piece of hell

       — Надеюсь, ты не имеешь ничего против ромашкового чая.        Намджун ставит перед поникшим Чимином сервизную чашку на блюдце, и юноша с опозданием благодарственно кивает, когда рука Наджмуна заботливо ложится на его чуть сгорбленную спину. Намджун, ободряюще его погладив, выдвигает стул и садится рядом с ним — усталым, бледным и изможденным мальчишкой, затравленно смотрящим в одну точку уже десять минут. Накрывшая истерика, отступившая к этому моменту не без усилий Намджуна, слишком вымотала и без того изнуренный организм. Намджун дал ему успокоительное и сейчас, поджав губы, терпеливо ждал, когда Чимин решится с ним заговорить.        Было уже за полночь, когда Намджуна разбудила трель телефонного звонка. В первые секунды после пробуждения его охватило ощутимое негодование, потому что «Кого черт дернул звонить в такое время?» Однако очень быстро эта эмоция сменилась на невольное напряжение — наверняка у звонящего была весомая причина позвонить именно ему и именно сейчас. Непрояснившимся ото сна взглядом, Намджун мазнул по экрану телефона, чтобы с изумлением увидеть, кто именно ему звонил. А звонил ему никто другой, как Чимин, что упорно игнорировал его уже почти месяц. Намджун ответил не задумываясь, тут же обращаясь к Чимину и зовя его по имени. Тот ответил не сразу, и Джуну пришлось несколько секунд напряженно вслушиваться в свист ветра и шум улицы, доносящиеся из динамиков. Он не сразу различил прерывистые всхлипывания, а минутой позже — настоящее надрывное рыдание. Пульс испугавшегося Намджуна в тот момент настолько участился, что сонливость как рукой сняло. Он встревоженно вскочил с постели, пытаясь понять, что произошло и почему Чимин, очевидно находящийся не в лучшем состоянии, звонил ему в такое время.        Чимин бессвязно просил его откуда-то забрать, захлебывался слезами, а к просьбам Намджуна успокоиться и рассказать, в чем проблема, совершенно не прислушивался. В первые секунды неконтролируемой истерики Чимина у Джуна от непонимания сердце ушло в пятки. Не каждую ночь ему звонят охваченные эмоцией пациенты, задыхающиеся в потоке сумбурной речи и неспособные внятно объясниться. Однако стоило Намджуну чуть оклематься от накатившего непонимания и зазвучать твердым голосом, настойчиво просящего Чимина успокоиться, по возможности сесть и дышать вместе с ним — это возымело успех: Чимин в действительности вскоре немного успокоился. Не настолько, чтобы уже не быть встревоженным за его состояние, но настолько, чтобы иметь возможность понять, чего от него хочет Чимин, что случилось и откуда он просит его забрать.        Когда Чимин только-только начал изъясняться несколько доходчивее, чем делал то минутами ранее, Намджун первым же делом спросил его о местоположении. Чимин, успевший уйти на приличное расстояние от дома, долго не мог ответить на этот вопрос, шептал, что не знает, заикался и всхлипывал. Намджун попросил скинуть геометку, а после сразу прикинул в голове, сколько времени у него займет путь, ведь с Чимином его разделяло несколько районов. Ехать ему не менее получаса, а у Чимина на том конце провода если не подлинный нервный срыв, то как минимум настоящая истерика. Заставлять его столько ждать в таком состоянии — не по-человечески.        Ближайшее такси находилось в семи минутах езды от Чимина. Пока он боролся с неконтролируемыми эмоциями, Намджун уже вызвал ему машину, параллельно продолжая дышать вместе с ним. Намджун делал вдох, и Чимин криво-косо, но повторял за ним. Джун делал выдох, и Чимин поначалу не справлялся: с дрожащих губ вперемешку с воздухом слетало концентрированное отчаяние. Чимин не мог настроить себя правильно дышать, потому что то начинал нервно глотать, то усиленно вытирать слезы, рванувшие с новой силой.        Намджун сообщил, что подъехавшая машина — от него, и Чимин может спокойно в нее сесть. Он оставался с ним на связи всю поездку, а Пак начал неспешно успокаиваться. Легко возбудимый Чимин с совершенно расшатанными нервами в свои-то девятнадцать ясно осознавал, что нормальные люди не должны так бурно реагировать даже на сильно опечалившее их событие или действие с чужой стороны. Но что он может с собой поделать? Как он должен реагировать, если Юнги исправно делает всё, чтобы Чимина бросало в пучину отчаяния? Швыряло из стороны в сторону как ветхую лодку в самый пик шторма? Как здесь оставаться спокойным, если Чимина с головой накрывают метровые волны, пока он судорожно молит о штиле?        Настоящий тайфун из эмоций вскоре ожидаемо сменился на чувство стыда, а после пустоты. К моменту, когда он вышел из машины и его тут же встретил Намджун, Чимин был в состоянии только стыдливо прятать глаза. Его трясло, но уже не так сильно, как раньше. Влажное от слез лицо подсохло, неприятно стягивая кожу. Чимин в который раз возненавидел себя и отсутствие у себя навыка самостоятельно решать проблемы, а не закатывать истерики и названивать людям поздней ночью. Намджун крепко обнял его, погладил по спине и уверенно произнес, что всё нормально, всё хорошо. Сказал, что Чимин молодец, раз решил ему позвонить и обратиться за помощью. Что он не один. Что Намджун обязательно поможет и сделает всё, что в его силах. Сердцем Чимин был искренне благодарен, но голову заполонило сплошное чувство стыда за свой поступок. Его хватило лишь на едва слышное «прости», когда они зашли в кабину лифта. Намджун тут же начал уверять его, что всё нормально, извиняться не за что, но Чимин не слушал. Он был занят громкими мыслями, твердящими, что он в очередной раз поступил как настоящий слабак. Что он должен уйти, а не тревожить Намджуна в час ночи. Что он должен извиниться. И он просит прощения. Как минимум раз семь точно. Он не слушает Намджуна — оглушительное месиво собственных дум не позволяет.        Какое же он ничтожество.        — Тебе чуть-чуть получше? — заботливо спрашивает Намджун, когда Чимин чуть отходит от состояния немого ступора и делает маленький глоток чая. Он всё также стыдливо прячет раскрасневшиеся глаза, потому что после седативного средства, что дал ему Ким, эмоции отступили на задний план, освобождая территорию для рациональных доводов против собственной очевидной слабости.        Чимин кивает, давая утвердительный ответ, и неловко греет руки о поверхность чашки. В очередной раз нелепо извиняется, и Намджун только качает головой, уже уставший уверять Чимина в том, что всё хорошо — извиняться надобности нет.        — Я не знаю… — хриплым голосом тихо произносит Чимин, смотря на свое помотанное отражение в чашке. — Не знаю, чего хотел от тебя… Просто, — его голос ощутимо дрогнул, и Пак на минуту замолк, после неловко прочищая горло. — Мне захотелось позвонить именно тебе… Это очень эгоистично, я знаю, я не хотел… — тихо оправдывается Чимин, опуская голову ниже и царапая пальцы. — Мне очень жаль, что я не умею себя контролировать. Я не хотел тебя будить и так тебя напрягать. Мне очень жаль, Намдж…        — Чимин, — твердо обрывает его Ким, заставляя того потерянно поднять взгляд. — Успокойся, — настойчиво, но вместе с тем ласково и без давления. — Всё хорошо. И прекрати извиняться — ты обижаешь меня этим.        — Извини, — на автомате отвечает Чимин, и Намджун только устало качает головой, невольно поджимая губы.        Тэхен, конечно, говорил ему, что новоиспеченный муж Чимина — ужасный человек, само исчадие ада, но не думал Намджун, что этот человек будет способен доводить до такого состояния столь безобидного и невинного Чимина. Намджун искренне недоумевает: чем только Пак мог ему не угодить? Он же само добродушие, как говорится, и мухи не обидит. Так в чем же проблема? Чего ему так неймется? Кем себя возомнил, раз считает, что имеет право доводить Чимина до подобных истерик?        Намджун его не знает, но уже питает к нему гневную неприязнь. Разве для него Намджун так упорно работал с Чимином столько времени? Чтобы он к чертям снес весь прогресс Пака, к которому они так кропотливо шли? Что же у них там такое происходит? Не может ведь Намджун спросить напрямую: Чимин ведь считает, что ему совершенно неведомо о происходящем.        — Что тебя так расстроило? — аккуратно спрашивает Намджун, а Чимин только сильнее опускает голову и нервно сжимает чашку в руках. Как бы та не рассыпалась в осколки от его напора. — Если не хочешь — можешь не говорить, — сразу оговаривает Ким, чтобы ни в коем случае не давить на юношу и не заставлять его чувствовать себя обязанным отвечать, раз тот не готов. — Ты просто не выходил на связь… Довольно долго. И… — неуверенно тянет Намджун. — Я волновался. Переживал. В твоей жизни, должно быть, случилось что-то очень… М-м… — снова тянет Ким, пытаясь вернее выразить мысль. — Что-то очень затруднительное, верно? Что-то, что очень тебя расстроило?        Чимин поднимает на Намджуна такой уставший и болезненный взгляд, что тот в ту же секунду корит себя за неуместные вопросы и просит себя сидеть молча, не доставая допросами изможденного юношу, у которого под красными глазами залегли незавидные тени синяков. Чимин снова зависает на одной точке, нервно заламывая пальцы.        — Да, — коротко отвечает Пак, дрожащими руками обхватывая чашку. — Да, в моей жизни многое поменялось. Я… — он делает глубокий вдох, потому что кислород в легких не задерживается надолго, и дышится ему в этой квартире с большим трудом. Намджун тут же встает и открывает окно нараспашку, позволяя ночному ветру тут же залететь на кухню. — Мне очень жаль, что я не поставил тебя в известность сразу. Я не был готов обсуждать это с тобой, — виновато зазвучал Чимин, упорно избегая зрительный контакт.        — Всё нормально, — успокаивающе кивает Намджун, аккуратно прерывая чиминово нервное сдирание кожицы с пальцев. Он берет его руку в свою и ободряюще гладит большим пальцем по тыльной стороне ладони. — Прекрати так нервничать, — Чимин его будто бы и не слышит, поглощенный своими переживаниями. Он кусает губу, нервно дышит и выглядит так, как будто находится в закрытом гробу в самый пик летней жары. Точно задыхается от аномальной духоты и зноя. Оказался в самом эпицентре пекла. Намджун не знает, кто его муж, но уже готов остепенить этого ненормального, пуская в ход далеко не самые гуманные методы. — Чимин, — в очередной раз тихо зовет его по имени Намджун, и Чимин нехотя поднимает взгляд, — всё хорошо. Давай, допивай чай, а я пойду постелю тебе постель, ладно?        — Намджун, — юноша вымученно зовет Кима по имени, и тот, уже вставший из-за стола, внимательно смотрит на неспешно собирающегося с мыслями Чимина. — Я думаю… — он снова тяжело дышит и облизывает пересохшие губы. — Я думаю, что ты должен знать, нет, я имею в виду, ты имеешь право знать… Я разбудил тебя, заставил возиться со мной, да и всё это в такой поздний час, — Чимин кидает взгляд на висящие настенные часы, чьи стрелки стремились к двум часам. — Я думаю, что мне стоит тебе рассказать. Но если тебе не хочется меня слушать, я…        — Чимин, ты что такое говоришь? — тут же садится на место Намджун, беря руки Чимина в свои, чтобы создать доверительную атмосферу. — Я был бы тебе очень благодарен. Мне ценно, что ты решил посвятить меня в курс дела. Правда, — он кивает, и Чимин нерешительно смотрит на его благородное лицо.        От Джуна веяло столь необходимой для Чимина отзывчивостью, добротой и умением работать с такими трудными людьми как он. Всегда спокойный Намджун вел себя по-взрослому. Именно по этой причине Чимин и попросился к нему, а не к Тэхену. Тэ — всего лишь его погодка. Чимин его любит, но он не может дать ему то, что даст взрослый и понимающий все тонкости в общении с людьми человек. В конце концов, профессия Намджуна и заключается в оказании помощи людям, находящихся в разладе с собственным «я».        Чимин не уверен, насколько правильной идеей была затея провести подлинную экскурсию по кровоточащим закоулкам его души, но он рассказывает всё как есть, ничего не утаивая и не перевирая. Не сказать, что Намджун был сильно удивлен, ведь Тэхен опередил Чимина и ознакомил его со всем происходящим первее, но слышать всю историю от первых уст было куда тяжелее. Потому что Тэхен, залпом выдавший гневную тираду, в отличие от Чимина, не останавливался на то, чтобы перевести дух, утереть подступающие слезы или на время замолчать, понимая, что голос вероломно дрожит и каждое слово дается ценой невероятных усилий. Тэхеном руководил слепой гнев, а Чимином — отчаяние. Тэхен звучал оживленно и бойко, а Чимин всем своим видом напоминал траур. Они оба негодовали, только Тэхен не звучал столь пришибленно и убито.        — Мне очень жаль, Чимин.        Внутренние уголки бровей Намджуна невольно вскинулись вверх из-за той степени сочувствия к Чимину, которой буквально пробило его насквозь. Он видел, как сильно страдает Чимин, и как много боли и мучений принес ему этот брак. На ум закономерно приходит Юнги. Тот ему, конечно, плакаться в жилетку не будет, но и его ему стало жаль, ведь это действительно тяжело — жить бок о бок с чужим человеком, которого ты вынужден считать супругом. Намджуну остается только искренне сопереживать им двоим и предпринять попытку моральной поддержки.        Чимин молчит, неловко потирает шею и беглым взглядом окидывает кухню. Ему неудобно перед Намджуном, которого он так напрягает. Он ведь спокойно себе спал, а тут приходит Чимин и изливает всю душу. Конечно, ведь поздняя ночь перед будничным днем самое подходящее для этого время. Пак делает последний глоток уже остывшего чая.        — Ты огромный молодец, — с гордостью смотрит на Чимина Намджун, а тот еле заметно кривится, мол, какой же я молодец? Не смеши. — Ты очень сильный юноша, Чимин. Я восхищаюсь твоим внутренним стержнем, честно. Да, твой муж заставляет тебя страдать, но ты продолжаешь быть сильным. Не все обладают такой стойкостью духа.        — Юнги так не думает, — себе под нос бубнит Чимин, после устало вздыхая и утыкаясь лицом в ладони. Локти стояли на столе, а он не поднимал головы. — Вечно упрекает меня в том, чт…        — Кто?        Намджун перестает дышать и замирает, когда с губ Чимина слетело знакомое имя. Смотрит на растерявшегося Пака застывшим взглядом и почти не моргает.        — В смысле «кто»? — тихо переспрашивает непонимающий Чимин, и Намджун заставляет себя выйти из оцепенения и покачать головой, чтобы вернуться в прежнее состояние.        Получалось не очень.        — Как ты сказал, зовут твоего мужа? — неверяще уточняет Намджун, а Чимин тушуется под этим излишне внимательным и явно чем-то удивленным взглядом.        — Эм… — неуверенно тянет Чимин, уводя глаза и неловко потирая шею. — Юнги? А… А что такое?        — Юнги? — чуть ли не с истерическим придыханием Намджун повторяет вслед за Чимином, и тот несмело кивает.        У Намджуна в голове за несколько секунд проносится бешеный вихрь самых разных эмоций и мыслей. Глаза его увеличились чуть ли не вдвое, а Чимину от непонимания причины резкой перемены в настроении Намджуна становится некомфортно.        — Ну да, — несмело отвечает Чимин, теряясь от испытующего взгляда Намджуна. — Что-то не так? — нерешительно уточняет он, и Намджун дает себе мысленную пощечину, прося выйти из оцепенения.        — Нет-нет, — смеется Намджун, трепля Чимина по волосам. — Всё хорошо, — после секундной паузы, он нелепо спрашивает: — Слушай, а какая фамилия у твоего мужа? — как бы невзначай уточняет Намджун, а Чимин непонятливо хмурится:        — Разве это важно? — не успел Нам ответить, как Чимин устало выдыхает: — Мин. Мин Юнги, — и с отвращением морщится, когда ему приходится назвать это имя.        Впавший в ступор Намджун чувствует, как земля уходит из-под ног. Тот, кто так сильно протравил жизнь Чимина — его лучший друг?.. Да быть такого не может… У Намджуна в голове не укладывается: как такое могло произойти? Это ведь всего лишь совпадение, верно? Просто совпадение. Юнги не стал бы так поступать с ни в чем неповинным Чимином. Намджун знает Юнги. Знает, что он не садист и наслаждаться мучениями мальчишки не будет. Но характер… Характер у Юнги ужасно тяжелый. Описаниям Чимина подходит. Поэтому быть уверенным в том, что речь идет всего лишь о тезке друга, точно также решившего обременить себя узами договорного брака — нельзя.        — Ох, понятно, — с трудом изображая беспечность, Намджун понятливо кивает, пытаясь подавить в себе замешательство от ударившей в голову догадки. Он всё еще упрямо отрицал, что Юнги — действительно муж Чимина. Ведь это даже звучит до ужаса неестественно и дико. — Ты очень устал. У тебя глаза слипаются, — констатирует он очевидное, вставая из-за стола. Чимин встает следом. — Думаю, тебе стоит лечь спать. У нас будет еще много времени, чтобы всё обсудить. Сейчас же тебе нужен крепкий сон. Как насчет того, чтобы прогулять завтрашний день? — инициативно предлагает Намджун. — Я напишу тебе справку. Тебе надо отдохнуть и набраться сил.        Чимин некоторое время мечется, не зная, соглашаться ему на столь заманчивое предложение или всё же не стоит. Но когда Намджун приобнимает его за плечо и выводит из кухни, спокойным голосом рассуждая о том, что лучше бы ему отоспаться и восстановиться, Чимин, пускай и максимально нерешительно, но соглашается с доводами старшего. Уже очень поздно, и Чимин чувствует себя ужасно виноватым, но в этот раз одергивает себя от просящегося наружу извинения. Намджун ведь просил его перестать.        Ким отводит его в ванную, настраивает теплую воду, возится совсем как с ребенком, и Чимин не может сдержать слабой улыбки — сразу видно, что Намджун — отец со стажем. Только вот если дочери Нама пять лет, и забота вокруг нее является чем-то должным и самим собой разумеющимся, то Чимин из этого давно вырос, пускай в его жизни никогда и не было того, что ему полагалось по праву. Что должно полагаться всем детям. А потому намджуново «Если что, этот шампунь не щиплет глаза. Я специально для Лии покупал» звучит донельзя смешно и грустно одновременно. Чимина хватает только на слабую улыбку и благодарный кивок головой.        Когда Намджун хотел выйти из ванной комнаты и оставить Пака наедине с собой, он резко останавливается, томимый одной мыслью. Чимин непонятливо смотрит, как тот оборачивается и с неловкой улыбкой зовет его по имени. Юноша не понимает, почему напрягся, но терпеливо дожидается слов Намджуна. Ким понимал, что не сможет уснуть, не поняв суть дела, а потому, как бы он не боялся надоесть Чимину, он аккуратно подходит к мучаещему его вопросу:        — Надеюсь, ты не сочтешь за излишнее любопытство, но… Мне вдруг очень стало интересно: а сколько лет этому, как ты выразился, Юнги?        На лице Чимина явное непонимание и озадаченность. Он поймал себя на мысли, что Намджун задает странные вопросы, но после довольно быстро убеждает себя в том, что, должно быть, ему взапрямь банально интересно, сколько лет такому недалеко ушедшему в развитии человеку. Потому что по описаниям Чимина, Пак бы сам посчитал его своим ровесником; может, даже младше. Такой тяжелый-тяжелый подросток-задира лет пятнадцати. Но, черт побери, не взрослый человек его статуса.        — Двадцать семь, — нехотя отвечает Чимин, а Намджун, так боявшийся именно этого ответа, мысленно громко матерится и чертыхается.        — Мхм, — понятливо мычит Намджун, за легкой натянутой улыбкой скрывая пронзивший его насквозь отказ принимать услышанное. — Ну, — качнув головой, Намджун улыбается ему самой что ни на есть отцовской улыбкой, тогда как в голове крошится рой мыслей, — мы еще поговорим об этом. Оставлю тебя уже одного. Заканчивай быстрее и ложись спать.        Стоило Намджуну закрыть за собой дверь, улыбка моментально гаснет. Намджун с трудом сдерживает в себе нецензурную лексику, потому что иначе свое отношение к происходящему никак не выразить. Он не матерится, разве что совсем редко, когда ситуацию по-другому и не прокомментировать. А на то, во что его посвятил Чимин, совершенно точно по-другому не среагировать. Джун невольно отрицает сказанное, пускай и понимает, что да — его пациент и лучший друг обручились не с другими людьми, как слепо полагал Ким, а, черт побери, друг с другом — да.        Из-за гневных рассказов Тэхена и очевидно плачевного состояния Чимина у Намджуна закономерно сложился не самый лучший образ супруга многострадального Пака. Намджун злился и негодовал: как можно так жестоко поступать с еще совсем незрелым юношей, для которого всё происходящее — ужасный стресс? Намджун искренне возмущался, пускай внешне привычно оставался спокойным и рассудительным. Намджун казался самой невозмутимостью, когда как желание преподать этому нахалу пару уроков съедало его заживо. Показать, что Чимин не один. За него есть кому вступиться. И обижать его никому не позволительно.        Гнилой портрет ужасного человека — вот каким виделся безликий для Кима муж Чимина. А теперь, после откровений юноши, образ Юнги невольно накладывается на уже готовый макет. Не сходится. Нет, Юнги далеко не ангел, но быть такого не может, чтобы он вел себя так… дерьмово? Других слов у шокированного Намджуна не находится.        Он заходит к себе в комнату, садится на кровать и долго смотрит в пустоту, пытаясь хотя бы немного протрезвить мозг, поглощенный столь неприятно его удивившем совпадением. Получается скверно, и Намджун, у которого от неотпустившего его изумления широко распахнуты неморгающие глаза, наконец прячет лицо в ладонях, чтобы неверяще помотать головой и прошептать тихие ругательства.        Намджун совершенно застан врасплох. Он не знает, чего хочет сильнее: набить Юнги лицо или переселить бедного Чимина к себе. Да, непрофессионально. Да, так не делают. Да, между врачом и пациентом должна сохраняться дистанция. Но что Намджун может с собой поделать, когда полностью разбитый Чимин сам к просится под его крыло, устав мокнуть под болезненно бьющими каплями дождя? Чимин рядом с ним совсем ребенок, Намджуну очень тяжело оставаться сторонним наблюдателем всей ситуации, когда юный мальчишка видит в нем опору и поддержку. Как он может отстраниться? Как может оставаться по-врачебному равнодушным и холодным? Намджуну тяжело придерживаться нейтралитета, когда речь идет о Чимине. Если почти у всех его пациентов имеются родные люди, так или иначе стоящие позади них, то Чимин лишен такой роскоши. Как он может оставаться безучастным, если детей его возраста приводили родители, а шестнадцатилетний Пак, полностью забитый и вкрай доведенный аномально черствым и жестоким отцом, робко постучался к нему сам? Да, Намджун позволил себе не соблюсти определенные пункты врачебного кодекса этики, но лучше так, чем не протянуть руку помощи бедному юноше, звонящему ему в полнейшей истерике. Лучше так, чем оставить Чимина, находящегося в тот момент в таком плохом состоянии, что Намджун не смог бы себя простить, если бы тот натворил что-нибудь непоправимое. Да, Намджун не должен приводить пациентов в свою квартиру, но если рассуждать с человеческой точки зрения — разве подобным образом не поступил бы любой на его месте?        Люди должны оставаться людьми при любых обстоятельствах.        И Намджун считает, что его искреннее желание проехаться кулаком по лицу друга рождено из высших человеческих побуждений. Он всё еще отказывается принимать то, что Юнги мог себя так ужасно вести. Тем более что по отношению к абсолютно невиновному юноше. Нашел с кем грызться — с безобидным мальчишкой! Намджуна пробирает дикая злость на Юнги и в то же время высшая степень сочувствия к Чимину. Намджуна разрывают противоречивые чувства, но всё же он радуется одной мысли — его приободрял факт того, что теперь он сможет внести свою лепту и постараться наладить их отношения. Он знает каждого из них слишком хорошо — так, быть может, он послужит мостиком для нерадивых молодоженов? Для полярно разных людей?        