник проехал уже больше сотни метров, всматриваясь в сумерки, но всё надеялся найти вариант попроще.       Его чем-то восхищало решение паразита насчёт Тени — создать монстра, что был бы активен исключительно в ночное время, а в Аду вёл бы беспрерывно активную спячку. С виду это казалось очень простым делом, но зная то, насколько долго дыра в защите мёртвых в виде ночного цикла и лишь полудрёмы в Аду оставалась незалатанной, волей не волей он начинал не столь бояться грядущих перемен, сколь вздыхать с облегчением — словно бы наступил момент смерти после его долгого ожидания.       Хруст снова раздался, но уже где-то вдали; старику показалось, будто бы он пропустил открытый и пустой гараж. Обернувшись, он убедился, что то действительно было так — прохудившиеся от сырости и грибка тёмно-зелёные ворота, покрытые мхом, были лишь немного приоткрыты. Внутри бетонной коробки с крышей, покрытой треснутым всюду шифером, было пыльно и пусто настолько, насколько возможно — даже дождь не мог перекрыть собой тот аромат времени, что витал в воздухе.       «Нужно спросить его про Эволюцию, — в конце концов, мустанг был припаркован; до нужного дома было около двухсот метров ходьбы обратно. — Но как? Он даже не знал, чем они отличаются от Единства. Шрамы? Нет, вряд ли его надсмотрщики стали бы примерять на себя эту моду — это бы сильно подкосило его психику, как и предполагаемых остальных. Тогда что? — он шёл настолько быстро, насколько мог, разгребая ботинками свежие лужи и стараясь не промокнуть. — Эмблема? Возможно. Если ли глупость в том, чтобы носить перед детьми свой знак отличия?.. Нет. Но они в принципе используют её нечасто. Большинство приспешников Дарвина — просто психи-фанатики либо люди, не имеющие выбора. Лишь те, что повыше простых рядовых или более верные носят этот чёртов знак, и то — не всегда. Но… Возможно. Всё ещё возможно».       «А… это бесполезно. Так же, как и я, он вряд ли расскажет мне что-то действительно важное ему, действительно личное. Мы не знаем друг о друге ничего, зная, при этом, очень многое — как всегда. Ни увлечений, ни предпочтений, ни страхов… Какие могут быть страхи у человека, что находится в мире всего месяц?.. А, хотя… Глупый вопрос — один точно есть», — он начал идти ещё быстрее.       В какой-то момент рядом с охотником раздалось приглушённое рычание. Отходя от трассы в сторону озера и покошенных в разные стороны деревьев, он приблизился к источнику звука. Несмотря на биение сотни тысяч капель воды о землю, тот рык было слышно отчётливо — разъярённый, отчаянный, лишённый всяких надежд. Дойдя до цели, он увидел одинокого мертвеца, увязшего в грязь у воды по самые колени. Беспомощный, лишённый возможности не только двигаться, но и добывать себе пропитание, он отчаянно звал на помощь — ещё одно доказательство присутствия у Поколения Четыре базовых инстинктов.       «Пара дней минимум — только этот дождь дал ему желанную воду и силы кричать, ведь я его не слышал до этого… И он ещё спрашивал, почему мне не нравится песня… Спрашивал же? Чёрт… Грёбаный Даммер». Уильям достал пистолет и нацелился в мертвеца. Тот, словно в предвкушении, замер, не издавая ни звука, не закрываясь руками, не пытаясь добраться до столь желанного куска мяса. — Что, смирился уже? — кажется, промокшая кофта заботила уже не так сильно. — И правильно — только единицы выигрывают свой шанс, и только этим единицам известна радость победы, пускай только о них, парадоксально, и говорят все наивные идиоты… Знаешь, как это называется? — ответчик молчал, дождь лил. — Ошибка Выжившего — когда из общей картины известны только одни события, но они выставляются единственными произошедшими. Никто не узнает твоей истории, никто не запомнит моей — не наша это судьба. И он ещё спрашивает, как, хотя знает ответ… Ей нравилась эта песня. И ей нравилось жить. Но ничто, в конце концов, не помогло — выживают мудаки, как всегда. Ни один человек из того времени, ни один живущий псих не мог даже предположить того, что случится с миром… А она всё равно опиралась на песни тех, кому было не за что бороться, кроме призрачных проблем, — собеседник всё ещё молчал; Хан убрал револьвер в карман и развернул обратно к лесу. — Не нравишься ты мне. Удачно сдохнуть. Не подумал же, что я потрачу на тебя пулю? Брось — ты уже мёртв. Не стоило пить воды, если так хотелось побыстрее отключиться от обезвоживания.

***

Молвили мне, что вовек не взберусь я на гору.\Some used to say that I'd never scale this mountain.

      Три года назад, ровно после года работы на Чёрное Золото, Уильям из Джонсборо вернулся в Вашингтон. Его работодатели предложили ему сотрудничество с другой группировкой — Эволюцией, но те, в свою очередь, поставили ему условия, на которые он в здравом уме ни за что бы не согласился, а потому решил просто немного отдохнуть в родных ему стенах перед возвращением на юг.       Однако по приезде он узнал, что его Алиса — та самая женщина, что вела отряд детей, когда его подстрелили, и к коей он питал больше, чем просто дружеские чувства, была серьёзно больна: сахарный диабет принёс с собой симптом в виде туберкулёза лёгких, и состояние ухудшалось стремительно — она увядала и заражалась одновременно.

Но вот я там — закрыт их взор и задёрнуты шторы.\Now that I'm close they shut their eyes and draw their curtains.

      Она впала в горячку в последние четыре дня своей жизни. Большее, о чём она жалела, когда приходила в сознание — что не имела собственных детей, а потом тут же добавляла, что детям всё же не место в Новом мире, ведь многие из них умирали. Дана не раз ревела самыми детскими слезами, когда Алиса, выбираясь из бреда, невзначай называла её «дочей». Брюс, Алекс, Шерри, Боб, остальные — это было тяжелым испытанием для всех, и сдерживаться не получалось ни у кого. Особенно — после недавней смерти Джека «Гранта» Ламмара — ещё одной души и ещё одного старца того места.

