Лежа ночью на полу в темноте Я представлял фейерверк и звезды, океан. Я пытался ощутить в полноте Вкус жизни, что сознательно терял. Предаваясь мечтам о земле, По которой иду босиком, Я рисовал картины на листе, Листе, что называют сном. Не заметив, как настал рассвет, Не осознав, что сон был, что мечты. Поднявшись с пола и увидев свет, Я понял, что не выберусь из тьмы.
Мне никогда из нее не выбраться. Из тьмы, в которую я себя загнал, выход из которой забаррикадировал, а социум только и рад отказаться от очередного неугодного ему человечка — подпер эту дверь с другой стороны своим снисходительным отношением к парню с психологическими проблемами, осуждениями за отличие от других. Когда я подслушиваю разговоры гостей, то слышу лишь две фразы в свой адрес: «Он такой слабак, потому все время думает о смерти», — и: «Почему он не убил себя ещё? Даже этого боится?» Я боюсь смерти, хоть порой и действительно жажду ее, однако не стремлюсь к ней, как, к сожалению, думают многие. Иногда не только для себя, но для других, искренне желаю вечной тьмы забытия, но всегда потом становится совестно за подобны мысли. Просто я не совершаю ошибки и не выхожу из комнаты, давая поводы для разного рода поверхностным выводам. Выбираюсь из убежища только тогда, когда знаю, что вне его никого нет. Я — тень, о которой уже не беспокоятся отец и мать. У них ведь есть нормальный ребенок — мой старший брат, потому затворника для них нет. И даже выйди в их присутствие, прошли бы мимо, даже не взглянув друг на друга. Только не хочу их видеть. Все надеялись, что это пройдет с возрастом, я сам всем сердцем желал стать нормальным, однако до сих боюсь людей: мне не комфортно в чужом обществе и стыдно выражать свои эмоции рядом с посторонними. А если я засмущаюсь и покраснею? Вдруг открыто испугаюсь. Не дай Бог, если он есть, мне вспотеть, заплакать или икнуть — все будут смеяться надо мной. Это все равно что умереть, ведь подобное может оскорбить людей вокруг. Мне пытались внушить, что все смущаются, плачут, икают, пугаются… но не над всеми смеются. Если раньше говорили, что это просто детское стеснение, то теперь, если и вспоминают, то грубым словом «социофоб». А я что? Не умею в свои восемнадцать бороться с обществом. Потому что вне этого самого общества уже восемь лет. Потому что в десять на мне, как на личности, поставили крест. Заживо погребенный в своем кубе с матрасом, стулом, компьютером с миллениумом, телескопом и сотней книг, которые мне оставлял под дверью брат, о которых я просил, просовывая под дверь ему списки. От фантастики до классики, от учебников до детективов. У меня не было собеседников, кроме них. Даже в сети, потому абсолютно все вызывали у меня комплекс неполноценности. Наверное, я один из немногих, кто использует компьютер только для википедии и научных сайтов. Я часто смотрю на гибрид-карты, чтобы знать, как выглядит тот или иной город. В мире столько всего интересного, что не могу увидеть сам. Именно надежда на то, что когда-нибудь выберусь из тьмы, не дает спокойно умереть, избавить мир от очередного «отброса». Жаль, в 2003 году я был совсем мал и не успел послать сообщение внеземным цивилизациям, чтобы меня забрали. Лежу на полу и смотрю, как солнце, все-таки, находит лазейки по бокам моих плотных рулонных штор, не смотря на то, что они заклеены тонировочной пленкой. Каждый рассвет доводит до слез тем, что не смогу никогда сиять так же ярко, не смогу воскреснуть теплыми лучами. Должен оставаться во тьме, чтобы мне было спокойно, чтобы было спокойно семье, что их не позорит странный родственник. В Японии мое расстройство называют «Taijin Kyofusho». Сейчас оно не редкость и в Корее. Это не что-то страшное, а если вовремя отнестись к человеку с пониманием и приступить к лечению, а не внушать, что он должен вести себя как все, то можно на самом деле помочь ему влиться в общество. Только уже поздно, и мой страх обидеть своим существованием других граничит с тем, что могут обидеть меня. В одной из статей я прочел, что из запущенного