Сеул, август, 9 месяцев назад
Тэхен по-особенному красивый, по-лисьи грациозный и такой маняще податливый, когда прогибается навстречу чонгуковым прикосновениям. И Чонгук взаправду тащится от этих беспорядочно растрепанных темно-кофейных волос, подрагивающей напряженной синей венке на такой золотистой коже шеи, опьяненного алкоголем взгляда шоколадных глаз и закусанных влажных губ. Ему нравится эта неожиданная перемена настроения от осторожной нерешительности до сладкого вожделения. Он даже был слегка обескуражен этим поцелуем, но ведь все к этому и шло. Тэхен вздрагивает, когда на его талию ложатся теплые чонгуковы руки. В каждом его вздохе и движении прослеживается такая невозможная в этот момент застенчивость, борющаяся за первенство с возбуждением, делая его похожим на беснующуюся птицу, загнанную в клетку. Чонгук усмехается Тэхену прямо в губы, его такая реакция неимоверно забавляет и даже слегка будоражит. Он вскидывает на Тэхена пронизывающий, колкий взгляд, оценивая скульптурное лицо напротив, удерживая пристальный взор ярких карих глаз — и притягивает того к себе на колени, запуская пальцы в его волосы на затылке, заставляя прогнуться сильнее, открывая вид на уязвимое горло. Мгновение и молекулы воздуха сотрясает глубокий стон. Чонгук удовлетворенно рычит, опьяненный этим звук, сорвавшимся с тэхеновых губ, когда в очередной раз проскальзывает языком вдоль ключицы. За долю секунды они оба распаляются до температуры кипения металла: Тэхен подрагивающий на чужих коленях, и Чонгук припадающий губами к разгоряченной коже. Душными, манящими вздохами они убивают тишину комнаты. Темными клавишами, сорвавшимся с петель ропотом, мягкими щелчками эти звуки откликаются в ночи, ударяются о стены, разбиваются о стекло, и Тэхен опрометчиво и жадно глотает их. Горло саднит, колени предательски подрагивают, в глазах стоит пелена, а где-то среди нее — Чонгук с горячим языком и возбуждением, переплетенным колючими веревками между ними. Одним легким движением Чонгук, не разъединяя поцелуй, поднимается вместе с Тэхеном. И ему ничего не остается, кроме как еще сильнее переплести ноги вокруг чонгуковой талии. Тэхен не успевает даже произнести и слова, как крепкие, стальные руки через пару мгновений припечатывают его тело к твердому матрасу кровати. Чонгук нависает над ним долю секунду, а после размашистым движением задирает рубашку и спускается ниже, проводя ладонями по его натянутому как струна прессу, пуская волну мурашек по отвыкшей к ласке коже. Трезвое сознание уже отключилось давно, но это ощущение блаженства от чужих прикосновений становится рубиконом, отправляя Тэхена в нокаут. Он ерзает, откликаясь на каждое движение и совсем сходит с ума, когда Чонгук пробегает подушечками пальцев вдоль полоски кожи над брюками. Руки оказываются в свободном полете, ловя каждое ощущение, не пропуская каждый полувдох и рваный полувыдох. Застежка ремня щелкает, секунда — брюки падают куда-то на пол, растекаясь пятном по паркету и пропадая в темноте. Чонгук, обосновавшийся между колен Тэхена, выпрямляется, наблюдая за развернувшейся перед ним картиной, и по звериному ухмыляется, довольный сотворимым им произведением искусства, страстно, почти по-раболепному приступно растекшимся на его простынях. Тэхен пластично выгибается, изумительно сладко приоткрывает губы, в таком же повисшем между ними молчании разглядывая Чонгука в полумраке спальни. И это чертовски его заводит, хотя казалось бы, куда больше. Тэхен приподнимается на локтях и в таком же молчании призывно облизывает губы, наслаждаясь минуткой позволенной ему порочности. У Чонгука воздух застревает поперек горла, когда парень напротив изломанными, подрагивающими пальцами, нарочито медленно, максимально томно расстегивает пуговицу за пуговицей на своей рубашке, не разрывая зрительного контакта. Это длиться как будто долгие минуты, но Чонгук даже и не думает нарушать этот таинственный акт, испепеляюще следя за каждым движением, изучая и погружаясь вслед за Тэхеном. И когда последняя пуговица выскальзывает из петельки рубашки, он подается вперед, набрасываясь штормом на полуобнаженное тело, срывая оставшуюся ткань и отправляя туда же в полумрак, где и оказались недавно брюки. Он уже не ждет, как миг назад, не медлит — мокро и пошло впивается