Те, кто верой слаб, всегда предпочтут отступать.\Those who don't believe will always encourage defeat.

      В Новом мире всегда было, есть и будет место жуткому моменту принятия — осознанию того, что человек не выживет, и его нужно пристрелить лишь для того, чтобы он не обратился — чтобы потом не наблюдать, как тело дорогой, родной тебе души бродит по пустынным полям, превращаясь в гнилой скелет. Уильям не первым дошёл до этого принятия, не дошёл и последним, но сделать то, что нужно было, не смог.       В последний день остались он и Шоу — самые старые из всех Библиотекарей на Земле. Они стояли перед почти мёртвой, но ещё столь живой Алисой, и молчали. Уильям собирался уйти, оставив револьвер на столе, пока Даммер отговаривал его — он был уверен всем своим сердцем, что она проснётся в последний миг. Хантер его не послушал и пошёл прочь — то был единственный день его жизни, когда он не мог терпеть Библиотеку.

Они будут орать и браниться — всё свой фолд проклинать.\They'll scream and shout and scold for the curse of the fold.

      Она действительно проснулась — он узнал это по возвращению. Как утверждал Шоу Даммер: она сделала это только ради него — идиота и остолопа, что сдался в самый последний момент. Конечно, у неё были последние слова — обращённые к Уильяму, пускай за руку её и держал другой. Никто, кроме Шоу не знал этих слов, и никто не узнал. Старик затаил большую обиду на наёмника — обиду, которая принадлежала даже не ему, а сам наёмник, в ответ лишь возненавидел себя ещё сильнее, ещё глубже, чем когда-либо раньше, лишь краем души невзлюбив престарелого архивариуса — тот отделался разбитым носом за то, что вовсе не понимал глубину боли и проблемы, или не хотел понимать. Однако нелюбовь та, как и ненависть, жила сквозь года для обоих из них.       После смерти Алисы, вернее, ровно через день, Уильям к воротам Эволюции и согласился на то, о чём ему предстояло жалеть всю оставшуюся жизнь — на то, что после и стало его новым принципом: «За день до нашей смерти».       «Все умрут», — сказал однажды маленький Теодор Ромеро. «Все умрут», — повторил за ним Вейлон Тедарк, хоть и понял по-своему. «Все умрут», — прочувствовал на себе Уильям Хантер и понял, почему в жизни предыдущего обладателя той фразы «всех» было куда меньше, чем в его — он хорошо знал боль от утраты, и ненавидел её настолько, что предпочитал чувствовать одиночество. Наёмнику одиночество, в конце концов, не подошло, так что оставалась лишь боль и куча историй о потерях, из которых, будь он хоть немного лириком, получилась бы неплохая книга.

***

      Айви стоял на пороге дома и смотрел вдаль. Промокший, он вжимался в свою куртку всей силой, но не уходил обратно внутрь. Увидев наёмника, медленно идущего к дому, он кинулся на встречу. — Что?.. — Хан, смотрящий в пол, услышал перед собой шум шагов. — Что за?! Ты какого не в доме?!       Мальчик бросился к старику, обхватив того обеими руками. Кажется, он плакал — за дождевой водой трудно было различить слёзы. — Я думал, ты меня бросил! — прокричал он. — Я думал! Я так!.. — Успокойся. — Я вышел и увидел машину! Ни твоего плаща, ни оружия — ничего!.. Ты уезжал!       «Действительно — глупый вопрос, — он смотрел на вжимающееся в него тельце. — Какой ещё страх может быть у мальчика, которого выбросили в мир без единых инструкций, без цели, без объяснений и без средств? Быть брошенным. Одиночество — не только физическое, пускай и смертельно опасное, но и духовное — полностью опустошит его. Планы, мечты, цели — вся жизнь его в этом мире строится на том, что он рядом с кем-то, кто проведёт. В жизни нет смысла, если в ней нет выбранной дороги. Даже самой банальной. Никто не живёт просто ради того, чтобы выжить, никто не существует лишь ради существования, и даже эгоизм всегда подразумевает личные мотивы. Есть всего три состояния, когда ничего не имеет смысла: смерть, отрешенность и счастье. Все три чрезвычайно страшны и опасны так или иначе». — Послушай меня… — Хантер опустил голову и попытался вразумить Парня. — Прости пожалуйста за старпёра! И прости, что не хотел ехать! Я больше не буду шутить! Вообще не буду! Пожалуйста, я!.. — Айви! — Мальчик поднял широко открытые глаза, а у старика пронеслось лишь одно в голове: «Всё ещё лишь ребёнок». — Я сказал: успокойся — я лишь загонял машину в один из гаражей. Пойдём в дом, иначе тоже промокнешь. У меня хоть плащ воду не пропускает…       Они вернулись в дом и Мальчик, сморенный теплотой огня, быстро уснул. Было видно — он хотел спросить о чём-то или что-то сказать, но либо мысли затухали в его голове быстрее, чем рождались слова, либо ему попросту не хватило смелости. Уильям лёг спать многим позже. Он всё вслушивался в шум дождя, обострял ощущение на холоде, что шёл из прохудившихся окон, и всё думал о мертвеце на берегу: «Стоило его убить».