Намджун предпримет всё, что окажется ему под силу. Его моральный долг не позволит Юнги, несмотря на его статус «лучшего друга», так скверно обращаться с Чимином. В конце концов, не одному ему всё это не нравится. У Юнги был шанс отказаться, у Чимина же — нет. Во всей этой ситуации лишения, которые претерпел Чимин, куда ощутимее и масштабнее, чем то, что ненароком коснулось Мина. Юнги — хороший человек, но отрицать то, что в пределах происходящего он ведет себя как настоящий говнюк — категорически нельзя.        Пускай Намджун и догадывается, что Юнги так себя ведет, исходя из одних ему понятных убеждений, он понимает, что чем бы друг не руководствовался — его это не оправдывает.        Человек, не уважающий границы других людей, сколь сильно они бы ни были ему неприятны, не заслуживает к себе ни грамма уважения, — вот оно кредо Намджуна по жизни. Навязать свое мнение Юнги невозможно, но, быть может, подтолкнуть его к верной мысли удастся.        Юнги слишком хороший человек для того, кто доводит бедного Чимина до такого состояния. Намджун уверен, что Юнги страдания Чимина не приносят никакого удовольствия. Потому что Мин не плохой. Грубый, резкий, вспыльчивый, но не плохой. Да, оступился, но на то ведь и нужны друзья — Намджун ему поможет. Вправит мозги и наставит на верный путь.        Даже если его снова пошлют.        Намджун засыпает, обремененный тяжестью дум. Чимин же не смыкает глаз до самого утра. Пускай тело его и изнывало от жажды по сну — голова, набитая дюжиной шумных мыслей, каждая из которых силилась высказаться и требовала внимания, позволять Чимину засыпать не собиралась.        Чимину б кнопку, что выключит генератор бесконечных размышлений. Те штампуются точно на конвейере, а Чимин — бесправный работник, попавший в трудовое рабство и работающий все двадцать четыре часа в сутки.        Можно ему хотя бы немного отдохнуть?        ***        — Лия, тише…        — Папа, я потеряла Кэти! Найди ее, пожалуйста!        В спутанное сознание Чимина ясно прорезался шум голосов жильцов этой квартиры. И если Намджун еще говорил тихо, то от звонкого детского голоса не проснуться было невозможно. Маленькая Лия бегала по дому, хлопала дверями и никак не могла успокоиться, ища потерянную игрушку. Намджун бесшумно бегал за ней, умоляя не кричать на весь дом. В Чимине, с трудом разлепившим глаза, что-то противно щелкнуло, когда он понял, где находится и как здесь оказался. Не замечая за собой, он беспомощно сглотнул и прикрыл глаза, чтобы не касаться взглядом чужой обстановки. Какое же неприятное чувство — просыпаться в неродном доме, потому что своего у тебя нет. Чимина то и дело гонят со всех сторон. Если бы прилагательное «жалкий» имело осязаемый вид, то Чимин был бы первым кандидатом на должность.        К горлу продолжало подкатывать мерзкое ощущение собственной слабости. Пак из вчерашнего дня мог вычленить немногое, а прикладывать усилия, чтобы вспомнить то, о чем побыстрее бы забыть, он точно не хотел. Однако, несмотря на попытки Чимина усилием воли выключить воспоминания и подавить голос разума, позорно ноющее сердце ответственно выполняло функцию самобичевания. Как бы он не старался — паршивое состояние для Чимина обеспечено. Слишком незаслуженная это роскошь — просыпаться с утра так, будто не он вчера задыхался в истерике, а после слезно выложил всю подноготную бедному Намджуну, который просто тихо-мирно спал, как заявился Чимин и обрушил на него всю тяжесть своего бремени. Как же ему перед ним стыдно… Он-то не виноват в том, что жизнь Чимина — череда неурядиц, змеями кишащих под ногами.        У Чимина от этих мыслей невыносимо заскребло внутри. Щемящее сердце страшно изнывало, не находя в себе сил терпеть весь черный гнет, что мелко грыз стенки ретивого. Жгучие слезы хлынули из глаз, но Чимин их быстро утер, не позволяя впадать себе в уныние.        Лия в поисках куклы всё по-прежнему хлопала дверьми. Когда маленькая непоседа ворвалась к Чимину — он нашел в себе силы слабо, но искренне ей улыбнуться. На лице девочки тут же отобразилось недоумение. Растерявшись, она застыла в дверях, но вскоре следом появился Намджун, что взял ее на руки и попросил у Чимина прощения за то, что они его разбудили. Чимин поспешил отрицательно помахать головой.        — Это вы меня простите. Я не хотел вас притеснять, — скинув с себя одеяло, юноша встал на ноги и подошел к ним поближе. Притихшая Лия всё также с подозрительным прищуром вглядывалась в Чимина. — Привет, Лия, — Чимин протянул ей руку, и та, немного поколебавшись, деловито ее пожала. На ее пухленьком детском лице подобная серьезность выглядела слишком забавно. Чимин не удержался от легкого смешка.        Однако его красные глаза говорили всё за него, выдавая с потрохами. Чимину сейчас явно не до улыбок, несмотря на ту приветливость, с которой во взгляде он смотрел на Лию. Намджун поставил девочку на ноги, аккуратно подталкивая к выходу.        — Папа сейчас придет, Лия. Поищи Кэти еще раз в гостиной. Ты любишь там оставлять игрушки.        Когда девчонка резво убежала вглубь квартиры, улыбка на лице Чимина тут же дрогнула, а вскоре вовсе пропала. Намджун знал Чимина не первый год, а потому прекрасно помнил, что Пак не любит чувствовать к себе излишнее проявление жалости и сочувствия. Это лишь подкрепляет его веру в собственную слабость. Потому Намджун по-дружески хлопает его по плечу, пытаясь приободрить. Чимин поднимает на него неловкий взгляд, полный сожаления и смятения.        — Вчера я был на эмоциях… — невольно начал оправдывать себя Чимин, пускай Намджун и не нуждался в этих объяснениях. — Ты не выспался из-за меня. Мне очень жаль…        — Нет-нет-нет, дружище, не начинай, — покачал Намджун головой. — В этом доме подобные речи запрещены. Никаких сожалений — только позитив, — в ответ на это уголки губ Чимина смешливо дернулись.        — Я понял, — смиренно кивнул он головой, а Намджун, профессионально пряча вселенское сочувствие, что он питал к Паку, бодрым голосом заговорил:        — Мне надо на работу, а Лие — в садик. Квартира в твоем распоряжении. Я приготовил тосты — позавтракай. Тебе же не страшно оставаться одному? — обеспокоенно зазвучал Нам, на что ломаная улыбка на губах Чимина дрогнула сильнее.        Джун возился с ним так, будто Чимину не девятнадцать, а от силы пять. Что ж, нянчиться с детьми ему не привыкать.        — Всё нормально, — заверил его Чимин. — Спасибо, Намджун, — чуть тише, почти смущенно, но бесконечно искренне поблагодарил его юноша. — Для меня… для меня очень ценно… — Чимин неловко потупил взгляд и начал по привычке нервно царапать пальцы. — Всё, что ты делаешь для меня… Правда, — разволновавшись, он почувствовал, как к лицу его прилила легкая краска. Чимин неуверенно сглотнул и поднял взгляд на Намджуна, смотрящего на него тем самым взглядом, в котором читалась молчаливая поддержка.        Джун улыбнулся и крепкой рукой сжал юношеское плечо в подбадривающем жесте. Джун улыбался, в то время как набить Юнги лицо с каждой секундой хотелось всё сильнее. Чимин — самый миролюбивый, добродушный и безобидный мальчик, которого только можно было встретить на своем пути. Идиот Юнги даже не понимает, как сильно ему повезло, учитывая, какой он говнюк и как себя ведет. Он не заслужил такого рядом с собой. Как он только посмел обижать Чимина? Что ему могло не понравиться? Чимин ведь максимально неконфликтный человек — Намджун знает его. Незлобивый, участливый и до невозможности приветливый. Юнги не осознает, что в его руках чистейший бриллиант, попавший совершенно не в ту среду. Однако не стоит забывать, что бриллиант — самый прочный камень в мире, даже если бестолковый Юнги швыряется Чимином точно тот не ценнее куска железа.        Мало того, что он самым глупым образом согласился на этот брак, так теперь ходит выпендривается, портя жизнь ни в чем неповинному Паку. Намджун с усилием сдерживает себя, чтобы от злости не заскрежетать челюстями, выдавая свой гнев. Чимин ведь и помыслить не мог, что тот, о ком он отчаянно рассказывал Джуну вчера на кухне — его лучший друг.        Намджун до сих пор не может принять ни факт того, что эти двое действительно женаты друг на друге, в той же мере, что не может принять такое грубое и хамское поведение Юнги в отношении того, кто этого явно не заслужил.        Когда Намджун с Лией под ручку вышел из квартиры, напомнив Чимину, чтобы тот хорошенько отдохнул и не думал «о всяких глупостях», Пак, закрыв за ними дверь, молча плетется в гостиную. Плюхнувшись на диван, он обессиленно прикрывает глаза, стараясь не размышлять о своем унизительном положении. Однако как бы он ни старался — не получалось от слова совсем. Пока все нормальные люди с утра собираются кто на учебу, кто на работу — Чимин сидит, запершись в чужой квартире, беззащитно подтянув колени к груди и уткнувшись в них подбородком.        Чимин старался не думать о прошлой ночи, даже телевизор включил, но упрямые мысли неизменно преследовали произошедшее. Чимин, разумеется, знал, что в глазах Юнги он пустое место, но ведь не настолько… Не настолько, чтобы пренебрегать его присутствием так сильно. Чимин прекрасно осознавал, что Юнги не питает к нему ни капли уважения, но не думал он, что всё настолько запущено… Он ведь говорил, что не испытывает к нему ненависти. Говорил, что относится к нему никак, так почему он поступает так, будто Чимин — его заклятый враг? Так, будто спит и видит, как бы сильнее ему досадить? А когда не спит — выстраивает гениальные стратегии?        Почему Юнги не понимает, что Чимин не по доброй воле маячит перед глазами? Была б его воля, они бы больше никогда не встретились, навсегда позабыв друг о друге.        Чимин не стал листать каналы, довольствуясь мультфильмом на экране телевизора. Разве что чуть звук поубавил, а там и не заметил, как начал неспешно засыпать, утомленный вечной умственной жвачкой. Он не только плохо спал — он спал банально мало, а потому то, что его клонило в сон, было объяснимо. За окном еще не рассвело, а в комнате по-утреннему холодно. Расправив аккуратно сложенный квадратиком плед, что без дела лежал на сиденье кресла, Чимин накрыл себя мягким пухом, кутаясь в него, как ребенок. Голоса мультяшных героев продолжали всё также о чем-то радостно балаганить.        Ком в горле и беспомощно вцепившиеся в ткань пальцы — всё это слишком контрастировало на фоне беззаботного сюжета мультфильма. Чимин, которого в один момент жалость к самому себе прошибла с невиданной силой, пытался успокоиться и поддаться искушению сладкой дремы, которая виделась ему спасением.        Под плотно закрытыми глазами появилась влага. Секунда — и увлажнившиеся ресницы слиплись из-за беглых ручейков, покатившихся по юношескому лицу. Чимин хотел было по привычке сдержать рвущийся наружу плач, с усилием закусив губу до ярко вспыхнувшей боли, как что-то в нем щелкнуло — и он не стал себе запрещать. Он совершенно один дома. Почему бы ему не выплакаться, если очень сильно хочется? Если прилагаемые им усилия даются ему слишком высокой ценой? Если он утирает влагу с лица, трет глаза — а слезы как прорвавшаяся дамба упрямо продолжают течь?        Чимин беспомощно кутается сильнее. Стенки горла разрываются от боли, точно их царапает свора бездомных котов. Таких же, как и сам Пак. Пухлые чувственные губы изламываются в болезненной гримасе. Чимин беззащитно прижимает к груди подушку, которую он по привычке заковал в объятия перед тем, как решить вздремнуть. То, что он не мог спокойно спать, ничего не обнимая действительно говорило о внутреннем одиночестве. Все эти психологи и ученые, черт побери, правы.        Чимин так одинок. Так страшно одинок, что сердце изнывает от тоски. Как же сильно ему хочется домой. «Домой», чей образ он даже не может себе представить.        Ведь дома у него никогда и не было.        Чимина страшит мысль, что, возможно, никогда и не будет. Что до конца своих дней ему не удастся найти «свое» место. Что так и останется, гонимый со всех сторон, поломанный, перебитый, дефектный и никому не нужный.        Одинокая песнь, смешавшая в себе отчаянное рыдание и приглушенные жизнерадостные голоса из динамиков телевизора, тоскливо гуляла по пустой квартире.        Казалось, что даже стены сочувственно смотрели на Чимина, невыносимо сильно уставшего захлебываться и тонуть в собственном бессилии.        И отца, и Юнги — Чимин ненавидит их так сильно, как только может. Предельные возможности кровоточащего сердца не опишут и десятой доли той ненависти, что заполнила его изнутри.        К моменту, когда выдохшийся Чимин заснул, за окном начало светлеть. Веселые голоса продолжали тихо сочиться из динамиков.        Качество сна Чимина оставляло желать лучшего — он всхлипывал, цеплялся за кромку пледа, дрожал и отчего-то бессознательно дергался, мотая головой — даже сон уже не являлся спасеньем.       

இஇஇ

       — Выйди из его комнаты.        Юнги недовольно облокачивается на лутку двери и, скрестив руки, следит за тем, как Мэй беззазорно открывает один за другим парфюмы, стоящие на тумбочке.        — А у него изящный вкус, — совершенно не берет во внимание слова Мина. — Такой свежий аромат. Ему впору. Цветочный мальчик, не иначе, — она усмехается, брызгает пару капель себе на запястье и делает нехитрое движение кистью руки, чтобы запах скорее впитался в кожу и донесся до нее.        Комната наполнилась еле уловимым ароматом чиминового парфюма. Юнги стало не по себе. Ощущение, будто Чимин здесь, рядом с ними, стоит и осуждающе смотрит на них со стороны, поспешило обмануть его мозг.        Смотрит так, как смотрел вчера.        Этим своим обвиняющим, полным обиды взглядом.        Мэй продолжала нахваливать предпочтения Чимина в парфюме, но Юнги ее не слушал, пытаясь дышать через раз, чтобы не улавливать этот запах. От Слюнявчика всегда приятно пахло — Юнги точно в этом убедился, когда вчера бессовестно вторгся в личное пространство Слюнявчика во время их перепалки на кухне. Свежо, но ненавязчиво. Это правда, что исходя из предпочтений в парфюме можно сказать многое о личности хозяина. Элегантно, тонко и без завладеть чьим-либо вниманием. Обращенность к себе самому. Для себя, не для других. Чего совершенно не скажешь о Мэй — ярко, едко, цепляюще. Даже один ее вид катастрофически не вписывался в обустроенную Паком комнату. Две совершенные параллели, которых трудно представить на одной плоскости.        — Господи, мне немного неловко. Столько мягких игрушек, — Мэй взяла Стича и рассмотрела его на расстоянии вытянутых рук. Так, словно в ее руках было нечто ей непонятное и чуждое. — Комната детсадовца, а не студента, честное слово, — и забрасывает игрушку, даже не удосуживаясь обернуться и увидеть, что она приземлилась на пол. — А мне здесь, между прочим, очень нравилось, — и театрально вздыхает, плюхнувшись на постель и подперев подбородок рукой.        — Я попросил тебя выйти, — повторяет Юнги, не понимая, отчего он звучит с такой несвойственной ему неуверенностью; отчего ему так некомфортно.        Это его квартира. И эта комната — она никогда не была чем-то примечательным. Но сейчас это небольшое пространство кажется островком, который никак не связан с остальным домом. Будто магическим образом здесь появилось то, чего никогда не было. Будто этой комнаты, в которой чувствовался Чимин, даже несмотря на его отсутствие, не существовало.        Заваленный учебниками стол. Небольшие фигурки и элементы декора, за которые Юнги высмеял его, когда был у него дома. Стикеры на территории всей комнаты. Один из них Юнги аккуратно зажал между указательным и средним пальцем, чтобы выпрямить загнувшийся конец и прочитать написанное. На небольшой бумажке аккуратно выведено «Зачет по биологии, понедельник». На столе и настольной лампе тоже по несколько штук, которые напоминали про грядущие работы. Чимин явно был вовлечен в свою учебу. И Юнги совсем небеспричинно казалось, что он ухватился за нее как за спасательную шлюпку.        — Как скажешь, — спустя еще пару минут осматривания чиминовой комнаты, на удивление неподкрепленного ожидаемыми язвительными комментариями, она пожимает плечами и направляется к выходу. — Знаешь, — она посмотрела на стоящего у двери Юнги, поджала губы и на миг ее лицо стало серьезнее, чем секунду назад, — мне даже… Мне даже немного жалко его?        Она внимательно смотрела на Юнги, ожидая его реакцию. Кроме раздражения, которое Юнги даже не пытался прятать и которым щедро наградил Мэй с самого момента пробуждения, она ничего не получила.        — Не знаю, что между вами стряслось вчера, но, мне кажется, это было лишним. Приводить меня к себе домой.        Уж от кого, но от Мэй Юнги подобного точно не ожидал. Всегда на кураже, всегда готовая повеселиться и ни в чем себе не отказывающая — что это с ней теперь? Неужели смеет давать Юнги свою непрошенную оценку его поведению? Как будто он сам, блять, не знает. Как будто его самого с момента пробуждения не грызут въедливые мысли, от которых он сейчас на взводе куда сильнее обычного.        — Я тебя не спрашивал, — огрызается Мин, смотря таким взглядом, будто у него сегодня самый худший день в жизни и причиной тому он видит Мэй.        Мэй помолчала с несколько секунд, после чего беспечно пожала плечами.        — Ладно, — она обошла его и вышла в коридор. — Не знаю, чем ты сегодня так огорчен, но вид у тебя ужасный, — и вправду, Юнги смотрел так тяжело, будто сейчас ухватится за любое слово Мэй и оправдает этим ее убийство. — И всё же я попрошу тебя кое о чем, хорошо? Мне не хочется больше возвращаться к этому вопросу, так что скажу сразу — не зови меня к себе, когда этот ребенок дома. Не то чтобы я придерживаюсь каких-то особо высоких моральных принципов, просто… Этот парниша не сделал мне ничего плохого. И я не вижу смысла так сильно над ним издеваться. Я не хочу, чтобы ваши с ним разборки касались меня. Решайте это как-нибудь иначе. Без моего участия. А то мне его правда жаль. По-человечески, — она повернулась к нему спиной, запрокинула голову и начала собирать в хвост длинные вьющиеся волосы. — Он выглядел очень растерянным. И мои слова про то, что он дурачок, который не может нормально сориентироваться на месте — я беру их назад. Мне кажется, он отнюдь не глупый — ты только посмотри сколько у него там книг, — Юнги услышал в ее голосе беззлобную усмешку. — Он не глупый, но вероятно очень несчастный, — Юнги смотрел на то, как Мэй в его рубашке ловкими движениями собирает волосы в хвост, и не понимал, какого черта продолжает стоять и слушать ее, даже не вклиниваясь. — Я просто хочу сказать, что не буду тягаться с ребенком, — наконец убрав волосы, она повернулась к нему и по ее выражению лица Юнги понял, насколько он опустился.        Насколько он, черт побери, опустился, если даже Мэй заявляет о том, что всё произошедшее вчера было лишним.        Если даже в голосе Мэй он слышит нотки осуждения.        Мэй, — черт бы ее побрал! — Мэй, которая только на днях смеялась и глумилась над Чимином. Мэй, которая никогда прежде не заставляла чувствовать его себя так некомфортно. Мэй, которая беззазорно спит со своим начальником — и та делает ему замечания.        — Я думал, тебе в радость приходить ко мне всегда, когда я только этого захочу, — с налетом небрежности отвечает Юнги, засунув руки в карманы. — Зачем ты делаешь из этого проблему? Я не вижу ни одной причины.        Юнги явно пытается подавить инициативу Мэй, всем своим видом показывая, что он самодостаточен, что на ее слова ему совершенно всё равно (пускай в действительности они его знатно укололи), что это он — главный в их отношениях, что это он, а не она, главнее, важнее и умнее. Пытается самоутвердиться и спрятаться от угрозы быть осужденным. Тем более осужденным человеком вроде Мэй. Да кто она такая? Нет, Юнги не пытается втянуть голову в панцирь подобно черепахе, выстроив вокруг себя «железные» аргументы непогрешимости, нет. Совсем нет. Юнги просто раскладывает всё по полочкам. Правильно?        Юнги не сбегает, вдогонку позорно бросая все эти самонапыщенные речи. Юнги нормально переносит критику (так он, по крайней мере, успокаивает самого себя). Просто сейчас он не считает нужным придавать значение словам Мэй.        — Я ее уже назвала, — спокойно отвечает девушка, видя, как сильно Юнги пришлись не по духу ее слова. — Мой комфорт тоже важен. А он невозможен, если я и впредь буду вынуждена видеть этот взгляд твоего мужа, которого мне правда жаль. Честно, мне не по себе. Чувствую себя сукой. Да, я не святая, не альтруистка и не Мать Тереза, но я никогда не хотела гадить в чьи-то души. Я эгоистка, да, но не сука. Чувствуешь разницу?        Юнги выдержал на ней взгляд, полный плохо подавленного раздражения. Мэй смешливо выдохнула, улыбнулась и направилась в ванную. У Юнги же сейчас такое отвратное настроение, что ему кажется, будто Мэй издевается и насмехается конкретно над ним. Будто она в курсе, что творится у него внутри.        На часах без десяти одиннадцать. По-хорошему и Юнги, и Мэй — каждый должен был быть на своем рабочем месте. Но не всегда всё выходит как надо. Зато Чимин (Юнги не сомневается) как послушный мальчик зашагал на учебу как делает то каждое утро. Скорее всего не сомкнул глаз, много плакал, проклинал и Юнги, и свою жизнь, но исправно пошел на учебу. Юнги покачал головой, прогоняя мысли, но перед тем, как спуститься, неуверенно заглянул в чиминову комнату снова.        Перед глазами плыл его растерянный вид, о котором и говорила Мэй. Который, черт побери, заставил разжалобиться даже ее. Неужели Юнги действительно настолько черствый, раз позволил себе подобное? Настолько «сука», как выражается Мэй? Но разве его должно это интересовать? Он просто сделал то, что хотел — почему ему должно быть за это стыдно? Почему голова забита непонятно чем? Никогда ведь этого не было прежде.        Что это — совесть заиграла? Стало некомфортно от того, насколько хреново он поступил? Стало стыдно?        — Плевать, — Юнги передергивает от одной мысли о том, что его даже теоретически могли коснуться муки совести из-за произошедшего.        Какого черта он должен себе отказывать в том, в чем никогда не отказывал? И главное — по какой причине? Из-за Чимина? Как будто ему не всё равно. Юнги на Слюнявчика совершенно плевать. И думать об этом он больше не намерен.        Но почему тогда это неприятное послевкусие после недолгих размышлений не хотело его оставлять? Почему ему всё стало мерзко? И он сам, и этот дом, и выходящая из ванной Мэй? Может, потому что всё это неправильно? Может, поэтому он зачем-то проверяет наличие сообщений от Чимина? Ему было бы легче, если бы он увидел обвиняющую его в бездушии тираду. Излей Чимин душу, обматери его и обругай — Юнги выдохнул бы с облегчением. Но ни единого смс, ни единого звонка от Пака он не получил.        И это неприятно жгло что-то внутри. Отдавало чем-то горьким.        Ситуация с Чимином, ссора с матерью, Мэй и ощущение того, что всё, за что бы он ни взялся выходит боком, заставляли Юнги быть раздраженнее и угрюмее обычного.        Еле уловимый чиминов парфюм на Мэй выворачивал наизнанку.        С более отвратительным и тошнотворным сочетанием он никогда не встречался.       