в его рот своим, размазывая языком сплюну по опухшим губам и слегка прикусывая подбородок. Одна рука оказывается на горле, а вторая опускается между ног, накрывая ладонью полунапряженный член. Тэхен почти скулит, уже окончательно свихнувшись от буйства красок перед глазами, когда Чонгук поглаживает его через ткань боксеров, сжимает у основания и возвращается к головке, ни на грамм не нежно надавливая большим пальцем. Его изматывает всего, кроет и размазывает по поверхности кровати, навязчиво и не аккуратно. И о боже, как восхитительно. В голове шумит от всего: выпитого, наболевшего, пережитого, и Тэхён подается вперед, открывая глаза и вбуравливаясь в воронью радужку чужих обворожительных глаз, чтобы поймать себя в этом мгновении, отзеркалить наплыв эмоций и пропасть здесь и сейчас. Ему сносит крышу напрочь, когда Чонгук отточенным движением проводит по всей длине его члена, размазывая капли, растягивая удовольствие, уютно обосновавшееся между их переплетенными телами. Чонгук предупреждающе кружит вокруг его входа кончиком пальца и давит на пробу, и оба задерживают дыхание. Тэхён вздрагивает, комкает тонкими пальцами простыню, откидывается еще сильнее на подушки и выдыхает через силу. — О Господи… — запрокинув голову, протяжно стонет Тэхен, до синяков впиваясь лопатками в матрас. Давно ему не было так хорошо, черт побери. В мозгу блаженная дымка, будто кто-то скурил в черепной коробке огромный косяк, разум берет тайм-аут и сваливает куда-то в сторону другой вселенной, и Чонгук отпускает себя и полностью отдается во власть возбуждения, проскальзывая пальцами внутрь, искусно и тщательно растягивая Тэхена. Чонгук разводит их внутри, давит, массирует, нащупывая что-то, что только ему известно и подвластно. А Тэхёна гнёт во все стороны, тащит, по-хорошему мутит от этого состояния — рвёт всего на мелкие частички. В какой-то момент становится пусто и одиноко, когда Чонгук отстраняется, меняя положение, и Тэхен предательски всхлипывает, почти по-девичьи хныкает. Он безбожно выдыхает, когда Чонгук возвращается обратно, и ощущает его член, плотно соприкасающийся с его пахом. Он распахивает глаза, следя за тем, как Чонгук облизывает свою ладонь, быстро и порывисто проходит по своему члену, смазывая того. А после входит одним движением, сводя брови к переносице и шипя Тэхену прямо на ухо что-то нечленораздельное. Его плоть проскальзывает почти полностью, обдавая внутренние стенки неистовым жаром. Он боится стонать, боится дышать, мышцы пресса болезненно сводит, но это ничто по сравнению с режущей упоительной болью от ощущения твёрдого члена внутри. Как будто в полусне, среди безобразия звуков он слышит прямо на ухо жесткое: — Смотри прямо на меня. А когда в нелепой попытке пытается найти в темноте чужой свирепый взгляд, чонгуковы пальцы смыкаются на его подбородке, непреклонно дергая его лицо вперед. И Тэхена обжигает еще сильнее, когда тот стукается о его лоб своим, фиксируя нос к носу и испепеляя своим дыханием губы, прибивая напрочь эмоциями, поселившимися беспокойно на дне зрачков. — Не отводи взгляд, — просит Чонгук металлическим тоном, и, хотя в его голосе не слышно ни льда, ни солнца, Тэхен даже и не думает противиться, повинуясь. Его толчки становятся ритмичными и неспешными, а взгляд остается все таким же пронзительным. Член практически до конца выскальзывает из тесно обхватывающего его Тэхена, а когда Чонгук входит до самого конца, то на пару мгновений застывает, наслаждаясь очередным низким стоном. Чонгук с удовольствием чувствует, когда их разрядка приближается почти на одной и той же скорости. Хватка на его плечах усиливается, дрожь горячего тела под ним нарастает, и через миг он отпускает себя. Тэхен кусает щеку изнутри, когда он вслед за Чонгуком ощущает волну подоспевшего оргазма. Его пробивает крупная дрожь, вяжет рот, сушит нёбо и встает в горле тошнотворной массой непонятных, максимально реализованных эмоций. А сразу после, когда его силы в один миг обнуляются до n-степени, сонная обреченность смыкает веки, а тяжесть в висках глухим набатом пророчит головную боль, последнее, что он видит, перед тем, как вырубиться, это россыпь смоляных пушистых ресниц и сражающий наповал вороний взгляд.х. Если знаешь, что упадаешь, то сделай это красиво.
13 декабря 2020 г. в 00:57