***

— Добро пожаловать в Канаду.       Машина проезжала близь Монреаля, что был за рекой Флов Сен-Лоран. Совсем недалеко была Оттава — бывшая столица бывшей Канады. «Одно хорошо, — думал водитель, — орды уже прошли север, и сейчас они где-то в Техасе — ползут к любезно открытым им дырам в Стене — нас, по идее, ожидает спокойная и безмятежная дорога. И это, опять-таки, хорошо».       Он всегда считал Канаду миролюбивым, даже немного безлюдным местом. Дальше на севере не было крупных городов, не было городишек, не было людей вовсе — ещё задолго до Конца. Там ползли лишь бесконечные невысокие горы, укрытые щебнем и галькой у берегов Лабрадорского моря, каменистые реки, извиваясь по удивительно непрямым тропам, пели свою музыку для никого, и совсем одинокие, безумно редкие деревья, росли и умирали во всё том же одиночестве, наверняка, никогда не видя человека — там было безлюдно и прекрасно. — Парнишка… Эй? Подъем, — собеседник протёр глаза и начал подниматься с задних сидений, разминая затёкшее тело. — С добрым утром, красавица — световой день уже подходит к завершению. — Ну и… Ха-а-а-а-а… — зевал Айви очень заразительно и протяжно. Ну и что? — А то, что совсем скоро снова придётся спать — нет смысла бодрствовать всю ночь. — Я мог бы нас охранять или… Погоди, а ты не спал? — На том свете высплюсь. Дни становятся короче, так что нужно просыпаться пораньше и гнать, пока можно. Да и гоним мы на север, так что ждать, отдыхать или просто тратить время — не самое лучшее решение с любой стороны. — Когда ты вообще нормально спал в последний раз? Я имею ввиду: часов восемь-десять и… Ха-а-а-а… Несколько дней подряд? — И это нормальный сон? Да я бы, наверное, после такого не проснулся вовсе. Хм… Когда же? — гул двигателя гипнотизировал и отвлекал одновременно. — Наверное, несколько… — Не считая ранений! — Быстро же ты сообразил. Тогда дай подумать… В Ирене я проснулся рано, у Генриха — тоже, в Кав-Сити вообще не спал… — он бубнил про себя, перебирая даты. — Где-то полтора месяца назад. Мы в двадцатых числах взяли Здание Первого Национального Центра. Вернее, не здание… А, Джеймс тебе наверняка рассказывал — то место в Оклахоме, где сейчас осели военные. Вот там я спал, как убитый. Мы ждали их где-то полторы недели, а потом ещё почти две ждали их да-я-мать-вашу-генерала — просыпались, когда попало, исследовали Оклахому, обновляя свои карты и данные. Думаю, часов восемь-девять я каждый день спал. — До сих пор не могу поверить, что они чуть не расстреляли тебя, хотя это ты и Джеймс… — Это вполне нормальное явление, — он завернул на восток от Монреаля. — Мы выполнили работу — да, но один из солдатиков смог наговорить на меня достаточно сильно, чтобы я считался нарушителем военных законов, а нарушение — смерть. Меня больше удивляет, что тот одноногий парнишка — Ларри, кажется — одумался. Подумать только — я ведь хотел кинуть ему револьвер под ноги, когда избил его. Мол: «Застрелись лучше сейчас, если так хочешь сдохнуть, но не подставляй свой отряд». Уверен, сделай я это — он бы застрелился. — Почему? — Потому что смерть — самый честный выбор человека в жизни. И когда кому-то в мире не хватает справедливости, когда кто-то обманут, обессилен или брошен — он думает, что смерть всё уравняет. Что она — единственное, что он способен сделать, а сделать что-то нужно, потому что то состояние, в котором находится человек, думающий о самоубийстве, слишком тягостное для него — ему слишком больно. Вот, почему он бы предпочёл умереть — это было бы для него единственным способом двигаться дальше.       Пересекать реку Флов Сен-Лоран удалось лишь Квебеке. Когда-то населённый город почти пустовал — не только мёртвые боялись холодов, но также, как и они возвращались на старые места каждую весну, так и у многих живущих людей была необъяснимая привязанность и повадка возвращаться в то место, где они родились.       Одинокие стаи, отбившиеся от основного потока, курсировали по старым треснувшим дорогам, пытаясь выйти на нужный им мост, одинокие ходячие и колоссы бесцельно наматывали круги, истощаясь от голода, а не менее одинокие сонары время от времени кричали для никого, призывая к себе на помощь. Никто не отзывался, и лишь тишина давила на уши сильнее любого шума. Уильям часто принимал ту тишину за затишье перед бурей — за спокойствие, что, к примеру, мог прервать случайный колосс, появившись прямо перед машиной. Но нет. Наверное, им повезло.       Прошло ещё около часа. Световой день окончательно завершался, и мягкие сумерки превращались в непроглядную, сплошную в своей плотности тьму. Квебек давным-давно остался позади. Наёмник гнал по почти единственной доступной трассе к Картрайту, что очень большое количество расстояния проходила у побережья. Сначала — реки Флов Сен-Лоран, а затем — и Лабрадорского моря, омывающего Канаду с востока.       Остановиться он решил у развилки на сто шестьдесят девятую и сто семьдесят пятую трассу — недалеко от небольшого городка, через который им приходилось делать крюк из-за отсутствия переправ в близлежащих к самому простому пути точках. Фары слабо освещали дорогу впереди, как вдруг на ней показались две фигуры.       Первая была обычным ходячим из Поколения Четыре — доживающего, если верить Алексу Эс, свой век. Длинноволосая рыжая девушка в болотно-зелёной парке и светлом, когда-то белом свитере неспешно волочилась вперёд. Волосы удачно закрывали её зубы и бледные глаза — можно было бы почти поверить в то, что то был человек. Несмотря на засохшую кровь от живота и ниже, обильно покрывающую одежду, несмотря на перебитую левую ногу — колено выгибалось вовнутрь при каждом шаге, даже несмотря на куски чьей-то плоти в руках — это всё ещё мог бы быть человек, если бы не то, что шло рядом с ним.       