piece of hell

       — Тэхен, ты не должен был набрасываться на него.        Несвойственный Чимину серьезный тон заставляет Тэхена удивленно посмотреть на него. Он всегда обращался к нему мягко, и даже когда хотел сделать замечание, делал это в полушутливом тоне. Но сейчас Чимин мрачнее тучи и рубит с самого плеча.        — Это еще почему? — несдержанно вопрошает Ким, еще не отойдя от ударившей в голову злости. Будь его воля, он бы этого мерзавца поставил на место, но ему бесчестно помешали.        Чимин, скрестив руки, стоит прямо напротив Тэхена и смотрит ему в глаза. На их лицах цветет явное негодование и откровенное раздражение. Чимин не замечает за собой, как тяжело опускаются дуги его бровей и поджимаются губы, что он нервно начинает кусать изнутри.        — Чего ты хотел добиться, решив ударить его? — мрачно интересуется Чимин, а раскаленные докрасна нервы Тэ сдают.        — Ты не слышал, что он сказал? — кричит Ким. Сейчас он был готов разорвать Юнги голыми руками. — Как я мог удержаться, когда он говорил такое?! Как удержался ты? — Чимин чувствует в его голосе неподдельное удивление и, возможно, даже обвинение в недостаточной смелости.        — Мне всё равно, что он говорит, Тэхен! — ответно повышает голос Пак. — Он говорил, говорит и будет говорить плохо обо мне. Если бы я каждый раз на него набрасывался…        — Он бы тогда научился следить за своим языком, блять! — грубо перебивает его Тэхен. Их разговор на повышенных тонах накалялся с каждой секундой.        — С чего ты взял? — раздражается Чимин. — Думаешь, он испугался бы меня и ради своей безопасности решил оставить меня в покое? Думаешь, позволил бы мне бить себя каждый раз? Пускать кулаки в ход — это последнее дело.        — Да ты даже это сделать не в состоянии! Ты даже не попытался его остановить! — громко гнет свою палку возмущенный Тэхен. — Он сказал тебе такие обидные вещи, и что ты сделал? Почему не врезал ему сам?        — Может, потому что я не хотел, чтобы меня ударили в ответ, Тэ?! — взрывается от злости Чимин, распаляясь с глупости Тэхена. Он друга любит больше жизни, но сейчас тот откровенно не прав. — С чего ты взял, что он молча стоял бы и позволил себя бить? Я его не знаю! Я не знаю, чего мне ожидать и на что рассчитывать. Откуда мне знать, что если я заеду по его лицу, мне не прилетит обратно? Какой реакции мне ждать от незнакомца?! — бесится Чимин и кричит на всю улицу от накативших эмоций. — Извини, что я не такой смелый, как ты! — язвит он, войдя в раж. — Но меня, в отличие от тебя, хотя бы можно назвать предусмотрительным. Ты знаешь, как я испугался, когда подумал, что он может ударить тебя в ответ? — тараторит Чимин, пользуясь тем, что Ким его не перебивает. — Только потому что он не стал тебя трогать, ты заявляешь, что правильно поступил и мне стоит брать с тебя пример. Он просто воздержался и не дал этому продолжения. Даже он понимает, что рукоприкладство — это последнее, чем можно выразить свое недовольство. А если бы Юнги оказался худшей версией себя? Если бы не стерпел и не оставил без должного внимания твой выпад, ты бы говорил так же? Юнги — человек, который никогда не даст себя в обиду. Я это знаю. По нему видно, поверь мне, ударь его один раз — он ударит в ответ два. А чтобы ты делал, если бы он оказался хуже, чем есть, а, Тэхен? — дыхание Чимина сбилось, и он нервно сглатывает, отворачиваясь от друга. — Прекрати быть таким импульсивным.        Между юношами воцарилась тишина, после звонкого голоса Чимина (а голос Чимина становился ощутимо выше и намного громче, когда он ругался), звучащая совсем непривычно. Город всё так же шумел, охранник всё так же с кем-то разговаривал, ветер всё так же посвистывал. Только парни, пренебрегшие скоро начинавшейся парой, молча смотрели друг на друга с неприкрытой укоризной и явным неудовольствием, поселившимся в них после разговора.        — Ну классно, блять, — разрывает молчание Тэхен, отворачиваясь от Пака. — Теперь мы будем ссориться из-за этого мудилы. Восхитительно! Нет слов, — всплескивает он руками и без всякой радости напоминает, что им всё еще надо на занятия, направляясь в сторону машины. — Если бы кое-кто сразу спустился со мной и не стал тратить время на этого придурка, мы, может быть, имели бы больше времени в запасе.        Тэхен по натуре своей душка. Не предаст и не соврет. Но обидеть может, пускай и невзначай. Успокаивался он долго, заводился легко, а еще был очень остр на язык и порой не сдерживался, не замечая за собой как начинает язвить и пускать шпильки. Чимин, как бы сильно и искренне он не любил Тэхена, также не мог похвастаться спокойствием, выдержанностью и уравновешенностью. И прямо сейчас Чимин злится, потому что обвинения в его адрес необоснованны.        — Это заняло меньше пяти минут, — раздраженно отвечает он Тэхену, на что тот, уже усевшийся в машину, кидает на него взгляд из салона:        — Чимин, — Тэхен смотрит на друга как учитель на самого глупого ребенка в классе, пишущего свое имя с ошибкой. — Он и секунды не стоит, — в голосе слышится осуждение, а Чимину хочется топнуть ногой и закричать, что он и сам знает, что не надо его учить. — Он чертов говнюк, возомнивший себя пупом Земли. А ты и не против такого расклада.        — Да откуда тебе знать, против я или нет?! — кричит Пак, не выдерживая ложных обвинений в свой адрес. — Ты видел сколько крови хлынуло?! — восклицает юноша и бушует на всю улицу. Шофер Тэхена, учтиво стоящий около дверцы автомобиля, ожидая, когда в нее сядет Чимин, явно смятен происходящим. Молодые люди совершенно не брали в расчет то, что ссорятся не у себя на кухне, а посреди дороги. — Откуда мне было знать, что ты не сломал ему нос?! Если ты и сейчас скажешь, что я должен был просто уйти, то давай просто закончим наш разговор! Каким бы мерзавцем он не был — я не собираюсь уподобляться ему. Я помогу, когда у человека идет кровь. Когда причиной этому является мой друг, которого я привел в дом…        — Причиной этому является его хуевый характер, Чимин, а не «твой друг», — досадливо перебивает его Тэхен. — Ну уж прости меня за то, что я такой плохой. Как тебе вообще со мной дружится?        Чимин прикрывает глаза, делает глубокий вздох и задирает голову к небу. Он не хотел ссориться с Тэхеном, правда не хотел, но сейчас ему неприятно и обидно до глубины души. Почему Тэхен даже не пытается его понять? Почему обвиняет в том, что он слишком мягок? Почему считает помощь Пака чем-то плохим? Юнги не заслужил? Может быть. Но они же учатся на медиков, и их призвание — помогать. Разве может Тэхен так злиться только потому что Чимин против подобных выходок? Потому что не может уйти, зная, что Юнги больно? Да, Юнги делает Чимину в тысячу раз больнее одними словами и поведением, но Чимин сам может с этим разобраться. Он не хотел впутывать в это Тэхена, который вызвался его защищать и оказал ему медвежью услугу. У Чимина совсем другая тактика: действовать с точки зрения психологии и простого осмысления цели поведения Юнги. Игнорировать его, а в случае откровенного хамства — предпринять необходимые меры, но в словесной форме. Юнги его открыто презирает и явно недолюбливает, но он же не выходит за границы дозволенного, не распускает руки. Значит и ответные действия Чимина должны быть эквивалентны действиям Юнги.        — Садись уже, — поторапливает его Тэхен, на чьем лице так же, как и на чиминовом, отчетливо читается негодование из-за размолвки.        Чимин кидает на друга отрешенный взгляд и бросает полуясное «Езжай один». Сказать, что Тэхен был озадачен — не сказать ничего. Он молчаливо уставился на Пака, который делает вид, что Тэхена не знает, и начинает шагать в неизвестную ему сторону. Чимин обиделся — Тэхен понял это по его насупленным бровям и выражению лица. Уж не думал он, что Чимин станет на него когда-либо обижаться из-за такой ничтожной причины. Звучит ведь даже абсурдно — Чимин обиделся на него из-за Юнги. Браво! Тэхен теперь ненавидит Юнги еще больше. Он тяжело вздыхает и выскакивает из машины, быстрым шагом нагоняя друга. Чимин шел, как вымотанный войной солдат, — не поднимая головы и одним взглядом, — таким тяжелым и горьким, — заставляя усомниться окружающих, так ли прекрасен мир.        — Ты, что, обиделся? — искренне недоумевая вопрошает Тэхен. — Серьезно? — голос — чистое изумление, а на лице — растерянность.        Чимин продолжает молча идти, а Тэхен не понимает: неужели его слова могли так его задеть? Он ведь даже ничего не сказал! Только мерзкого Юнги осудил за его отвратительное поведение, но не обижаться же на него из-за этого? Как будто в их паре — покой и гармония. Будто супруги друг за друга горой, а любовь между ними зародилась еще до их появления на свет, и теперь уже единица вечности. Как бы не так! Чужие друг другу люди, а Чимин ведет себя так, будто оскорбили любовь всей его жизни и смысл существования. Понять то, что Чимин сердится совсем из-за другой причины, у него не получалось.        — Блять, ну ты серьезно? — в Тэхене бушует пучина эмоций, самые яркие из которых — раздражение, непонимание и удивление. — Ты обижаешься на меня из-за какого-то идиота?! — возмущенно задыхается Ким. — Да как ты не понимаешь, что…        — Я прекрасно всё понимаю, Тэхен, — резко останавливаясь, перебивает его Чимин. — И я расстроен не из-за него. Мне на Юнги абсолютно плевать, — сразу очерчивает он границы разговора. — Меня бесит то, что ты не даешь мне высказаться и навязываешь свою точку зрения. Говоришь, что я терпила, что я слишком снисходителен к нему, когда как единственное, в чем я тебя упрекнул — это то, что ты ударил его. Я не просил себя защищать, — такой жесткий настрой друга Тэхену доводилось наблюдать нечасто; только тогда, когда что-то Чимина слишком задевало. Тэхену становится не по себе. — Ты не понимаешь, что в его глазах я теперь буду еще слабее? — лицо у Чимина слишком серьезное, а взгляд давит друга, который даже не задумывался о вещах, о которых вспыльчиво заговорил Пак. — Почему ты считаешь, что я настолько слаб, что не в состоянии сам решить свои проблемы? Я ведь не просил тебя нарываться на драку с ним. Не просил подкреплять его мнение обо мне. Я злюсь, потому что ты не слышишь меня. Отсутствие агрессии на его слова еще не делает меня ни на что не способной тряпкой, — чуть ли не выплевывает он эти слова. — Почему ты думаешь, что я считаю его поведение нормальным? Почему ты всё вывернул так, будто я его еще и оправдываю? Он ужасно себя ведет — я в курсе. Не надо мне напоминать, будто у меня чертова повязка на глазах, и я сам не вижу очевидного. У меня нет проблем с пониманием, Тэхен. Я не настолько безвольный, как ты считаешь. И не отрицай, что в твоих глазах я намного слабее, чем есть. А, — он вспоминает, что хотел добавить, неественно улыбается и закусывает губу, — теперь в глазах Юнги я уже совсем на дне. Привел друга, которому ныл в жилетку о несправедливости мира, пожаловался, что меня обижают, и как ребенок попросил защиты. Спасибо, Тэхен, — Чимин продолжает фальшиво улыбаться. — Я ведь очень просил тебя в очередной раз выставлять меня слабаком, не способным защитить самого себя. Спасибо, — он склоняется перед другом в благодарственном поклоне, после чего возобновляет шаг.        А Тэхен, на которого точно опрокинули ведро с ледяной водой, стоит на месте.        Так вот оно что…        Чимин злится не из-за того, что Тэхен повздорил с его мужем — Чимин злится из-за того, что Тэхен делает из него изнеженного сопляка. А ведь Ким и помыслить не мог о том, что его искреннее и вполне закономерное желание проучить того, кто доводит друга до столь паршивого состояния, воспринимается Чимином совсем по-иному.        Чимин любит, когда о нем заботятся. Но опека над ним не должна переходить границы и выставлять его в свете распускающего нюни хлюпика. Как его зовет Юнги? Слюнявчиком? Что ж, Чимин отчасти даже может его понять. Его выворачивает и обессиливает осознание факта, что теперь для Юнги он стал еще более мягкотелым и бесхарактерным. Как же хочется сказать Мину, что он не ноет Тэхену, не рассказывает ему обо всем, что он не бесхребетный слюнтяй и что в состоянии сам поставить его на место.        Почему же все делают из него заячью душонку? Что за клеймо на нем безжалостно выжгли?        