இஇஇ

       «Привет, Тэ. Я немного приболел, поэтому останусь сегодня дома. Не переживай, у меня всё хорошо. Немного подлечусь, отосплюсь — и снова в строй. Хорошего тебя дня. Люблю♡»        После того как звонки Тэхена остались без ответа, он вернулся в чат и перечитал сообщение. И как только его угораздило заболеть? Поджав губы, Тэхен просит перезвонить Чимина, желает скорейшего выздоровления, спрашивает нужно ли ему что-нибудь и пишет, что заглянет к нему сегодня, если он не против.        Тэхен убирает телефон и направляется в корпус. Множество студентов-медиков отсвечивают белыми халатами, выглядывавшими из-под курток. Во время перерыва все они дружно делились на несколько категорий: большинство обычно даже не выходило из помещения, меньшинство — проводило окно за углом с сигаретой в руках, а кто-то устраивал себе перекус в ближайшей кафешке на соседней улице. В их с Чимином любимом месте. Без него туда идти даже не хочется. Тэхен грустно вздыхает и заходит в здание.        У них хорошая группа. Что Чимин, что Тэхен отлично ладили с одногруппниками, но едва ли они сейчас были в состоянии развеселить Тэхена. Без Чимина всё не то. Ему ужасно скучно и одиноко без своего дурашки рядом. Тэхен в очередной раз вздыхает, безжизненно поднимает руку в жесте приветствия, когда видит знакомых, после чего подходит к одиноко расположенному окну с широким подоконником, кидает на пол рюкзак и садится у окна. Наблюдая за низким зимним небом, Тэхен некоторое время думает о Чимине и о том, как наберет ему сегодня целый пакет витаминов, лекарств и обязательно несколько банок варенья, после чего решает немного повторить тему перед началом занятия.        Он тянется к лежащему на полу рюкзаку, не желая вставать, но подоконник располагался довольно высоко от пола, а потому Тэхен только беспомощно тянулся кончиками пальцев к заветной лямке.        — Знаешь, со стороны это выглядит немного странно.        Тэхен тут же поднимает взгляд и видит своего новоиспеченного знакомого.        — О, — слетает с губ удивленного Тэхена. Не успевает он больше ничего сказать, как Хосок поднимает рюкзак Кима и протягивает нерадивому владельцу. — Спасибо, — Тэхен довольно улыбается и садится скрестив ноги, еще секунду назад занимавшие весь подоконник. — Что ты тут делаешь? — Тэхен любопытно смотрит на Хосока, который садится напротив на манер Кима.        — У меня тут лекция, — беззаботно отвечает Хосок, что-то жуя, а после протягивая Тэхену небольшой пакетик со снеками        — Старшие курсы редко сюда заглядывают, — задумчиво произнес Тэ, кинув взгляд на то, что ему предлагал Хосок. — О-о, яблочные пластинки? — на лице Тэхена расползлась улыбка. — В автомате купил? — и закидывает в рот, после довольно мыча. — Обожаю.        — Буду знать, — улыбается Хосок.        После того, как они вчера обменялись номерами, они успели немного попереписываться: поговорили об учебе, университете, докучливых преподавателях и студкружках. Даже пожелали друг другу спокойной ночи. Тэхен, сидя напротив Хосока и жуя снеки, не чувствовал той легкой скованности, которую испытывает любой на начальных порах перед теми, кого знает сравнительно недолго.        — Почему один? Где твой друг? — оглядевшись, спросил Хосок.        — Чимин приболел, — уныло произнес Тэхен, очевидно расстроившись, когда ему пришлось этим поделиться. — Но я надеюсь, он выйдет как можно скорее.        — Передавай ему скорейшего выздоровления.        — Обязательно.        Они немного поболтали о предстоящих лекциях и о том, кто их ведет. Группы Хосока нигде не было, так что Тэхен закономерно поинтересовался, где все его и почему он не с ними.        — Они этажом выше. Я увидел, как ты поднимаешься и решил поздороваться.        — Поздороваться — одно, а просидеть со мной всё окно — второе, — беззлобно усмехнулся Тэхен, чуть откидываясь назад и прищуриваясь. — Колись: не успел еще ни с кем сдружиться?        — Вообще-то нет, не угадал, — с такой же иронией парировал Хосок. — Я легко схожусь с людьми, так что успел много с кем познакомиться, — Хосок самодовольно прищелкнул языком. — Ребята здесь, конечно, очень сильно отличаются от американцев, но в этом, наверное, тоже есть свой шарм. Только вот… немного сдержанные что ли? — аккуратно предположил Хосок, почесывая затылок.        — О Бог мой, да! — горячо согласился Тэхен. — Ты тоже это заметил?        Вплоть до момента начала занятий они обсуждали свойственный большинству корейцев суховатый оттенок в общении. Излишняя охрана границ, которые никто не спешил пересекать, и чье наличие очень коробило, как оказалось, не одного Тэхен, стали главной темой их обсуждения. Он часто жаловался Чимину на эту толстокожесть всех вокруг, но тот его позицию о том, что люди должны быть «шумными, немного безбашенными, а самое главное — живыми» не до конца понимал.        «Это нормально — уважать границы друг друга и вести себя спокойно», — уверял его Чимин.        «Вести себя спокойно и быть пресными, безжизненными сухарями с замученными лицами — разные вещи! Такое ощущение, что я общаюсь с немощными стариками!»        «Я не понимаю, о чем ты. Им, что, сальтухи делать в начале знакомства, чтобы тебя впечатлить?»        «Именно! Почему нет?!»        Тэхен был воодушевлен тем, что теперь хоть кто-то из его знакомых разделяет с ним схожее мнение по этому поводу. По правде говоря, ему казалось, что если они начнут общаться с Хосоком теснее, то обязательно всплывут и другие точки пересечения. Ему нравилась эта непосредственность и простота Хосока, нравилась его расслабленность, чувство юмора и нетипичный для этих стен яркий стиль одежды. Но самое главное — Тэхену нравилась его индивидуальность и непохожесть на остальных.        Словом, Тэхена в нем цепляло всё то, чем он обладал сам. Ведь это правда, что мы любим в людях то, что безболезненно и охотливо принимаем у самих себя, и раздражаемся от того, что нам не нравится в нас самих. В Тэхена всегда вселяли интерес похожие на него люди, только загвоздка состояла в том, что их не так легко найти. По крайней мере, Тэхен еще не натыкался.        Они попрощались и перед тем, как разбрестись по своим аудиториям, договорились, что Тэхен проведет небольшую экскурсию по местным гастрономическим точкам.        — Я отведу тебя в максимально крутое и уютное место. Это наше с Чимином любимое кафе. Оно тут совсем рядом. Боже, какая же там вкусная выпечка.        — Заметано, — Хосок довольно улыбнулся, спрыгнул с подоконника и протянул Тэхену кулак, который тот спустя несколько секунд додумался отбить. — Вкусная еда — это святое. Ну, — мазнул взглядом по наручным часам, — я побежал. Еще увидимся. Приятно было поболтать.        Не успел Тэхен ответить, что ему тоже, как Хосок развернулся и направился к выходу из рекреации. Тэхен не нашел ничего лучше, чем вдогонку крикнуть «Мне тоже!», чтобы получить в ответ беглый разворот, широкую улыбку и не менее громкое «Я рад!». Одногруппники Тэхена странно покосились на них, не понимая, с кем это разговаривал Ким, а главное зачем эти двое орут на весь коридор. Но Тэхен никогда не обращал на подобное внимание. Докончив наглым образом приватизированные снеки Хосока, он смял упаковку, спрыгнул с подоконника вслед и подумал, что если человек любит яблочные пластинки — то он по умолчанию уже на голову выше всей общей массы.       

இஇஇ

       — О, вы уже дома. Я вас ждал. Давай я помогу, Намджун. Вот так.        Чимин встретил зашедших с улицы Нама и Лию с приветливой улыбкой. Сел на корточки и помог Лие вылезти из зимнего комбинезона. Красные щечки девочки вызвали в Чимине прилив умиления. Он несильно ущипнул ее за щеку, снял с нее шапку и отряхнул от снега.        — Замерзла? Будешь чай? Я приготовил кексы. Твой папа говорил, что ты большая сластена.        — Шоколадные? — с восторгом в глазах девочка хлопнула в ладоши.        — Угадала, — Лия тут же побежала на кухню, лепеча детскую радость, а Чимин посмеялся и встал на ноги.        — Она такая милая, — ласково улыбнулся Чимин, обращаясь к Намджуну.        Пускай тот и улыбнулся в ответ, сам он пытался как можно более незаметно определить, как себя чувствует Чимин. Он ожидал увидеть расклеенного и разбитого Пака, который, конечно же, попытался бы сделать вид, что всё в порядке, но то, что видел Джун, немного отличалось от ожидаемого.        Чимин выглядел вполне спокойно. Разумеется, Намджуну неведомо, как долго Чимин сегодня собирал себя по кусочкам, позволяя наконец выплакаться и излить пустоте всё то, что в нем собралось. Чимин долго проплакал, после чего пару раз, утомленный, засыпал. Просыпался, наворачивал круги по квартире, разговаривал сам с собой и наконец почувствовал небольшое облегчение. В конце концов он решил отблагодарить Джуна за проявленное к нему радушие и сделать хоть что-нибудь полезное. Убрал гостиную, собрал с пола все игрушки Лии, пропылесосил комнаты и испек кексы. В выпечке он был и правда хорош.        Позволив себе наконец излить душу желанному одиночеству, а после заняв себя небольшой работой — Чимин и вправду почувствовал облегчение. Конечно, ему всё еще тягостно, и он всё еще не отпустил ни одну из камнем тянущих вниз ситуаций, но по крайней мере теперь это всё привычно оказалось отброшенным на задний план. Кризис миновал, и теперь Чимин, как и всегда, представлял собой гордого обладателя кучи ментальных болячек в хронической фазе. Он всегда считал, что самое главное — это уметь отвлечься и концентрировать внимание на более приземленных вещах. Так и жил всю жизнь — от срыва к срыву, периоды между которыми могли длиться внушительно долго, потому что Чимин вел себя максимально осмотрительно и осторожно, шагая голубиными шажками и боясь зацепиться за одну из бесконечных болячек. Жаль, что остальные не спешили так оберегать его ментальное здоровье, как стремился к этому сам юноша.        — О Бог мой, Чимин… — Намджун, каким бы ответственным отцом он ни был, всё еще один. А работы много. Везде. И дома, и вне его. А потому в глаза сразу же бросается порядок, которого Намджун пускай и старался придерживаться, но ввиду плотного графика и шаловливой Лии всё же позволял себе погрешности. — Ты должен был отдыхать, а не… — Намджун, переступив порог идеально чистой кухни, только молча моргает, осмотрев всё помещение и остановив свой взор на поедающей кексы дочке. Та довольно улыбнулась и доела кекс прямо с общей тарелки.        — Прости, пожалуйста, если мне не следовало трогать ваши вещи, — донеслось рядом с Намджуном. — Я просто совсем немного прибрался. Мне нечем было заняться, а домой не хотелось и…        — Чимин… — покачав головой, удивленный Намджун посмотрел на Чимина в непонимании: откуда в этом мальчике столько и благородности, и благодарности; доброты и всего самого лучшего. — Тебе следовало отдыхать… Ты ведь так вымотан… Спасибо, — у Намджуна больше нет слов.        Какой же Чимин драгоценный.        В ответ тот только отмахнулся, подошел к девочке и обратил всё внимание на нее.        — Лия, давай сначала помоем руки, и потом ты сядешь кушать, хорошо? — Чимин улыбнулся, взял ее на руки и понес в ванную.        Несмотря на свое откровенно паршивое состояние, он нашел в себе силы сделать другим приятно. Как врач Намджун должен оставаться нейтральным к своему пациенту, но их строгие черно-белые роли размылись в тот момент, когда Чимин попросился к нему под крыло. Разумеется, Намджун сделает всё, что в его силах, чтобы поставить Пака на ноги, потому что нарушать личные границы, когда речь идет о взаимодействии в ходе курса психотерапии, категорически нельзя. Но ведь не может Джун прогнать Чимина, объяснив всё суровой врачебной этикой? Пока что их роли заморожены. И Намджун позволяет себе дать Чимину личную оценку. Не как врача. Как человека.        Уважение к этому, пускай и побитому жизнью мальчишке, заполнило его изнутри. В том же размере как гнев и досада на Юнги.        Он хотел было продолжить говорить, что не стоило так напрягаться, но побоялся обесценить этим его труд. А жест Чимина он безумно оценил. Поэтому Намджун решил просто с благодарностью принять сделанное Паком. Пока из ванной доносился ласковый чиминов смех и громкий лепет уже успевшей им проникнуться Лии, Джун снова покачал головой, на этот раз прикусывая губу. И как только Юнги умудрился с ним рассориться?        Как?        Уму непостижимо.        Чимин провел Лию на кухню, усадил ее за стол и начал с интересом слушать то, о чем она живо рассказывала. Намджун улыбнулся и безмолвно присоединился к этой милой беседе, незаметно сев за стол. Когда закипел чайник — Намджун разлил чай по кружкам. Чимин благодарственно кивнул.        Домашняя и совершенно по-семейному особенная атмосфера заставляла сердце Чимина сжаться. Вот чего ему всегда не хватало. Видя, с какой нежностью и трепетом относится Джун к своей дочери, Чимину невольно подумалось, что он был бы бесконечно счастлив, родись он в семье Кима.        Чимин гостевал у Намджуна всего ничего, но даже этого ему оказалось достаточно, чтобы успеть робко подглядеть за тем, чем окружены нормальные люди. Дотронуться до эфемерной оболочки, грустно улыбнуться и увидеть то, чего он всегда был жестоко лишен.        Семьи.        Как же сильно ему не хватало семьи. Настоящей. Не как у него. Номинально у Чимина она вроде как даже есть, он не бездомный и не с улицы, но фактически ему приходилось ютиться по углам и искать помощь на стороне.        Сегодня по телевизору, который Чимин включил, чтобы что-нибудь горело на фоне, шел его любимый мультфильм. Чимина всегда задевали до самых глубин души правдивые слова Стича:        «Охана — значит семья, а в семье никогда никого не бросят и не забудут».        «…не бросят и не забудут…»        Если это основной критерии для понятия «семья», то у Чимина ее не было никогда вовсе.        Мысль о том, что уже наверняка никогда и не будет, отдала яркой горечью в районе груди.        Чимин завис на этой мысли, уставившись в свою кружку. Размышляя об этом чуть дольше положенного, уходя в не самые приятные дебри, как бы сильно он не просил себя этого не делать. Пока Намджун и Лия то и дело восхваляли кулинарные навыки Чимина, сам юноша только дергал уголками губ в ответ и старался нацепить на себя маску участия.        Разумеется, подобная игра перед знающим толк в своем деле врачом не возымела никакого успеха. Намджун, слушающий болтовню своей дочери, не упускал из виду Чимина, с которым ему хотелось поговорить. Намджун терпеливо дожидался, когда Лия оставит их вдвоем.        Сегодня Чимин был намерен вернуться к себе. Как бы Намджун не просил его остаться подольше — Чимин качал головой и говорил, что он и так успел его притеснить и что как бы хорошо ему здесь ни было — он должен вернуться. Он умолчал о том, что это неправильно — заставлять Намджуна нарушать этический кодекс его профессии и пригревать попросившегося к нему под кров пациента. Чимин ведь не глупый, сам учится на медика и прекрасно понимает, что то, что он делает — нарушение границ. Не только врачебных, но и личных. Его здесь по-хорошему вообще быть не должно. Намджун не был обязан с ним возиться, но из доброты душевной пригрел его. Чимину стыдно и неловко. А еще он безумно благодарен. Как бы то ни было — оставаться дольше он себе позволить не мог.        — Чимин, — аккуратно начал Намджун, когда наевшаяся и довольная Лия наконец ушла к себе в комнату. После ее ухода стало куда тише, а атмосфера потеряла ту легкость, которую излучали дети. Серьезность в глазах Намджуна ощущалась теперь даже в воздухе. — Почему бы тебе не съехать с концами? — Чимин поднял на него недоуменный взгляд, в котором читался вопрос. — Я имею в виду, почему бы тебе не побыть у меня, или не подселиться к Тэхену, или если тебе комфортнее одному, то снять квартиру и… — взгляд Чимина не выражал никакого доверия к словам Кима, и тот нерешительно остановился, понимая, что раз Чимину банально не предоставили возможность самостоятельного выбора, когда обручили узами брака, то уж его автономное проживание наверняка не может зависеть лично от него самого. — Твой отец не позволит тебе? — аккуратно предположил Намджун, мысленно себе отвечая, что он идиот: знает ведь деспотичный характер его отца; тогда почему он рассуждает так, будто всё устроено максимально легко и примитивно? Съехать? Так легко и просто?        Чимин сначала немного помолчал, пытаясь сначала объяснить свою позицию самому себе, а после спокойно донести и до Джуна, пускай в горле возникло неприятное тянущее чувство.        Чувство собственной беспомощности.        — Он заблокирует все мои счета, если я начну рыпаться, а другого источника дохода у меня нет, — несмотря на то, что это была больная тема, он старался звучать ровно. — Теоретически, я могу побунтовать, отказаться от всего и пойти работать. Уехать из города, чтобы не пересекаться лишний раз, попытаться забыть обо всем, устроиться официантом, курьером, уборщиком — не знаю, куда я еще могу податься, если у меня за плечами только школьное образование. Будь я решительнее, я бы, наверное, так и сделал. Но сейчас я не готов к таким резким переменам. Я… — он зазвучал чуть тише и неувереннее. — Мне сейчас и без этого немного тяжело, — позволил себе открыться Чимин, потому что перед Намджуном он старался не скрывать того, что у него на душе. И даже несмотря на то, что это его психотерапевт, даже перед ним Чимин временами умудрялся увиливать и быть не до конца откровенным. Потому что боялся вскрывать свои внутренние переживания, дотрагиваться до них, а уж тем более делиться. — Знаешь, если бы Тэ был на моем месте, я уверен, он бы сбежал еще давно, работал бы на трех работах даже за копейки, но не позволил бы себя сковывать. Но мы разные. Я куда менее инициативный. Я долго думал обо всем этом и пришел к выводу, что ближайшие пару лет мне нужна стабильность. Я правда не готов сейчас к взрослой жизни. Работать, крутиться и пытаться выживать — я не уверен, что выдержу такую резкую перемену. Чувствую себя спортсменом с травмой, — Чимин грустно усмехнулся, находя свое сравнение забавным. — Я не могу со сломанной ногой принять участие в марафоне. Мне нужно время, чтобы кость срослась, я восстановился и пришел в себя. И потом, когда я буду хотя бы стоять на ногах без чужой поддержки — тогда я и смогу побежать. А так… Не знаю… Я не настолько отчаянный и храбрый, чтобы бежать с костылями в такой нелегкий путь. Может, будь я смелее и находчивее…        Намджун слушал очень внимательно; он и не знал, что Чимин настолько всё глубоко проанализировал и даже подверг обдумыванию подобные варианты разрешения происходящего. Ким полагал, что живущая в Чимине концентрированная обида и боль не позволяла ему трезво оценить ситуацию, ведь через такую призму подступиться к холодным размышлениям невозможно. Однако несмотря на всё Чимин занялся оценкой своих возможностей, продумыванием возможных стратегий и решений. И пускай прошло всего ничего с момента свадьбы, пускай кризис еще не миновал, мысли о нынешнем положении не до конца осели, а привыкание не успело прийти — Чимин попытался быть рассудительным и придерживаться здравомыслия. Периодически Чимин замолкал, удрученно поджимал губы и опускал взгляд — слишком сильно его гложил предмет их обсуждения. Намджун не смел перебивать.        — Наверное, я разведусь через несколько лет. Окончу курса три-четыре, втянусь в медицину, выйду на подработку по специальности. Родители Тэхена сказали, что помогут мне куда-нибудь устроиться. Думаю, это единственное, что я готов принять с их стороны. Они мне предлагали мне и свою квартиру, в которой сейчас никто не живет, и деньги, если «вдруг что», и даже были готовы принять меня в свой дом, если мне будет одиноко жить одному. Я это ценю, но ни за что не приму ничего из перечисленного. Ни одну вону, ни уж тем более что-то больше. Я сам заработаю, сам устроюсь, сам пробьюсь. В вуз ведь я поступил своими усилиями, значит и дальше всё должно получиться. Сниму квартиру, начну откладывать, буду в ночные смены выходить, много работать, если надо — возьму кредит. Я в состоянии сам о себе позаботиться, я это знаю, но мне нужно время, чтобы подготовиться к этому. Конечно, я бы мог всё бросить и сейчас; проявить напористость и кардинально поменять свою жизнь. Но я знаю, что эта разница, этот резкий перепад тем более в такой период, может плохо закончиться для меня.        Чимин походил на цветок, взращенный в оранжерее. Да, цветок нелюбимый, но всё еще растущий в тепличных условиях. Чимин всегда жил в достатке, в огромном особняке, где персонала чуть ли не как в пятизвездочном отеле: повара, домработницы, садовники, гувернеры, личные водители, врачи — перечислять можно долго. Чимин не был обременен вопросом выживания, который, к несчастью, остро встанет, если он сейчас решится пойти наперекор отцу и восстать против него. Чимин всегда жил в таких условиях, которые себе мог позволить ничтожно маленький процент населения. Он не встречался с суровой реальностью людей, расположившихся на несколько классов ниже. Падать с низенького дерева на землю не больно. Другое дело падать с неба в пучину доселе неизвестной реальности.        Но даже к этому непростому полету Чимин себя уже начал готовить.        Даже несмотря на то в каких условиях он рос — Чимин вырос простым настолько, насколько это возможно. Едва ли кто-нибудь на месте Чимина, на месте сына крупнейшего магната, стал бы прибираться в чужом доме и готовить кексы из чувства благодарности. Несмотря на то, что на карточке всегда лежали деньги, в шкафу — дорогая одежда, а в шкатулке — украшения из ограниченных коллекций — Чимину вся эта роскошь была глубоко чужда.        По правде говоря, Чимин мечтал жить, лишенный всех этих «привилегий», которых таковыми назовет только неискушенный наблюдатель со стороны. Чимин с радостью впихнул бы ему всё, что у него имеется, и убежал бы не оглядываясь. По пути жалел бы этого беднягу, на которого вместе с желанными богатствами, свалятся еще куча проблем, про которые обычно предпочитают не вспоминать.        Чимином пренебрегали, но не прятали. С малых лет он бывал на приемах, среди важных людей, таких же состоятельных, как и его отец. Чимин прекрасно понимал даже когда был на порядок младше, что всё имеющееся у него добро — продукт не любви со стороны отца, не желания сделать Чимину приятное, не обрадовать, (а он вроде как должен был радоваться, когда в его комнате в очередной раз оказывалась дорогая безделушка, которую Чимин должен был на себя нацепить) — нет. Всё имеющееся у него добро — продукт боязни отца чужого мнения.        Нуждался ли Чимин во всем этом? Абсолютно нет. Когда Чимин собирал свои вещи и готовился к переезду, он ничего не говоря оставил все эти вещи с сумасшедшим ценником, до которых был совершенно равнодушен.        Дураку понятно, что Сынхек просто не мог позволить Чимину, будучи сыном столь видного человека, иметь недостойный его положения вид.        А потому, понимая, что отныне он примыкает к семейству Юнги и выходить ему в свет не в паре с отцом — Чимин выдохнул от осознания, что больше ему этот сумасшедший культ роскоши навязывать не будет. Он вооружился закупленной в массмаркетах одежде, простыми аксессуарами и постарался отгородиться от этой вычурности, которая преследовала его всю жизнь. Семья Юнги не была помешана на внешней стороне происходящего. Да, обложка важна, но относились они ко всему чуть проще, чем повернутый на этом Сынхек.        