Саранча часто ошибочно считалась в Новом мире самой технически сложной мутацией из-за вызывающего внешнего вида — вывернутые коленные и тазобедренные суставы, удлинённая не самым идеальным образом ступня, раздвоенная челюсть и жабий, спрятанный глубоко в глотке язык — действительно было, чему поражаться и чего бояться.       Но только не в том случае, когда речь заходила о сонарах. Прозванные «летучими мышами» или «вампирами», они ближе всех напоминали людей по силуэту из подтипов: высокие (больше метра девяносто), скелетообразные облысевшие фигуры, часто кажущиеся очень диспропорциональными — при всей худощавости, что впору было бы называть ярко выраженной анорексией, у них была очень широкая грудная клетка с рёбрами, обволакиваемыми толстенной кожей практически вокруг, а также — очень длинные руки. Тот массивный, пускай и слабый каркас скрывал самое опасное их оружие — сильные лёгкие, использующиеся, стоило их обладателям завидеть, учуять или унюхать врага просто с потрясающего для обычного Homo Sapiens расстояния.       То и было основной причиной, по которой именно подтип сонаров считался самым искусным творением токсоплазмы хомус — чувства ориентации. Продолговатое лицо, всегда с высоким лбом, удлинённым яйцеобразным черепом и массивной, неестественно широкой нижней челюстью, оно содержало на себе всю основную работу паразита.       Уши были увеличены относительно человеческих в разы, более глубокая ушная раковина заставляла их буквально выпирать из черепа, также приобретая дополнительные «кольца» — хрящи, из-за чего орган в анфас выглядел как высверленная буром скважина; сами мочки также росли в длину и приобретали остроугольные, очень кривые формы — нижние, отрастая по диагонали, часто доходили до середины щёк, плотно прилегая к ним; а верхние — почти до самого темечка, едва-едва не пересекаясь друг с другом. Щёки были тонкими, полупрозрачными при правильном освещении и очень волнистыми — всё из-за того, что в те моменты, когда сонар издавал крик, его рот раскрывался, в буквальном смысле, дальше ушей, обнажая острые, более длинные из-за строения челюсти и клыковидные, чем у остальных, зубы — настолько большие, что настоящие «клыки» на челюсти часто резали им губы и выпирали наружу. Человеку незнающему также вполне могло показаться, что переносица у тех существ отсутствовала вовсе, но это было не совсем так — нос был очень задёрнутым и коротким, создавая на перегибе практически прямой угол — такая конструкция позволяла быстрее захватывать больший спектр запахов, из коих человеческий пот и феромоны различались сонарами лучше, чем отлично.       О, и сам крик — кричали они не только тогда, когда их большие выпученные глаза видели человека, но и просто время от времени — в удлинённом черепе был скрыт самый подлый подарок — эхолокация. Именно благодаря ей они так точно определяли людей, а уже потом по другим особенностям — запаху или более быстрому сердцебиению — определяли, что ощущают чужака. Лишь из-за одного Уильям не любил название «вампиры» — чего-чего, а света те твари точно не боялись. — Уи… Уильям… Уильям! — старик активно ковырялся в рюкзаке и не слушал. — Уильям, там эта!.. Она смотрит! Она!..       Сонар, облачённый в явно малую ему куртку, «улыбнулся». Так называли состояние, когда то чудовище открывало рот и набирало побольше воздуха — щёки растягивались в виде жуткой, полной острых клыков улыбке. Монстр немного приподнял плечи и опустил голову, давая понять, что до крика осталось несколько секунд, но как только Уильям замер, монстр тут же схватился за голову, пытаясь закрыть уши. Заражённый изгибался, бил своими костлявыми руками о землю и очень-очень сипло выл, пытаясь заглушить боль. Наёмник развернулся к Мальчику, в его губах был зажат небольшой свисток. — Держи, — он передал «оружие» к Айви. — Дуй не переставая.       Дверь автомобиля открылась. Первый выстрел поразил девушку, и та упала с дырой в голове, не успев даже опомниться. Со вторым стрелок медлил — цель металась из стороны в сторону в агонии, невзначай не давая взять себя на прицел. «Когда же ты уже свыкнешься?» — думал Хан, пытаясь навести мушку. Свыкся сонар действительно быстро — через двадцать секунд он уже бежал сломя голову на источник звука, закрывая уши руками, и пытался врезаться в авто всем своим весом. Выстрел. — Чёрт! Капот помял.       Обмякшее тело упало на машину, получив четыре пули в лёгкое или сердце — целить в голову было почти бессмысленно. Опираясь одной рукой на капот, второй оно всеми силами тянулось к лобовому стеклу, пытаясь исцарапать его ногтями, но тут же получил ногой под дых, перевернувшись на спину. Охотник поставил тому ногу на грудь и быстро нацелился — длины рук монстра вполне хватило бы, чтобы достать до живота. — Ублюдок, — два коротких выстрела довершили дело, а Уильям откинул тело прочь, чтобы не наехать на него после. — Хватить уже дуть — он мёртв, — попутчик всё ещё надрывал лёгкие. — Фух… Я… Я чуть… Когда ты… А из-за чего он так корчился? Я же?.. — парень ещё раз свистнул. — Почти же ничего не слышно? — Это собачий свисток. Мы, как люди, улавливаем лишь частичку от всего того спектра, что он издаёт. Собаки улавливают всё это в пять-шесть раз сильнее. А вот эти твари, — он улыбнулся и кивнул в сторону трупа, — с ума от этого сходят. Буквально. Если не видно источника звука — он может и расшибить себе голову о стену из-за боли, но если видно… Впрочем, ты только что присутствовал при этом. — Не слышим?.. Получается… А как мы поняли, что это работает? Свисток, в смысле? Просто брали собак и?.. — Да. Как всегда. Тебе не нужно разрешение, если ты на верхушке пищевой цепи, если у тебя лучше вооружение, или если твоя вера истинно правильная относительно другой. — Понимаю. Или нет… Какая вера истинно правильная? — двигатель вновь завёлся — ещё нужно было найти дом, где остановиться. — Ха-ха-ха-ха… Каждая. Всё относительно. А теперь давай быстрее найдём, где остановиться — я сейчас вырублюсь.