Тэхен неуверенно смотрит в спину идущего Чимина и чувствует себя виноватым. Ведь это правда, что он Чимина временами воспринимает как ребенка, обделенного вниманием и любовью, а потому стремится дать ему то, чего ему не доставало. Это правда, что он не позволяет ему, пускай и ненамеренно, показать, что у него у самого внутренний стержень потверже любого, что надобности печься о нем, как о грудничке, нет. Тэхен, сам за собой не замечая, укоренил в голове ложную модель их отношений: у Тэхена в жизни всё хорошо и прекрасно, его ничего не печалит, у Чимина дела обстоят несколько хуже, а значит, Тэхен обязан его защищать, потому что он не хочет, чтобы бедный Чимин лишний раз переживал — переживаний у него и так предостаточно. Ким занял слепую позицию щита Чимина, совсем не осознавая, что Чимин в подобных услугах не нуждается. Что Чимин это воспринимает как оскорбление. Чимин разберется сам.        Любовь и дружбу к себе Чимин с огромным радушием примет, а после поблагодарит, но жалость и заступничество ему совсем не нужны. Чимину нужен друг, который должен помогать ему становиться сильнее, а не мамочка, готовая сделать всё, лишь бы ребенок перестал плакать. Впрочем, он прекрасно осознает, что Тэхен поступает так лишь из добрых намерений и прозрачно ясных побуждений. У Тэхена большое сердце, чистое, как стеклышко, и совершенно ничем незапятнанное. Обижаться на него нельзя. Нужно только объяснить, что его не устраивает. Тэхен ведь не со зла.        А потому когда Тэхен подходит сзади и только открывает рот, чтобы что-то сказать, Чимин его опережает.        — Давай не будем ссориться, Тэхен, — он поворачивается к другу, чей пыл заметно поутих. — Давай просто сделаем правильные выводы, — такой твердая и слишком трезвая часть Чимина не часто выходила в общении с Тэхеном наружу. Но ведь это не значит, что ее нет. Она молча ждет своей очереди, внимательно следя за происходящим, чтобы вовремя дать о себе знать. — Я не хочу, чтобы между нами были недомолвки и какие-то недовольства в адрес друг друга, — Чимин тяжело вздыхает и смотрит вниз, носком ботинка выводя бессознательные узоры. — Ты мой самый близкий человек, знаешь же, — озвучивает он очевидный факт, заставляя Тэхена растроганно поджать губы, — и последнее, что я хочу — это ругаться с тобой. Просто пойми меня верно — ты носишься со мной как с писаной торбой. Не надо. Я и сам могу. Пожалуйста, просто поверь мне, — Чимин поднимает голову, долго смотрит на понявшего его ход мыслей Тэхена и дергает уголками губ. — Прекращай со мной нянчиться, — парень тихо смеется и легко бьет друга по руке. — Всё хорошо, правда, — заверяет он Тэхена таким убедительным голосом, что тому ничего не остается, кроме как устало вздохнуть и извиниться.        Тэхену вообще-то очень хочется припомнить тот же приступ Чимина, вчера заставший их врасплох. Хочется педантично напомнить, что ничего у него не «хорошо», а затем докучливо перечислять невзгоды его жизни. Но раз его попросили чуть поунять слепой инстинкт родителя и позволить самостоятельно решать как и в какой мере Чимину реагировать на происходящее — Тэхен заткнется. Быть может, он и впрямь слишком импульсивен? В словах Чимина есть толк.        — Ну просто… Я просто не могу оставаться в стороне, понимаешь? — эмоционально всплескивает Тэ руками, пытаясь себя оправдать. В его голосе слышится сожаление о доставленном Паку неудобстве.        Юноши, быстро решившие возникший конфликт, мирно направляются в сторону машины. Чимин улыбается и отвечает коротким «Понимаю».        — Но и ты пойми меня. Ты смахиваешь на агрессивную мамочку с навязчивым желанием гиперопекать ребенка. Знаешь же, есть такие родители, которые сюсюкаются с детьми, всё делают за них и сразу скалятся на тех, кто не так посмотрел на их чадо. Что весьма забавно, учитывая, что мы погодки.        — Может быть, так и есть, — вздыхает Ким. — Я же не могу судить себя объективно. Оценка со стороны — это хорошо. Извини, что расстроил тебя своим поведением. Но я уверяю тебя, Юнги не думает, что ты слабак. Вы живете под одной крышей, так что у тебя офигеть как много времени показать ему кто главнее.        — Никто не главнее, Тэхен, — продолжает мерно отвечать Чимин на быструю речь друга. — Лично я не стремлюсь занять позицию главенства над ним. Сам он тоже не часто ко мне лезет. Он говорил, что равнодушен ко мне, что относится ко мне никак. Я тоже стараюсь придерживаться этого никак. Нет смысла пытаться что-то вылепить из пустоты. Я не собирать ни меняться, ни менять его. Я разведусь. Скоро я разведусь, — как мантру, несколько раз тихо повторяет Чимин желаемое. — И забуду обо всем как о страшном сне. Так что всё нормально. Плохой опыт — всё еще опыт. Пожалуйста, Тэ, не лезь к нему больше. Давай придерживаться нейтральной позиции.        Они усаживаются на задние сидения, голос Франка Синатры вновь растекается по салону. Чимин, конечно же, ни в коем случае не станет дуться на Тэхена, под чьим боком он удачно уселся, но он ясно осознает, что теперь видеться с Юнги ему будет слишком неловко. Он всё еще надеется, что никаких серьезных последствий прилетевший в лицо удар не возымеет. Но синяк точно останется. И Чимин уверен, что с каждым пойманным отражением в зеркале, неприязнь Юнги к нему будет расти. Но что ж поделать — Чимин тоже от него не без ума. И страдал он намного больше него. Так что ничего с ним страшного не произойдет — Чимину было сложнее в разы. Однако даже так он держал себя в руках, а не плевался ядом во все стороны. Только вот к чему были последние слова Юнги? Он пытался оправдаться? Но зачем? Разве ему не всё равно на оскорбленные чувства Пака? К чему эта его попытка завуалированно извиниться? Что еще за «Я сказал не то, что думаю». Чимин за это должен был в благодарностях рассыпаться? Что же Юнги тогда на самом деле думает? Ведь сказанное им до этого совсем не назовешь пресным. Такое искреннее и чистосердечное «Ебаный плакса, заморыш и хлюпик». Из самых недр души, свежее, только с печи. А после вел себя так, будто эти самые оскорбления он из себя выжал и вообще пошутил.        Странный этот Юнги. Очень странный. Странный, грубый и задиристый как школьник. То пытается задеть (причем весьма успешно), то признается, что не хотел, а по утрам предлагает отвезти в универ. Чем он руководствуется — непонятно. Если для обычных людей нейтралитет — это положение на шкале точно на ее середине, не двигаясь и не приходя в динамику, то Юнги, судя по всему, интерпретирует это по-своему. Это его «Я к тебе не отношусь никак», подразумевало не нейтралитет, как казалось Чимину, а усредненное значение от «Я не хотел тебя обидеть. Давай отвезу в универ?» до «Можешь хоть убиться. Мне всё равно. Главное — не в моей квартире». Юнги вел себя как стрелка бешеного метронома, которая мечется из стороны в сторону с ненормальной скоростью. Чимина всё это озадачивает. В любом случае, он не будет забивать свой мозг подобными рассуждениями. Ему всё равно. Всё равно. Всё равно.        «Мне вообще без разницы», — сам себя убеждает Чимин с напускной беспечностью, прикладывая силу, чтобы выгнать засевший вопрос из головы. У него нет никакого желания думать о том, что в любом случае не принесет положительные плоды. Чимину они и не нужны.        Тэхен сказал, что Юнги не стоит и секунды. И черт, он прав. Он прав, так что Чимин не собирается ломать мозги в попытке понять как устроено мышление мужа и что на самом деле тот к нему испытывает.        Они разведутся. Надо только потерпеть.       

இஇஇ

       — Блять, Намджун! Я стою у домофона уже десять минут. Открой эту блядскую дверь.        Юнги явно нервничает и бесится, держа телефон в руке, потому что он мерзнет на холоде уже довольно долго, а горемычный друг не хочет его впускать. Тот удивленно отзывается:        — Юнги, ты нормальный? У меня ни разу домофон не зазвонил. Куда ты звонишь, дуралей?        Юнги непонимающе смотрит как на маленьком дисплее горят цифры введенной квартиры. Намджун уточняет номер, и, услышав как тот чертыхнулся, смеется с глупости Мина.        — Ну ты идиот, конечно, — доносится через динамики домофона, а после слышится щелчок и доступ Юнги наконец открыт.        Не виноват же он, что по привычке вводил номер старой намджуновской квартиры.        Юнги заходит в лифт, нажимает на кнопку нужного этажа, и за ним плавно закрываются створки. Он вообще-то должен быть на работе, но какая разница, верно? Возможно, он ведет себя слишком халатно для директора гиганта, но не всю жизнь же ему проводить в этом офисе, верно?        Юнги дает себе слишком много поблажек в последнее время. Встречи с Мэй участились, желание Юнги на время отстраниться от делового оборота — тоже. Что ж, он сам себе назначает каникулярные дни. Никто не вправе гнать его на работу. Юнги сам контролировал собственную явку, но сейчас ему хочется немного отдохнуть.        Он давно не навещал Намдужна — своего единственного друга. На работе он — серьезный босс, с Мэй — пылкий любовник, на банкетах — ходячий кошелек, которому приходится делить отвратительно-лицемерное общество с себе подобными. Да даже дома он теперь не может спокойно отдохнуть. Потому что дома — он, судя по всему, самый конченый человек из всех. По-другому взгляд Чимина не разъяснить. И если говорить откровенно — присутствие Чимина Юнги напрягает. Его напрягает этот молчаливо-осуждающий взгляд, когда они случайно встречаются в коридоре или на кухне. А по-другому никак: они живут вместе, как им не видеться? Волей-неволей, им приходится с досадой принимать тот факт, что дома они не одни. Чимин старается не выходить из своей комнаты, даже несмотря на то, что Юнги быстро наскучило ему досаждать. И, если говорить совсем откровенно, Юнги немного поменял свое мнение касаемо Чимина. Весьма вероятно, что укора в свой адрес он не заслужил. Если судить объективно, Чимин не такой уж и бесячий. Если его не трогать — он даже безобидный. Не без проколов, конечно, но в последнее время Юнги к нему никак не лезет, потому что желание протравить жизнь младшего пропало. В начале Юнги злился, потому что не горел желанием жениться и вымещал свою злость на Паке, но быстро успокоился, поняв, что Чимин — не глупая истеричка, намеренная перевернуть в его жизни всё с ног на голову. Чимин ни на что не претендовал, ничего не требовал. Он был абсолютно доволен этим молчанием, возникшим между ними слишком резко.        Юнги не был бы собой, если хотя бы пару раз не попытался бы подгадить установившееся равновесие, но даже так Чимин не стал никак реагировать на его выпады. Лишь промолчал, посмотрев на мужа как на сущего идиота. И Юнги снова почувствовал себя так, будто это и не он здесь старше. Будто не он в теории должен быть умнее и мудрее.        Юнги играл много ролей, но не в одной ему не было комфортно. Оставался Намджун, в чьей компании Юнги чувствовал себя всегда настолько непринужденно и легко, что второго такого человека едва ли сыщешь. Наверное, хотя бы потому что никто второй характер Мина терпеть не будет.        Он поднимается на нужный этаж, подходит к двери и звонит в квартиру. Через несколько секунд ему открывают дверь.        Намджун улыбается, смотря на друга, с которым не виделся уже несколько месяцев. Юнги ругается себе под нос, твердя, что Намджун должен был напомнить номер квартиры еще раз. Недовольно бормочет, что он замерз, но на самом деле пытается скрыть свою радость от вида Джуна, который стоит в растянутом синем свитере, в нелепых тапочках и не может перестать смеяться с дедовского бормотания Юнги. Он забирает из его рук пакет, а Юнги быстро снимает с себя пальто и скидывает обувь.        — Что с лицом? — Намджун непонятливо посмотрел на уже сходящий с лица синяк. Юнги сначала не понял, о чем тот, но, смекнув, махнул рукой.        — Да так, — многозначительно изрек Мин. — Есть тут один.        — Папа! Папа! А кто пришел? — из комнаты доносится звонкий голос маленькой девочки, любопытно обратившейся к отцу, услышав шум захлопнувшейся входной двери. Последовали ее быстрые маленькие шаги. — Дядя Юнги! — радостно кричит девчушка, совсем искренне, как умеют только дети, громко что-то лепечет и стремглав подбегает к севшему на корточки Юнги. — Дядя Юнги! Дядя Юнги!        — Да какой я тебе «дядя», Лия? — смеется Юнги с взволнованной девочки, бодро топчущейся на месте и крепко обнявшей его за шею. — Я слишком молод, чтобы зваться дядей.        — Ничего подобного, — смотря на них сверху вниз смеется Намджун.        Лия крепко вцепилась в Юнги. Тот и не прочь простоять с этой крохой в коридоре хоть час, позволяя ей орать над ухом и дергать его за волосы — всё это она делает лишь из большой любви.        — Лия, давай ты отпустишь дядю, — ласково просит Намджун, кладя руку на плечико девочки.        — Нет! — упрямится та и с еще большей резвостью продолжает лепетать и прыгать на месте. Когда Юнги берет ее на руки и встает вместе с ней на ноги, Лия сначала пугается, но затем прижимается к Юнги сильнее, радостно смеясь и держась за его волосы. Мин перехватывает ребенка поудобнее, чуть подкидывает ее, отчего та кричит, а после вновь разражается смехом. Улыбка у нее очаровательная, совсем как у Намджуна.        Юнги берет курс на гостиную, а Лия в его руках громко рассказывает о прошедшем дне. Юнги слушает увлеченно, не перебивает, улыбается и вместе с тем умиляется, видя, как быстро тараторит маленькая болтушка. Плетущемуся позади Намджуну кажется, что Мин пришел и не к нему вовсе, а к его дочери. Когда она родилась, тот чуть ли не прописался у них дома, вечно нянчась с крохой. Он был готов с боем отбить у Намджуна бутылочку со смесью, потому что хотел кормить Лию сам. Киму искренне казалось, что дочь родилась не у него, а у Юнги, раз тот не отходил от ее кровати, сутками качал ее на руках и пел колыбельные — нелепые до ужаса. Намджун тогда смеялся как вне себя, а Юнги был готов снести ему голову, потому что «Идиот, ты мне ребенка разбудишь. Пошел вон!».        — Что это такое? — Намджун с интересом смотрит как Лия, удобно усевшись на коленях Юнги, счастливо вертит в руках коробку.        — Набор юного атомщика, — просто отвечает Юнги и переводит внимание на девочку, когда та дергает его и жалуется, что у нее не получается открыть.        — Юнги, — озадаченно зовет Намджун его по имени. — Ей всего пять, — деликатно напоминает он. Юнги, зубами рвущий липкую ленту на упаковке, поднимает многозначительный взгляд.        — Ей уже пять, — глубокомысленно замечает он и вручает Лие распакованный подарок. Та светится от радости и любопытно перебирает содержимое. Намджун встает с кресла и забирает у нее маленький чемоданчик.        — Потом вместе с папой посмотришь, хорошо? — ласково обращается он к дочке. — В эту игрушку играют под наблюдением взрослых.        — Лия, — заговорщически шепчет ей на ухо Юнги, и девочка подхватывает атмосферу тайны между ними. — Спорим, твоему папе не удастся ничего собрать? Ты же умнее его, покажешь старику как надо? Только, смотри, не обидь его случайно. Подыграешь чуток, договорились?        Намджун громко возмущается, а Лия задористо хихикает, уткнувшись в грудь Юнги, что смеется вместе с ней. Юнги не может не улыбаться, наблюдая за тем, как отрицает шутку Нам, а Лия хитро смеется у него в руках. Мин придерживает маленькую спинку девочки рукой, не давая ей сползти или удариться.        — Лия! — в надежде обращается Джун к дочери. — А ну-ка! Ты кого больше любишь? Меня или Юнги?        Девочка лишь продолжает посмеиваться, веселясь с несерьезной перепалки взрослых. Она вертится, крутится, пытаясь усесться поудобнее, бьет Юнги короткими хвостиками по лицу, и наконец находит нужное положение.        — Одинаково люблю! — наивно заявляет она, большими чистыми глазами смотря на отца.        — Да ладно тебе, Лия, — продолжает нашептывать ей Мин. — Папа не обидится.        В ответ девочка лишь смеется сильнее. Она обожала Юнги и всегда была счастливее всех на свете, когда он их навещал.        Лия беззаботно сидит на коленях Юнги еще минут десять, продолжая бить его хвостиками, а взамен разрешая пару раз ущипнуть ее за пухлые щечки. Намджун был великолепным отцом, а потому и Лия всегда была довольной, счастливой и жизнерадостной девочкой. От ее идеально выглаженных вещей всегда пахло чистотой и детским порошком, а волосы всегда заботливо расчесаны и аккуратно собраны — Юнги до сих пор восхищается тем, что Намджун каждое утро заплетает Лие мудреные прически, делать которые научился только ради нее. Ким прилагает очень много усилий, чтобы быть достойным отцом, и задуманное у него получается просто превосходно. Растить ребенка одному, несомненно, очень тяжело, но у Намджуна получается отлично. Как человек, чьи знания в области психологии являются его ведущей дорогой по жизни, он знает как никто другой — счастливое детство является фундаментом всего. Его дочь растет смышленой, здоровой, счастливой, а главное — любимой. Намджун сам не питается с такой щепетильностью, с коей составляет меню для Лии. Шутка Юнги про то, что он хочет быть усыновленным Джуном, каждый раз становится всё правдивее.        — Ну, — размешивая чай, Намджун выжидающе смотрит на Юнги. — Рассказывай.        Лию оставили смотреть мультики в гостиной, а сами парни ушли на кухню, где Ким разлил им чай.        — Ты о чем? — непонимающе уточняет Юнги, протягивая руку к пирожным.        — Как твои дела? — просто спрашивает Намджун, на что Юнги беззаботно отвечает «нормально». — Нормально? — недоверчиво уточняет Ким, подозрительно смотря на друга. — Ты теперь семейный человек.        Юнги удрученно вздыхает. Он не хочет об этом говорить. Он пришел отвлечься, повидаться с другом и поесть любимые пирожные со сливочным кремом. Говорить о не самом приятном аспекте его жизни ему совершенно не хочется.        — Как его зовут? Я забыл, — виновато чешет затылок Намджун.        — Ты не забыл, — усмехается Мин. — Я не говорил тебе.        — А, — сконфуженно отзывается тот. — Ну, — тянет Намджун, следуя примеру Юнги и беря пирожное, — ты мне и про свадьбу свою за день до нее рассказал. И знал ведь, что я не смогу на нее прийти.        — Так я-то в чем виноват? Это не я тебя на съезд высших умов отправлял, — хмыкает Юнги и снимает с себя все обвинения. В день его свадьбы Намджун уезжал на конференцию в другой город, где собирались знатоки психотерапии. Подобные сходки, семинары и курсы для него были привычном делом. Намджун всегда стремился повысить свою квалификацию, будучи влюбленным в свою работу.        — Я бы отложил все свои дела ради свадьбы лучшего друга, — упрекающе зазвучал Джун, на что Юнги закатил глаза:        — Ты прекрасно знаешь, что это за свадьба. Простая формальность, — пожимает плечами Юнги. — Как будто я женился на любви всей своей жизни, — фыркает он. — Твое присутствие было необязательным. Я и не хотел, чтобы ты приходил.        Намджун молча наблюдает за тем, как Юнги с напускным безразличием продолжает уплетать пирожные, пачкая рот. Понятное дело, почему он не хотел присутствия Намджуна. Не хотел его видеть на своей свадьбе в той же мере, что не жаловал свою женитьбу. Ведь действительно: что делать Намджуну на празднике лицемерия и фальши? Уж не радоваться за друга точно.        — А может я хотел прийти? Почему ты всё решил за меня? — непринужденно спрашивает Намджун. — Мне же интересно, на ком ты женился. Я имею право знать.        — Не-а, — легко отрицает Юнги, кидая небрежный взгляд в сторону друга. — Зачем тебе знать?        — Я прошу посвятить себя не в тайну твоего завтрака или цвета носков, — саркастично, но незлобно отзывается Намджун. — Твоя вечно холостяцкая квартира теперь обрела другой статус. С момента появления в ней того, кого ты так упорно прячешь от меня, — Намджун усмехается и откидывается на спинку стула, — твое жилье теперь самое что ни на свитое семейное гнездышко.        — Не издевайся, сука! — злится Юнги и пинает смеющегося Намджуна ногой под столом. — Какое, нахуй, семейное гнездышко?        — Не кричи, — смеется Намджун. — Не учи Лию своему сапожному языку. Она может услышать.        — Честное слово, не понимаю, как у такого идиота могла родиться такая дочь, — недоуменно мотает головой Юнги. — Сколько размышлял над этим, но реально не догоняю.        — Бывает, — пожимает плечами Намджун. — Ну так что? — не позволяет он Юнги съехать с темы. — Познакомишь нас?        — Нахуя? — злится Юнги, сам за собой этого не замечая. Запинается, ловя себя на мате, и неосознанно понижает голос, чтобы он не был слышен Лие в соседней комнате. — Зачем вам знакомиться? — тише уточняет он, мрачно смотря на друга.        Намджун сводит брови к переносице, явно не понимая, почему Юнги зажадничал как школьник, прячущий последнюю жвачку в кармане брюк.        — А что ты так разнервничался? Успокойся, — спокойно просит он взвинтившегося друга. — Смею предположить, что вы не очень-то и поладили, раз ты так себя ведешь. Это ожидаемо, на самом деле… — Намджун замолкает и мычит, пытаясь правильнее выразить мысль. Все вопросы, которые хочется задать, отдают легкой бестактностью и излишней напористостью, а сам Намджун будто лезет не в свое дело. Получается всё не то, и он вздыхает, приходя лишь к решению задать вопрос: — Дружище, давай, по десятибалльной шкале, — деловито скрещивает на столе руки Нам. — Насколько вы хорошо сошлись?        — Блять, да иди ты нахуй! — нетерпеливо огрызается Юнги. Намджун видит, как тот заметно нервничает и бесится. — Я пришел к другу в гости, а не на прием к психологу. Оставь свои анализы для пациентов. Заебал.        — Успокойся, — вся эта неприступность Намджуна Юнги только раздражает сильнее. — Я же просто спросил. Что за реакция?        — Нормальная, блять, реакция, — продолжает огрызаться Юнги, нервно вытирая руки салфеткой. — Что ты доебался? Других тем что ли нет? Какая вообще разница, сошлись мы или нет.        Намджун молчит, не отвечает на выпады друга: знает, что сущность холерика в Юнги слишком часто берет контроль над всем его естеством. Юнги вспыльчивый до ужаса, но есть и свой плюс — отходит очень быстро. Они молчат на кухне не больше пяти минут, когда раздается тихий, пристыженный и куда менее агрессивный голос Юнги.        — Извини.        Звучит он почему-то устало. Будто сам вымотался набрасываться на всех при доставленном ему малейшем дискомфорте.        — Да ладно, мне не привыкать, — легко хмыкает Намджун. Юнги виновато почесывает макушку. Они дружат уже довольно долго, и Намджуну не в новинку оказываться на передовой линии фронта. Эмоциональные порывы и всплески Юнги были чем-то обыденным и привычным. Намджун давно с этим свыкся. — Мне не привыкать, — повторяется Намджун, не желая отступать, — но не будь таким агрессивным в общении с другими людьми. Тебя не поймут.        — Да мне плевать, — изображает небрежность Мин.        — Неправда, — тут же доносится в ответ. Юнги эта улыбка Намджуна раздражает.        — Правда, — с нажимом отрицает Юнги, одним взглядом пытаясь доказать другу, что ему знать лучше. Но тот только беспечно хмыкает.        — Не-а.        — Иди к черту.        Юнги тяжело вздыхает и делает глоток чая, кидая взгляд на кухонную мебель, чтобы не видеть этот издевательский настрой Намджуна. Что ж, Юнги взапрямь может играть перед кем угодно монохромное равнодушие и безразличие, но только один Намджун способен отделить зерна от плевел. Все-таки они дружат слишком долго для того, чтобы Ким воспринимал поведение Юнги, выдающего себя говнюком, на веру. Намджун прекрасно знает, что тому просто-напросто комфортнее в личине эгоизма и безучастности. Юнги видел в этом чуть ли не пуленепробиваемый щит — он искренне не понимал, как можно показывать настоящего себя кому не попадя. Но, к сожалению, из-за неучтенных последствий мимикрирования, Юнги едва ли открывался даже близким.        В силу привычки ему представлялось физически невозможным раскрыться человеку. Потому что маска спасательного холода и бесстрастия въелась в самое естество. Пустила корни и обвила стеблями всё вокруг. Выдрать их не так-то просто, пускай Юнги и не пытался. Зато пытался Намджун, который каждый раз, несмотря на ожидаемый гнев и раздражение Юнги, напоминал, что это неправильно. Неправильно запрещать себе быть собой. Юнги параноидально боялся обжечься — Намджун видел это наметанным глазом. Юнги боялся обжечься, стоит ему выйти из «домика», как в детских играх, но Намджун продолжал мягко наставлять его. Обжигаться, конечно, неприятно, но жить, опасаясь того самого момента, который может и не наступить, хуже в разы.        — Как дела на работе? — Намджун делает глоток чая вслед за Юнги. Тот оборачивается к нему и кивает, мол, всё нормально. — У тебя же какой-то супер крутой проект был, нет? — пытается вспомнить детали Ким. — Прямо масштабная работа. Ты мне рассказывал пару месяцев назад.        — А, — сразу смекает Юнги о чем он. — Да, — просто соглашается парень, вставая, чтобы налить себе еще чая. — Отель в Японии. Отец загорелся этой идеей, я не против. Он сейчас часто там бывает. Филиал недавно открыл, — скучающе рассказывает Юнги. — Не знаю, чем она ему так полюбилась.        — А у тебя разве нет никакой привязанности к этой стране? Ты же прожил там почти десять лет.        Юнги молчит, не спешит ответить. Губы его недовольно поджались; сам он стоял у столешницы, спиной к Намджуну. Пальцы сжали ручки чайника сильнее. Юнги не заметил за собой, как явно нахмурился. Эта тема всегда была им не любима.        — Ну, — тянет он низким голосом, что вмиг посерьезнел. — Мне там не нравилось. Чувствовал себя чужаком, высланным с родины. А, — усмехается он, — фактически всё так и было. Ну тогда сам догадайся, — Юнги хватает ушко кружки и разворачивается к Намджуну, — почему же мне там не нравилось.        — Есть и свои плюсы! Зато ты знаешь в идеале три языка, — пытается подбодрить его Ким. — Я в английском дальше «B2» никак не продвинусь, а ты и в английском, и в японском профи, — нахваливает его Намджун. — Ты в курсе, какой секси мозг у билингвов? Намного круче, чем у обычных смертных.        Юнги на это лишь усмехается и плюхается на небольшую софу, стоящую у окна. Закидывает ногу на ногу и смотрит на Намджуна.        — Я до конца седьмого класса говорил на нем с ужасным акцентом, — вспоминает он. — Японские дети, знаешь ли, ужасно грубые и нетактичные существа. Но я был еще хуже, — Юнги, довольный собой, улыбается.        — Тебе надирали задницу. Чего ты улыбаешься? — недоумевает Намджун.        — Да так… Ностальгирую… — уклончиво ответил Юнги, через пару секунд возмущенно переспрашивая. — Надирали задницу? Да я сам им их надирал!        — Ты был в меньшинстве, — резонно заметил Ким.        — И что? — вскидывает брови Юнги, не понимая к чему тут замечание Нама. — Я как-то выбил зубы парочке задир этого сброда. Больше меня никто не трогал, — пожал он плечами. — Меня и так не любили за то, что я кореец, — он опустил глаза и прильнул губами к краю кружки. Горячий чай обжигал горло. — А после этого случая меня и вовсе хотели исключить, несмотря на все деньги, которые мои родители сливали в эту дыру. Ты просто представь, Намджун! — неохотно смеется Юнги. — Они так корпели, делая всё, чтобы я не высовывался из этого проклятого японского пансиона вместо того, чтобы позволить мне учиться у себя на родине.        — Они хотели для тебя лучшего образования, — лжет Намджун, зная, что родители Юнги руководствовались совсем иным.        — Да ничего подобного, — разочарованно отрицает он сказанное. — Видеть меня просто не хотели, вот и всё, — на кухне вновь воцарилась тишина. За стенкой слышались мультяшные голоса героев и периодический смех Лии.        В их молчании не было неловкости. Они могли подолгу ничего не говорить и не испытывать неудобства. Намджун всегда говорил, что признак того, что человек тебе действительно близок — это комфортная тишина в его компании. Если нет необходимости судорожно пытаться заполнить пустоту, то это прекрасно. Молчать, когда нечего сказать, или наоборот хочется сказать слишком многое, и сейчас ты находишься в процессе обдумывания — совершенно нормально.        До ушей Юнги донеслась знакомая мелодия рингтона, звучащего из соседней комнаты. Только он встал, чтобы направиться в гостиную, как Лия с телефоном в руках вбежала на кухню. Она отдала телефон Юнги, и тот ей ласково улыбнулся, усаживаясь обратно. Лия охотно приняла невербальное предложение Юнги посидеть у него на коленях        — Да? — Намджун внимательно следил за тем, как разговаривал друг по телефону. Из динамиков слышался еле различимый женский голос, чей обладатель Намджуну был небезызвестен. — Да. Хорошо. Нет, оставь эту копию у себя, я завтра просмотрю. Или лучше скинь мне на почту, я вечером гляну. Да. Я понял. Давай.        Стоило Юнги отключиться после быстрого разговора, как он тут же поймал любопытный взгляд Намджуна.        — По работе звонили, — ответил он на испытующий взгляд Нама, тут же убирая телефон в карман джинс.        — Дядя Юнги, — девочка задрала голову и посмотрела на вопросительно смотрящего Мина. — А кто такая Мэй?        Юнги, удивленно вскинувший брови, недоуменно смотрит на любопытную девочку. Он никак не мог понять, откуда та узнала, с кем он разговаривал. Догадался только спустя минуту, что та прочитала имя, пока несла телефон. Он растерянно посмотрел на Намджуна:        — Ахренеть. Она, что, умеет читать?        — Лия, малышка, иди в гостиную. Мы скоро придем, хорошо? — Намджун мягко ей улыбается, и та согласно кивает, спрыгивает на пол и резво убегает, громко топая ножками. — Вы, что, до сих пор общаетесь? — Нам заметно поменялся в голосе, точно испытал разочарование.        — Ну как бы тебе сказать помягче, дружище, — изображая загнанность в тупик и смятение, он кладет руку на сердце. — Она моя секретарша, — он беззвучно ахает, прикрывая рот. — Как мы можем не общаться?        — Не дурачься, — строго требует Намджун. — Ты же знаешь, о чем я.        — О чем ты? — пожимает плечами Юнги. — Я и понятия не имею, чего ты от меня хочешь.        Намджун тяжело вздыхает и потирает переносицу. Юнги спешит предостеречь его от ошибки:        — Только без твоих нудных нравоучений! А то я выставлю тебя за дверь. И мне плевать, что это твоя квартира. Я вообще к Лие пришел. Она меня хотя бы не будет учить жизни.        — Юнги, ты не можешь так поступать, — отчаянно взывает Намджун к разуму друга. — Ты же женился. Вы должны прекратить свои встречи.        — Блять, не указывай мне что делать, — бесится Юнги. Намджун не намерен отступать.        — Ты же знаешь, что про твой роман с этой Мэй судачат все, кому не лень…        — Да блять! — нетерпеливо перебивает его Юнги. — Не роман это!        — Тогда это еще хуже! Потому что вы даже не встречаетесь! Просто видитесь, чтобы… — он замолкает и нервно облизывает губы, опасаясь, как бы его возмущенную речь не услышала дочь и не понахваталась плохих слов. — Ты в курсе, в каком свете выставляешь и себя, и своего супруга этими походами? — тише продолжает он. — Вас продолжат обсуждать, если ты не перестанешь. Пожалей хотя бы этого мальчишку, раз тебе всё равно на то, как ты выглядишь в глазах окружающих.        — С чего бы это вдруг мне его жалеть? Я не позволю ему хоть что-либо менять в моей жизни, — цинично заявляет Юнги. — Меня всё устраивает. Мне всё равно, что подумают и обо мне, и о нем, — видя, с каким осуждением и порицанием во взгляде смотрит на него Намджун, Юнги нервно одергивает его: — Я тебя прошу как друга — прекрати меня учить. Перестань. Я не сопливый подросток. Я знаю, что делаю. И в советах не нуждаюсь.        Намджун долго и пронзительно смотрит, перед тем как пожать плечами и хлопнуть себя по бедрам.        — Другого я и не ожидал. Как это так — чтобы сам Мин Юнги признал свою неправоту и прислушался к людям!        — Поверь мне, дружище, я буду точно так же удивлен, когда сам Ким Намджун выйдет из роли родителя и прекратит заебывать своими советами, — тут же парирует Юнги на его манер. — Тебе-то, блять, вообще что? — он непонятливо щурится. — Тебе не похуй, с кем я сплю? Почему ты считаешь своим долгом вмешаться в это? Где я, блять, просил? Где просил меня учить жизни?        — Мне не всё равно, Юнги, — серьезно смотрит Намджун, а Юнги бесится сильнее и встает с софы, не желая продолжать этот бессмысленный диалог. — Мне не всё равно, что ты делаешь со своей жизнью.        — Прекрати делать из мухи слона! — теряет терпение Юнги. — Каким образом то, что мы обсуждаем, влияет на мою жизнь? Я не хочу ни с кем встречаться, мне никто не нужен, мне совершенно хорошо одному, и да, я сплю со своей секретаршей, с которой не состою в отношениях, — как нечто обыденное и привычное, бегло перечисляет он. — Дальше-то что, блять? Или мне начать с ней встречаться, только чтобы иметь возможность спокойно тра…        — Юнги! — повышает голос Намджун, призывая того или прекратить так выражаться, или хотя бы не кричать в порыве эмоций. — Успокойся!        Юнги молчит, смотрит глазами, полными раздражения и недовольства. В голову остро ударяет желание покурить. Когда Намджун встает и идет к двери, чтобы ее закрыть, Юнги даже бегло шарит по карманам, в надежде найти пачку сигарет. К сожалению, они лежат в кармане пальто.        — Юнги, — куда более мягко обращается к нему Намджун, закрыв за собой дверь. — Послушай, — голос у него точно подтаявшее масло, но без лишней слащавости и деланного жеманства. — Я не хочу, чтобы ты думал, будто я тебя учу. Ты прав: ты взрослый мужчина, и я не имею никакого права диктовать тебе как жить. Я просто хочу, чтобы у тебя всё было хорошо…        — У меня и так всё хорошо, Намджун, — полусухо-полураздраженно отвечает Юнги. — С чего ты взял, что мне что-то не нравится?        — Ты женился по расчету. И тебя это волнует. Не надо делать вид, что тебе всё равно. Тебе нужен свой человек. Нужна любовь и забота, как бы ты этого не отрицал, — видя, как в глазах Юнги загорелся огонек протеста, Намджун тут же добавил: — И это нормально. Каждому из нас это нужно. В этом нуждается любой человек, Юнги. Не надо отгораживаться от эмоций и чувств. Ты так открещиваешься от них, так отрицаешь, будто этому подвержены лишь больные или слабые люди. Потребность в доверительных отношениях испытывают все. А ты бежишь от них, как от проказы.        Юнги хочется громко рассориться с Намджуном, наречь его парой-тройкой приятных слов и уйти, хлопнув дверью. Потому что «какого черта он лезет не в свое дело? Ему вообще какая разница?». Но он одергивает себя, понимая, что Намджун ведь действительно пытается сделать как лучше и искренне желает ему лишь самого лучшего. Зная корень помыслов друга, Юнги сдерживается от привычной агрессии и прикрывает глаза, как бы тяжело это ему не давалось. То, что он с трудом сдерживает себя, а порой и вовсе ведет неадекватно, когда ему что-то не по нраву, еще не обязывает окружающих терпеть его взрывную натуру.        — Ну и что ты предлагаешь, Намджун? — Юнги совершенно не замечает за собой, как оставляет сказанное Кимом минутой ранее без ответа. Потому что он прав, и на подсознательном уровне Мин с ним молчаливо согласился. — Мне нельзя встречаться с Мэй, потому что «А» — я состою в порочной связи, горе на мою голову! — Юнги драматично вздыхает и охает, — и «Б» — потому что я женат. Отлично, но что делать, если меня всё устраивает?        — Тебя никак не может устраивать то, что ты засыпаешь в объятиях женщины, которой на тебя всё равно, — спокойно и невозмутимо отрицает Намджун. — Это мерзко, Юнги, — просто сообщает Ким, пожимая плечами. — Вам друг на друга плевать, но вы продолжаете видеться. Как тебя может устраивать происходящее, если ты женился на человеке, с которым толком не знаком? Ты не говоришь мне, как у вас дела. И я очень резонно предположу, что дела обстоят не очень. Потому что у пары, познакомившейся в притык перед свадьбой, они не могут идти нормально. Как тебя может устраивать этот холод со всех сторон? Что со стороны любовницы, что со стороны мужа?        — А что ты мне тогда, блять, предлагаешь?! — повторяет вопрос Юнги с куда более ощутимым недовольством в голосе, в котором читалось «Я в курсе происходящего. Зачем ты мне пересказываешь сюжет моей же жизни?». — Хорошо, я перестану видеться с Мэй, перестану быть «мерзким», — интонационно выделяет он последнее слово. — Отлично. А дальше? Может скажешь, что я еще и тупого Слюнявчика полюбить должен? Чтобы стать правильным семьянином? Чтобы морально-этическая сторона моей жизни была тобой одобрена? Что, блять, я должен делать?        — Для начала ты не должен был жениться вообще.        Намджун подходит к столешнице и, взяв чайник в руки, наливает чай в кружку. Юнги молча за ним наблюдает. Взгляд у него явно непонятливый и настороженный. Так и вопрошающий банальное «В смысле?». Мысли судорожно зашевелились, пытаясь понять, к чему клонит Ким. Тот со свойственной ему невозмутимостью и спокойностью, уселся на место, пока Юнги стоял, прислонившись к подоконнику.        — Зачем ты женился? — просто спрашивает Намджун. — Для чего?        — Как это «для чего»? — недоумевает Юнги. — Я… Ну… — не ожидая от самого себя, Юнги теряется от прямого взгляда Намджуна. — Мне всё равно, на ком я женат, — с деланной беспечностью заявляет Юнги. Такую очевидную ложь Намджуну трудно не заметить. — А для компании этот брак был бы очень кстати. Отец был бы доволен сотрудничеством с их фирмой, а мама просто боялась, что я останусь один. Она знает меня и мой характер. И… Ну в общем-то… Почему бы нет?        Намджун ухмыляется, качает головой и прячет усмешку за кружкой. Вы только посмотрите, как нервно забегали глаза Юнги по кухне, как он пытается врать самому себе.        — «Почему бы нет?» — ты серьезно, Юнги? — разочарованно, но совершенно не удивленно. — Связал свою жизнь с незнакомцем, потому что «почему бы нет?».        — Ну да. И что такого? — Юнги скрещивает руки на груди. Ему явно становится некомфортно. Гнев и раздражение сменились на чувство уязвленности и желание оградить себя от метко попадающих вопросов Намджуна.        — Ты женился из чувства долга перед родителями. Женился, потому что не сумел выкорчевать из себя чувство вины, переросшее уже в комплекс. Потому что чувствуешь себя вечным должником. До самой гробовой доски. А не потому что тебе «всё равно, на ком женат», — передразнил он парня. — Тебе не всё равно. Ни секунду не всё равно. Но ты готов жертвовать своим счастьем, делая вид, что тебе этот мусор не к лицу. Действительно, зачем тебе прилагать усилия, чтобы жить счастливо, если можно нацепить столь любимую тобой маску лицемерия и холода? Если можно делать вид, что тебе всё равно, даже если это не так? Хреновая позиция, Юнги. Просто отвратительная.        Сильно. Это было сильно. Юнги, по правде говоря, даже не знает, имел ли право Намджун настолько пренебрегать его личными границами и затрагивать то, что его не касается.        Он не смотрит на Намджуна — завис на уголке свисающей со стола прозрачной скатерти. И, признаться честно, слова Намджуна что-то очень сильно в нем задели, но Мин сам еще не понял что. Намджун попал туда, куда даже сам Юнги не заглядывал. О чем и не догадывался, подменяя настоящее желаемой фальшью. Всё внимание Юнги, до этого момента сосредоточенное на разговоре с другом, в один момент концентрируется на себе. Парень замыкается в одну секунду и всеми силами пытается понять, чего так небрежно коснулось лезвие слов Намджуна. В сравнении с тем, как непринужденно сказал всё это Ким, Юнги явно воспринял это на куда более глубинном уровне, а потому, не замечая за собой, ушел в себя.        — Ты своим этим поступком не только себе жизнь портишь, но и своему супругу. Тебе предложили эту дурацкую аферу — ты согласился. Но зачем? Тебя ведь никто не заставлял. Зачем эти ненужные жертвы? Зачем ты поганишь жизнь? Тем более что в не единичном экземпляре.        Юнги заживо съедает желание послать Намджуна в далекое путешествие и сейчас же уйти. Потому что Юнги пришел повидаться с другом и отдохнуть, а по итогу оказался на непрошенном сеансе психотерапии. Чувства Юнги натянуты как струны скрипки, а Намджун смычком безжалостно елозит взад-вперед. Звук просто ужасный. Или Намджун заткнется, или Юнги оглохнет и выбежит из квартиры, закрыв уши руками.        — Двадцать первый век, а люди продолжают связывать себя брачными узами исходя из чего угодно, но только не из любви, — в голосе Намджуна слышится явное неодобрение и озабоченность по поводу происходящего. — У меня пациент — молодой парниша. Так его даже не спросили, хочет он или нет, когда из дома вытолкали с узелком за спиной. Пропал и не выходит на связь. Пытаюсь дозвониться уже какой день. Что, если ему попался такой же чокнутый, как и ты? Который женился просто «потому что»? Просто «почему бы нет»? Что за дикие вещи вы творите? — искренне не понимая, спрашивает Ким. — Как можно жениться, не любя человека? И ладно — моего пациента заставили, но ты-то мог отказаться. На тебя ведь никто не давил. Но ты сам решил сделать для себя хуже. Неосознанно пытаешься себя наказать. Прекрати, Юнги. Сколько лет прошло? Ты был ребенком, и твоей вины в этом нет…        — Иди нахуй.        Намджун не знает, от чего он опешил больше: от тяжелого взгляда Юнги, в котором ни проблеска расположенности, или от его низкого голоса, одним звучанием способного похоронить любого. Намджуну становится некомфортно. На этот раз Юнги серьезнее некуда. Он настолько поменялся в лице, что Намджуна на мгновенье посещает мысль: а Юнги ли перед ним? Потому что на мрачном лице напротив ни тени приветливости. Черные глаза выражают застывший гнев, а сдвинутые к переносице брови всё только усугубляют.        Юнги молча встает и выходит в коридор, оставляя Намджуна догадываться о причинах его гнева, пускай те и очевидны. Ким действительно пересек границу, заведя разговор о никак незаживающей ране Мина. После слов о том, что Юнги был ребенком, того будто будто обдали кипятком. Намджуну следовало понять быстрее, чем он начал озвучивать свои мысли: несмотря на то, что Юнги мог толком не отреагировать на сказанное, это еще не означало, что ему не больно слышать это. Еще не означало, что Ким имел право и дальше продолжать заставлять Юнги вспоминать ужасающие моменты прошлого, о которых он никогда не забывал.        — Юнги, я… — Намджун выбегает вслед, а Юнги уже накидывает на себя пальто. — Почему ты уходишь? Прости, если задел тебя… Я просто… Я не хотел, — сбивчиво извиняется Намджун, но Юнги и не намерен слушать. Единственное, что хоть ненамного успокаивает, — наконец нащупанные сигареты. — Я тебя обидел?        Юнги продолжает молчать. Обувается и хочет выйти из квартиры, но Намджун не позволяет. Юнги бесится сильнее. Прикрывает глаза, сцепляет челюсти и дышит через нос.        — Что не так? Скажи мне, — просит Намджун, и Юнги тут же резко поворачивается:        — «Что не так»? Ты спрашиваешь меня «Что не так»? Я, блять, целый день тебя сегодня прошу перестать говорить о том, о чем мне не хочется говорить. Но ты же у нас, блять, гениальный врач. Не можешь выйти из амплуа даже когда тебя просят. Так что иди-ка ты нахуй, Намджун. Ты меня сегодня конкретно заебал.        — У меня не было цели тебя злить или расстраивать, — опешивши, честно отвечает Ким.        — Да ты тупой долбоеб, неспособный, блять, разграничить работу и личную жизнь! — обрушивается Юнги. — Ты, сука, всех так анализируешь? Ко всем блять в душу лезешь? Свои тупые заключения оставь для своих непутевых пациентов, — Юнги явно не затрудняет себя подбором слов, озвучивая то, что зреет в его распалившемся мозгу. — Про того пацана, который пропал с радаров — блять, может ты просто заебал его? Как с тобой, сука, люди работают? Ты же давишь, блять, ненормально. Свои приемчики испытывай на них, а лучше заведи крыс — они тебя, к счастью, понимать не смогут, — Мин явно не церемонится и смотрит так разгневанно, будто Намджун истребил всю его семью, не меньше. — Или у тебя гребаный дефицит клиентов, что тебе не на ком практиковать свои психологические приемчики? Давно советов никому не раздавал? Да они мне нахуй не всрались. Идиот, блять, — от столь гневной тирады у Юнги даже дыхание перехватило. Дыхалка курильщика дает о себе знать.        В какой-то момент Юнги ловит испуганный взгляд Лии, стоящей у дверной лутки гостиной. В ту же секунду на захватившее разум раздражение наслаивается чувство вины. Девочка напряженно стоит и всматривается в лицо Юнги, пытаясь увидеть привычную ласку и нежность в глазах вместо окатившей Мина злобы. Юнги отворачивается, боясь расстроить или напугать, но спустя долгую минуту всё-таки выдавлено ей улыбается. Хотел сесть на корточки, чтобы Лия привычно к нему подбежала и обняла за шею, но одергивает себя: навряд ли ей захочется обнимать того, кто нарек ее отца столь щедрыми словами.        — Пока, малышка, — голос Юнги смягчился в несметное количество раз, и недоумение на лице девочки постепенно уходит. — Мне надо идти. Хорошо кушай и слушайся папу, поняла?        — Мхм, — мычит та себе под нос, явно не желая его ухода. Лия даже услышанный отрывок беглой, но явно озлобленной речи, пропустила мимо ушей. Слишком уж сильно она любила Юнги. Слишком радовалась, когда тот приходил, и расстраивалась, когда приходило время расставаться.        Юнги еще раз улыбается ей напоследок и только хочет дернуть ручку двери, как Лия подбегает и обвивает его ногу, крепко обнимая и не желая выпускать. Юнги выдыхает и таки опускается на корточки. Он бы и рад посидеть с ней подольше, но ему срочно надо покурить и обдумать весь диалог с Намджуном. Понять, отчего он так зол. Ему жизненно необходимо изолироваться в ближайшие минуты. Ему нужно одиночество, пока он не сошел с ума.        — Самая лучшая девочка, — Юнги целует в лоб и нежно ей улыбается. Намджун нерешительно закусывает губу, наблюдая за другом, перед которым, кажется, действительно оплошал. — Я тебя еще навещу, хорошо?        — Хорошо, — Лия заулыбалась в ответ и продемонстрировала очаровательные ямочки на щеках. Юнги она выпустила нехотя.        — Я провожу, — Намджун хотел было накинуть куртку, как Юнги остановил его скупым «Не надо».        Мин толкает дверь и молча выходит из квартиры. Намджун остается стоять у порога с чувством глубокого огорчения. Он ведь правда не хотел, чтобы их встреча закончилась шквалом ругани и громко хлопнувшей дверью. Намджун с нажимом массирует виски, всё по-прежнему стоя в прихожей и обдумывая произошедшее. Лия возвращает его в реальный мир, дергая за штанину и прося ее накормить. Ким, вздохнув и потрепав дочь по волосам, направляется на кухню. Ему, конечно, к характеру Юнги не привыкать. Но дело ведь сейчас даже не в тяжелом нраве Юнги — Намджун просто прошелся по больному. Вспылил бы любой — винить Юнги не за что. Даже спустя столько лет он не может оправиться от детской травмы и ходит с давящей к земле ноше на сердце. Намджуну это видно как никому другому. Он бы и рад помочь, вразумить и упорядочить клубок доводов Юнги против самого себя, только тот не давался. Никогда не дастся. Юнги совсем как ежик, обросший иголками. Не дает прикоснуться и никого к себе не подпускает, самолично распоряжаясь своим внутренним миром. Окружающим ведь знать его содержимое совсем необязательно. Пусть не лезут не в свое дело.        Юнги всегда реагировал слишком эмоционально, стоило завести разговор на нежеланную ему тему. И если иногда Мин перегибал палку, начиная злиться из-за пустяков, то тут палку явно перегнул Намджун. Он ведь хотел как лучше. Не хотел расстраивать друга. Намджун в очередной раз тягостно вздыхает и усаживает Лию за стол. Кто же знал, что Юнги покинет его квартиру на такой неприятной ноте? Намджуну следует извиниться. В конце концов, любому может стать неприятно, когда таким непрошеным напором лезут в личные дела.        «Ужасная тенденция — эти браки по расчету», — горестно подумал Намджун. — «Сколько жизней травит отрицание чувств между супругами и желание обогатить кошельки» — Намджун зашел к себе в комнату и уселся на софу, держа в руках телефон. — «Юнги весь издерганный. Боюсь представить, что там с Чимином. Неплохо бы познакомиться с супругами обоих. Я бы обогатил их знания о людях, с которыми они живут под одной крышей. Поговорил бы… — Намджун бегло пролистывает журнал вызовов, где сплошные неотвеченные звонки, адресованные Паку. — Ужасно, — со вздохом заключает он, блокируя телефон. — Даже представить не могу, как они уживаются. Если за Юнги переживать нечего, то что, если Чимин попал в ненадежные руки? Почему же он не отвечает? Мне следует позвонить Тэхену. Я с ума сойду, если Чимина обижают. Вся наша усердная работа не может так легко пропасть, только потому что его сумасшедший папаша решил подселить его непонятно к кому. Как отвратительно. Неужели эти люди совсем детей своих не любят?».        Очередная попытка дозвониться до Чимина ожидаемо провалилась. Намджуна решительно игнорировали. Те, кто попал в не самые приятные жизненные обстоятельства, наоборот тяготеют к людям и защите с их стороны. Однако что Юнги, что Чимин очевидно не горели желанием общаться с Намджуном. Разом отвернулись от его поддержки и искреннего желания помочь. Так вот они — последствия прогнивших договорных браков? Вот почему люди отворачиваются от людей?        Что ж творится с миром? Человечество сходит с ума. Разве правильно это, что приходится звать супругом того, кого даже приятелем не назовешь? Намджун искренне негодовал, но, к счастью, или к сожалению, не располагал даже догадками относительно настоящей сути дела.        Навряд ли Ким мог даже помыслить о том, что объекты его взволнованных мыслей привычно столкнутся вечером где-нибудь в дверях квартиры. Чимин молча сделает шаг назад, намереваясь пропустить старшего, а тот, будучи в совершенно подавленном настроении, также молча минует дверную раму. Сегодня даже без пристальных рассматриваний или неуместных замечаний. Чимин только порадуется отсутствию нежеланного внимания. Привычно засядет в своей комнате и будет сидеть в ней до самого момента, пока Юнги или не выйдет из квартиры, или не пойдет спать. Сталкиваться с мужем — последнее в списке желаний.        Намджун переживал за обоих, желая им лишь всего самого лучшего, (насколько было уместно желать самого лучшего в пределах данной ситуации). Намджун переживал, но почему-то был уверен, что так или иначе — в конце всё будет хорошо. Какие бы невзгоды не обрушивались на них сегодня, какими бы недостатками они не обладали — они всё еще замечательные люди с большими сердцами. Провидение не может обойти их стороной и не подарить хотя бы толику заслуженного счастья.        В отличие от Чимина, Тэхен на звонок ответил.        Намджун не хочет оставаться в стороне.       