состояния люди обычно не возвращаются к нормальной жизни, потому что налаживать связь с обществом слишком сложно. Чаще всего они либо живут затворниками всю жизнь, либо заканчивают самоубийством. Интересно — я решусь на смерть или так и буду сидеть на шее у родителей? Есть еще вариант — идея. Если человек очень сильно что-то захочет, то, возможно, сможет себя перебороть и выйти. Правда, в основном там примеры любви, когда люди знакомятся через интернет. Мне кажется, они основаны на ситуациях обычных хиккикомори, а не тех, кто даже боится «привет» написать, боясь нанести этим простым словом оскорбление другому человеку. У меня долго не было цели. Но есть две вещи, что я хочу увидеть — море и Чхомсондэ. Я настолько не люблю людей, что им меня не вытащить, зато бесконечная гладь воды и глубина космоса — гораздо интереснее. Хочу увидеть воочию, как же люди много веков назад наблюдали за звездами, дотащить туда свой двадцатикилограммовый Скай-Вотчер и увидеть то же небо, что и люди прошлого. И море. Мечтаю услышать его шум, который так часто включаю просто себе вместо музыки. Интересно, если я возьму свои вещи и уйду, они вообще поймут, что меня нет дома? Вряд ли. Куда я денусь? Потолок становится болотно-желтым, смотрю на свои руки — похожий болезненный оттенок. Слышу, как за дверью готовят завтрак и собираются на работу, а меня начинает клонить в сон. Может, хоть там моя мечта о море исполнится.***
Мне снились Персеиды* над темным шумным морем. Кажется, будто в душе взрывается фейерверк, я готов сорваться и побежать к огромному водному пространству, пусть до него неизвестно сколько километров, лишь бы увидеть этот волшебный метеорный поток. — Так, Хёнвон, успокойся, — говорю я себе и понимаю, что не слышал своего имени уже лет пять, даже от самого себя — оно такое чужое, просто взятое откуда-то из подсознания. Мысль о Че Хёнвоне возвращает в реальность, сердце успокаивается, сон остается сном. Ещё светло для наблюдения за космосом. Нажимаю на кнопку включения компьютера, она как раз рядом с моей головой, как и тренога телескопа. Лежу, пока не понимаю, что старушка-машина загрузилась, и поднимаюсь, чтобы сразу приземлиться на стул. Включаю монитор и смотрю на часы, другого источника времени у меня нет. Нет даже телефона. Ведь зачем он мне? Не с кем по гаджету общаться.18:20. 3 августа 2018 г.
Ещё нет семи часов, значит — я один дома и можно спокойно выйти из комнаты. И все равно открываю дверь с осторожностью, прислушиваюсь, нет ли звуков, подхожу к окнам и проверяю наличие машин во дворе. Никого точно нет. Ставлю готовиться кофе и иду умываться. Для большинства биологический день подходит в концу, а у меня только начинается. Смотрю на себя в зеркало и понимаю, что пора бы подстричься. Найдя с тродом ножницы, позабыв уже за долгое время, где что находится, самостоятельно кромсаю черные пряди. Спустя минут семь передо мной уже отражается очень неряшливый ребенок с жуткими синяками и мешками под глазами на фоне бледной кожи. Если бы не подстригся, можно было бы сниматься в японских хоррорах. Беру кофе и слышу, как подъезжает автомобиль. Быстро ретируюсь к себе, ставлю чашку и бегу на кухню схватить яблоко, успевая секунд за десять до ключа в замке закрыться у себя. Сижу под дверью и слушаю: кто-то ставит чайник, не удивляясь, что он горячий и быстро вскипает. Минут через десять, как раз доев яблоко, пью с этим кем-то кофе. Один и все же с кем-то. И этот кто-то тоже один. Мир одиночек. Наверное, именно из-за одиночества на свете появляются такие люди, как я, чтобы показать другим, какими быть не стоит. Допиваю кофе, оставляя чашку на полу у выхода, и направляюсь к компьютеру, чтобы открыть фотографии предыдущей Персеиды и вспомнить приятное чувство близости к миру во сне.***
Второй вечер подряд просыпаюсь от сна про космос. Великое противостояние Марса** — насмотрелся фотографий. Такое ощущение, что космос зовет меня. Или мне хочется, чтобы меня позвали? Повторяю те же действия, что вот уже восемь лет к ряду.17:54. 4 августа 2018 г.