***

      На следующий день, проехав крюк через Кеногами, они оказались за рекой Сагеней и вновь развернулись на трассу, идущую возле побережья, но само то побережье показывалось настолько редко, что забыть о том, что где-то совсем недалеко была «большая вода», было проще простого.       Как только Квебек и обжитые территории остались позади, перед ними предстал дикий — такой, каким и был всегда — край. Все дороги — редкие и потрескавшиеся следы человеческого существования — были скрыты плотными стенами вечнозелёных елей, что не просто тянулись до горизонта — они составляли горизонт. Относительно ровная местность делала из красот Канады сплошную, не менее красивую от этого зелёную стену. — Слушай… — Уильям уставал от дороги и время от времени останавливал посреди лесов — чтобы отвлечься и отдохнуть. — А ты вообще думал про Гренландию? То есть… Что сделаешь, если… когда там окажешься? — Нет, — Айви смотрел то ли на пейзажи, то ли на пар, идущий из его рта. — Да и как я могу? Я же ничего… А что в Гренладнии? Как там вообще? — Не знаю — никогда там не был, — мальчик в удивлении покосился на старика. — Может, конечно, показаться, что мне должно было бы хватить всей жизни и моей любви к исследованию, но… Да и в Америке интересно. Это сейчас мы в спешке — проезжаем много, видим мало, а когда исследуешь что-то… Мне было вполне привычно оставаться на год-другой в каком-то штате — просто жить и наблюдать… Гренландия… Думаю, там олени. Много. — И всё? — Мало лесов, мало людей, основное блюдо — рыба. И мёртвых там нет. Поверь, это дорогого стоит — засыпать и просыпаться с мыслью о том, что тебе ничего не угрожает. Это хорошее ощущение, редкое, пускай и легкодоступное наивным — ощущение безопасности. Вот оно там есть. — Понял, — голос звучал монотонно, почти сливаясь с ветром. — Не впечатлён, да? — Не знаю… Всю мою жизнь мне было безопасно. Чем та безопасность отличается от моей? — Свободой? Разве это не то, к чему вы с братом стремились, сбежав? — в ответ была лишь тишина. — Почему вообще сбежали? — Не моя идея. Была. — А-а-а… Кроме твоего брата… кто-то был в вашем доме? Родители? Старики? — Нет — дети. Такие же, как я. Их родственники. Редкие взрослые появлялись, и всегда — в белом. — Как отель, что ли? — пускай он и сказал «отель», но в голове вертелось совсем другое слово. — Что такое?.. — Неважно. И ты ни разу не видел меток… имён на других детях? — Видел. Нет, я не считал это странным — я понимаю, что ты пытаешься сказать. Ты бы удивился третьему глазу, если бы такой был у всех? — Понятно, — порыв холодного ветра заставил обоих вернуться в машину. — Давай свой вопрос. — Что ты будешь делать после Гренландии? — Это не личное — я бы мог ответить и просто так, спроси ты невзначай. Или догадайся. — Но всё же? — Хм… Вернусь к Библиотекарям, к Дане, постараюсь договориться с Эволюцией о их чудо-инъекции или операции — чтобы вырезали одну маленькую опухоль на другой большой, попытаюсь жить обычной, осевшей жизнью. — А почему именно к Библиотекарям?.. Да, они хорошие, но как вообще… За что ты?.. — Есть такое выражение: семью не выбирают. Я говорил об этом с Генрихом: даже если бы они были убийцами или мародёрами — они спасли меня, не требуя благодарности, поддержали тогда, когда от этого не было бы очевидной выгоды. И так годы напролёт — проблема за проблемой, обстоятельства за обстоятельствами. Быть семьёй — это уметь идти на самопожертвование ради другого. — Без выгоды для себя? — Нет. Выгода для себя, конечно же, будет. Очень извращённая от привычного понимания, но это будет она — всё дело в том, что человек… — Хан взглянул на мальчика, что-то говорило ему, что его истинные мысли — вовсе не то, что нужно было в тот момент; двигатель завёлся. — Без выгоды для себя. Да и не осталось у меня больше никого, а заводить новые близкие знакомства я не хочу — больно стар я для всех этих «проверок временем».       До Картрайта оставались два безмятежных и холодных дня. В вечнозелёных лесах и горах было бы вполне легко потеряться, если бы дорога до городка не была единственной на многие мили вокруг. Более того: чудом, именуемым «людские старания» она оставалась не только целой, но и расчищенной от металлолома и упавших деревьев — мимо путников не раз промелькивали одинокие машины, следующие на юго-запад — подальше от приближающихся холодов.       «И снова нет засад или рэкетиров… Странно всё это», — мысль не раз посещала водителя, но на многих милях дороги были явные знаки того, что основная «артерия», изъезженная редкими автомобилями, не только полноводная, но и нетерпимая к систематическим угрозам — сломанные мини-аванпосты и трупы на высоких ветках служили самыми явными доказательствами того.       Айви всё больше и больше поднимал тему Гренладнии в разговорах — его интересовало не только то, как был устроен быт острова в Старом мире, климат или особенности ландшафта, но также и те причины, по которым именно тот остров оставался нетронутым вирусом столь долгое время. Уильям же отвечал сдержанно настолько, насколько мог — его познания об острове льдов и скал, несмотря на «зелёный» в названии, были очень слабыми (впрочем, как и у большинства людей, не связанных с ним напрямую), а что же до того, что огромный кусок земли остался цел, то во-первых, он не до конца верил в это — находил сильное противоречие в действиях и словах Александры и Салливана, а во-вторых, единственным разумным предположением был холод и скорая замкнутость — Гренландия быстро объявила карантин, когда чума ещё ползла по Восточной Европе, а паразит лучше распространялся и развивался в более тёплом климате — не зря за Стеной так мало живущих людей и так много мёртвых, а подвиды появляются там куда раньше, чем во всей остальной Северной Америке. В остальном же он сам не мог ответить, и его это чертовски пугало. Хотя был и ещё один вопрос: — Уильям, я тут подумал… А как ты доберёшься обратно? — до Картрайта оставалось меньше шести часов. — В смысле? — Ты же сам вчера мне сказал, что топлива у нас едва-едва хватит до этого Кар… до места. И то — если повезёт. Как же ты?.. — Я разберусь как-нибудь. Не забывай, что мы, в идеале, едем к тому, у кого есть транспорт и горючее, чтобы пересечь целое море (каким бы этот транспорт ни был). — А если этот кто-то?.. — Ней Зильбер, — старик сам едва вспомнил имя. — Да. А что, если этот Ней не поделится с тобой? — Хм… Думаю, перезимую и пойду пешком, — глаза собеседника округлились. — В лесах полно дичи, воду можно прокипятить на костре. Холод — главная проблема. Так что мне придётся ждать, пока он сойдёт. К тому времени, думаю, Братья меня уже давно отыщут. И либо я выведаю у них, где заложник и прикончу, либо они — меня. Кто-то из нас должен будет умереть. — Ты так спокойно об этом говоришь… Мне бы было страшно, умирай я. — Всем страшно, когда они умирают не по своей воле. Я много раз видел эту штуку — животный страх, смешанный с самым горьким сожалением. Когда совершаешь самоубийство — проще: у тебя нет планов, нет «хвостов», нет того, за что ты держишься, а вот когда умираешь… Не один человек при мне превращался в самого настоящего ребёнка перед смертью. Не могу их винить за это. — И всё же… Когда мы доберёмся, когда сделаем всё это… Постарайся не умереть, ладно? — Ха… — он искренне улыбнулся, понимая ценность этих слов. — Как скажешь, парнишка, как скажешь.