Чимин был готов жить самую бедную и лишенную всяких благ жизнь, только бы отец обратил на него внимание, но тот всегда ставил в приоритет «внешнее» над «внутренним». На людях Чимин был именно тем, кем должен быть сын магната — дорого одетый, причесанный, манерный и вежливый. То, что творилось у него внутри — уже третьесортный вопрос, не требующий внимания.        — Сейчас лучший для меня вариант — это просто залечь на дно и позволить всему происходящему течь своим чередом. Не подумай, что я страдаю виктимным поведением — я себя не жалею и не позиционирую себя как жертву всех этих обстоятельств. Я не собираюсь сидеть сложа руки и послушно плясать под их дудку. Я обязательно разорву с ними всякие отношения, но сделаю это тогда, когда чуть окрепну и буду готов. Просто если я сделаю это сейчас — моя учеба тоже пострадает. Да, в принципе я бы мог устроиться куда-нибудь, но я предпочту подработку по специальности. Я правда хочу стать хорошим врачом. Я буду усердно учиться. Ведь в конце концов не всё обречено. У людей бывают ситуации и похуже. Эти пару лет мне надо просто сосредоточиться на себе, а не на том, как ко мне относятся окружающие, и что я должен сделать чтобы наладить с ними контакт.        Намджун не соврет, если скажет, что восхищен рассудительностью Чимина. Он подошел ко всему очень трезво и по-взрослому. Не стал прятаться от подобного рода рассуждений и более того смог прийти к действительно имеющим смысл выводам. Чимин был не из тех, кто принимает решения импульсивно. И кое-кому следовало бы у него поучиться.        Этот кое-кто даже не понимает, какой у него умный и здравомыслящий супруг. Юнги пренебрежительно зовет Чимина Слюнявчиком и считает еще совсем глупым и незрелым ребенком, в то время как ситуация обстоит полностью наоборот. Это Чимин из них двоих ведет себя куда более спокойно, разумно и осмотрительно, в отличие от Юнги, который смеет его критиковать, когда сам похож на тяжелого и мятежного подростка.        — Я могу только похлопать тебе. У тебя явный прогресс. Ты научился поддерживать себя — это бесценно. Честно говоря, я и не думал, что ты будешь в состоянии так всё рассудить. Я никогда в тебе не сомневался, но ты переживаешь огромный стресс, и он мог немного подкосить тебя. Однако у тебя очень твердый стержень, Чимин. То, что ты зовешь, недостатком инициативности и решительности на самом деле характеризует тебя как аккуратного и осторожного в своих решениях человека. Правда, ты огромный молодец, — Намджун смотрел на него с отцовской гордостью в глазах. — Несмотря на все трудности сумел найти в себе силы и рассмотреть ситуацию со всех сторон. Я очень тобой горжусь. Далеко не каждый в состоянии так всё тщательно обдумать…        — Пожалуйста, не смущай меня, — пробормотал Чимин, прячась за большой кружкой успевшего остыть чая.        — Нет, правда… — только Намджун покачал головой и продолжил было излагать свои мысли, как загорелся рядом лежащий телефон Чимина.        Оба рефлекторно опустили взгляд на битый экран.        Лаконичное «отец» — и Чимина тут же бросает в холодный пот.        С чего бы вдруг ему звонить?        Ему стоило больших усилий заставить себя собраться и взять телефон в мелко задродавшие руки. В последнее время руки у него дрожат даже в состоянии относительного покоя. Не заметить, какой стресс он переживал и как сильно нервничал было невозможно.        — Я сейчас, — едва ли своим голосом выдавил из себя парень, выходя из кухни.        Единственное, что успел услышать Намджун — это робкое «алло».        Последовавшие оправдания Чимина по поводу того, что он не слышал предыдущие звонки и заметил только последний, уже слышали только стены комнаты, в которой Пак спрятался.        Чимин молчал, когда Сынхек высказывал ему всё самое доброе, недовольствуясь тем, что ему приходится звонить по несколько раз, чтобы дождаться ответа. Но Чимин и вправду не игнорировал его специально, пускай очень и хотелось. У него телефон стоял на беззвучном еще со вчерашнего вечера, а самому ему было далеко не до карауливания звонков и уж тем более не до проверки пропущенных.        — Зачем ты звонил? Что-то важное? — тихо осведомился Чимин, дождавшись, когда выскажется отец.        Нарастающая тревога внутри очевидно возникала при каждом разговоре с отцом не на пустом месте. Он никогда не стал бы ему звонить просто так. От волнения стянуло горло и запотели руки. Только бы отец не стал выдавать что-нибудь совсем сумасшедшее. Потому что в последний раз из-за такого Чимин каким-то образом оказался в тесном соседстве с тронутым на голову идиотом, с которым его помимо всего прочего любезно обручили.        — Ты в курсе, что мы сегодня вас ждем?        Черт.        Всё-таки старик остался верным себе, раз перманентно продолжает следовать негласному правилу редко, но метко огорашивать сына чем-нибудь подобным.        — Что? — с трудом выдавил из себя Чимин, боясь даже предположить, что тот имел в виду.        — В смысле «что»? — тут же запестрил недовольными нотками его голос. — Твой муж тебя совсем в известность не ставит? Или вы там сговорились и решили и в этот раз не приходить?        — Я не понимаю, о чем ты, — спустя несколько секунд глубокого молчания искренне недоумевал Чимин, у которого волнение застряло костью поперек горла.        Что это всё значит?        Что еще за «и в этот раз не приходить»? Причем здесь «его муж»? Куда приходить? Зачем?        На том конце мужчина сделал глубокий вдох, судя по всему, пытаясь успокоиться и обойтись без криков. Режущее «Ты идиот?» осталось без ответа.        — Сегодня в полдевятого чтобы оба были на месте. Два раза вы уже пропустили. Интересно, по какой причине? Может, ты мне объяснишь? Это ведь ты попросил никуда не ходить, да? Это ты…        — Я даже не знал, — прерывает обвинения в свой адрес Чимин, упрекнуть которого Сынхек снова нашел повод. — Юнги… — он с трудом превозмогал негативные чувства, которые в нем каждый раз ярко вспыхивали при упоминании этого имени. — Юнги мне ничего не говорил. Откуда я должен был знать?        Мужчина некоторое время помолчал, тяжело вздохнул, и Чимин еле разобрал бессвязное и сказанное больше самому себе «Такой же бестолковый как и ты». Удивительно, но впервые за девятнадцать лет Чимин оказался солидарен с мнением отца.        — Хорошо. Теперь-то ты знаешь? — больше походило на риторический вопрос. Не успел Чимин открыть рот, как тот продолжил ворчать. — Какого черта я должен вам звонить и напоминать? Что за детский сад? Самим невмоготу сделать всё по-нормальному?..        Ворчания Сынхека продлились на удивление недолго. По всей видимости, у него было не так много времени, чтобы тратить его на подобное. Только он хотел отключиться, как Чимин его остановил. До ужаса недовольное и явно не расположенное его слушать «Чего тебе?» заставило его переживать сильнее.        — Я… Понимаешь, я… — начал было лепетать Чимин, пытаясь справиться с волнением и страхом, но вскоре взял себя в руки, понимая, что отец терпеть не может это бессвязное лепетание. — Я болею, — замжурившись, проговорил Чимин. — Я простыл и плохо себя чувствую. Я даже не ходил сегодня на учебу. Я правда очень… — он чуть было не сказал «плохо чувствую себя», но вместо этого заменил на «плохо выгляжу», понимая, что последнее будет поважнее для отца. — Как я могу прийти? Я буду кашлять, чихать, доставлять всем неудобства и… — Чимин так заврался, изо всех сил пытаясь убедить отца, что чуть не вздрогнул, когда звучание его голоса оказалось прервано:        — Ты думаешь, у меня есть время выслушивать твои идиотские отговорки?        — Но я правда болею! — беспомощно и отчаянно стоял на своем Чимин, готовый в этот момент умереть, но никуда не ехать.        — Предположим, я тебе поверил. Я вызову тебе сейчас врача. Если он это подтвердит, то можешь оставаться дома. Но не дай Бог узнаю, что ты соврал…        — Не надо, — тут же среагировал Чимин, после делая неслышный вздох и устало прикрывая глаза. — Не надо никого вызывать, — сдался под натиском Чимин, понимая, что никакой простуды, как и его самого дома, на данный момент нет, и ему очевидно больше не за что ухватиться. — Я понял тебя, — совсем тихо и обреченно.        Сынхек не говоря больше ни единого слова сбросил звонок.        Еще когда они жили вместе, за попытки вранья лицо Чимина щедро одаривалось увесистыми пощечинами. С тех пор (несмотря на то что даже чистосердечная правда не спасала его от разъяренного отца) Чимин всегда увиливал и боялся быть пойманным им на лжи. И психологическое, и вербальное, и даже физическое — всевозможные виды насилия вместо адекватных методов воспитания заставляли его больше всего на свете бояться собственного отца. Наверное, не трясись Чимин перед ним как перед самым страшным и кровожадным монстром, то смог бы отстоять свое право на самостоятельное распоряжение своей жизнью, и эта свадьба не состоялась бы вовсе.        Не трясись Чимин — сейчас ему не пришлось бы полным растерянности взглядом пялиться в стену, понимая, что его уютный вечер с Намджуном за чашкой чая и тарелкой с кексами обещает превратиться в ненавистный ему маскарад лицемерия. Один звонок способен поменять все его планы на вечер. Ровно так же, как одно желание отца перечеркнуло все планы и виды на будущее самого Чимина.        Боже, он готов вытерпеть даже то, что ему сейчас надо куда-то ехать, но не то, что сопровождать его будет Юнги.        Юнги, которого он меньше всего на свете хотел видеть. И сейчас, и еще когда-либо в своей жизни.        Юнги, с которым они, черт побери, женаты.        И что им целый, целый гребаный вечер делать вид, что они не ненавидят друг друга?        Может, Чимину и вправду что-нибудь с собой да сделать, лишь бы все от него отстали? Почему он только-только захотел дать себе передышку, успокоиться и обговорить всё по душам с Намджуном, как его снова выталкивают в холодный мир двуличности и фальши? Что он сделал не так, раз Провидение не хочет позволить ему даже отдышаться, не то уж прекратить испытывать на нем все самые искусные методы наказаний? Неясно, правда, за что, но видимо Чимин весьма нешуточно набедокурил в одной из прошлых жизней.        Чимин присел на край кровати, понуро опустил голову и несильно закусил губу.        Как же чертовски сильно его всё это достало.       

இஇஇ

       — Намджун, я за рулем. Если ничего срочного — я перезвоню попозже, ладно?        Юнги подъезжал к дому, как ему позвонил Джун. Юнги, несмотря на то, что в последний раз расстались они не на самой приятной ноте, старался звучать как ни в чем не бывало, в то время как Намджун, если судить по голосу, явно затаил на него обиду и не одну.        — Нет. Это срочно. Думаю, я не займу у тебя много времени. Тебе ведь надо готовиться к своему «светскому рауту», не так ли? — пренебрежительно зазвучал излишне строгий Намджун. — Дел невпроворот.        Юнги нахмурился, не понимая, в чем причина такой серьезности, и откуда Джун вообще знает о том, что он собрался сегодня делать.        — Откуда ты знаешь? — паркуя машину, прищурился Юнги в непонимании и попытках догадаться самому первее, чем Намджун озвучит ответ.        Что ж, Юнги не соврет, если скажет, что просиди он как ученый над загадкой хоть сто лет — он ни на шаг не приблизился бы к истинному ответу.        Потому что короткое «Чимин сказал» категорически не укладывалось в голове, и Мином воспринялось как слуховая галлюцинация — не иначе.        Пока Юнги молчал и пытался понять, показалось ли ему, Намджун продолжил говорить:        — Знаешь, будь я сейчас рядом — врезал бы тебе от души. Поставил бы еще один синяк. Чтобы докончить начатое Тэхеном.        Немой ступор, который поразил Юнги, свидетельствовал о том, что он наконец догнал: ему и впрямь не показалось. Юнги, уже припарковав машину, не спешил из нее выходить, непонимающе молча и активно перебирая в памяти все моменты, при которых Намджун мог узнать столь многое. Он ведь не говорил ему об этом. Ничего из этого. Правда ведь?        — Юнги, ты просто конченый мудак. Не думал, что ты способен на такое.        В непривычно суровом голосе проскальзывало разочарование. Юнги ничего не понимал. Но, кажется, догадывался.        — О чем ты? — бегло облизнув губы, спросил невольно занервничавший Юнги.        — А то ты не знаешь, — саркастично произнес Намджун. Слышать от него настолько холодный и недовольный голос было очень непривычно. — Ты вообще головой думаешь, что творишь, идиот? — градус негодования накалялся, и Намджун уже повысил голос. — Ты адекватный мне так мальчишку запугать?! Ты что за бред ему вливал? Ты с головой дружишь? Как ты только додумался угрожать ему?! Что за херню ты ему наплел?!        Юнги, даже если Намджун позволил бы ему вклиниться и сказать хоть что-нибудь, не смог бы в эту секунду даже открыть рот. Потому что немой шок от услышанного слишком сильно на него давил и не позволял перебить гневную тираду Намджуна, которого таким злым он не видел очень давно.        — Ты зачем домой к себе привел эту свою секретаршу?! Ты, блять, совсем на голову тронутый?! Ты понимаешь, что творишь?! Я по-твоему так кропотливо и аккуратно работал с Чимином целых два с половиной года, чтобы ты за месяц перечеркнул все труды моих стараний? Я два, — да нет, скоро почти три! — года пытаюсь сделать этого ребенка счастливее, а ты, кусок говна, решил мне всё испортить?! Ты зачем так себя ведешь?! Ты знаешь, какое у него хреновое состояние из-за тебя? Я тебе клянусь, я бы сейчас приехал и хорошенько тебя побил, как бы сильно я не выступал против насилия. Здесь можно и нужно сделать исключение. Потому что тебя по-другому, судя по всему, не вразумить. Что, нашел над кем поиздеваться? Над бедным мальчишкой, которого отец всю жизнь тиранизировал? Над максимально безобидным, добрым, дружелюбным и искренним созданием? Ты работу его отца собрался завершить? Добить его хочешь?! Ты чего добиваешься?!        К концу дыхание Намджуна уже сбилось, и он замолк, чтобы дать себе передышку и успокоиться. Он вывалил залпом что думал, но это была лишь небольшая часть того негодования, которое он в себе носил с момента признания Чимина о ходе дел. Стоило Чимину выйти за порог квартиры, предварительно объяснив, что случилось и куда он едет, Намджун тут же набрал Юнги, которого ему никогда так сильно не хотелось побить и вразумить.        Потому что в самом деле — что это за херня? Что он вообще вытворяет? Друзья на то и нужны, чтобы остановить человека, когда он занят очевидно не тем, чем ему бы следовало. А то, что Юнги занесло вообще невесть куда — факт. И если Намджун не объяснит и не даст опомниться — то этого больше не сделает никто.        Юнги не может вспомнить, когда в последний раз он ощущал себя настолько растерянно. Настолько застано врасплох и поймано с поличным. Он не выходит из машины, пытается собраться с мыслями и вывести себя из ступора, в который его ввела не сколько такая непривычная со стороны Намджуна агрессия, но то, о чем посредством этой самой запредельной для Кима агрессии он до него пытался донести.        А пытался донести Намджун, что Юнги — тот еще говнюк.        Юнги даже не думает о том, чтобы оправдаться.        — Откуда ты знаешь Чимина? — наконец собрался с мыслями Юнги и заставил себя осведомиться о главном.        — Он мой пациент, — всё еще полным неприязни голосом, но уже не на повышенных тонах. — И из-за тебя у него всё сейчас пойдет по накатной обратно. Для чего он так старался? Чтобы вместо прогресса получить чертов откат? И всё из-за тебя?! — Наджун вновь начал было заводиться, но нашел в себе силы замолкнуть, сделать глубокий вдох и попытаться успокоиться. — Над ним всю жизнь отец измывался, и стоило ему только наконец съехать от своего чокнутого папаши — на горизонте появляешься ты. Я ему столько вдалбливал мысль, что причина не в нем, а в его ненормальном окружении. И только он начал свыкаться с мыслью, что он не виноват в таком отношении к себе — появляешься ты и заставляешь его думать, что причина всё же в нем. Что он не заслужил к себе нормального отношения. Ты знаешь, как это тяжело теперь будет из него вытравить? Что он тебе сделал? Чем так сильно тебе не взлюбился, раз ты решил так с ним обойтись?        Юнги чувствовал себя как маленький ребенок под прямыми строгими взглядами родителей, которые его сейчас сурово ругали и упрекали в содеянном. В один момент он потерял всякую способность защищаться, находя единственно возможным только бездумно смотреть в пол, шаркать ножкой и надеяться, что его перестанут ругать как можно скорее. Только есть одно маленькое, но безумно весомое «но» — Юнги уже давно не ребенок и нести ответственность за свои поступки должен в полной мере. А потому он заставляет себя опомниться, облизнуть губы и попытаться хоть что-нибудь ответить Намджуну, который несмотря на свой гнев терпеливо ждал хоть что-нибудь в ответ со стороны безмолвно выслушавшего всю его тираду друга.        — Я не делал ничего такого, — язык Юнги говорит одно, но мозг понимает, что «ничего» для него — для Чимина может оказаться буквально всем. — Я же не больной над ним издеваться. Ты меня сейчас так описал, будто я совсем чокнутый.        — «Ничего такого»? — язвительно переспросил Намджун. — То есть запугивать его ты считаешь чем-то нормальным? Относиться к нему как к чему-то низшему тоже в порядке вещей?        — Такого не было. Даже если ему там что-то почудилось — я делал это всё не всерьез. Он мне сто лет не сдался. Я же просто шутил.        — Так это по-твоему забавно доводить его до панических атак и истерик, недоумок?!        Что ж, это официально было впервые, когда Намджун так сильно повысил на него голос. Сильно настолько, что Юнги конкретно опешил и замолк. Потому что противостоять такому Намджуну было себе дороже. Юнги проиграл и сейчас пытался понять, что он в самом деле сделал не так. Что конкретно Чимин рассказал Намджуну.        Чимин Намджуну.        Черт, это даже звучит дико. Чтобы полностью обдумать и принять, что имена его лучшего друга и супруга каким-то образом оказались друг другу не чужды — ему определенно понадобится много времени и усилий.        Да, Юнги со Слюнявичком не в лучших отношениях, но разве он давал повода думать о нем в настолько негативном ключе?        Да, Юнги позволял себе поиздеваться, но ведь он не запугивал его, это всё было понарошку, Юнги ведь не больной. Неужели глупый Слюнявчик всю его блажь воспринимал серьезно?        Юнги ведь не делал ничего такого.        Совсем ничего.        «Посмотрим, как ты заговоришь, когда останешься со мной наедине в большой и темной квартире. Мы будем с тобой совсем одни. И никто не услышит тебя. Никто тебе не поможет»        Юнги ведь просто-напросто подтрунивал над ним.        «Будь я на твоем месте, я был бы тише воды, ниже травы. Кто знает, может я кто-то очень плохой и опасный? Скажем, маньяк? Психопат? Убийца? Кого еще там боятся маленькие детки? Растлитель малолетних? Педофил? Что думаешь?»        Как Чимин только пришел к мысли, что Юнги, безобидный Юнги и вправду способен на нечто больше, чем просто слова?        «Ты слишком смел для того, кто банально не может заручиться поддержкой хоть кого-либо значимого. Кто тебя защитит? Кто постоит за тебя?»        Разве он не в состоянии отличить простую шутку от серьезных намерений?        «Чимин весь и полностью в моем распоряжении. Захочу — обижу. И обижу так, что ему будет даже стыдно тебе рассказывать об этом».        Юнги, что, изверг и душегуб? Он ведь не давал повода так думать о себе.        «Ты будешь делать всё, что я скажу, стоит мне только захотеть».        Разве он обижал его? Разве Чимин не понимал, что всё, что он говорит, не стоит воспринимать серьезно?        «Ты жалкий мальчишка с, откровенно говоря, дерьмовым папашей, который сбагрил тебя незнакомому человеку. Жизнь у тебя, могу предположить, тоже редкостное дерьмо. Кто знает, может я сейчас на тебя наору, а ты пойдешь и самовыпилишься? Не думаешь, что мне будет несколько не по себе брать такую ответственность на себя?»        Ладно.        Может, Юнги был немного груб. Совсем немного. Самую малость. Чуть-чуть.        — Очень смешно, Юнги, заставлять уходить из дома в полночь неповинного буквально ни в чем парня. Ты вообще чем думал, когда решил привести к себе эту…        — В смысле уходить? — перебил его Юнги, не понимая, о чем это Джун.        — В прямом. Он мне позвонил за полночь в настоящей истерике и попросил себя забрать. Сказал, что больше тебя не вытерпит…        — И что ты сделал? — продолжал перебивать и уточнять ничего несведущий Юнги, который даже не догадывался о произошедшем.        — Конечно, забрал его. Что я должен был еще делать?        — Он не ночевал дома? — с неприкрытым удивлением спросил Юнги, который искренне считал, что Чимин с утра как всегда пошел на учебу, а сейчас уже, должно быть, вернулся. Намджун в ответ на это только помолчал с несколько секунд и тяжело вздохнул.        — Ты даже этого не знаешь? — Намджун даже не пытался скрыть очевидной укоризны. — Почему ты такой безрассудный? Или думаешь, он и вправду должен был послушно сидеть у себя в комнате, пока вы двое решили позаниматься нехитрым делом этажом ниже? Ты просто говнюк, Юнги. Я не знаю, что с тобой происходит, но тебе конкретно снесло голову, — и снова тяжелое молчание, которое продлилось целую минуту. — Послушай-ка меня сюда, — Намджун старался говорить спокойно. — Сейчас он приедет и, знаешь, у него, откровенно говоря, не самое лучшее состояние для ваших выходов в свет. И всё благодаря тебе, — акцент на последнем предложении, секундное молчание, и Намджун продолжил. — Не смей его трогать. Не говори ему, что ты в курсе. Я не стал ему говорить, что знаю тебя. Он на грани, Юнги. Оставь его в покое. Если тебе важна наша дружба, и если ты хоть немного дружишь с головой, — пожалуйста, — с просьбой в голосе обратился к нему Намджун, — не добивай его.        — Да я даже не… — тут же начал было оправдываться оскорбленный Юнги, которого только что выставили в таком свете, в каком выставляют разве что последних отморозков. Только Юнги попытался как-то оградиться от ударившего мерзкого чувства, возникшего после всех этих насыщенных речей Намджуна, как неподалеку остановилась машина. Юнги пристально уставился на автомобиль, чтобы подтвердить или опровергнуть свою догадку.        Как Намджун и обещал — это был Чимин.        — Что ты «даже не»? Чего замолк? — донесся намджунов голос из динамиков телефона.        — Слюнявчик приехал, — не сводя с его светлой макушки взгляд, ответил Юнги.        — Юнги, пожалуйста, — снова эта просящая интонация, — не говори ему о нашем разговоре — это раз. Не контактируй с ним сегодня лишний раз — это два. Следи, чтобы на мероприятии ему не стало плохо — это три.        — Первый пункт мне ясен, но второй и третий не совсем.        Юнги всё по-прежнему продолжал следить за Чимином, чей образ после всех откровений Намждуна заиграл другими красками. Что уж — после слов Джуна Юнги и сам себя начал воспринимать куда иначе. И, к сожалению, мнение о себе сместилось явно не в положительную сторону, в то время как к Чимину у него замелькало что-то сродни жалости. Вот смотришь на маленького бездомного котенка, самого слабого и тощего в округе, что вызывает грустное умиление своими печальными глазами и судьбой — что-то отдаленно напоминающее схожее чувство отпечаталось на изнаночной стороне сознания Юнги.        — Не трогай его ближайшие дни и не лезь к нему даже если хочешь исправить всё то, что натворил. Дай ему остыть. Он тебя сейчас хочет видеть меньше всего на свете… — не успел Юнги сказать, что вообще-то они сегодня должны изображать крепкий союз и теплые отношения, Намджун его опередил. — Я знаю, что вы сегодня куда-то едете. И всё же постарайся свести всё к минимуму — вас ведь никто не заставляет кидаться на шеи друг друга. Чимин очень умный и рассудительный, — поучился бы у него, — он понимает, что это важно, так что не будет намеренно создавать проблем. Старайся вести себя нейтрально настолько, насколько это возможно. Ты правда очень глубоко ранил его чувства, так что лучше не лезь к нему вообще хотя бы до тех пор, пока нанесенные тобой раны не перестанут кровоточить. То, насколько быстро они затянутся — уже другой вопрос, который также зависит только от тебя. Но мы поговорим об этом позже.        — Какая поэтичность, — иронично подметил Юнги, следя за тем, как Чимин, недолго потоптавшись на месте, всё-таки решил присесть на качели и одиноко, еле-еле приводя качели в движение, посидеть в гордом одиночестве в заснеженном дворе, освещенном уличными лампами и светом горящих окон.        — Насчет того, что за ним надо проследить… — продолжил Намджун свои наставления, а Юнги наконец вышел из машины. — Он не любит людные места и состояние у него сейчас крайне нестабильное, так что его вполне может хватить паническая атака. Постарайся этого не допустить. Но всё время рядом с ним крутиться тоже не надо — сейчас он вряд ли может и хочет оценивать подобные жесты, и даже твое желание помочь вполне вероятно воспримет агрессивно. Его полностью можно понять. Это ты один довел ваши отношения до такого. Чимин — ангел, и я искренне не понимаю, как ты умудрился с ним не сойтись. Он самый дружелюбный и неконфликтный человек, с которым тебя могла свести судьба — поведи ты себя адекватно, вы бы сейчас отлично ладили. Не обижайся, конечно, ты мне друг и всё такое, но Чимин — это не твой уровень. Он слишком хорош для тебя.        — Это еще почему? — искренне, но тихо, чтобы не выдать свое присутствие, возмущается Юнги, будто у него вообще есть на это возмущение право.        — Это факт. Примешь ты его или нет — он от этого не изменится.        Юнги промолчал и продолжил наблюдать за тем, как одиноко Чимин раскачивался на качелях — слабо-слабо, почти не двигаясь. Сброшенный им рюкзак лежал рядом, и когда взгляд Юнги зацепился за него, он тут же понял, что намерения у Слюнявчика по всей видимости были серьезными, раз он даже собрал свои вещи. Чимин сидел понуро опустив взгляд на свои ботинки и продолжая почти незаметно раскачиваться. Раз в несколько минут он прекращал раскачиваться, пустым взглядом смотрел на цветущие напротив сакуры, делал глубокий удрученный вздох и прикрывал глаза.        Выглядел Чимин очень уставшим и доведенным. Наверное, собирался с силами, чтобы наконец встать и начать собираться к столь некстати объявленному вечеру.        — Юнги, я очень надеюсь на то, что в тебе всё же проснутся здравомыслие и человечность, — продолжал свои наставления Намджун. Он уже успокоился и теперь звучал в привычной манере — осмысленно, спокойно и с умом. — Оставь его в покое — ему и без тебя несладко. Можешь мне пообещать, что мне больше не придется забирать беднягу в подобном состоянии ночью? Что ты наконец одумаешься и прекратишь на него давить? Что наконец поймешь, что он ничем такое отношение к себе не заслужил, и вообще — он просто чудо?        — «Чудо», — чуть пренебрежительно фыркнул Юнги, находя все эти хвалебные речи друга немного переоценивающими Пака.        Но когда Чимин встал с качелей и решил таки направиться в дом — в Юнги что-то замерло, и легкое недоверие секундой ранее к словам Джуна сменилось диаметрально противоположной эмоцией. Растрепанные светлые волосы, порозовевшие щеки от мороза и ветра, незастегнутая куртка — и Чимин снова заставляет Юнги опомниться. Этот безобидный и немного потерянный вид младшего заставляет Юнги проникнуться к нему сочувствием и отдаленным чувством симпатии. В последнем, разумеется, Юнги себе отчета не отдавал. По крайней мере осознанного. Просто на Чимина приятно смотреть. Потому что Чимин очень красивый. А еще — очень и очень несчастный. Юнги задумчиво облизывает губы, закусывает нижнюю и молча смотрит за тем, как Чимин берет свой рюкзак и направляется к дому.        — Так что? Можешь мне обещать? — вновь взывает Намджун к голосу разума, а Юнги тяжело вздыхает и опускает взгляд, когда Чимин скрывается за дверью парадной.        У Юнги немного друзей. Если же быть совсем откровенным — у Юнги из близких только один Намджун. Потому что только он в состоянии терпеть его характер, но вместе с этим наставлять его, давать действительно мудрые советы, мягко, но настойчиво указывать на ошибки и помогать их исправлять. Они дружат далеко не первый год — всё это время Намджун желал другу исключительно лучшего. Даже когда Юнги выкидывал что-то совершенно идиотское, из-за чего они ссорились — Намджун всё равно всегда преследовал цель содействовать самому лучшему из всех возможных вариантов благоустройства жизни друга. Юнги понимал, что Намджун никогда ничего не сделает ему во вред, а потому доверял ему и даже часто прислушивался, ведь Намджун был для него в какой-то мере авторитетной фигурой, заслуживающий уважения. Даже к мнению родителей Юнги относился с куда большей долей скептицизма, чем к мнению друга. Всё это заставляет его недовольно сморщиться и еле слышно процедить «Ладно».        — Спасибо, — с облегчением выдыхает Намджун, видя, что Юнги не стал артачиться и согласился. — Пожалуйста, сдержи свое слово. Возможно, у тебя даже есть шанс всё исправить. И ты будешь мне благодарен всю оставшуюся жизнь. Потому что ты даже не осознаешь, какой Чимин драгоценный.        — Я согласился не усугублять ситуацию, но не исправлять ее. Мне не нужны отношения с ним. И прекрати его так нахваливать — я начинаю искать какой-то подвох.        — Никакого подвоха нет. Просто мне до сих пор в это не верится в это. Я всегда желал Чимину самого наилучшего, потому что он правда очень хороший парень. И сейчас узнаю, с кем его повязала нелегкая. Это не так легко принять.        — Хорош уже, — огрызается Юнги, которого Намджун сегодня знатно отругал и пристыдил. — Я тебя понял, — он замолк, после чего глубоко задумался. Намджун терпеливо ждал, зная, что Юнги сейчас к чему-то да придет, с чем-то да поделится. — Я вчера поссорился с матерью, — тихо признается Юнги, пиная комки снега ботинком обуви. — Разозлился на всё, вспылил и не нашел ничего лучше, чем заявиться домой с Мэй. Я знаю, что не следовало этого делать. И хочу, чтобы ты тоже знал, что я не какой-нибудь отбитый кусок говна — я просто…        — Юнги, — мягко зазвучал Намджун, видя, как сожалеет друг и пытается перед ним оправдаться, — я знаю, что ты не кусок говна. Мне это доказывать не нужно. Докажи это лучше Чимину. Потому что ты своим поведением задел его, а не меня. И объясняться тоже лучше перед ним.        — Не буду я ничего ему объяснять, — ворчит Юнги, неосознанно следя за окном комнаты Чимина, в которой только что загорелся свет.        — Хорошо, — идет на компромисс Намджун, понимая, что он уже достиг больших высот, раз Юнги его выслушал, согласился с оценкой его поведения и пообещал предпринять шаги к улучшению. — Тогда просто покажи делом, что ты нецеленаправленно поганил ему всё это время жизнь и отныне не намерен больше так себя вести. Он правда не заслужил к себе такого отношения.        Намджун понимает, что разговор с Юнги прошел так гладко и почти безболезненно по одной понятной причине — Юнги проделал схожую работу еще до этого разговора. У него определенно у самого в голове были зачатки осознания того, что он делает что-то не то и что-то не так. Если бы Юнги сам не понимал всю суть происходящего, свои косяки и свое, откровенно говоря, отвратительное поведение, чем бы оно ни было вызвано и продиктовано, старания Намджуна были бы напрасны — Юнги его попросту бы не понял и даже не стал бы слушать.        — Что ж, — подвел к черте их разговор Намджун, — я рассчитываю на тебя. Мы обязательно с тобой еще не раз поговорим на эту тему, а сейчас я не буду тебя больше задерживать. Пожалуйста, не подведи. Я знаю, что ты хороший человек, которому время от времени просто сносит голову из-за непонятной брехни. Но на то я и рядом — слежу за тем, чтобы твоя голова всё-таки была на плечах.        — Спасибо, что спасаешь от участи безголового всадника, — язвит Юнги, наконец двигаясь с места и подходя к дому.        — Всегда пожалуйста, дружище. Рад служить и быть полезным. В конце концов, мое призвание — это помогать людям находиться в гармонии с собой и окружающими.       

இஇஇ

       Время поджимало. Чимин не хотел выходить. Юнги и не просил.        Мин смотрит на перила верхнего этажа несколько минут — надеется, что Чимин выйдет сам, понимая, что им уже пора. Но Чимин не спускался, и Юнги ловит себя на мысли, что теперь не знает как именно обращаться со Слюнявчиком, как себя с ним вести и что ему вообще делать. После немаленькой лекции друга и введения в курс дела — Юнги уже не может так беззаботно вытворять всё то, что делал раньше. И если до этого момента прозрения, до момента, пока Намджун не дал ему что-то сродни пощечины и не заставил опомниться, Юнги бы спокойно и без всякой вежливости выволок Чимина наружу, после затолкав в машину, то теперь он немного (читай: совершенно) растерян.        «Ладно. Это всего лишь Слюнявчик», — качает головой Юнги. — «Что я тут топчусь на месте — просто скажу ему, что нам пора».        Он поднимается, категорически не замечая свою нерешительность. Стоит у его двери целую минуту. Чертыхается и только хочет костяшкой указательного пальца коснуться двери, как Чимин одним быстрым движением делает два оборота замка, выходит и тут же испуганно вздрагивает, увидев Юнги напротив.        У Юнги у самого от неожиданности сердце начинает биться быстрее.        Опешивший Чимин недоуменно смотрит на мужа, не понимая, что тот здесь делает. Давно стоит? Зачем?        У Чимина занимает порядка десяти секунд, чтобы опустить взгляд, успокоить заколотившееся сердце, после чего поднять глаза и с безэмоциональным вопросом посмотреть на Юнги. Последний искренне не понимает, каким образом Слюнявчик так быстро переключился с эмоции на эмоцию. С легкого испуга, который заставлял его выглядеть максимально непосредственно и уязвленно, до равнодушия, которого тот силился придерживаться, моментально возведя вокруг себя стены, чтобы Юнги ни на что не позарился. Чтобы Юнги снова не наткнулся на то, что можно сломать и уничтожить.        Зависший Юнги не понимает, что заграждает Чимину путь и не дает выйти. Тот долго держится, не говоря ни слова, но в конце не выдерживает присутствие Юнги и его взгляд, изменения в котором он мимолетно заметил, но не придал этому значения.        Что-то доселе не появлявшееся проскальзывало в том, как смотрел Юнги. И если Чимин попросту пытался казаться равнодушным, то в Юнги читалась трудно разборчивая жалость, которую тот испытал, увидев приличные синяки под глазами, убитый взгляд и красные от недосыпа и кое еще чего белки.        — Ты дашь мне пройти? — наконец не выдерживает Чимин, и Юнги запоздало кивает, делает несколько шагов назад и беспрепятственно позволяет Чимину выйти из комнаты.        Чимин спускается на первый этаж, накидывает на себя пальто и выходит из квартиры, ни разу не обернувшись на приросшего к полу Юнги. Спустя несколько минут тот наконец спускается вслед за младшим, который молча дожидался его во дворе, что-то печатая в телефоне. Глаз Юнги зацепился за разбитый экран, из-за чего он поджимает губы, но ничего не говорит. Только наводит ключ на машину, после чего садится внутрь. Чимин садится ровно за водительским креслом — как известно, самое безопасное место в салоне автомобиля.        Они едут молча. Совершенно. Ни один из них не говорит ни слова на протяжении всей дороги. Даже когда они прибыли на место — никто из них не стремился нарушать это затянувшееся безмолвие. Они выходят из машины, но Юнги некоторое время стоит рядом с ней, не направляясь сразу в банкетный дом. Он давит в себе желание покурить, пару раз облизывает губы и еще несколько раз кидает взгляд на Чимина, который стоял напротив и дожидался, когда Юнги сдвинется с места, и он сможет пойти за ним, потому что сейчас он без понятия, куда заходить, что делать и где они вообще находятся.        — Я кое-кому представлю тебя. Это наш первый совместный выход, так что я должен познакомить тебя с важными людьми. Можешь не запоминать их имена и просто постоять рядом — тебе эти знакомства всё равно ни к чему. Это просто формальность. На нас всё-таки будут смотреть.        — Хорошо, — просто соглашается Чимин, никогда прежде не желавший оказаться среди людей так сильно, как сейчас — находиться одному наедине с Юнги было хуже всего на свете. Уж лучше они поскорее зайдут, внимание Юнги переметнется на других людей и про него забудет.        Юнги молчит почти целую минуту. Собирается с мыслями, снова нервно облизывает губы и время от времени кидает взгляд в сторону безразлично установившегося себе под ноги Чимина, который даже не спрашивал Юнги, почему они не заходят внутрь. Очевидно, он не хотел лишний раз заговаривать с ним, а потому терпеливо дожидался, сам не понимая чего именно.        — На нас будут смотреть, — повторяет Юнги, и Чимин переводит мало заинтересованный взгляд. — Поэтому давай попытаемся сделать вид, что хотя бы немного ладим.        На этот раз Чимин ничего не отвечает. Только выдерживает недолгий взгляд, по которому Юнги вполне и сам сумел получить ответ на сказанное.        Когда они проходят в зал, Чимина сразу же бросает в пучину воспоминаний о самом худшем дне его жизни. В последний раз, когда он посещал подобное торжество, была его собственная свадьба. Чимин никому никогда не пожелает испытать то же, что и он в тот день. Он до сих пор помнит, как его трясло, и до сих пор не понимает, как ему вообще удалось всё это вытерпеть.        Сейчас же, — как бы Чимин не пытался на подсознательном уровне сопоставить эти два вечера, — обстановка уже не давила так сильно, потому что он уже не являлся центром торжества, и объектив внимания был сосредоточен не на нем. Относительно небольшое количество людей, приглушенный мягкий свет, богатые ковры, круглые столы, играющий Шопена пианист и парочка официантов с шампанским в подносах — они пришли с небольшим опозданием, а потому уже развернувшийся неспешный вечер был объясним.        Появление новоиспеченной супружеской пары заставило стечься к ним всех тех, кто вел знакомство с Юнги, а круг знакомых им людей был немаленький, чего не скажешь о Чимине, который несмотря на нередкие вылазки так и не смог завести ни одного стоящего знакомства.        Коллеги по бизнесу, знакомые родителей, знакомые знакомых — кто бы к ним не подходил, Чимин неизменно отвечал приветствием на приветствие, слабо дергал уголками губ, но ничего больше не предпринимал и предпринимать намерен не был. В течение всего вечера все сочли своим долгом поглядеть на Чимина точно на зверюшку, видеть которую подле Юнги, за которым слишком долгое время был закреплен статус холостяка, было немного непривычно. Кто-то говорил, что они отлично друг другу подходят, кто-то подмечал, что Чимин еще довольно юн для брака, и тогда вклинивался третий и настойчиво уверял, будто бы Чимин просто охотится за чужим влиянием и богатством, а для такого нехитрого дела зуб наточить можно и совсем с юных лет.        — Так он ведь и сам не из простых смертных, — недоуменно отвергали это странное предположение. — Его отец — самый богатый человек в этом здании. Охотится он точно не за деньгами.        — Его отец не оставил ему наследства, разве вы не знаете? Может, под старость лет и передумает, но на данный момент за этим мальчишкой ничего не числится. Именно поэтому они сейчас и вместе — это же очевидно. А Мин — дурак! Купился на эту смазливую мордашку. Еще пожалеет об этом.        — Он уже. Его недавно снова видели в компании той девушки, с которой его раз в несколько месяцев стабильно ловят.        — А разве к этому браку их не подтолкнули родители? Говорили, что этот союз очень выгоден для обеих сторон…        Чимин чувствовал все эти косые взгляды в свою сторону, но у него не было банально ни сил, ни желания, чтобы как-то осмысливать происходящее у него за спиной и уж тем более додумывать, о чем могли вестись все эти обсуждения и сплетни. За исключением пресловутых ответов на приветствие, которые уже на автомате слетали с его уст, Чимин не сказал ни слова. Никто, впрочем, этого и не заметил. Ведь вся отведенная Чимину роль — это заставлять себя вежливо улыбаться и как аксессуар стоять рядом с Юнги, который делал всю работу за двоих. Это Юнги должен о чем-то переговариваться, на что-то отвечать — с Чимина же спрос небольшой. Просто стоять рядом и пытаться не выглядеть совсем затравленно и убито. Но, по всей вероятности, именно так он и выглядел, раз уже несколько людей осведомились о его самочувствии, подметив, что уж больно нездоровый у него вид.        — Я в порядке, благодарю вас, — вежливо отвечал Чимин, который всё никак не мог приноровиться и привыкнуть к этому повсеместному лицемерию, от которого ему каждый раз становилось ужасно противно.        Всем ведь совершенно всё равно что с ним.        И всем этим незнакомцам, которые подмечали всё это только чтобы проявить показушную участливость и заполнить пустоту, и Юнги, который после каждого такого замечания бросал в сторону Чимина беглый взгляд (Чимин не понимал, почему он продолжал это делать; разве могло что-то успеть поменяться? Одного раза ведь было бы достаточно, но нет, Юнги снова и снова окидывал его взглядом, будто ожидал увидеть что-то новое или просто искал повода так сделать), и отцу, чье недовольство касаемого всех этих замечаний уже даже не удивляло Чимина. Доказывать ему и кричать, что он ведь, черт побери, предупреждал, что неважно себя чувствует, Чимин даже не собирался. Смысла в этом нет от слова совсем. Ровно в той же степени, что и сил у самого Чимина.        Спустя некоторое время начался ужин. Чимин невольно отметил, что его отец и мать Юнги чем-то похожи. Оба такие же авторитарные, но Пак очевидно куда деспотичнее. Отец же Юнги был чуть мягче своей жены, что Чимин заметил еще в их первую встречу. Это был единственный человек из всей их семьи, который поинтересовался его учебой и им самим в целом. Сувон попеременно пыталась вывести на диалог то сына, то Чимина, только оба они отвечали с явной неохотой. Что касается младшего — он и вовсе говорил односложными предложениями. Чимин не был настроен на беседы. Он был вымотан, ему хотелось спать, да и компанию людей вокруг с трудом назовешь приятной — всё это заставляло его время от времени кидать взгляд на часы в попытке предположить, сколько ему еще здесь находиться и держаться из последних сил.        — Чимин, расскажи, как у тебя дела? Юнги не докучает? — орудуя столовыми приборами, Сувон любопытно подняла взгляд с тарелки.        — Всё хорошо, спасибо, — Чимин даже не думает над ответом, который как нечто должное и вызубренное слетает с губ.        — Наверняка, теперь у тебя больше обязанностей, чем прежде. Строить отношения с нуля и уж тем более поддерживать их в должном состоянии — огромный труд.        Чимин в ответ ничего не говорит. Рядом сидящий Юнги, с которым, оказывается, по сценарию они должны были «строить отношения» тоже не спешит вклиниваться. Он еле как сдерживается, чтобы не попросить Сувон прекратить нести этот осмысленный бред, ведь она прекрасно понимает, что и намека отношений между ними нет. Зачем только издевается?        — Какие-то вы сегодня оба неразговорчивые, — скептически замечает женщина. — Поссорились?        Чимину тут же мысленно думается, что они никогда и не мирились. Вопрос снова остается без ответа.        — В паре кто-то всегда должен быть заводилой. Что касается вас двоих — мне кажется, дома у вас тихо как на кладбище. Что первый, что второй — если не расшевелить и не заговорят, — она окидывает супругов недовольным взглядом. — Он и дома был таким тихим? — уже обращается к старшему Паку.        Чимину хочется наперед закрыть уши, начать громко петь какую-нибудь нелепую детскую песню, убежать в уборную — сделать хоть что-нибудь, только не слышать отца. Потому что тот в отношении сына никогда не говорил ничего хорошего. Когда мужчина недовольно косится в сторону сына, причмокивает, пытаясь распробовать вкус сделанного им глотка вина и тяжело качает головой, Чимин вдруг резко чувствует себя виноватым за то, что он такой плохой сын.        Почему он только родился таким неудачником? Почему не может никому угодить? Почему то и дело заставляет смотреть на себя подобными взглядами? Хоть один раз на него смотрели в гордостью в глазах? Хвалили? Говорили о нем в позитивном ключе? Нет? Так может он банально и не заслужил этого?        Последующие слова отца подтверждают мысли Чимина, молча уставившегося в свою тарелку.        — Человек стремится выделиться, когда ему есть что показать. Если же этого нет — самым выгодным решением будет не привлекать к себе лишнего внимания.        После этого лаконичного изречения все посмотрели в сторону Чимина, будто бы желая понять и уяснить для себя, кто это — те, кому не следует «привлекать к себе лишнего внимания»? Подобные неудачники вроде него, да?        — Не соглашусь с вами, — рядом с Чимином раздается негромкий голос Юнги. — Только дураки выставляют всё у них имеющееся напоказ. И за всей этой яркой оболочкой может скрываться самый посредственный человек. Умный же человек бережет силы и растрачивает их только по мере необходимости.        — «Умный», — недоверчиво фыркает Сынхек, находя это забавным и качая головой.        — Именно. Умный, — повторяет Юнги, точно подтверждая, что тому не послышалось. — Наверное, дело всё же в качестве собеседников, — как бы между делом замечает Мин, орудуя столовым ножом. — Даже самый угрюмый и несговорчивый человек с кем-то болтливее словоохотливого ребенка. Так же, как и самый слабый на язык болтун не может выдавить с кем-то и слова.        Сказанное Юнги, по всей видимости, никому не понравилось. Конечно, в открытую подмеченное низкое «качество собеседников» не могло вызвать иную реакцию. Однако не то чтобы Юнги это сильно волновало. Чимин кинул в его сторону незаметный взгляд. Что ж, это было неплохо. На самом деле, это именно то, что сказал бы он сам, будь у него, конечно, побольше смелости. Впервые сказанное Юнги откликнулось в Чимине чем-то сродни согласия, как бы сам Мин не был ему неприятен.        Повисло недолгое молчание. Сувон так строго смотрела на сына, что Чимину самому стало страшно, пускай этот взгляд был обращен даже не в его сторону. Всё-таки видеть суровый взгляд отца — это одно. К нему ты хотя бы привык. А видеть, схожую эмоцию на уже менее знакомых лица куда некомфортнее.        Юнги продолжал есть, как будто не сказал ничего такого, и в конце концов его отец решил сгладить ситуацию, опустив на голову Чимина свою руку. Чимин было опешил, но мужчина легко потрепал его по волосам и улыбнулся.        — И вправду, в этих руках сердца нации — конечно, он самый умный среди нас. Поистине светлая голова. Юнги всё правильно говорит.        Факт того, что старший Мин всё еще помнил, что Чимин хочет быть кардиологом, несколько тронул его. Едва ли хоть кто-нибудь за этим столом обладал этим знанием.        — На медицине далеко не уедешь, — сварливо замечает Сувон, которая всё свое негодование решила перенаправить в это русло.        Чимин молча поднимает на нее глаза, одним взглядом вопрошая, что она хочет этим сказать.        — Не думал сменить род деятельности? Медицина, — она пренебрежительно фыркает, и Чимин готов поклясться, что она и его отец делают это буквально идентично. — Никакого престижа. Где твое честолюбие?        — Я не думал над «престижем» этой профессии, — как бы Чимину не хотелось огрызнуться и показать свое недовольство, потому что коснулись уже совсем личного, он держал себя в руках. — Не думал и думать не намерен. Так же, как и менять ее на что-то другое.        Сувон в ответ на это посмотрела на него полным презрения взглядом. Отец Юнги вновь попытался улучшить ситуацию.        — Правильно-правильно! Молодец, что остаешься верен себе, — он похлопал его по плечу, и Чимин немного недоверчиво покосился в его сторону: всё-таки это был единственный человек, который в открытую его здесь защищал. — Посмотрим, как ты заговоришь, когда он будет тебя лечить, — обратился он к жене. — А ты чего сидишь? Нет бы поддержать, — укоризненно обратился он к Юнги. — Не видишь — заклевали со всех сторон мальчишку? Оставьте его в покое и дайте ему поесть, — просит он насевших на Чимина Сынхека и Сувон.        С его подачи разговор заводится о совершенно другом. С Чимином, к огромной благодарности со стороны последнего, никак не связанной. Оставшуюся трапезу они проводят, говоря о чем-то, в чем Чимин совсем ничего не понимал и понимать не хотел. Он продолжал поглядывать на часы, понимая, что время скоро приблизится к полуночи. А ведь это даже не половина.        — А где ваши кольца? — вдруг настороженно спросила Сувон, когда взглядом зацепилась за голый палец сначала сына, а после — Чимина.        Она внимательно уставилась на них, явно требуя ответа. Чимин растерялся, но старался не подавать виду. Что ему сказать — чистосердечное «в мусорной урне» или что? Он всецело предоставляет право ответа Юнги, который точно так же, как и он, не знает что на это ответить. Чимин неловко опускает взгляд, не желая поддерживать зрительный контакт с неотрывно следящей за каждым их движением женщиной.        — Кольца — пережиток прошлого. Глупости да и только, — наконец хоть что-то отвечает Юнги в ответ на этот пронзительный, долгий взгляд матери.        Время течет мучительно медленно — Чимин уже устал каждую минуту сверяться с часами. Он собирался завтра на учебу, но, по всей видимости, это не лучшее его решение. Потому что ему катастрофически сильно надо набраться сил, отдохнуть и отойти от этого вечера. По крайней мере, отмазка у него уже есть. Ведь по легенде он слег с простудой, в то время как сам в такое позднее время находился в неизвестном ему месте среди неизвестных ему людей.        Чимин тяжело и удрученно вздохнул всей грудью, стоило ему отойти от столь неприятной ему компании. Давно он не чувствовал такого давления и напряжения. Это было не просто тяжело — это было тяжело настолько, что Чимину казалось, будто еще чуть-чуть — и он точно позорно сбежит, не выдержав этой обстановки вокруг. Но Чимин стойко дотерпел и сейчас пытался привести себя в чувства, спрятавшись ото всех в самом углу.        Все вокруг что-то обсуждали, веселились, угощались закусками и пили шампанское, в то время как Чимин не нашел ничего лучше, чем уткнуться в телефон и дождаться, когда весь этот цирк кончится. Все, кто захотел поздороваться и дать о себе знать, уже подошли еще во время первой половины торжества, когда Чимин и Юнги были активно заняты тем, чем условились — делали вид, что они образцовая пара и всё у них совершенно нормально, совсем как у всех. Юнги просто и по делу представлял Чимина своим коллегам, а Чимин пожимал им в ответ руки, изображал учтивость и вел себя самым достойным образом, пускай и искренне не понимал, зачем здесь все друг другу врут и какой в этом прок.        — Не помешаю, если присяду рядом?        Чимин поднял уставший взгляд на мужчину лет тридцати — тридцати пяти. Он не выглядел знакомым, пускай Чимин совсем и не запоминал лица всех тех, с кем ему пришлось сегодня взаимодействовать. Выглядел тот дружелюбно; даже спросил разрешения сесть подле — Чимин в ответ только слабо кивнул. Он не у себя дома, чтобы решать, где, как и кому здесь занимать места.        — Пак Чимин, верно? — он развернулся к нему всем корпусом, и Чимину пришлось отвлечься от переписки с Тэхеном, где он доказывал, что всё хорошо, и пусть тот поймет, что Чимин его к себе сегодня не пустил, боясь заразить.        Чимин смотрит чуть недоуменно, не до конца понимая, чего от него хочет этот человек. Однако его улыбка и дружелюбие располагали, так что Чимин решил ответить на его уточняющий вопрос вопросом.        — Мы знакомы? — аккуратно спрашивает Пак, вглядываясь в лицо напротив и пытаясь понять, видел ли он его раньше.        — Нет. То есть лично нет. Но я много слышал о тебе, а еще я знаю твоего отца, — Чимин в ответ на это только молча кивнул, в ожидании смотря на мужчину, который вроде как должен был дальше еще хоть что-то сказать. Представиться, объясниться зачем начал разговор, была ли у него конкретная цель или ему просто скучно — но не смотреть этим безмолвным прямым взглядом так, будто увидел что-то необыкновенное и вызывающее непомерный интерес перед собой.        Чимин неловко молчит, искренне не понимая, что должно из этого следовать дальше.        — Ох, — будто опомнившись ото сна, мужчина перестал пристально рассматривать Чимина, добродушно улыбнулся, качнул головой и извинился. — Я не представился. Меня зовут Юнхо. И я тоже медик, — последние слова без права на проигрыш попали в самое яблочко, раз в глазах Чимина блеснула тень заинтересованности. — Ну, ладно, медик — как-то слишком громко — на данный момент я не занимаюсь медициной вплотную. Я не практикующий врач, как ты мог предположить, но всё же очень тесно связан с медициной: владею частными клиниками в Корее и за ее рубежом. Увидел тебя и подумал, почему бы не пообщаться с будущим коллегой? Ты не против?        Перспектива приятного разговора с человеком из его среды кажется спасением этого отвратительного вечера, так что Чимин соглашается. Тем более что ему всегда было интересно послушать преуспевших и настолько далеко продвинувшихся людей в медицине.        Чуть больше получаса — этого времени более чем достаточно, чтобы понять, интересен человек в общении или нет. Директор крупной медицинской организации и владелец впечатляющего количества филиалов по всему миру — Чимина заинтриговать и расположить оказалось нетрудно. Несмотря на то, что вечно молчаливый Чимин со стороны мог показаться излишне серьезным — на деле становилось ясно, что это совершенно не так. Юнхо рассказывал ему о случаях из своей практики, делился медицинскими секретами и с охотой отвечал на все вопросы взбодрившегося от беседы Чимина, который оказался совсем простодушным и легким в общении юношей.        Чимин буквально ожил, даже позволяя себе периодически смеяться с шуток Юнхо. Оба выглядели очень довольно и расслабленно, потому что неспешно развернувшаяся беседа к этому располагала как нельзя лучше. Контраст еле живого Чимина с теперь его искренне улыбающейся версией был очень сильно заметен. Развеселивший его Юнхо заставил появиться на лице Чимина столь редкого гостя — улыбку.        Юнхо был очень интересным собеседником, и когда он просит его номер — Чимин дает не задумываясь. Терять подобное знакомство не хотелось — состоявшихся врачей, добившихся подобных высот, в его окружении было немного, тогда как для Чимина они представляли огромный интерес. Юнхо оказался прекраснейшим рассказчиком, а еще — любителем спиртного. Причем, как заметил Чимин, предпочитал он алкоголь покрепче.        — Выпьешь со мной? Давай же, ну, — подталкивал Юнхо, ободряюще поглаживая его по дальнему плечу и приобнимая со спины.        — Я не хочу, спасибо, — деликатно отказался Чимин, который хотел, чтобы мужчина продолжил рассказывать историю о буйном пациенте, которую прервал, чтобы предложить ему выпить. — И что было дальше?        — Выпьешь — расскажу, — хитро улыбнулся Юнхо, а Чимин, не сразу понявший, что это тот так специфически шутит, с явным вопросом покосился в его сторону. — Да шучу я, маленький, — Юнхо усмехается и залпом добивает стакан, а Чимину от этого «маленький», которое уже несколько раз промелькало в их прилично длящейся беседе, становится немного не по себе. Не настолько они близки, чтобы разбрасываться подобным, однако всё же акцентировать на этом внимание он не стал ни в те разы, ни сейчас. Должно быть, у Юнхо просто такая манера общения. — Ты бледноват. Надо бы кровь разогнать. Вот и предложил.        — Спасибо, но не стоит. Я не пью.        — Совсем? — удивляется мужчина.        — Да. Так что там дальше? — вновь выпытывает продолжение Чимин, но Юнхо явно не хочет удовлетворять его любопытство.        — Подожди секунду, — он выпускает юношу из полуобъятия, подходит к шведскому столу, наливает Чимину сок и накладывает в тарелку закуски. — Подкрепись хотя бы этим, хорошо?        Чимин благодарственно улыбается, когда мужчина ставит еду на столик рядом с ними, и думает о том, что это большая удача — встретить Юнхо на этом донельзя скучном вечере, негативные впечатления от которого тот смог в разы уменьшить. Умных людей ныне немного, и для Чимина каждый из подобных — настоящая находка.        С каждым осушенным бокалом речь Юнхо становится всё экспрессивнее, и Чимин посчитал это больше плюсом, чем минусом: слушать живые истории куда интереснее, пускай ясность его изложения немного пострадала.        С каждым осушенным бокалом рука Юнхо всё чаще ненавязчиво оказывается то на чиминовой коленке, то на плече, то, войдя в раж повествования, он нежно поглаживает тыльную сторону ладони, и Чимину даже не встрять и не перебить. К чему отнести это Чимин уже уверен не был. Он начинает чувствовать себя немного неловко, но снова не акцентирует на этом внимание — подумаешь, дотронулся; подумаешь, погладил; подумаешь, заправил волос за ухо. Может, человек просто тактильно проявляет свою расположенность?        С каждым осушенным стаканом Юнхо оказывается всё ближе. Наконец, близко настолько, что Чимин не выдерживает и чуть отодвигается назад. Когда тот даже не пытается скрыть, как в ту же секунду уничтожает возникшее между ними расстояние, Чимин, как бы он не жаловал физический контакт, начинает ощущать, как нарушают его личные границы, из-за чего он напрягается, чего не скажешь о донельзя расслабленном мужчине.        — Кажется, вы немного перепили, — констатирует очевидное Чимин, беглым взглядом озираясь вокруг — они сидели в почти что слепой зоне. В выбранном Чимином месте практически никого не было, ведь все сосредоточились подальше от этого угла, а потому всё происходящее было вне видимости окружающих.        — Совсем нет! — отрицательно качает головой мужчина, с виду который действительно сохранял почти нормальный вид. — Я трезв как стеклышко.        Чимин неловко дергает уголками губ, снова отсаживается назад, и Юнхо повторяет вслед за ним.        — Маленький, куда ты от меня бежишь? — недовольно цыкает мужчина, неосторожно дергая на себя юношу.        От подобного грубого движения Чимин болезненно поджимает губы, пытается аккуратно выудить руку и нервно сглатывает.        — Можете немного отодвинуться? — с просьбой в голосе просит Чимин, на что тот снова заключает его в полуобъятие, гладит по плечу, а вторую руку кладет на колено.        — Всё в порядке. Что ты так разнервничался?        — Мне жарко вот так, — ищет отмазку Чимин. — Отодвиньтесь, пожалуйста, мне…        — Жарко из-за моего присутствия? — двусмысленно переспрашивает Юнхо, прерывая Чимина на полуслове. — Это вполне естественно. Мне тоже жарко, — признается мужчина, на пару мгновений замолк и кивает своим мыслям. — И даже сильнее чем тебе, — пока Чимин пытается не выдать свое смятение, тот совершенно ни к месту дополняет: — У тебя такие пухлые и чувственные губы — загляденье.        Чимин наконец начинает медленно понимать, что вектор их разговора начал меняться в другую сторону. Как их предмет обсуждения из медицины перешел в это — Чимин искренне понять не может. Где он пропустил этот момент? Где недоглядел?        Когда большой палец невесомо проходит по нижней губе Чимина, тот хочет вскочить, но сильная рука тянет на место обратно. Чимин испуганно сглатывает, а мужчина качает головой.        — Что вы себе позволяете? — пытаясь скрыть в голосе испуг, Чимин силится изобразить строгий тон, но получалось у него, мягко говоря, не очень.        — Маленький, успокойся, — всё с таким же расслабленным видом и непринужденной интонацией тянет мужчина. — Что ты задергался?        — Я хочу уйти, — требует Чимин, который отчаянно пытался что-то сделать с дрожью в голосе и придать ему более грозное звучание        — А я этого не хочу, — просто пожимает плечами Юнхо, держащий в крепком захвате тонкое запястье.        Чимин совсем теряется от этого спокойствия. Беспомощно смотрит то на мужчину, то опускает взгляд на ноющее от напора запястье.       — Я должен идти, — уже тише и мягче произносит Чимин, понимая, что всё разворачивается не в его сторону. — Я же не один — я с мужем, — безуспешно пытается извлечь хоть какую-то пользу от номинального существования Юнги. — Нам пора ехать домой, — силится вразумить его Чимин, которого начинает накрывать паника от невозможности встать и уйти. Не драться же ему с ним? У Чимина нет никаких сил: он весь этот вечер едва ли на ногах простоял, а сейчас даже руку свою высвободить не в состоянии.        — «С мужем», — пренебрежительно повторяет Юнхо, посмеиваясь с Чимина. — Ты про Мина что ли? Да какой он тебе муж — ему же всё равно на тебя.        Чимин молчит, не дергается, выжидает момент, чтобы ослабить бдительность и хватку, а затем вырвать руку, встать и в лучшем случае — вылететь отсюда максимально быстрым шагом, в худшем — позорно убежать.        — Я не понимаю тебя, маленький, — глубокомысленно вздыхает Юнхо, смотря куда-то вдаль, а после поворачиваясь к растерянному Чимину. — Разве тебе не хочется тепла и внимания? Ведь даже последнему идиоту видно, на каких основаниях заключен ваш брак. Мину всё равно на тебя — это же очевидно. Да сам ты не в восторге, верно?        — Это не ваше дело, — начинает злиться Чимин от этой беспардонности и хамства. — Вас это никак не должно касаться.        — Ну-ну, маленький, не злись — тебе не идет, — защебетал Юнхо, потянувшись к щеке Чимина, чтобы болезненно ее оттянуть. — Я это всё к тому, что всякой светской особе должно завести себе любовника — разве это не так? Или ты еще не дорос до понимания того, как здесь всё устроено? — он снисходительно качает головой. — Небось еще совсем не искушен, маленький? — последнее он выговаривает шепотом, особо налегая на это «маленький», из-за которого Чимина вновь бросает в дрожь.        Потому что какого черта этот ненормальный так близко? Почему заставляет Чимина начать судорожно размышлять над тем, что произойдет, если в случае чего он поддастся желанию разбить о его голову рядом стоящую бутылку. Или хотя бы стакан.        Вечер будет полностью испорчен, придется вызывать врача, а от Чимина, наверное, ничего не останется, потому что отец не простит ему такое своеволие. Отец его даже слушать не станет — Чимин уверен. Не исключено, что подобная бутылка раскрошится теперь уже о его голову. Только уже дома. Может, даже несколько.        Но что ему тогда делать? Если к горлу подступает страх, и сам он весь замирает, не имея малейшего понятия, как ему лучше поступить — что делать?        — У тебя сумасшедшие губы, маленький, — всё также шепотом повторяется Юнхо. — Мне любопытно: Мин часто пользуется правом собственности? Потому что я бы зацеловывал тебя с утра до самой глубокой ночи. На самом деле, я на это и рассчитывал. Но твой отец отдал предпочтение этому высокомерному говнюку. А я, между прочим, то и дело представлял, какие сладкие твои кукольные губки на вкус, — оторопевший Чимин не моргает и перепуганно смотрит на мужчину, боясь даже сглотнуть. Что это за псих? — Расскажи мне, как Мин тебя целует? — мечтательно вздыхает Юнхо, явно показывая свое огорчение из-за того, что ему не перепало. — Нежно? Или же не церемонится? Или всё вместе? Может, когда ты ведешь себя как хороший мальчик — аккуратно и чувственно, а когда наоборот, то…        — Ты больной? — слетает с уст ошеломленного Чимина, у которого глаза увеличились чуть ли не двое от всего того, что говорил сейчас этот помешанный псих.        — Совсем нет, — посмеивается мужчина. — Просто интересуюсь, — он берет Чимина за подбородок и проводит большим пальцем по губе, с усилием надавливая. Находящийся в ступоре Чимин только и мог, что смотреть на него большими и полными недоумения глазами. — Пока что просто, — и улыбается, видя, как потерян и обескуражен Пак. — А ведь ты мог быть моим, — и полный грусти вздох. — Я бы не выпускал тебя ни на секунду. Хочешь ты — не хочешь — это было бы неважно. Я бы упивался тобой всласть, маленький. И если Мин не пользуется этим в полной мере, то он либо слепой, либо импотент — другого не дано.        — Что ты… Что ты имеешь в виду? — дрожащим голосом выдавливает из себя Чимин, наконец дернув головой и избавив себя от мерзких прикосновений.        — Мы с тобой могли пожениться, — на лице Юнхо растянулась довольная улыбка, вызванная оторопью непонимающего юноши. — Но потом твой отец поменял свое решение. Кстати говоря, не на Мина. Это был другой бедняга, который тоже много на что тщетно рассчитывал. Твой отец вообще много кого перебрал и много кому тебя предложил, — смакуя эффект своих слов, наперед осознавая, что ударят они больно, Юнхо смотрит на совершенно растерянного Чимина, который жадно впивался в каждое сказанное им слово, как бы ему не хотелось их слышать. — Мне доводилось пообщаться с этим человеком — да, он был не молод, но планы строил наполеоновские. Сынхек тот еще говнюк — показал сладенькое, провел тарелкой перед носом, но полакомиться не дал, — недовольно цокнул Юнхо, видя, как Чимин с усилием сдерживает слезы, силясь не поддаваться эмоциям. — Ну-ну, маленький, не расстраивайся, — защебетал мужчина. — Да, мы не женаты, но ведь это ничего не меняет. Я всё еще могу быть с тобой. Нежным, грубым, сильным или ласковым — ты только скажи, чего ты хочешь…        — Пошел к черту, — всё еще не веря в слова Юнхо, Чимин смотрит тяжелым и полный потрясения взглядом, наконец выдергивая руку и вскакивая с софы. — Озабоченный придурок, — из-за невыплаканных слез начинают болеть глаза, а сердце — биться совсем неровно и хаотично — видимо, заплакало вместо Чимина.        — Уж прости, я не виноват в том, что твой отец выставил тебя буквально на продажу! — всплескивает руками Юнхо, вставая вслед за младшим. — И я не шучу: нас таких, твоих несостоявшихся женишков, ты даже не представляешь как много. А ведь каждый из нас мечтал тебя трахнуть.        Чимин вкладывает в пощечину всю силу, что у него только была. Для Юнхо, судя по всему, его удар оказался ни о чем, раз он нашел в себе силы громко рассмеяться, облизнуть губы и уничижительно посмотреть на Чимина. На Чимина, который с усилием сглатывает и задерживает воздух в легких, пытаясь не потерять над собой контроль, как бы ему не хотелось сесть на пол, поджать ноги к груди и отчаянно зареветь.        Как же мерзко он себя сейчас чувствовал.        — Ты ненормальный, — болезненно шепчет Чимин, ощущая противный комок в горле.        — А ты — шлюха, — потирая щеку от удара, цедит Юнхо. — Возбудим и не дадим, да, малыш? И что ты так на меня смотришь? Правда глаза колет? Это факт — просто прими его. Это смазливое личико стольких на уши поставило, — он со злостью сжал чиминовы скулы. — А в итоге ты как миленький вышел за этого чертова Мина, который непонятно откуда вылез в самый последний момент! Не думаешь, что это нечестно? Нечестно, что только он может тобой пользоваться? Таким как ты уготовано с самого рождения удовлетворять естественные нужды большинства. Так что же, может, стоит заставить тебя понести ответственность за причиненный всем моральный ущерб? Сначала все вместе, а потом по отдельности?        — А может вам стоит создать клуб неудачников? — дернувшись назад, язвит Чимин, как бы сильно не раздирало глотку от рвущихся наружу слез. — Раз вас всех променяли на одного Юнги — наверное, не больно многое вы из себя и представляли? — заставляет себя усмехнуться, чтобы не расплакаться. — Я, конечно, знал, что у моего отца не самый изысканный вкус, но как он только додумался даже посмотреть в сторону такого ничтожества? — прекрасно видя, как сверкнули гневом глаза напротив, Чимин продолжил. — Нет, я имею в виду, как он дошел до того, что потратил на кого-то вроде тебя и секунду своей жизни?        — «Ничтожества»?! — явно рассвирепел мужчина, но глубоко задетого Чимина, который счел своим долгом хотя бы попытаться отпарировать сказанное, это не пугает. — Это мне говорит тот, кого отец продал за чертов пакет акций и несколько проектов?!        — А ты даже это предложить не смог, — издевательски наклонился в его сторону Чимин, пытаясь сохранять спокойствие. — Ты не перешел требуемый отцом порог — кто ты после этого, если не ничтожество? Думаешь, если открыл пару клиник и филиалов, так ты в топе Forbes? Думаешь, сможешь меня этим удивить? Малыш, — передразнивает его Чимин, а мужчина чуть ли не багровеет с каждой секундой, — мой отец в день зарабатывает больше, чем ты за месяц. Так с чего бы ему вообще рассматривать твою жалкую кандидатуру? Знай свое место и трезво оценивай свои возможности — увы, ты куда более несостоятелен, чем должен быть мой супруг. Вот отец и передумал. Сколько вас там, подобных неудачников — много, говоришь? Так передай и остальным, что они просто не доросли и, вероятнее всего, никогда не дорастут. Признай, что мы разного полета птицы. Это факт, нравится он тебе или нет — просто прими его.        Чимин никогда не считал немаленькое состояние своего отца тем, из-за чего он может считать себя выше остальных. Он никогда не сорил деньгами, не считал, что он чем-то выделяется, не хвалился этим, а зачастую и вовсе пытался скрыть. Чимину всё это чуждо и совершенно не нужно. Но когда происходит подобное — Чимин не может не спустись зазнавшегося нахала с небес на землю. Он прекрасно понимает, что для такого мерзкого типа вроде Юнхо именно указание на денежную несостоятельность и недостаточность престижа — то самое, что очень ударит по самооценке. То, что разозлит и заденет.        Однако едва ли это могло тягаться с тем, насколько сильно задели Чимина. Тягаться с тем, из-за чего он еле сдерживал слезы под язвительной маской, жаждущей хотя бы частичного отмщения.        — У тебя даже наследства нет, — шипит доведенный мужчина, на что Чимин изображает усмешку. — У тебя нулевое состояние, о чем ты мне тут заливаешь?!        — У тебя, что, комплекс неполноценности на этом фоне? — продолжал Чимин, мастерски скрывая свои подлинные эмоции. — Если да — ты скажи — я помогу. Хочешь попрошу денег у отца? Сколько тебе надо? Или нет, — на лице Чимина растягивается улыбка подобной той, что играла на губах мужчины несколько минут назад. — Хочешь попрошу у Юнги? — издевательски акцентирует на имени мужа, не скрывая своей насмешки. — У него много денег. Куда больше, чем у тебя.        Выдержав полный ненависти взгляд в свою сторону, Чимин напоследок дергает уголками губ и советует Юнхо и его «друзьям по несчастью» перестать пускать слюни и предаваться фантазиям о несбыточном.        Чимин буквально заставляет себя не разреветься ни перед Юнхо, которого ему удалось успешно задеть в ответ, ни перед Юнги, с которым он столкнулся, стоило ему отойти от компании несостоявшегося жениха. Мин, судя по всему, к Чимину и направлялся, но не успел он ничего сказать, как младший молча обходит его, делая вид, что не заметил.        Юнги было открыл рот, чтобы окликнуть Слюнявчика, но тот за пару секунд исчез из поля его зрения. Буквально убежал. И куда только так спешит?        Выглядел Чимин очень потерянно и расстроенно. Перед тем, как врезаться в Юнги, он шел, уставившись в пол и точно бы стараясь подавить в себе шквал эмоций. Когда же столкнулся с Мином — поднял на него влажные и такие грустно-отчаянные глаза, что Юнги замер не только от непонимания. Не успел он ничего толком понять, как Чимин скрылся в уборной.        Юнги без понятия, что Чимина так расстроило и почему у него глаза на мокром месте, но зайти следом и спросить у него самого не решился. Мин еще полчаса назад проследил его взглядом, когда тот ушел в самый дальний угол, судя по всему, чтобы скрыться от лишнего внимания и немного отдохнуть. Будучи уверенным в том, что Чимин нашел себе маленький тихий уголок, где его никто не трогает, Юнги на время оставил его без внимания, под которым, как считал Джун, тот должен был пристально, но ненавязчиво находиться. И вот сейчас, когда Юнги хотел обрадовать младшего, сказав, что его страданиям настал конец и они едут домой — Чимин снова выглядит так, будто у него кто-то умер.        Будто у него раз за разом, каждый день по несколько раз за день кто-то умирает.        От этого полной боли взгляда в Юнги что-то противно защемило. И как бы Юнги не старался себя убедить, что он не Мать Тереза, его это не должно касаться, это же не он его расстроил, его даже рядом не было — гадкое чувство всё равно вцепилось крепко-накрепко подобно тому, как пираньи впиваются в плоть.        Юнги самому себе напоминает идиота, когда стоит неподалеку от уборной, напряженно выжидая Чимина. Он всё по-прежнему не решается зайти следом и в какой-то момент злится на себя из-за того, что начал в последнее время так что метаться и проявлять неуверенность.        В тот самый момент, когда Юнги сделал шаг в сторону уборной, Чимин вышел сам. Безжизненно окинул Юнги взглядом и снова ничего не сказал. Едва ли у него есть силы разговаривать. Чимин уверен — стоит ему просто открыть рот, как дрожащий голос и взявшие его за горло чувства тотчас выдадут его с потрохами. Лучше молчать, чтобы ненароком не дать никому знать о том, что происходит внутри него.        Чимин, всецело поглощенный раздумьями об откровениях Юнхо, действиях отца и своей собственной участи, даже не замечает, что идет не туда. Юнги наблюдает за ним со стороны, ожидая, пока тот проснется и опомнится. Но Чимин явно не здесь.        Чимин с ужасно убитым взглядом и ужасно красными глазами определенно находится где-угодно, но не здесь. Здесь два варианта: или парня беспощадно атаковала аллергия, или — жизнь.        Юнги вздыхает, видя, что Чимину абсолютно всё равно куда он идет (или, может, он не ориентируется в незнакомых местах?). Когда он аккуратно берет его под локоть, чтобы направить в нужном направлении, Чимин так дергается и смотрит таким убийственным взглядом, что Юнги готов поклясться: было бы чем, он бы тотчас отрубил ему руку.        — Куда ты собрался? Нам не в ту сторону.        Чимин снова ничего не ответил.        Даже когда пришел черед прощаться, он не удосужился выдавить из себя банальное «до свидания».        Чимину хотелось закрыться в своей комнате, уткнуться в подушку и прореветь всю ночь. А сейчас он сдерживался изо всех сил, кусал внутреннюю сторону щек и губ, смотрел себе под ноги и ничего, совершенно ничего не говорил. Чуть было не дал себе слабину в машине, но быстро взял себя в руки, несмотря на то что ему казалось, что боль, обида и злость сейчас разорвут его изнутри и он позорно даст знать Юнги, как ему плохо и тяжело. Доехали они в полнейшей тишине.        Юнги прекрасно видел, что с Чимином что-то не то, но обе попытки с ним заговорить остались без ответа. Когда они переступили порог квартиры, Чимин, даже не снимая пальто, сразу поднялся к себе, заперся и больше не выходил.        Немного задумчиво постояв у порога, смотря в сторону верхнего этажа, Юнги одернул себя от ненужных, — как он настойчиво пытался доказать самому себе, — мыслей, после чего зашел к себе в комнату. Зацепившись взглядом за всё ту же нераспечатанную упаковку телефона, который Чимин не захотел принимать, он устало вздохнул и завалился на двуспальную кровать.        Как же тяжело с этим Слюнявчиком.        Как же теперь неприятно и гадко внутри.        В памяти всё по-прежнему прокручивался этот болезненно-доведенный взгляд Чимина, сдобренный откровениями Намджуна, которые заставили Юнги по-другому посмотреть на происходящее. Слова Намджуна точно град беспощадных пощечин — Юнги до сих пор до конца не осознает произошедшее. Он очень раздражен, потому что очень растерян и не понимает в полной мере, что вообще происходит и что ему делать. И если раньше подобными вопросами задаваться не приходилось, то теперь Юнги ворочится в постели дольше обычного.        Он раз за разом одергивает себя, говорит, что так тщательно изжевывать эту мысль излишне: он ведь пообещал больше не лезть к Слюнявчику, но на что-то большее не подписывался. Не подписывался на это гнетущее внутри чувство и не менее гнетущие рассуждения о том, почему Слюнявчик выглядел сегодня настолько расстроенным — раньше ведь его это мало интересовало, так что же он не в состоянии выкинуть эти ненужные мысли сейчас?        Весь этот вечер оставил гадкое послевкусие. Особенно неприятно было вспоминать очередное бесполезное напутствие матери, которая явно была не в восторге от их жалкого подобия пары. Весь вечер она недовольно косилась то в сторону сына, то в сторону Чимина. И если первый это еще хоть как-то подмечал, то Чимину было явно не до нее, а потому Сувон негодовала еще сильнее. Ее раздражало, что Чимин не улыбается во все тридцать два и не лезет из кожи вон, стараясь угодить. Что выглядит так, как будто его заставили прийти под прицелом пистолета. Что он абсолютно не вовлечен в происходящее, и вообще «Этот мальчишка сам себе на уме. Мне это не нравится». Что Юнги ничего с этим делать не хочет и сам подает не лучший пример младшему.        Ей было совершенно всё равно, что после всех тех громких слов, которые очень сильно задели Юнги, она делала вид, что этого не было. Юнги готов поклясться, что она уже и забыла, что позволила себе вчера сказать. Даже если не забыла — отлично делала вид, что ничего не помнит.        Ей было совершенно всё равно, что Чимин едва ли держится на ногах. Что у него нет ни одной причины, по которой он мог бы одарить присутствующих подобием расположения, интереса и улыбки. Что нельзя его ругать за вполне объяснимое отсутствие желания и стремления с кем-либо контактировать.        Желание закурить проиграло нежеланию вставать с постели.        Веки Юнги начали тяжелеть.        Очевидно, Чимин родился не в своей среде. Юнги, быть может, тоже.        Слюнявчик ведь ужасно красивый — засыпая, Юнги думается о том, что если бы они встретились при других условиях, вполне вероятно, что инициатива знакомства исходила бы от Мина. Если бы Чимин родился в другой семье — был бы куда счастливее. Если бы был не сыном магната, а ребенком обычных, среднестатистических, но любящих его родителей — Юнги уверен, что улыбался бы тот в сотни раз чаще. Улыбался по-настоящему и живо. Такая улыбка, пускай Юнги и никогда ее не видел, очень ему бы пошла. А если бы впридачу и сам Юнги оказался в куда более простых условиях, чем сейчас — он уверен, что не смог бы пройти мимо такой солнечной красоты.        Сейчас же Чимин напоминал давно погасшее солнце, доживающее последние дни. А Юнги — один из камней в прибрежной груде, неспособный понять ни себя, ни остальных. Но Юнги уверен, что окружи Слюнявчика другой средой — он засиял бы ярко настолько, насколько это возможно. Что окружи его самого другими реалиями — он начал бы видеть в жизни большую ценность и смысл, чем сейчас.        Не факт, конечно, что Чимин стал бы отвечать ему взаимностью, но Юнги, по крайней мере, постарался бы сделать всё в наилучшем виде. Он еще не успел (да и навряд ли теперь когда-либо успеет) раскусить и распробовать истинную натуру Чимина, его настоящий характер, который так нахваливал Намджун, но если бы всё изначально пошло по другому пути, если бы их не столкнули лбами вот так, возможно, всё сложилось бы куда радостнее.        Может быть, он бы добивался, а не добивал.        Полусонный бред проскальзывает мимо Юнги, который засыпает, так и не поняв, в какие дебри умудрился заглянуть. Он не запоминает лениво текущие размышления, но те оставляют после себя еле ощутимое послевкусие, ведь ничто и никогда не исчезает бесследно.       

இஇஇ

       За окном по-зимнему завывая свистит ветер. Весь город давно поглощен глубокой ночью и беспробудным сном. Стрелка часов близится к четырем. Задремавший Юнги просыпается всё в той же одежде, в той же позе и в той же комнате, где ярко горит свет. Он лениво поворачивает голову в сторону часов на прикроватной тумбе, после чего устало прикрывает глаза, пытаясь понять, как умудрился заснуть. Собирался ведь просто прилечь на несколько минут, а проспал несколько часов.        Разбитое состояние подстегивало и дальше бездумно лежать и смотреть на светодиодную люстру. Есть ли смысл спать дальше, если будильник прозвенит через пару часов?        Выстроив нехитрый план действий, он приходит к отрицательному ответу. Сейчас он поднимется, примет холодный душ, заварит крепкий кофе, закурит не менее крепкую сигарету, взбодрится и засядет в офисе до утра. Звучит нудно, но других альтернатив Юнги не видел. Да и не то чтобы у него у самого больно интересная жизнь — к рабочей рутине сызнова привыкать не приходится.        Нехотя встав с кровати, он выходит из комнаты и, попутно разминая затекшую шею, поднимается наверх. Не до конца пробудившись ото сна, Юнги в который раз позволяет себе забыть, что он не единственный жилец квартиры, а потому когда до него доносятся непривычные для всегда призрачно пустого этажа звуки — он если и не пугается, то точно настораживается.        Ванная комната находилась напротив чиминовой, откуда сейчас и доносились непонятного происхождения стенания. Что-то среднее между прерывистыми вздохами, всхлипываниями и сдавленными стонами.        Юнги оказывается во власти ощущения, твердящего, что до его ушей определенно доносится не то, что Чимин бы хотел. Он так и стоит с заведенной рукой над ручкой двери ванной, зачем-то продолжая слушать жалобные стенания Чимина, который в четыре утра по-хорошему должен спать, а не… плакать? Слюнявчик там плачет или что?        Юнги чертыхается, закусывает губу и подходит ближе к двери чиминовой комнаты. Пару раз ему доводилось слышать приглушенный плач из его комнаты, но то, что Юнги слышал сейчас, было мало похоже на прежнее. Однако что бы это ни было — звучало это так горько и отчаянно, что сердце Юнги жалостливо сжалось. Он не знает, чем руководствуется, — наверное, той самой захватившей его в этот момент жалостью, — когда неуверенно стучится и зовет Чимина по имени.        Когда задает максимально глупое и нелепое «Слюнявчик, тебе нехорошо?» и напряженно продолжает вслушиваться в придушенные полурыдания.        Юнги в очередной раз чертыхается, когда дергает за ручку двери, которая, — иначе быть и не могло, — была заперта.        Ему пришлось изрядно повозиться, чтобы найти связку ключей, потому что раньше необходимости в ней никогда не было, но перед этим так же изрядно пометаться, пытаясь понять, должен ли он вообще что-либо предпринимать. Раньше он бы всё списал на то, что Чимин просто расстроился, вот и изливает душу пустой комнате. Но сейчас, после всех откровений Намджуна, он не может отнестись к этому так беспечно. Почему же Слюнявчик никак на него не отреагировал? Что, если ему стало плохо? Во сне ведь столько людей умирают от того, что ночью сердце начало барахлить. Конечно, Чимину всего девятнадцать и до проблем с сердцем ему вроде как рано, но всё же. Вдруг его сумасшедшие догадки верны, а он просто пройдет мимо и случится что-то непоправимое?        Он чувствует себя как провинившийся школьник, топчущийся у кабинета директора. Когда наконец решается вставить в скважину ключ и аккуратно отворить дверь — ему кажется, что сердце от напряжения сейчас выпрыгнет из груди.        В темной зашторенной комнате слабо горит маленький ночник. Чимин никак не реагирует на зашедшего Юнги — ни тогда, когда он аккуратно закрывает за собой дверь, ни тогда, когда не менее аккуратными шагами подходит к его кровати. Не реагирует, потому что спит.        Беспокойно мечется, дышит как перед смертью, качает головой из стороны в сторону, нервно сглатывает и хватается за простынь — но всё еще спит. Спит и, по всей видимости, не может проснуться, чтобы не быть таким беспомощным в лапах кошмарного сна.        Юнги стоит над его кроватью, не понимая, что он должен делать. Он очень стрессоустойчив и в критических ситуациях способен мыслить холодно, но сейчас все его умения и принципы машут ручкой, покидая далеко и надолго — Юнги стоит как идиот с гулко бьющимся от волнения сердцем и не знает, что он должен делать. Не просто не знает — Юнги даже не догадывается. Он хочет помочь Слюнявчику, но даже это одно его желание звучит как неудачный каламбур — Юнги собрался помочь Чимину.        Юнги.        Чимину.        Помочь.        Они определенно телепортировались в другую Вселенную. Или же наставления Намджуна всё-таки смогли в нем что-то да пробудить. Смогли расшевелить это заставляющее паниковать и сопереживать одновременно чувство жалости.        Он всматривается в глотающего слезы Чимина, над которым стоит, кажется, целую вечность, размышляя, будить его или нет. Может, громко что-то уронить и убежать? Потому что при другом раскладе он напугает Слюнявчика еще больше, чем сейчас. Окажись Юнги на его месте и приди он сам себя будить — он бы не просто опешил и обомлел от удивления, он бы испуганно вскочил с места, или пустил бы в ход кулаки. Потому что при такой неординарной ситуации организму ничего не остается, кроме как включить режим «Бей или беги».        Юнги не помнит, когда так сильно переживал в последний раз. Когда в последний раз чувствовал на себя такую ответственность. Но когда он садится на краешек кровати и зовет Чимина по имени, он старается не обращать внимание на смятение, уверяя самого себя, что делает всё правильно, ведь не зря говорят: если человеку снится кошмар — надо его разбудить, чтобы тот пришел в себя и успокоился. Зачем ему мучаться, правильно? А если у Слюнявчика всё-таки слабое сердце? Тогда и вовсе может случиться что-то страшное. Да, фактически они в состоянии войны, но разве может идти об этом речь сейчас?        — Чимин, — тихо зовет Юнги, но тот его явно не слышит, продолжая беспокойно метаться и учащенно дышать. — Чимин, — чуть громче, но всё еще безрезультатно.        Когда Юнги тянется к его плечу и несильно тормошит, он понимает, что в любом случае напугает Чимина, как бы он не старался делать всё аккуратно. Юнги всё понимает, но сам пугается не меньше, когда начавший просыпаться Чимин крупно вздрагивает от нависшей над ним фигуры, которую не разобрал спросонья, и рефлекторно отдаляет от себя, со всей силы схватившись за волосы и оттянув назад.        — Тише, тише, — зажмурившись, успокаивает Юнги. — Успокойся, всё хорошо. Спокойнее, — у Чимина дрожат руки и ходуном ходит грудь, а сам он выглядит напуганным настолько, что Юнги опасается, не лишится ли тот способности разговаривать. — Чимин, всё хорошо. Успокойся, — он аккуратно касается руки младшего, чтобы разжал кулак, в котором нещадно зажал его волосы. — Отпусти меня, будь так добр.        Чимин выпускает Юнги, рвано дышит и принимает полусидячее положение. Нервно сглатывает, не может успокоиться и весь дрожит.        — Что ты здесь делаешь? — испуганно и растерянно.        — Проверял, не разъединяется ли твое тело с душой, — до Чимина слова Юнги доходят как сквозь толщу, так что он бормочет больше самому себе, чем мужу:        — Я не закрыл дверь?        Грудная клетка вздымается чаще нормы в несколько раз. Бледный как мел и дрожащий как на морозе — Чимину было явно нехорошо. Пульс набатом отдавался в виски, сердце билось как в последний раз. Чимин напуган настолько, что он даже толком не обращает внимания на притихшего рядом Юнги, который не решается успокаивающе погладить младшего по спине.        — Принести тебе воды?        Чимин ничего не отвечает, а Юнги, кинув тихое «Я сейчас», как будто его здесь кто-то ждет, на несколько минут оставляет Пака одного. Откопав в аптечке успокоительное, Юнги щедро капает его в стакан. Потому что если Слюнявчика сейчас не успокоить — его в таком состоянии придется увозить на скорой.        Когда Юнги поднимается обратно, Чимин в одной растянутой светлой футболке сидит, поджав ноги к груди, походя на загнанного, затравленного зверька. Когда Юнги протягивает ему стакан, Мин буквально видит, сколько усилий прикладывает Чимин, чтобы взять его, а после обхватить дрожащими руками.        Юнги стоит рядом, наблюдает за Чимином как бдительная мать, и только с его подачи и просьбы выпить разбавленную с успокоительным воду, Чимин наполовину осушает стакан.        — Вот так. Молодец, — забрав стакан из рук младшего, Юнги садится рядом, а Чимин, чуть пришедший в себя, перестает остолбенело смотреть в одну точку и слушать как болезненно гулко бьется сердце.        Он переводит взгляд на Юнги, чье присутствие рядом с собой как бы ни старался объяснить не может. Сон во сне? Чимин еще не проснулся? Потому что с чего бы вдруг Юнги будить его и успокаивать?        Чимину хочется спросить у Юнги, что он тут делает, но не находит в себе на это силы. Только молча смотрит на мужа, у которого в слабом теплом свете ночника не такой леденящий и хмурый взгляд как обычно. Или же дело не в ночнике, и Юнги на самом деле смотрит на него по-другому. Так, как не смотрел ни разу до этого.        Чимин не знает, как должен чувствовать себя, когда в четыре часа утра под вой зимнего ветра за окном он, подтянув голые коленки к груди, молча играет в гляделки с непонятно откуда возникшим в его комнате Юнги. Чимин совершенно не знает не только это: что делать, когда из груди вырывается полный отчаяния всхлип, а лицо прячется в ладонях — он тоже может только догадываться.        Юнги снова напоминает себе полнейшего идиота, которого на каком-то из этапов развития обделили знаниями о том, как вести себя в подобных ситуациях. Ведь остальные хотя бы интуитивно догадываются о том, что им делать, правильно? Так почему же один Юнги так недалеко ушел, в полном смятении смотря на разрыдавшегося Чимина?        Юнги сейчас как тот самый отец, который раз в полгода берет ребенка на руки, а когда малыш начинает плакать, нерадивый отец пугается, паникует, не знает, что с этим делать, как себя вести и пытается как можно скорее впихнуть его обратно матери.        Вот только Чимина здесь «впихивать» некому.        Если он его не успокоит — не успокоит никто. Осознание этого накладывает на Юнги чувство ответственности, которое изо всех сил борется со всеми остальными.        — Слюнявчик… — неуверенно выдавливает из себя растерявшийся Юнги, которому ужасно сильно хочется выбежать из комнаты, чтобы не слышать это душераздирающее рыдание. — Всё, всё, успокаивайся давай, — Юнги максимально неловко из-за происходящего, потому что они друг с другом далеко не в лучших отношениях (читай: в отвратительных), а здесь такие речи. Впрочем, на Чимина они не возымели никакого эффекта.        Юнги долго мечется между двумя вариантами: с одной стороны борется с непреодолимым желанием нелепо извиниться за беспокойство, развернуться и избавить себя от этой сцены, с другой — наконец решиться опустить руку на сгорбленную спину младшего и сделать хоть что-нибудь, чтобы его успокоить.        Он не знает, куда себя деть от этой зажатости и дискомфорта, возникших от слишком резкой смены настроений в их взаимодействии, но стойко держится и старается хоть чем-то помочь, перестав походить на истукана.        — Слушай, — выдыхает Юнги, наконец опустив руку на его спину и несмело похлопав, — я без понятия, что я должен делать, но я хочу, чтобы ты успокоился. Если будешь так много плакать — у тебя испортится зрение. По моим расчетам ты уже должен быть слепым. А ну-ка — сколько пальцев я показываю?        Ладно, может Юнги и плох в успокаивании людей, но он хотя бы пытается. Правда. Очень пытается и старается изо всех сил.        — Что за бред, — доносится сквозь безутешные рыдания. Разобрать было тяжело, но Юнги удалось.        — Тебе в детстве что ли не говорили, что если много плакать — испортится зрение? — с полуделанным-полуискренним удивлением продолжает Юнги — Это же все знают, даже дети. Как ты вообще в медицинский поступил с такими знаниями? — Юнги намеренно пытается отвлечь и, стоит признать, у него это получается.        — Это неправда. Откуда ты это вообще взял? — шмыгая носом, Чимин утирает льющие слезы и кидает на мужа взгляд.        — Я тебе говорю — это все знают, — заявляет с такой уверенностью, что засомневались бы даже профессора. — Если бы не я — так и провел всю свою жизнь в неведении. Ваше поколение врачей нельзя допускать до больных. Тебя — точно, — тут же поняв, что попытки успокоить переросли в привычные подколы, Юнги тут же себя одернул. — Я шучу, — серьезно предупредил Мин. — Ты же не офтальмологом собрался быть — это главное. Кардиолог из тебя выйдет отличный. Вот ты знал, что когда мы чихаем — сердце останавливается?        — Это тоже неправда, — всхлипывая, отвечает Чимин.        — Тебе не угодишь. Извини, но я не приду к тебе на прием.        — Я и не собирался тебя принимать.        Секундное молчание и то ли насмешливое, то ли обиженное «спасибо».        Чимин немного успокоился, пускай грудь всё еще вздрагивала от икоты, а лицо было совсем влажным. Юнги протягивает ему недопитый стакан, продолжает монотонно, успокаивающе похлопывать по спине и сидеть рядом.        Воцаряется тишина.        И длится она куда дольше, чем рассчитывал Юнги.        Юнги рассчитывал на то, что пришедший в себя Чимин или выгонит его с минуты на минуту из комнаты, или начнет с ним ругаться, потому что он не имел никакого права к нему заходить. Но Чимин ничего из этого списка не предпринимал. Только в очередной раз шмыгает носом и спрашивает тихое-тихое «Что с тобой?», подняв раскрасневшиеся глаза. Юнги на несколько мгновений замирает на этих заплаканных глазах, после чего делает вид, что не понимает сути его вопроса.        «Что с тобой? С чего вдруг такая доброта? Ты же тот еще говнюк, который старательно травил мне жизнь и которого я ненавижу», — Юнги уверен, что Чимин недоговорил просто потому что слова давались ему слишком высокой ценой, вот его и хватило только на первое предложение.        К Вселенскому удивлению Юнги, Чимин его даже не прогоняет. Даже не ссорится с ним. И даже не поддается желанию продолжить сон под действием успокоительного. Не прогоняет, но и не просит оставаться. Так же, как и не дергается от успокаивающих касаний и в то же время никак на них не реагирует. Стало быть, если не прогоняет и не дергается — не совсем его это всё напрягает?        Юнги просто сам не до конца понимает, как долго ему сидеть подле него и нужен ли он тут вообще. Что, если он только всё портит? Он ведь не собирался так долго с ним пробыть — хотел только разбудить, а дальше Чимин сам. Но всё сложилось иначе, и Юнги, пользуясь тем, что ему негласно разрешили остаться подле, продолжил сидеть рядом.        — Я так и не понял, что ты тут делаешь, — без намека на агрессию, устало спрашивает Чимин, в котором только сейчас просыпается желание укрыть голые ноги.        Он тянет на себя одеяло, но сидящий подле Юнги тяжестью своего тела невольно препятствовал процессу. Увидев, что он мешает, Юнги тут же встал, чем Чимин тотчас воспользовался, неуверенно спрятавшись наполовину.        — Ну, я шел в ванную, — неловко чешет затылок, — а потом услышал, что тебе… нехорошо?.. — Юнги сконфуженно застревает, не зная, как оформить мысль. Ему и так очень не по себе, так еще и Чимин смотрит прямо в душу.        Черт.        Не надо было ему вообще заходить.        — И ты решил зайти и проверить? — недоверчиво заканчивает за мужа младший, на что Юнги глупо кивает, сгорая от желания уйти.        Чимин опускает голову, тяжело вздыхает, молчит с полминуты и думает о том, что всё это очень странно. Послевкусие от кошмара накладывалось на иррациональное присутствие Юнги рядом, которое он всё еще не мог до конца объяснить. И ладно бы просто присутствие Юнги — речь идет о совершенно адекватном человеке рядом, который не просто решил ему помочь, так еще и успешно с этим справился. Чимин искренне не понимает, что происходит, и ссылает всё на более объяснимое пребывание во сне, но с уст его всё равно слетает «спасибо», потому что он правда благодарен, сон это или нет.        — Я разнервничался сегодня, вот мне и приснился ужасный сон, — тихо делится Чимин, положив голову на согнутые колени. — Не знаю, что с тобой сегодня, но спасибо, что разбудил. Каждая секунда этого кошмара была просто отвратительной.        Юнги смотрит на него, — растрепанного как воробушка, а еще очень, очень расстроенного, — и не может встать с места. Не может наконец оставить Чимина одного, несмотря на то, что делать ему здесь больше очевидно нечего, ведь он сделал всё что должен был и даже больше. Он сам не понимает, почему цепляется за то, что сам Чимин его не прогоняет. Может, ждал чего-то? Может, Чимин еще что-то скажет?        — Ко мне сегодня подошел мужчина, — спустя еще добрые пять минут молчания, неуверенно начинает Чимин, комкая в руках одеяло. Юнги переводит взгляд с голой стены напротив, в частности, со стикера с надписью «Прибить здесь полки», которая его позабавила еще сегодня утром, на неспешно начавшего делиться Чимина. — Мой несостоявшийся жених, — Чимин откидывается спиной на подушку у изголовья, опускает голову и нервно царапает пальцы. — Их, оказывается, много, — Чимин находит это смешным, улыбается, но так грустно и так, словно секунда — и он снова разрыдается, что Юнги бы вовсе предпочел не видеть эти грустно изломившиеся губы.        — О чем ты? — настороженно уточняет Юнги, не сводя с Чимина глаз.        — После ужина, когда я уже со всеми поздоровался и дал о себе знать, я ушел в самый дальний конец, чтобы немного отдохнуть. Рядом со мной сел мужчина, мы разговорились, а в конце он выдал, что мы могли бы пожениться. И не только он — много кто мог бы. Только, судя по всему, никто не предложил выше, чем ваша семья, — Чимин снова дергает уголками губ, не поднимая головы. — Мы с этим психом могли бы пожениться, если бы отец не передумал, представляешь? — продолжает ни к месту улыбаться Чимин. — Я бы мог сейчас жить с ним, а не с тобой. С этим чокнутым, — Чимин делает неровный вздох, а улыбка его начинает дрожать. — Я без понятия, скольким людям меня предложил отец, и как много теперь видят во мне несостоявшуюся пару. Забавно, правда, что я могу ходить с тобой на все эти вечера и даже не знать, что половина присутствующих рассматривала со мной женитьбу. А я об этом даже не был в курсе. Я даже не знаю, сколько их таких. Я не знаю, сколько на меня смотрят и видят во мне то, что им когда-то предложил отец. Он сказал, что их много таких. И я даже не могу понять, хочу ли я знать сколько их конкретно или нет.        — Кто это такой? Как зовут? — с серьезном видом спросил Юнги, вот только Чимин не спешит удовлетворять его вопросы ответами.        — Я не буду говорить, кто он. Но я искренне надеюсь, что он и дальше останется холостым — он говорил ужасные вещи, и у него явно искажены понятия о нормальной супружеской паре.        Хотя, кому он только всё это рассказывает? Взгляды Юнги ведь тоже с трудом назовешь образцовыми. Может, Чимину просто замолчать? Почему он вообще делится всем этим?        — Что он говорил помимо этого? — видя, что Чимин замолк, ударившись в воспоминания о сегодняшнем вечере, Юнги попытался заставить поделиться ими, раз тот уже начал раскалываться.        — Я не буду говорить дословно, — снова повторяет Чимин, опуская голову ниже. — Просто… очень мерзкие вещи. Я перед сном думал о его словах, думал о том, что было бы, если бы ему всё-таки удалось жениться на мне, разнервничался, заснул с не самыми приятными картинами перед глазами, вот мне и приснилось то, что приснилось, — Чимин говорил так тихо, вполголоса, что, казалось, вой ветра за окном был слышен сильнее, чем он.        Юнги смутно догадывался о том, что имел в виду Чимин. Не успел он развить эту мысль, как Чимин чуть громче продолжил:        — Так что спасибо, что разбудил. Это был ужасный кошмар, и я не хотел находиться там больше ни секундой больше.        — Не расстраивайся. Сейчас же ты не с ним.        Юнги только после сказанного понимает, что всё это звучит до громкого смеха нелепо, ведь он сам далеко не лучшее, что могло случиться с Чимином, который очень сильно настрадался из-за него — далеко ходить не надо, только вчера ночью этот бедолага ушел из дома из-за его необдуманных поступков. Вряд ли Юнги имеет право говорить все эти вещи и уж тем более его успокаивать, но раз начал — деваться уже некуда.        — Не расстраиваться, — губы Чимина снова еле заметно изломились в грустно-насмешливой гримасе. — Легко сказать — это ведь не тебя выставили на продажу, о которой ты даже не был в курсе. Откуда тебе знать, что я чувствую? Сказать тебе что? Я чувствую себя чертовым товаром — знаешь, как это тяжело? — он поднимает влажные глаза, поджимает губы и утыкается лбом в колени, делая неровный вздох        Скажи Чимину еще несколько часов назад, что он позволит себе так открыться и поделиться таким болезненно-личной откровением — Чимин бы никогда и ни за что не поверил. Потому что с чего бы вдруг? Он должен очень сильно удариться головой, если таки решится на подобное. Или ему должны угрожать — тогда да, волей-неволей придется говорить всё, что потребуется. Но сознательно — никогда.        Скажи Юнги еще несколько часов назад, что он позволит себе сидеть на кровати Слюнявчика, вести с ним подобные задушевные беседы, стараться успокоить и подбодрить — Юнги бы никогда и ни за что не поверил. Потому что с чего бы вдруг? Зачем ему его успокаивать? Если перманентно он был тем, из-за которого его успокаивали.        Но Чимин, как и Юнги, мало понимает, что делает.        Чимину ужасно неловко и стыдно за то, что Юнги увидел его в подобном состоянии. Он ведь весь вечер играл ледышку, а теперь распустил сопли и плачется в жилетку тому, кого еще день назад проклинал и ненавидел так сильно, как ему никогда не приходилось ненавидеть прежде.        Чимину очень некомфортно, но желание высказаться хоть кому-то перевешивает всё.        Возможно, желание высказаться даже именно Юнги.        Потому что когда приходит ужасное осознание того, кем мог бы быть его муж — Юнги в сравнении кажется ангелом.        А когда тот решил на свой страх и риск даже зайти к нему в комнату, разбудить от ужасного комшмара, принести стакан с водой, так еще и сидеть, поглаживая его по спине — Чимин готов ему в этот момент простить все грехи и обиды.        — Это не так, — качает головой Юнги, звуча так убедительно, что Чимин на секунду даже ему верит.        Но только на секунду.        — Тебе ли это отрицать? — с очередной неуместным невеселым смешком и печальной улыбкой.        Юнги, настроившись на то, чтобы разубедить Слюнявчика во всем, что ему могли навязать, теряется и спотыкается о суровую действительность. Что-то он и впрямь заигрался в роли спасателя. Он ведь и сам то и дело подкреплял это суждение о Чимине. Он ведь и сам женился-то на нем далеко не из высших чувств. Конечно, Чимин будет чувствовать себя самым настоящим товаром. И конечно — Юнги сыграл в этом далеко не последнюю роль. Тогда как он может его в этом разубедить?        Ведь всё далеко не так просто — он не может сделать вид, что ничего «до» не существовало.        — Ладно, — неловко прочистив горло и потерев друг о друга руки, Чимин поднимает на мужа взгляд. — Ты же собирался в ванную. Иди. Спасибо, — видя, что Юнги не сдвигается с места и смотрит излишне прямым и непривычным взглядом, который он еще не научился (да и не было возможности) распознавать и интерпретировать верно, он тушуется и теперь винит себя за то, что решил, забыв всё, что между ними было, всем этим поделиться. — Плохой опыт — всё еще опыт, — подводит черту Чимин, обнимая себя. — Я постарался сделать для себя выводы. Не самые радужные, конечно: теперь я ненавижу отца еще сильнее, но зато я благодарен. Благодарен высшим силам за то, что наш союз с тем ненормальным не состоялся. А ведь мог. Это даже хуже, чем ты. Ты, выходит, не самое ужасное, что могло произойти.        — Даже хуже, чем я? — мрачно переспрашивает Юнги. — Он, должно быть, сам Дьявол, раз он даже хуже, чем я.        — Ты хотя бы не похотливое животное, — тихо, почти беззвучно отвечает Чимин.        Юнги тяжело смотрит на осунувшегося юношу, и от этого его несчастного вида у него у самого что-то начинает внутри скрести. Движение заскользившей нижней челюсти выдавало подавленные гнев и негодование. Немного помолчав, Юнги уточнил:        — Точно не скажешь мне кто это?        — Нет, — несколько секундное молчание, и Чимин продолжает. — Ты можешь идти, — несмотря на то, что атмосфера располагала к откровениям, он уже и так сказал всё то, из-за чего, — нет сомнений, — с утра он очень сильно пожалеет. Юнги, наверное, эта информация сто лет не сдалась, он просто хотел его разбудить, а в итоге сидит против своей воли и не может уйти, потому что Чимину как последнему дураку приспичило высказаться. Вы только посмотрите кому. — Спасибо, что пришел, — почти полностью отойдя от обнявшей его дымки страшного сна и эмоции страха, теперь он походил на привычного себя, а потому с каждой секундой ощущение неловкости возрастало, и присутствие Юнги теперь начинало казаться еще более необъяснимым.        Наверное, он всё же спит.        Восприняв слова Чимина как его желание остаться одному, Юнги послушно поднимается и даже хочет сделать шаг в сторону выхода, как что-то непонятное не позволяет ему сдвинуться с места.        В который раз повисает молчание. На памяти Чимина это впервые, когда они поговорили нормально, пускай условия и предпосылки возникновения этого «нормального» разговора далеко не являлись таковыми сами. На памяти Чимина это впервые, когда Юнги не топит его в привычной язвительности, издевках и косых, пренебрежительных взглядах. На памяти Чимина это впервые, чтобы Юнги вел себя столь человечно и смотрел не так как прежде. Смотрел не с желанием его поддеть, смотрел не с раздражением или гневом, не с язвительностью или сарказмом — Юнги смотрел полным сочувствия взглядом, что Чимин даже невольно зависает, в то время как его мозг пытается сопоставить пойманную эмоцию с фигурой Мина.        Всё это слишком сильно с ним не вяжется.        Чимин так сильно истощен, что сил анализировать происходящее у него немного. Ему всё еще не до конца понятны мотивы Юнги, ему всё еще неясно, что это вообще между ними произошло, и Вселенная наверняка и вовсе схлопнулась, когда Юнги — Юнги! — решил показать другую сторону себя. У Чимина от этого до сих пор шок (насколько его состояние позволяет ему быть шокированным в полной мере этого слова).        Чимин не понимает, почему Юнги не уходит, а тот, долго простояв рядом и несколько раз облизнув губы, не решаясь сформулировать и озвучить свои мысли, наконец тяжело вздыхает и садится обратно. Чимин напрягается, но с места не сдвигается. Только послушно смотрит в ожидании, сам незаметно кусая внутреннюю сторону губы, пытаясь понять, что Юнги делает.        — Слушай, Слюнявчик, — красноречиво начинает Юнги с явной целью донести до него что-то важное, перед этим неловко прокашлявшись. — Решение твоего отца и слова того мудака не характеризует тебя как личность. Всё, что не зависит от тебя, не может относиться к тебе. Тебя характеризует только то, за что ты сам в ответе, понимаешь? — Юнги без понятия, что в нем переклинило, и зачем он всё это говорит. Казалось бы, что просто успокоить Чимина было достаточно, но Юнги чувствует себя обязанным сказать важные, как кажется ему самому, слова. Типичные до невозможности, не новые и избитые, но душа Юнги требует их озвучить. Тем более что слушает Чимин с таким вниманием, что не воспользоваться шансом никак нельзя. — Забей на мнение окружающих и суди себя только по собственным поступкам.        Это был первый раз, когда Чимин почувствовал, что Юнги и впрямь старше. В этот момент Юнги Чимином воспринимается чуть ли не как старший брат. Потому что все эти наставления и советы Чимином воспринималось как культурное наследие младшему поколению. Потому что всё, что говорил Юнги, было пропитано его собственным опытом и желанием помочь.        А не как обычно.        — Как я могу забить на окружающих, если они то и дело напоминают какое ничтожное место я занимаю во всей этой иерархии? — негромко спрашивает Чимин, которому в этот момент кажется, что Юнги и вправду знает ответы на все его вопросы. Что он и вправду может разрешить все его неурядицы и подсказать решение.        — А ты не слушай их. Не слушай никого кроме себя. Главное, что ты сам знаешь, что ты хороший человек. Ты же знаешь себя наверняка намного лучше, чем любой другой. Главное — слушать себя, вот и всё. А то, что про тебя говорят окружающие и гроша ломаного не стоит. Ты — свой главный судья и никто больше.        Всё это очень сильно шло вразрез с тем, что Юнги говорил раньше. Потому что то, что говорил Юнги раньше — напрямую противоречит нынешним его словам. Для Чимина всё происходящее проходило как в тумане — Юнги как будто подменили на адекватную версию себя, и мысль, что завтра всё вернется на круги своя, где его будет ждать вечно острящий и недовольный Юнги, то и дело норовящийся задеть побольнее, заставляет Чимина зависнуть на его лице дольше, чем планировал.        Немного недоверчиво, немного грустно, а еще — растерянно. Он хотел бы что-то ответить, но ком в горле препятствовал его намерению.        — Всё-всё, давай уже приходи в себя и не расстраивайся, — Юнги по-дружески пихает его в плечо. — Тебе всего девятнадцать — у меня в твоем возрасте не было времени на слезы. Я отжигал как мог. Может, как-нибудь расскажу. Проведу инструктаж, что да как.        — Ты говоришь, как старик, — еле слышно отвечает Чимин, на что Юнги усмехается.        — Считай, что я уже.        — Ты и сейчас неплохо отжигаешь, — недвусмысленно намекнул Чимин, а Юнги вновь неловко прочистил горло, но не растерялся:        — Так бери пример! Ты не стесняйся — заходи ко мне почаще, и я тебе всё расскажу и покажу. И это… Ну… Не плачь больше. А то мне будет немного не по себе, если мне придется появляться на людях с кротом, который носит очки и палку для слепых. Может, еще собаку-поводыря заведем? А то я на эту роль не годен. Да и как-то не особо хочется, извини.        — Я же сказал тебе, что это неправда, — устало, но со слабой улыбкой проговорил Чимин, которую он постарался скрыть.        — Извини, конечно, — вновь повторяется Юнги, — но я начну верить тебе на слово, только когда увижу твой диплом о законченном высшем. И то — подумаю. Не знать таких элементарных вещей!.. — и осуждающе качает головой.        Губы Чимина изгибаются уже не в такой грустной улыбке, как прежде. Видя ее, в Юнги что-то что-то переклинивает, щелкает и явно начинает работать не в том режиме, что штатно соблюдался до этого.        То, как Чимин легко пошел на контакт, заставляет Юнги испытывать сожаление сильнее (как бы он не хотел признаваться в этом самому себе), потому что он был уверен, что тот выгонит его с криками вон из комнаты. Чимин, как Намджун и говорил, и как он отдаленно догадывался сам, на самом-то деле, очень простодушный малый. Юнги бы даже сказал совсем незлопамятный. Потому что окажись он на его месте — планировал бы собственное убийство и при первом выдавшемся шансе и подобной близости устранил бы раз и навсегда, а не делился бы как с близким другом расстроившим событием. Чимин, на самом-то деле, куда более открытый, чем может ошибочно показаться. И это значительно всё облегчает.        — Что касается того урода — хочешь выловим его потом и вместе изобьем? Что думаешь? Еще и дружка твоего позовем обязательно. Как его звали… Тэхен, да? Уж кто-кто, а этот парень знает толк в ударах. Он, что, боксом занимается? Молодец парень. Смотри, — и поворачивается лицом той стороной, на которой еще не до конца сошел синяк. — След еще остался.        Чимин смешливо дернет уголками губ, когда Юнги вспоминает про Тэхена.        Юнги же самому хочется провести всю ночь, говоря всякие глупости, только бы этот страдальческий вид точно опущенного в воду Слюнявчика хотя бы немного поблек. Еще ничего ему не приносило такое удовольствие от достигнутого результата. Он бы ведь и правда мог нести весь этот бред и дальше, если бы плачевное состояние их отношений вне этого случая не висели над ними как дамоклов меч. Да и начавшиеся слипаться глаза Чимина служили однозначным сигналом для Юнги, что пора заканчивать.        Кажется, с дозировкой он переборщил. Причем, прилично. Надо будет потом почитать инструкцию — так, на всякий.        — Ну, — встав и неловко потерев шею, Юнги кивает больше самому себе, — если что, — вдруг тебе снова станет нехорошо, — я в офисе. Это соседняя комната, — Юнги объясняет так, будто Чимин не знает расположение помещений и живет здесь первый день. — Я не буду ложиться, так что зови, — язык говорит одно, а мозг, насмехаясь, думает совсем о другом. Ведь и вправду — с уст Юнги звучало это всё еще немного (читай: катастрофически сильно) комично. — Ну, я пошел?.. — полувопросительная интонация, требующая утверждения Чимина, и снова вопрос, обращенный к себе в частности.        Что-то вроде «Я пошел? Я же могу идти, да, я ведь сделал всё что надо, или есть что-то еще, что я могу сегодня в состоянии вдохновения сделать? Просто я сам не знаю, когда в следующий раз от меня придется ждать такой участливости и желания помочь. Извини, я очень непостоянный, вот и уточняю».        — Спасибо, — тихо, уже сонливо, но так искренне, как Юнги еще ни разу никто не благодарил. Когда Мин оказывается на пороге комнаты, Чимин повторяется. — Спасибо, Юнги, — чуть-чуть, совсем немного громче, боясь, что тот не расслышал в первый раз.        Юнги хочется как девочке-подростку забиться где-нибудь в уголке и кричать от столь непривычно накативших эмоций в подушку, — потому что какого черта Слюнявчик такой милый, уютный и теплый? — но собрав всю решительность и волю в кулак, он не позволяет себе растечься лужицей из-за этого сонного и такого нежного голоса младшего.        — Ага, — бросает он, дергая ручку двери. — Спи давай. И, пожалуйста, на этот раз без порчи зрения.        Выйдя из комнаты и прикрыв за собой дверь, Юнги тут же прикрывает глаза, не понимая, почему вместе с шумом перевернувшего на бок и укрывшего себя одеялом Чимина он так явственно слышит собственное сердце.        Бьется оно так быстро и гулко, что, кажется, успокоительное понадобится теперь уже ему самому.        А ведь до переезда Слюнявчика Юнги даже не знал, что у него вообще есть седативное в аптечке. Интересно, как часто теперь они будут к нему прибегать? Может, на всякий случай закупиться парочкой ящиков?        Намджун, конечно, просил Юнги сегодня не контактировать с Чимином лишний раз и вообще оставить его в покое. А Юнги, конечно, как всегда сделал всё наоборот.        И еще ни разу в жизни делать что-то наоборот не приносило ему таких эмоций. Перед ним как будто замелькал новый мир, в который он за все годы своей жизни не заглядывал. Что-то новое, неизвестное и бодрящее куда сильнее, чем холодный душ, кофе и сигареты, которые теперь едва ли ему нужны, чтобы проснуться.        Юнги мысленно ругает себя за этот эмоциональный всплеск, который никогда ему свойственны не были. Ругает себя и за то, что даже несмотря на предупреждение и просьбу Надмжуна не оставлять Слюнявчика на вечере одного и приглядывать за ним, он всё равно допустил всю эту ситуацию. Ругает за то, что не проследил, ругает на самом деле за многое, но затем ловит себя на мысли, что горд собой. Потому что не ожидал, что у него так хорошо получится успокоить Слюнявчика и хоть как-то сгладить углы произошедшего.        Раз даже ему, учитывая их нынешние отношения, удалось успокоить Чимина — выходит, тот на самом деле в этом нуждался, раз открылся даже Юнги? Нуждался в нормальном отношении, а потому не спешил прогонять, давая шанс?        Юнги так и не смог сосредоточиться на работе, размышляя о том, в полной ли мере он воспользовался тем самым «шансом». Мог ли сказать что-то не то или же наоборот не сказал то, что надо было? Можно ли было сделать всё лучше? Насколько хорошо он справился? У Юнги нет опыта в подобном от слова совсем — ему банально не с чем сравнивать, а потому он и терялся в догадках до самого утра.        Вселенная точно и без всяких сомнений схлопнулась, потому что Юнги перед тем, как уйти на работу, заглядывает в комнату Чимина, чтобы удостовериться, что тот спокойно и безмятежно спит. Юнги гордо улыбается самому себе. Подобная улыбка напоминала радость человека за выполненную работу, в которую было не стыдно ткнуть пальцем и крикнуть, что это он постарался. Как архитекторы в хорошем настроении при виде своего удачного здания, художники — при виде картин, а шеф-повара — при виде блюд.        Аманде кажется, что улыбка на губах Юнги ей причудилась. Она несколько раз протирает глаза, но тот продолжает спускаться по лестнице с довольным лицом, видеть которое — огромная редкость.        — Хорошо накормите его как проснется.        Растаявшая улыбка женщины говорила всё сама за себя.