Отлично, еще очень рано для того, чтобы кто-то был дома. Я даже смогу сделать себе нормальный завтрак. Открываю спокойно дверь, а там брат. Смотрит на меня ошарашенно, будто я вор или кто-то, кто здесь быть не должен. Наверное, так и есть. Захлопываю мгновенно обратно и прокручиваю замок. Закутываюсь в плед и понимаю, что меня впервые за восемь лет увидел человек. Я горю и не могу контролировать слезы, подгоняемые частыми биением сердца. Как я мог потерять бдительность, просто ориентируясь на время? Через минут сорок слышу тихий стук в дверь и удаляющиеся шаги. Под дверью записка. Брат никогда не писал мне, только я оставлял свои просьбы, за которые было всегда неловко, ведь доставляю ему неудобства. Мне никто никогда не писал. Подбираюсь к выходу и читаю: «Поешь. Ты слишком худой, выходи чаще, хотя бы пока нас нет». Первые слова адресованные мне за столько времени. Я не невидимка. Чувствую себя узником в собственной тюрьме, осторожно выглядывая за дверь и забираю поднос с японским омлетом и кружкой кофе. Пишу с обратной стороны: «Спасибо». Конечно, я почти не ем, я же и так сижу у вас на шее, и книги дорогие покупаю, и телескоп получил, пусть и в наследство от брата, которому он больше был не нужен. Но я — никто — итак беру слишком много. Это самый вкусный завтрак на моей памяти.***
Стопроцентное лунное затмение. Фотографии из гор Архыза, что в России. Космосу точно что-то от меня надобно, иначе зачем каждую ночь он шлет мне желанные виды. Две недели до Персеиды. Если подумать, то за это время я бы даже смог пешком до моря дойти. Даже раньше, всего за пару дней, учитывая остановки, я же не двигался толком столько времени. Зарядка по «утрам», как в начальной школе, не в счет. Смотрю на себя в зеркало во весь рост в прихожей, сегодня я был осторожен и уверен, что никого нет. У меня всего двое домашних штанов и три футболки. Последнюю вещь я получал на новый год три года назад. Штаны стали коротки. Они не видели меня и, видимо, думали, что раз я сижу в комнате, должен быть огромным из-за гиподинамии, потому из футболок я не вырос. Похож на провинциального мальчишку. Наверное, в деревнях хорошо смотреть на звезды — нет постороннего света. «Можно попросить тебя купить мне одежду по размеру?» — оставляю записку брату под дверью. Если я решусь на самый отважный поступок в своей жизни, то должен быть во всеоружии. Надеюсь, он примерно понял, какой у меня размер, потому что открывать дверь при нем снова я не готов.***
17:42. 7 августа 2018 г.
«Примерь, если не подойдет, напиши, что не так, я обменяю», — брат оставил пакет с вещами. Так много всего — будто я обычный человек, настоящий член семьи. Хотя. Я и есть обычный человек. Просто не перед кем появляться, чтобы носить джинсы. Хватило бы и обычных спортивок, но он купил и то, и другое, и футболок, и толстовок… Брат, ты что? Мне грустно от того, что это, кажется — забота?.. Все покупки слегка великоваты, но это даже к лучшему, так удобнее, я привык, что ничто не сковывает движений в огромных растянутых вещах. Чувствую себя маленьким ребенком, которому сделали огромный подарок на день рождения. Убеждаюсь, что никого нет и выбегаю в прихожую посмотреть на себя. Выгляжу как все, только болезненно из-за отсутствия в моей жизни солнца, нормального сна, еды и движения. А так хоть открывай дверь — и вперед навстречу приключениям! Странно, но нормальная одежда придает какую-то уверенность. Наверное, от того, что я больше похож на других. И не будь мне стыдно даже смотреть на людей, не то что общаться, я бы ничем не отличался. Все эти дни мне снился космос, снился отражающийся в море млечный путь, множество созвездий и ярко-красный Марс. Меня тянет на море с телескопом.11 дней до Персеиды.