***

      Картрайт оказался совсем небольшим посёлком: расположенный на широкой земляной косе (примерно полкилометра в самом широком месте), обращённой «остриём» на запад, он занимал только левую её часть (южную), что в купе с континентальной землёй создавало некое подобие лагуны. Сто или около того почти всегда разваленных одноэтажных домишек выглядели более заброшено, чем какие-либо до этого — было очевидно, что частые снега и оттепели почти полностью уничтожали здания; пара небольших, но, вроде бы, пустых причалов где-то вдалеке; разрушенные почта, школа, магазин продовольствия и АЗС — все признаки небольшого, но отдалённого от цивилизации села — всё необходимое было, но по минимуму.       Найти нужное здание было непросто — оно не выделялось абсолютно ничем. Столь же пыльные окна, старые двери, протекающая и покрытая каким-то грибком крыша — никто не угадал бы нужный дом по внешним признакам, стой он в ряд ещё с тремя нежилыми. — Готов? — они замерли перед самой дверью. — Нет, — неуверенно ответил Ви. — Тоже, — стук.       Хозяин не был рад. Хозяин не был зол. Хозяин не был удивлён. Вообще Уильям «Из Джонсборо» Хантер даже при всём своём богатом опыте редко видел на людях столь каменные лица — словно на застывшей маске, эмоции полностью отсутствовали на нём, а сами мышцы будто бы немного «висели» — были направлены вниз. Тот мужчина средних, наверняка лишь чуть моложе, чем сам Хантер, лет выглядел усталым и очень грязным: засмоленные и криво подстриженные светло-каштановые волосы, в меру короткая, но чрезвычайно пышная борода с полосой седины на подбородке — было заметно, что владелец тех волос недавно работал с ножницами; широкий и ровный нос, тонкие и наполовину открытые губы с бледно-розовым, почему-то кажущимся нездоровым оттенком; но сильнее всего на грязных скулах, ровных бледных щеках да сером, не столько от тяжёлых работ, сколько от отсутствия гигиены, лбе выделялись светло-зелёные, почти серые глаза, смотрящие настолько устало, насколько вообще мог смотреть живой человек.       Однако несмотря на свой внешний вид, путников уже радовало то, что такая персона с явно фальшивым именем существовала и действительно была там, где должна была быть. — Да плевал я, кто вы, — затвор старого кольта глухо щёлкнул. — Убирайтесь.       Слушать Ней не хотел. Кажется, подобного бреда он слышал много — историй о том, что кому-то там срочно нужно понятно-куда ради какой-то невозможно важной цели — да, мимо его ушей явно сотнями мелькали подобные сюжеты, и лишь благодарю тому, что его тёмно-бордовая, местами порванная парка дрожала вместе с ним от холода, ему — добродушному хозяину — пришлось впустить гостей и неохотно выслушивать их уже внутри.       Пыль. Очень много пыли. Пыльный деревянный стол, цвет коего из-за освещения даже невозможно было определить, пыльное кресло из крепко вязанной ткани, чуть светлее, чем парка, даже окна и шторы — и те были пыльными. Чистыми были лишь два места: у камина, что, судя по количеству дров вокруг него — по обе стены и до самого потолка — должен был топиться всю зиму, и в котором над огнём висел казан с водой, а также у радио — огромного нагромождения приёмников, микрофонов, различных приборов связи разной степени древности, среди которых были как старые коротковолновые радиоприёмники, так и сверхдальние военные образцы тридцатых годов.       Мужчина устало вздохнул, ещё раз осмотрев двоих людей, пришедших к нему, откинулся на кресло и запрокинул ноги на приёмник. Он был развёрнут к ним спиной, но даже с такого ракурса и расстояния в пять метров было ощутимо — опасности он не чувствовал. Последним штрихом стал пистолет, упавший на пол. — Повторю, — его голос напоминал хриплый баритон, но временами проскакивающие высокие нотки отталкивали целиком и полностью — итог звучал даже хуже, чем у Хантера, — мне искренне плевать на то, кто вы и с каким соплями приползли ко мне — уходите и не возвращайтесь. — Возможно, если бы ты дал мне договорить… — О чём? Передо мной здесь недавно стояли мать с девочкой — умоляли меня переправить их, как-то узнав о моей хибаре. Поверь, ты столько слёз в жизни не увидишь и, уж тем более, не прольёшь — по роже вижу. Мне ни к чему ещё одни басни. — Александра и Салливан. — Джейкоб и Барбара, — он резко махнул рукой, будто бы бросает что-то в сторону. — Что «Джейкоб и Барбара»? — А что «Александра и Салливан»? Я думал, мы именами кидаемся. — Винни-Салливан Синистра: белый, лет двадцать пять, блондин или русый — хрен его знает, очень худощав. Александра: смуглая, того же возраста, черноволосая, метр шестьдесят или шестьдесят пять. — Вот это досье. Фамилия девушки? — Не назвала. — Ну, тогда всё — иди, узнай, потом вернётесь. Мне же так так интересно, какая была у неё фами…       Уильям быстро подошёл к креслу и, откинув пистолет ногой, опрокинул Зильбера на пол, схватив за воротник. Тот удивился лишь слегка. — Слушай ты, мудака кусок, хватит из себя строить царя! Надень грёбаную картонную корону, если хочешь, но делай свою блядскую работу! — Ого… Да ты явно крут, — Ней закивал головой, спокойно и медленно проговаривая предложения. — Суровый бродяга, что не привык ни к людям, ни к гигиене — да… Не впечатлил. Я понятия не имею, о каких двух дебилах ты говоришь. А даже, если бы имел — что с того? — А то, что вот этого парнишку нужно переправить на ту сторону. Пацан, покажи ему!       Айви подошёл поближе и скинул капюшон. Полузакрытые глаза Нея Зильбера открылись лишь на пару миллиметров шире, лишь немного приоткрылся рот и приподнялись плечи, но того хватило Уильяму Хантеру — пока хозяин дома смотрел на метку, тот смотрел на него, изучая реакцию. «Он знает, что это за хрень». Однако каменное лицо довольно быстро сгладилось от морщин, вновь вернувшись в прежнее положение. Мужчина откинул голову и, всё ещё придерживаемый за воротник немного над землёй, дотронулся темечком до грязного ковра: — Брехня да ещё и какая небрежная. Я такую херню, — он смотрел на радио, что было расположено для него вверх-ногами, — могу за углом тебе вырезать — она даже лучше твою мордашку сделает. Больно юн он для того, чтобы это было правдой — валите. — Какой же ты кусок дерьма… — охотник бросил своего собеседника, отчего тот довольно сильно прочертил головой по ковру. — Ха… Ха-ха-ха… А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Ты пришёл в мой дом… В мой! — хозяин дёрнулся на полу, указывая пальцем на старика. — Угрожаешь мне, оскорбляешь меня, следуя своим целям, но требуешь… Чего ты там?.. — он театрально поднял покосил голову. — Ах, да — понимания. Пошёл ты нахер. Веди себя, сука, уважительно перед теми, кто имеет над тобой привилегии, — он начал подниматься, опираясь на одно колено. — Тебя не учили засовывать язык в жопу, когда нужно? Так вот это самый подходящий момент, — хруст спинных позвонков, казалось, мог заглушить даже вертолёт. — Вы готовы нас выслушать, мистер?.. — Ней, — оба ответили синхронно. — А ты вообще завали! Может хоть младшее поколение знает что-то об уважении! — мужчина вновь уселся в кресло. — Говори, Четвёртый. — Как ты его?.. — Мы пришли сюда, — начал парень, жестом остановив Хантера, — из Техаса. Там мы повстречали двух людей — мужчину и женщину. Женщина — Александра — увидела моё… мою метку на шее и спросила, знаю ли я, откуда она, и что она значит… — О-о-о, очень интересно… — Ней подошёл к камину и, взяв чашку с пола, зачерпнул кипящей воды из казана. — Продолжай. — Я сказал, что это — моё имя: Айви, но, похоже, это… Это римская четвёрка. Вы же по этому?.. — Разумеется, — он открыл вакуумный пакетик с кофе, и насыпал себе немного в чашку. — Я же не безграмотный. — Эти двое, — продолжил Хан, — знали, кто ты и где тебя искать. Всё: месторасположение, имя, род деятельности… У них также были… медикаменты — куча лекарств, стоящих просто горы золота. Новая одежда, странные представления о… Ты уверен, что не знаешь их? — Нет. Что ты на меня так смотришь? Парнишка, это его обычное выраже?.. Хотя похер — не отвяжетесь ведь… — Ней отпил. — Я действительно пропускал двоих людей оттуда недавно, — мужчина кивнул головой чуть вбок, указывая на море, — с грудой медикаментов и прочей херни, но ты их очень херово описал — не совпадает ни внешность, ни имена, так что… Да и плевал я. Мальчишка причём? — Они сказали доставить его, и ты должен… — Нихера, — он снова отпил. — Я должен всем и никому нихера ровно. И вы это получите. Можно всё нихера сейчас, можно в рассрочку на пол года. Убирайтесь. — Хм… Тогда так, — Уильям «Из Джонсборо» Хантер достал из-за спины револьвер и нацелил связному Гренландии в голову. — Ха-ха-ха… Кх-кх… Ха… А я-то уж думал — без оружия. Ну давай. Выстрели. Как думаешь, почему ещё ни один идиот, переплывший море, не вернулся обратно? Из-за вкусного чая с сахарными печеньками? Соси, — он поставил чашку и раскинул руки. — Моя смерть — ваш проигрыш. Только я знаю шифр, открывающий море. — Ты понятия не имеешь, как просто его достать из тебя. — Но также знаю и тот, что спровоцирует по этому месту ракетный удар… Рискнёшь? Ну, скажи? — Зильбер совсем чуть-чуть приподнялся с кресла, его манера речи бесила Уильяма всё сильнее. — Я бессмертен. В принципе. Каждая встреча людей со мной подразумевает их желание и моё превосходство — это мне не нужно, но от меня зависят. Меня нельзя убивать. Меня нельзя пытать. Так что убери! — он резко заорал. — свою грёбаную пушку от моего лица! Это мой дом! Это мой город! Мой порт! — Давно вы здесь… один, мистер Ней? — Я не псих — идите оба нахер, — рассказчик вновь осел на свой трон, заговорив спокойно. — Я не люблю людей. И всё. Меня нельзя в этом винить. Как и в моём, — он очертил пальцем вокруг головы, — выражении морды. — Прислать на континент человека для связи с остальным миром, который терпеть не может себе подобных — охрененная логика у северян. — О-о-о-о, я, по-твоему, родился таким, а? Как думаешь, что есть решающее обстоятельство, когда речь о ненависти к людям? Ну?.. Люди, сука. Вы все… Лживые, алчные, жестокие и отмороженные выблядки. О, как рад был бы я не видеть и не знать всего того, что вы делали. Всего того, что вы, сука, до сих пор — спустя сорок семь лет — делаете. Но я знаю… Знаю… — Искренне плевал я на твои мотивы, причины и следствия. Как и ты — на мои, — старик всё ещё не убирал пистолет. — Если ты здесь, то либо кто-то возвращается с континента на остров систематически и часто, либо ты кого-то должен пропускать, — легкая улыбка возникла на жуткой гримасе Зильбера, он сцепил ладони перед собой. — А это значит, что либо ты поступал как мудак и не связывался со своим начальством вообще никогда, кто бы к тебе ни пришёл с просьбой переправить в лучший мир, либо у тебя есть цена. — «Переправить в лучший мир», — ух ты. Как гребучий Харон… — мужчина приподнял чашку с кофе к глазам, но смотрел вдаль. — Только наоборот. Из Аида — в Древнюю Грецию… К вину, к распутным девкам, к оргиям… Мне нравится. — Твоя цена? — тон звучал уже более грозно и требовательно. — Ворон, — Уильям замолк в удивлении. — Думаешь, ты первый такой? Кто додумался, что за всё нужно платить? Не мни себя великим. Моя цена одинаковая с семьдесят седьмого: мне нужен Ворон. — Ворон умер в семьдесят пятом. — Было бы забавно, скажи — требовать труп? Но хрен там. Теперь не строй из себя идиота и думай: если я прошу привести кого-то, то… — рассказчик покручивал ладонью, будто бы требуя продолжения речи. — Два вопроса: где он и в чём подвох? — Не понимаю. — Всё понимаешь. Семьдесят седьмой — почти восемь лет прошло. — А-а-а-а-а… Он думает, я хочу его обмануть… — Ней обернулся к Айви. — Нет. Ты не будешь первым, кто его приведёт, если справишься. Не будешь и последним. Видишь ли… Он, в каком-то смысле, опозорил меня. Остался мне должен очень много, — мимика этого человека поражала своим разнообразием обоих путников. — И каждый раз, как его приводят ко мне, мы просто говорим. — О чём, мистер Ней? — О долге. Пока его ведут, он, можно сказать, делает мою… — Он пристрелит нас, как только завидит. — Кх-кх! — простуда явно давала о себе знать. — Он может, но мне плевать. Хотел знать мою цену — получай. И да — он в Монреале — городе канадских французов. — Это город бывших Крыс, которые слишком много о себе возомнили, — мужчина то ли ухмыльнулся, то ли оскалился. — У нас не хватит топлива, чтобы мы… — В подвале. — И поедем мы только завтра. — Ваше право. Спите, где хотите, но не в этом доме. Рекомендую выгребную яму. И ещё: советую успеть до декабря — море мерзнет быстро. — Мистер Ней… А сколько… Скольким людям удавалось привести этого Ворона? — Мало, — ответил за него Хантер. — Меня другое интересует: сколько пытались? — Хм… Не портить же мне интригу числами? Или портить? Не-е-е… Идите нахер.       Уильям устало вздохнул и направился к выходу. «Он знает, что за метка на Айви, — глаза бегали по сторонам, стараясь найти в доме хоть какие-нибудь подсказки. — Но считает её фальшивой, а его — слишком молодым, чтобы было правдой. Александра и Салливан — не из Гренладнии. Тогда откуда? Ворон… Грёбаный Ворон и грёбаный Монреаль… Блядство…» — Пошли, пацан, — наёмник стал в проходе, как только его попутчик скрылся за дверью, он закрыл её и обратился к связному. — И ещё одно, Ней. — Да? — он уже был повёрнут к радио и всеми силами делал вид, будто только он и существует в доме. — Не заикайся даже при мне про гигиену — от тебя разит как от забытого в углу хлева борова. — Пф, ха-ха-ха… Ты мне тоже не нравишься. Как и остальные.

***

— А кто такой этот Ворон?       В камине одного из соседних домов трещали дрова. Уильям заставил комодом выбитое окно и, прижав его вдобавок каким-то старым ковром, вернулся к огню. В голове снова были одни вопросы, будто бы ответы только множились, но был главный — нужна еда для обратной дороги. — Он… Легенда, в определённом смысле — единственный перебежчик, что живёт, как теперь я знаю, больше тридцати лет. — «Перебежчик»? — Так называют людей, схвативших большое количество паразитов за короткое время. Они, заняв весь здоровый организм, думают, что находятся в уже заражённом — том, что прошёл определённые мутации, из-за чего такая численность и скопилась. После этого они действуют так, как бы действовали с подтипом — они усиливают организм. Зрение, слух, обоняние, метаболизм — всё это улучшается у перебежчика до показателей, почти превышающих человеческие. Но и физическая сила — они достигают максимума мышц при своём весе за считанные месяцы, укрепляются кости, некоторые набирают в росте, но несущественно. Живут, при этом, эти «люди» десять лет максимум — сердце не выдерживает постоянного состояния напряжения. Оно бьется у них просто… с бешеным темпом. Вот, положи два пальца на шею… Нет, чуть правее. Да, где-то здесь ты должен почувствовать свой пульс. Какой он? — Медленный. Очень. — Вот видишь. Значит: ты спокоен, и ты — человек. У перебежчиков он в разы быстрее. Всегда. Кроме этого, в семьдесят пятом Ворон, по слухам… Хм… Неважно — слухи ведь, в конце концов. — Как и Гренландия? — О, да… Знаешь, сегодня у нас какой-то день потрясений. Не находишь? Остров, считающийся рассадником мёртвых или просто вымершим, оказался целым и невредимым; человек, контролирующий доступ к этому острову, действительно существует; а ещё один, считающийся самым опасным убийцей-перебежчиком, оказался живым спустя восемь лет после его смерти — просто замечательно. — Думаешь, мы сможем его найти? — Не знаю. Сопротивление, как они позже назвали сами себя, объявив независимость, сидят в системе метро, что под городом — самый лучший способ укрыться от мёртвых, не покидая своего «миллионника». Посмотрим, насколько сложно это будет, но выбора у нас нет. Ты лучше… напомни мне завтра, чтобы я попросил у того напыщенного упыря лук. — Лук? — А как же ещё он охотится? Думаю, у него есть не один такой, а даже если один — мы всё равно вернёмся.       «Главное — взять его живым и без сопротивления, — Уилл немного помрачнел. — Перебежчики сопротивляться умеют. Не хочу я спрашивать разрешения у этого палача-психопата — слишком рискованно. Проще поймать его, связать на двадцать узлов и медленно вести за собой — надежней. Но если…» — краем глаза он заметил, что Айви, посматривая на него, тоже мрачнеет. — Эй, — тот поднял взгляд. — У нас получится. Я уверен. Главное — не дрейфь и слушайся меня, когда дойдёт до дела — не время падать у финиша. — Да… Как скажешь, — мальчик немного улыбнулся и подкинул дров в огонь. — Думаю, всё будет в порядке.       Никто из них даже не мог предположить, что ждало их через четыре дня.