இஇஇ

       Дни со свойственной им скоростью сменяли друг друга. Чимин всё еще пытался возвращаться домой как можно позднее, а после сразу же запирался в своей комнате. После «дружного» столкновения Тэхена и Юнги прошло около недели. Синяк на лице мужа каждый раз притягивал внимание Чимина, как бы он ни старался лишний раз не смотреть на Юнги. Чимин откровенно избегал встреч с ним, пускай каждое утро из-за вездесущей Аманды ему и приходилось сидеть прямо напротив него, упорно делая вид, что очень занят завтраком. Со дня визита Тэхена в Юнги точно что-то переменилось. Чимин не понимал что именно, потому что банально не хотел задавать себе этот вопрос: он категорически не разрешал себе лишний раз думать о Юнги. Чимин не понимал, в чем корень резкой перемены в поведении Мина, но то, что уровень былой заоблачной агрессии явно снизился, не могло оставаться незамеченным. Юнги как будто стало всё равно на него. В один момент ему точно надоело подвергать Чимина уколам и замечаниям. Юнги повел себя как ребенок, что закидывает в дальний угол новую игрушку, стоит ему ее бегло осмотреть, покрутить и приличия ради поиграться с ней несколько часов. Чимин такому раскладу рад неимоверно. Он почти не контактирует с Юнги — разве можно тут не радоваться? Чимин даже готов терпеть ненавистные ему завтраки, ведь Аманда насильно усаживает его каждое утро за стол с мужем, причитая, что он слишком худой и ему нужно питаться лучше. Чимин готов терпеть даже редкие лениво-изучающие взгляды, что он ловит на себе. Потому что всё это ничего в сравнении с тем, чем озадачивал его Юнги прежде.        Когда Юнги становилось совсем скучно, он пытался заговорить, но делал это так скверно, что лучше бы молчал, следуя примеру Чимина. Потому что Чимин всегда молчит, стоит им столкнуться. Он уже давно для себя решил: чем больше внимания будет уделено Юнги, тем больше веса он возымеет в действительности. Чимину не хотелось тратить на него энергию даже в виде самых банальных действий. Он искренне считал, что Юнги не заслужил даже мало-мальского напряга с его стороны. С какой же тогда стати он должен обдумывать сказанное им, подбирать ответы, открывать рот, озвучивать их… Ну уж нет! Зачем всё это, если можно просто одарить его парой-тройкой отстраненных взглядов с отсутствием всякого интереса на лице? Юнги ведь не тупой — должен понять, что Чимина совершенно не колышет то, о чем он говорит. И пускай свои ненужные предложения подвезти его до универа оставит при себе.        Очередное будничное утро. Очередная порция разочарования. Чимин выключает будильник и съеживается под одеялом, закрывая глаза. За окном свистит зима, совсем недавно вступившая в права. Чимин думает о том, что имей он возможность находиться сейчас в своем доме, где жил бы совершенно один, лениво посмотреть на темное утро за окном и продолжить дремать, необремененный обязанностью учиться, он был бы самым счастливым человеком на свете. Так и будет. Чимин искренне верит в то, что так и будет. Он выучится, начнет работать, купит дом и будет жить себе в удовольствие. И работа у него определенно будет начинаться не раньше часа дня — Чимин ненавидит просыпаться рано. От этих мыслей приятно, но стоит ему открыть глаза и увидеть, что он всё еще здесь, в пронизанной холодом и недоброжелательностью комнате, ему становится больно. Он беспомощно обнимает Стича сильнее, горестно вздыхая.        Чимин расстраивается каждый раз, когда просыпается в этом доме. И будет расстраиваться до тех пор, пока не съедет. А съедет он, предположительно, через несколько лет. Никто о его планах, разумеется, не в курсе, но Чимина это не волнует. Он потерпит столько, сколько от него требуется. В конце концов, не всю жизнь ведь ему проживать в этом месте с этим человеком. Через несколько лет он даже вспоминать об этом не будет. Всё его пребывание в этом доме и весь этот лживый брак забудется им как страшный сон. Вес всему происходящему — не больше эфемерности. Чимин не должен так серьезно относиться к тому, что скоро исчезнет из его жизни. Не должен губить нервные клетки.        Чимин одной силой воли отбросил гнетущие мысли и нашел в себе силы встать с постели. С недавних пор он начал вставать чуть раньше Юнги, чтобы не пересекаться с ним лишний раз и успеть позавтракать в одиночестве. Он ненавидит этот прием пищи, всегда им пренебрегал, но Аманда так расстраивается, когда Чимин хочет отказаться от ее труда, что он всё-таки поддается просьбам отправиться на кухню и хотя бы выпить горячий чай, чтобы согреть организм и не мерзнуть на морозе. Юнги в последнее время и вовсе начал уходить на работу, даже не заглянув на кухню. В Чимине после услышанного хлопка входной двери даже появлялся аппетит. Везде хорошо там, где нет Юнги. Потому что тот своим присутствием необычайно давил. Даже если молчал и ничего не говорил. Чимину всегда с ним дико некомфортно. Он в вечном напряжении и ожидании плохого, когда Мин подле него. Ведь Юнги в действительности мог после ничего не предвещающего молчания вдруг резко выдать что-то такое неподходящее, но до кома в горле обидное, что опасения Чимина возникали отнюдь не на пустом месте.        Чимин умылся, оделся и спустился на кухню, где привычно хлопотала Аманда. Юноша выдавил из себя улыбку и уселся за стол, перебрасываясь с женщиной словами. Чимин улыбался, потому что строить Аманде удрученную мину не хотелось, но знала бы та, сколь мучительна для Чимина каждая секунда в этом доме, она бы никогда не винила его за отсутствие улыбки. Чимин благодарит за тарелку, заботливо поставленную перед ним, а сам искренне надеется, что Юнги, как он делает то последние несколько дней, избавит их от необходимости сталкиваться друг с другом. Пак обычно сидит спиной к дверному проему, но сегодня он решил сесть боком к нему. Потому что не видеть и не знать, что происходит позади него, слишком некомфортно. Юнги пару раз замелькал в холле, как всегда в костюме и по какой-то причине раздраженнее обычного. Чимин давно подметил эту повышенную раздражительность Юнги в последнее время, но попытался не заострять на этом внимание, пускай в нем и заиграло хорошо ощущаемая тревога. Состояние Юнги его касаться не должно. Но на сердце почему-то всё равно неспокойно. Чимин не чувствует себя в безопасности. Невольно опасается гнева в свою сторону. Потому что чтобы он не говорил, у него начинают подкашиваться коленки, а по коже пробегает холод, когда на него «посылают лучи добра». Чимин готов терпеть молчаливые взгляды и неуместные замечания, но только не агрессию. Потому что он теряется, нервничает и паникует. Потому что пассивную агрессию со скрипом в зубах вытерпеть можно, но открытую — нет. Чимина окатывает табун мурашек, выступают слезы, а подступающие эмоции давят со всех сторон.        Стрессоустойчивость — это не про Пака.        И если Юнги приспичит сократить дистанцию между ними и вылить на него, на главного козла отпущения, всё озлобленное негодование, то Чимин с мужем сначала громко разругается, а потом не выдержит и заплачет. Сценарий унизителен до невозможности. Одни мысли о подобном заставляют его заметно поникнуть.        Ему и так не хочется есть, а когда на пороге появляется чем-то недовольный Юнги, Чимину и кусок в горло больше не лезет. Когда они сидят напротив друг друга, то расстояние между ними создает чувство защищенности. Но теперь, когда Чимин уселся совсем рядом, а пересаживаться и тем самым показывать свою неловкость уже не хочется, Чимину становится совсем не по себе. Надо скорее уходить.        Чимин не удерживается и мельком кидает взгляд на мужа. Тот его ловит сразу, и Чимин, стараясь не выдавать смущения, утыкается в телефон. Юнги хмыкает и благодарит Аманду за привычную чашку кофе, оказавшуюся перед ним. Та уходит, и Чимину хочется уменьшиться в размерах до крохотной частицы, лишь бы не сидеть здесь с Мином. Он пытается понять, где ошибся в расчетах. Юнги ведь всегда заходил на кухню позже этого времени. Неужели он поставил себе цель никогда не оставлять его в покое и напрягать своим присутствием?        Юнги, в отличие от вечно робеющего и что-то тщательно скрывающего Чимина, не церемонится и смотрит не сводя глаз, когда ему то приспичит. Он прекрасно видит, как тушуется рядом Чимин, в огромном вязаном свитере походящий на белое облако. Подмечает, как нервно бегают его глаза; как он обхватывает пальцами кружку, и нелепое кольцо на большом пальце еле слышно бряцает о поверхность посуды. Кольца Чимин любил и жаловал — Юнги давно это заметил. Он всегда подмечал незначительные детали и зачем-то их запоминал. Если бы Чимин обручился с любимым человеком, Юнги уверен: он никогда не снимал бы свое венчальное кольцо. Но жизнь разложила карты иначе, а потому Пак довольствовался всевозможными побрякушками вместо желанной одной.        Юнги на миг ощущает себя разорителем чужого сосуда счастья, но быстро находит чем себя успокоить — с таким отцом, как у Чимина, счастливая жизнь его точно не ждала. Так что вины Юнги здесь немного. Оправдать можно любое действо, было бы желание. Чувствовать себя губителем чужой судьбы ему не хочется, так что оправдание находится в ту же секунду, что в нем закралась неприятная мысль, пускай глубоко внутри Юнги и осознавал свою причастность к происходящему. Пускай и осуждал себя, не решаясь позволить этим мыслям выплыть наверх. Те пока что таились на самом дне. Юнги и сам лишь скупо о них догадывался.        На ум почему-то приходят слова Намджуна, который спросил у него очевидное:        Зачем он женился?        Зачем поганит жизнь «в не единичном экземпляре?».        Потому что глядя на Пака, увядающего на глазах, на ум другое не приходит. Чимин иссыхает как вянущий цветок, загибается, не сумев приноровиться.        Вчера Намджун проехался по больному, а с утра позвонила мать и на протяжении десяти минут отчитывала Юнги как мальчика. Мол, почему это Мин не хочет лишний раз показываться на светских мероприятиях? Почему не берет с собой Чимина? Упрекнула в том, что Юнги пропустил целых два важных ужина, на которых присутствие молодой четы было обязательным. Сувон щедро нарекла сына образцовостью безответственности. Упрекала его в несерьезном отношении к ее просьбам, ведь та просила Юнги почаще выходить в люди. Юнги всю жизнь отдавал приоритет делу, чем напускному лоску и показушности. Не любил эти светские встречи, предпочитая лишние несколько часов провести за изучением документов по работе. Он не хотел показываться даже один, но теперь у него вдобавок к остальным заботам появился Чимин. И выходить в свет вместе с ним не хотелось еще сильнее. Юнги не знает почему, пускай в голове и мелькают догадки. Возможно, потому что их совместное появление будет выглядеть до ужаса неестественно? Чимин, наверное, сам за собой не замечает, со сколь поражающе сильной неприязнью смотрит на Юнги. А потому сам Мин считает, что это странно — просить их играть пару на людях. По лицу Чимина всё бывает настолько прозрачно понятно, что Юнги начал сомневаться в том, умеет ли тот хотя бы немного скрывать эмоции и чувства, когда того требует ситуация.        Что Юнги, что Чимин, выражаясь совсем простым языком, будут походить на двух клоунов-неудачников, пришедших развлечь публику. Потому что ни первому, ни второму не нравится эта вынужденная сторона их жизни. Пускай в начале Юнги ошибочно полагал, что Чимин — дитя парада и мишуры, теперь он явно осознает, что был не прав. Юнги искренне считал, что Чимин, как и большинство детей влиятельный людей, до невозможности разбалован и испорчен, но в первую же встречу в нем закрались сомнения. Потому что какой дурак, имея такого богатого отца, пойдет в медицинский? Какой дурак, с которого по мнению Юнги сдували пылинки, будет так зажат и скован? Какой дурак будет пытаться подружиться со своим женихом, прекрасно осознавая мотивы и цели, что преследует их брак?        По итогу в дураках остался один Юнги, потому что ни в чем не разбираясь и поведясь на поводу у эмоций, на корню срубил все ростки даже не начавшихся отношений. Будь он немного благоразумнее, видеть вечную неприязнь к себе со стороны Чимина не пришлось бы. Не то чтобы его это сильно волнует. Просто раздражает. Ничего больше.        — Я просто задумался, — неожиданно заговорил Юнги, меняя позу и откидываясь на спинку стула. — Я смотрел в пустоту, а не на тебя. Успокойся.        Чимин переводит на него недоуменный взгляд, который точно вопрошает: «Зачем ты говоришь со мной? У нас же негласный уговор в молчанку». Он неловко потирает руки, а после прячет их в рукава свитера. Прочищает горло и уводит взгляд, до этого смущенно метавшийся из угла в угол. А какая у него еще должна быть реакция, когда Юнги неотрывно на него смотрит? Чимин встает из-за стола, ставит посуду в раковину и всё так же молча моет руки под струей горячей воды, чтобы немного согреться.        Юнги смотрит ему в спину, толкает щеку языком и не понимает, почему раздражение начинает заполнять его изнутри. Эта беспрерывная тишина, практически отсутствие Чимина, пускай он здесь, почти перед ним, начинает надоедать. Да, Юнги сам говорил, что тому лучше быть «тихим и послушным», но какая разница? Юнги сказал это от балды. Неужто Слюнявчик принял это как инструкцию? Послушался его? Да никогда в жизни. Чимин похож на тех людей, которые, пускай, и смиренны внешне, но в головах их невесть что. Отрицание навязанных авторитетов и категорический отказ плясать под чужую дудку. Юнги уверен, что если Чимину одна из его мыслей ударит в голову особенно ярко, от Юнги может ничего и не остаться. Тот самый тихоня, который в один день продырявит тебе лоб или зарежет, пока ты спишь, выплескивая весь фонтан накопившихся эмоций. Юнги такое совершенно ни к чему, а потому просто жизненно необходимо вывести того на эмоции. Что Чимину стоит успокоить Юнги и показать, что он такой же, как и раньше? Что ему стоит прекратить смотреть так холодно? Где тот огонек?        Юнги не угодишь. То его выворачивает от надоедливости младшего, то он раздражается из-за того, что тот перестал обращать на него внимание. Когда он успокоится, а главное разберется в себе — неясно. Юнги действовал по наитию вместо того, чтобы хотя бы немного подумать о том, чем он руководствуется в своих поступках и действиях.        — Ты из принципа со мной не разговариваешь или на крови поклялся?        Чимин всё также не реагирует, только удрученно прикрывает глаза и прикусывает щеку, опираясь на рамку раковины. Не хватало сейчас, чтобы Юнги от нечего делать решил до него докопаться. Он выключает кран, высушивает руки полотенцем и подходит ко столу, намереваясь забрать свой телефон.        — Всё вместе, — скупо отвечает Чимин. Только он протягивает руку, чтобы взять со стола телефон, как Юнги тут же реагирует и зачем-то делает это первее.        Чимину искренне неведомо, с чем связан повышенный уровень активности Юнги, но ему, по правде говоря, неинтересно. На данный момент ему хочется просто тихо-спокойно добраться до университета, отсидеть свои пары, засесть в библиотеке до самого закрытия, чтобы утром всё повторилось заново. Его жизнь начала походить на чертов день сурка, но какая разница, если в этом есть стабильность? Чимин знает (надеется, что знает), что ждет его сегодня и ожидает завтра. Когда Чимин мысленно планирует расписание и список дел на ближайшее время, когда думает о том, как проживет определенные дни своей жизни, он совершенно забывает о существовании Юнги, потому что в возведенном Чимином маленьком мирке мыслей для него места нет. Ему никак не вклиниться в водоворот событий вокруг Чимина — плевать, что он вообще-то его муж, и они живут бок о бок.        Взгляд у Чимина колючий до невозможности. Он поджимает губы, старается держать себя в руках, но вспыхнувшее недовольство в глазах и насупившиеся брови трудно не заметить.        — Так что? — давяще уточняет Юнги, у давно развернувшегося в сторону возмущенного Пака. — Что случилось? Почему делаешь вид, что меня не существует? — невозмутимо спрашивает он, не сводя с Чимина взгляд и вертя его телефон в руках.        — Что за бред ты несешь, Юнги? — сердито бросает Чимин, явно ненастроенный играть в игры старшего. Он не собирается потакать его капризам, когда ему в очередной раз взбредет что-то непонятное, но явно направленное на то, чтобы его выбесить. — Не понимаю, чего ты от меня хочешь, — как можно сдержаннее отвечает парень. — Верни мне телефон, — Чимин делает попытку забрать ему принадлежащее, но Юнги не позволяет. Смотрит пытливо, и Чимина прошибает понимание того, почему Тэхен в тот раз не удержался и проехался кулаком по этому наглому лицу.        — Ответь нормально, и я верну, — ставит свои условия Юнги. Чимин нервно кусает щеку изнутри, почти до крови, пытаясь справиться со злостью. Юнги невыносим. Уж лучше бы его отец нашел ему безобидного старичка, чем «это» — донельзя самоуверенное, грубое и не ставящее ни во что интересы других «это».        — Какой ответ ты хочешь услышать? — мрачно смотрит на него Чимин. Юнги молчит, взглядом прося того не отлынивать и не отвечать вопросом на вопрос. — Слушай, — Чимин нервно зачесывает волосы назад и нетерпеливо смотрит на мужа, — я без понятия, чего ты хочешь от меня, правда. Я не понимаю. Но самое главное — я не хочу понимать. Пожалуйста, просто отдай мне телефон, и я пойду.        — Нет.        Юнги не понимает, почему ему приносит удовольствие дразнить Чимина. Ведь только вчера злился как сорвавшийся с цепи на Намджуна, когда тот завел о нем речь. Разбрасывался словами, полными пренебрежения в сторону Пака. Думал ведь буквально на днях, что с появлением этого глупого Слюнявчика у него появилось больше обязанностей. Негодовал после звонка матери. Хорошего настроения у Юнги в последнее время совсем не густо, а осознание того, что с ним под одной крышей живет глупый мальчишка, только так его раздражающий, его злило лишь сильнее.        Юнги не врет самому себе и прекрасно осознает, что манера общения у него ужасно грубая. А Чимин слишком нежный и восприимчивый. Юнги прекрасно осознает, что цепляться к по сути неповинному Чимину — не тот поступок, что заслуживает уважения. Прекрасно осознает, что сбрасывать на него всё свое недовольство и ношу, которой у Пака и без подарков мужа достает — неправильно. В конце концов, Чимин всего лишь ребенок рядом с ним. Ребенок, судя по всему, и без него настрадавшийся. Юнги далеко не черствый подлец, не хочет поганить ему жизнь еще больше. А потому он даже перестал к нему лезть, исходя не только из побуждений не поступать как мудак, но и из интереса. Потому что Юнги гадал, как поступит Чимин, стоит ему оставить его в покое и совсем не трогать. Почему-то надеялся (пускай самому себе в этом ни за что бы не признался), что тому станет скучно, одиноко — что угодно — и он попытается дать новое начало их отношениям. Но нет! Когда Юнги искусственно разделил их, надеясь, что Чимин выглянет из своего убежища (читай: всегда запертой комнаты), тот, совершенно не собираясь оправдывать надежды старшего, наоборот прочувствовал всю сладость одиночества и начал делать всё от него зависящее, только чтобы их сосуществование порознь друг от друга достигло максимально возможной отметки.        Юнги почувствовал себя оскорбленным, точно ему в лицо швырнули никогда не сказанное «С чего ты взял, что я буду в тебе нуждаться? Думаешь, тебе одному неприятно терпеть того, кого никогда не знал и знать не хочешь?». Юнги себе в этом никогда не признается, но Чимин, сам того не зная, явно расшатал самомнение мужа. Как это так? Глупый Слюнявчик не может им пренебрегать! Не может делать вид, что Юнги не существует. Мину надоело быть пустым местом, быть может, именно поэтому он и прицепился сейчас к Чимину? Или Юнги слишком сильно задевает то, что Чимину настолько на него всё равно? Даже больше, чем самому Юнги?        Господи, как же сложно с этим Слюнявчиком… И почему только Юнги не оставит его в покое? Перестанет играть с ним точно с игрушкой?        Какого черта Чимина всё устраивает, а Юнги бесится, когда его в открытую игнорируют?        — Нет? — непонимающе переспрашивает Чимин, чьему возмущению уже нет предела. — А я не спрашиваю, Юнги, — он тянется к телефону в очередной раз, но снова терпит поражение. — Прекрати уже докапываться до меня на пустом месте! — повышает он голос, совершенно забывая о том, что где-то неподалеку находится Аманда, искренне верящая в то, что между молодоженами нет никакой вражды. — Тебе заняться нечем? Развлечь себя решил? — Чимина поведение Юнги разозлило не на шутку. Он и не заметил за собой, как ощутимо повысил голос, как соскакиваемые с уст слова запестрели уже неприкрытым раздражением и гневом.        — Успокойся, — Юнги окидывает его легким пренебрежительным взглядом, в котором читается флегматичное «Что ты разорался?». На лице Чимина, непонимающего, где пределы Мина и границы его глупых подшучиваний, невольно появляется доведенная им улыбка. Выглядит, на самом деле, угрожающе.        — Юнги, — давяще обращается он к мужу, невольно сжимая кулаки. Юнги изображает заинтересованность, смотрит задумчиво, мол, да-да, я слушаю. Еще и ногу на ногу положил — само внимание. — Я тебе не цирковая обезьянка. Я не собираюсь тебя развлекать, — медленно процеживает он, смотря прямо на мужа, сколь неприятно бы ему не было это действие. — Тебе никто не давал права так со мной обращаться, - подобное пренебрежение к себе, как к нечто низшему по умолчанию, не могло не задевать.        — Я всего лишь задал вопрос, — спокойно отвечает Юнги, тем самым беся Чимина сильнее. — Но ты сам всё развернул так, как угодно тебе. Всегда прибедняешься и играешь роль бедной жертвы, — он пожимает плечами, говоря нарочито невозмутимым голосом. — Я просто задал вопрос, так просто ответь на него. Или у тебя не получается разговаривать, не начиная свою эпопею о том, какой ты бедный, и какой я плохой?        На лице Чимина скромно мелькает непонимающая что происходит улыбка, доведенная до крайности. Организм просто-напросто не знает, как ему иначе реагировать на съедающее изнутри возмущение и замешательство. Паку хочется наброситься на мужа и лупить его пока тот наконец не усвоит, что не имеет никакого права так себя вести. Никто ему, черт побери, не разрешал. Чимину страшно хочется влепить ему сильную пощечину, надавать тумаков и отругать, потому что доводит. Чертов Юнги переворачивал в нем всё вверх дном и превращал Пака за секунды в настоящую истеричку-маньяка, готового накинуться на него и разорвать голыми руками.        «Нет», — одергивает себя Чимин. — «Надо держать себя в руках. Надо быть умнее. Хитрее».        — Ты прав, — неожиданно соглашается он, вместе с выдохом изображая улыбку. Чимин нервно облизывает губы и, всё по-прежнему искусственно улыбаясь, медленно сокращает между ними дистанцию. Юнги, еще секунду назад сидящий на полном релаксе, непонятливо хмурит брови. Теперь уж его очередь явно недоумевать, что за дикая смесь у младшего в глазах. Тот улыбается и тихим нежным голосом повторяет: — Ты прав. Я, должно быть, и впрямь слишком часто прибедняюсь, и слишком часто делаю тебя плохим, — он кротко дергает уголками губ, и всё бы ничего — Юнги только нравится смотреть на красивое лицо Чимина вблизи, — если бы не горящие непонятным пламенем глаза. В глазах же Юнги лишь несвойственная ему растерянность. Какого черта Слюнявчик делает? — А поэтому, — Чимин опирается на спинку стула и продолжает стремительно уничтожать между ними расстояние. Юнги в полнейшем замешательстве. Совершенно не знает, как ему реагировать на склонившегося над ним Пака, который отчего-то ласково ему улыбается. Юнги непонятливо сглатывает, но продолжает озадаченно молчать, даже тогда, когда Чимин склоняется над его ухом, — поэтому… — заговорческим тоном продолжает Чимин, и Юнги, как бы ему не хотелось это признавать, признает, что голос Слюнявчика, такой звучный и нежный, отдается в нем непонятным теплом, — я поменяю стратегию. К старшим надо прислушиваться, правильно?        — Че ты нахуй делаешь? — ошарашенно выдает Юнги, находясь в полном недоумении что от слов Чимина, что от его контрастного поведения.        — Ничего особенного, — легко хмыкает Чимин, и Юнги ощущает на себе его дыхание. — Просто решил тебя послушаться. Ты говоришь правильные вещи, — он устанавливает зрительный контакт, и Юнги не понимает, какого черта он чувствует себя так некомфортно и растерянно.        — Слюнявчик, ты головой ударился? — пораженно спрашивает Юнги, которого это дружелюбие на лице Чимина загнало в тупик. — Ты нахуй, блять… Ты че делаешь? — Юнги не понимает, почему он звучит так неуверенно и тихо. Господи! Вы только посмотрите на него! Как занервничал! Эта мысль злит Юнги, но когда улыбка на лице Чимина растягивается чуть сильнее, он может думать только о ней. Потому что улыбка у него чертовски красивая. Потому что сам по себе Пак слишком хорош. Странный до невозможности, но глаз не оторвать.        — Я больше не буду делать тебя плохим, а себя — бедным. Извини, — мягко прозвучал юноша. — Теперь я буду действовать иначе. Плохим буду я, — смешливо хмыкает он, — а бедным — ты, — в тот же миг улыбка стирается с его лица, и Чимин со всей силы пинает мужа по ноге, воспользовавшись его замешательством и смятением. Юнги кривится и морщит лицо от боли, а Чимин выхватывает свой телефон и тут же отходит от Мина. Тот, корчась от сильного удара, смотрит на него ужасно сердитым взглядом, но Чимину всё равно. Всякий намек на доброту и тепло во взгляде, которыми Чимин щедро одарил Юнги, в мгновение ока исчез, будто никогда и не существовал. — Я тебе не позволю над собой глумиться, Юнги, — строго и сурово звучит Чимин, пряча за спиной трясущиеся пальцы. — Не пойму, с чего ты взял, что имеешь право так со мной поступать, но хочу тебя уверить в обратном… — Чимин замолкает, когда Юнги встает со стула и делает шаг к нему. Злой как черт. — Я… Я не собираюсь… — отчего-то Чимин паникует, когда грозные глаза Юнги смотрят прямо в его. — Не собираюсь тебя терпеть! — выкрикивает он. И если раньше он сделал бы шаг назад, когда Мин подходит ближе, сейчас он, ведомый непонятно чем, сам к нему подходит, параллельно борясь с волнением. Юнги подходит еще ближе, и Чимин зачем-то повторяет за ним. Кажется, выброс адреналина в кровь наконец произошел. — Я, — он выдерживает паузу, во время которой прекрасно видит, как Юнги пытается одним взглядом сбить с него спесь, укротить и усмирить. Потому что Юнги верит в то, что ему такое позволительно, а какому-то Слюнявчику — нет, — тебя не боюсь. И терпеть такое отношение к себе я тоже не намерен, — Чимин звучит тихо, но уверенно и убедительно. Кричать, когда между вами меньше десяти сантиметров, — бессмысленно. Здесь каждый вдох прекрасно слышен, не то что звук голоса. Чимин в силу привычки хотел в начале было смутиться, но ни за что. Сегодня он не оставит бой в очередной раз проигранным.        — А кто сказал, что меня надо бояться? — неожиданно для Чимина, Юнги раздраженно спрашивает его. Чимин ждал другого ответа. Совершенно другого. — Кто, блять, тебе сказал, что меня надо бояться?        — Как минимум твое поведение и твои слова, — не теряется парень, упрямо не сводя глаз с серьезного Мина. — У тебя стиль общения такой — закидывать человека угрозами, запугивать его, а потом удивляться, почему он не может рядом с тобой нормально находиться? — язвительно интересуется Пак.        — Да, — просто отвечает Юнги. — Что, блять, если это правда? Да, — еще раз повторяет он, будто гордясь этим, — у меня такой стиль общения. Не умею по-другому с людьми контактировать, — чистосердечно признается он. — Что тогда? — с вызовом смотрит на Чимина, которого впервые за всё время их брака посчитал достойным оппонентом, а не сентиментальной малолеткой. — Особенным себя возомнил? — приподнимает он бровь. — Я стараюсь не для тебя, — звучит как очередное обесценивание, но капнуть глубже — и становится прозрачно понятно, что это попытка оправдаться. — Я общаюсь так со всеми. Что тогда, Слюнявчик? — Юнги еще никогда с таким удовольствием не произносил данную младшему кличку. Растягивает ее, чеканит и точно смакует на вкус. Показывает, что Чимину его не перепрыгнуть. Эта мысль его на миг сбивает с толку. Господи! Да это же смешно! Взрослый человек, а пытается переплюнуть какую-то малявку. Что с ним, черт побери, не так?        Чимин не отвечает. Молчит. Даже не чувствует дискомфорта от ничтожных сантиметров между ними. Только смотрит неотрывно, изучающе, как на экспонат в музее. Юнги не отходит, пытается заставить того смутиться, покраснеть, — что угодно, — лишь бы было чем подкрепить свою победу. Потому что Чимин в момент превратился в истукана, что совсем ничего не говорит. Потому что сказать ему банально нечего. Аргументы кончились. А Юнги ведь в определенный момент действительно почувствовал, будто Чимин может с ним конкурировать. Нет. Никогда. Он всегда будет занимать главенствующую позицию. Юнги усмехается, пускай и не добивается смущенно забегавших по кухне глаз, даже когда он треплет его по волосам и советует больше не спорить с ним. Потому что он старше, умнее, мудрее и опытнее. Он…        — «Что тогда?», — когда Юнги, довольный собой и глупой оторопью Чимина, наконец отходит от него, говоря о чем-то слишком поучительным тоном, юноша вскидывает на него пронзительный взгляд. Юнги уже считал, что дискуссия окончена, но нет, Чимин был намерен высказаться. — Ты спросил, «что тогда?». Что, если подобное поведение для тебя норма, и ты со всеми так себя ведешь? Раз ты спросил, то я отвечу, — Юнги кидает на него взгляд из-за плеча, уже потерявший интерес к происходящему. — Изолируйся, — говорит, как чеканит. — Изолируйся от общества, если не собираешься меняться, — на слишком строгом лице Чимина сплошная серьезность: сейчас он не был настроен лукавить или шутить. Смотрит тяжело, осуждающе. Юнги не понимает, с какой скоростью в этом парнишке меняются настроения и, кажется, сами сущности. От дрожи в словах до нравоучений; от застенчивого взгляда до монолитности в глазах; от едва ли различимого голоса до жестких речей. Все эти превращения занимали у него, кажется, не больше минуты. В Юнги снова просыпается ненужный интерес, тогда как по-хорошему он должен был давно уйти, лелея мысль о том, что не позволил Слюнявчику зазнаться.        — А с какого перепуга ты мне диктуешь, что делать? — повернувшись к младшему и склонив голову набок, резонно уточняет Мин.        — Работаю на благо человечества. Оно тебя не вынесет. Так что изолируйся и проваливай, — грубо бросает он ему в лицо. Юнги играет желваками. Какого черта он позволяет ему так с ним разговаривать? — Тебя даже никто и не вспомнит, — Чимин не понимает зачем говорит это, но удержаться не может. Мог высказаться мягче, но нет. Юнги же с ним не церемонился. — Никто добрым словом не помянет, — упрямо продолжает Чимин. Раздается звонок Тэхена, но Чимин моментально его сбрасывает, намеренный договорить начатое. Юнги выглядит напряженным. — Потому что ты никому не сдался, — как ни в чем не бывало, скромно заявляет Пак. — Кому ты нужен? С твоим-то характером? И это ты еще считаешь себя в праве меня оскорблять. Как ты назвал меня?.. — он задумчиво замолкает, даже во время процесса воспроизводства в памяти слов авторства Юнги, не сводя с него глаз. — «Плаксой, заморышем и хлюпиком»? Да, кажется так, — Чимин дергает уголками губ. «Плакса, заморыш и хлюпик, ревущий в своей комнате, потому что я никому не сдался».        Юнги уже и забыл, что конкретно сказал в тот день. Юнги никогда не запоминает сказанное ровно в той же мере, в которой не церемонится с озвучиваемым. Ему становится не по себе от того, что Чимин дословно процитировал его, и от того, что, к его удивлению, теперь, спустя время, эти слова звучат слишком грубо даже для него. Хочется неловко почесать макушку, но он лишь скрещивает руки на груди и низким голосом решает осведомиться:        — А разве это не так?        — Может быть, — не спорит Чимин, пожимая плечами. — Но странно, что об этом говоришь мне ты, — он окидывает его таким пренебрежительным взглядом, что Юнги готов поклясться: в какой-то из дней пугливого Чимина заменили на это нечто. — Это равносильно тому, если бы безрукий смеялся над братом по несчастью. Унижал такого же безрукого за то, что у него нет конечностей, — Юнги прекрасно понимает к чему клонит Чимин. — А кому? Кому нужен ты, Юнги? — не в бровь, а в глаз. Юнги не понимает, почему продолжает слушать все эти бредни Пака, но не сдвигается с места и слушает. Потому что Слюнявчик умудрился сегодня поджечь в Мине нешуточный интерес. Потому что хочется послушать и посмотреть на что горазд человек, которого он уже нарек бесполезнее пятого колеса в телеге и глупее пробки от вина. — Будь у тебя полноценная и счастливая жизнь, ты бы ко мне не лез. Ты не находил бы в этом ничего забавного. Будь ты нормальным человеком, тебе было бы как минимум некомфортно от того, в каких мы отношениях. Возможно, мы даже были бы друзьями, как бы нереально сейчас это не звучало. Но ты жалок, Юнги. Намного больше, чем я.        Чимин слабо отдает себе отчет в том, что перегибает палку и, возможно, говорит лишнее. Но почему он должен молча терпеть нападки со стороны Юнги, когда так ему всё дозволено? Это нечестно. Если ему можно говорить всё, что придет на ум, то почему Чимин должен фильтровать свое желание высказаться? В отличие от Мина он говорит по фактам, а не цепляется к нему с непонятно чем. Да, Чимин поначалу побаивался Юнги, потому что совсем его не знал и еще не успел к нему привыкнуть. Да, позволил ему считать, будто он слабейшее и ни на что негодное звено. Да, произвел не лучшее впечатление. Но оно легко объясняется тем, что Чимин попросту был напуган и растерян в первые недели. Сейчас же, когда он даже привык к Юнги и теперь не воспринимает его как незнакомца с улицы, Чимин был твердо намерен отстоять свою позицию и право на достойное существование в этом доме, необремененное вечными уколами со стороны мужа. Не даст себя в обиду. Пускай Юнги меняет мнение о нем, свое поведение и поступки, или Чимин сделает это силой. Плевать, что с вероятностью девяносто девять процентов у него ничего не выйдет. Он хотя бы попробует.        Юнги всё так же молча играет желваками и смотрит на Чимина, как на совершенно позабывшего свое место обормота. Глаза зло сужены, а ладони в карманах давно превратились в кулаки. Костяшки пальцев у Юнги побелели от того, сколь многое позволяет себе сегодня Чимин. Пак не сводит с него взгляда и подходит чуть ближе.        — Обиженный человек сам обижает другого. Разберись для начала в себе и только потом давай мне свои никчемные описания, — хлестко выражается Чимин, сам не понимая, откуда в нем сегодня столько решительности. Видимо, его действительно достала вседозволенность Юнги, ложно считающего, что может говорить и делать всё, что ему вздумается. Телефон Чимина снова загорается от звонка Тэхена, и он снова его сбрасывает. Он хотел было молча обойти Юнги и уже выйти из квартиры, как остановился на полпути, совсем рядом с ним. — Я тебе не мусорное ведро, куда можно выкидывать что не попадя. И твои высеры с ложки принимать тоже не буду.        — Ты будешь делать всё, что я скажу, стоит мне только захотеть, — зло скалится Юнги, вкрай доведенный лекциями гребаной малолетки.        — Правда? — наигранно удивляется Чимин. — Так попробуй заставить меня, — бескомпромиссно выдает он. — И мы посмотрим, кто на что горазд, — мечет молнии глазами Пак. Чимина охватывает желание немного отойти, когда Юнги становится слишком агрессивным и откровенно вторгается в его личное пространство. Глаза горят совершенно не по-доброму, пора бы остановиться, зная запальчивость мужа, но Чимину надоело уступать. Пусть уступит он, если ему надо. — Тебе гребанных двадцать семь лет, так веди себя по-взрослому, а не как тяжелый подросток. И если ты считаешь, что непростой характер делает тебя каким-то особенным, красит тебя, то ты идиот.        — Базар, блять, фильтруй, — Юнги хватает Чимина за шиворот свитера и прислоняет к столешнице. Тот нервно сглатывает, но останавливаться явно не собирается. В конце концов, если Юнги приспичит сделать что-то из рамок выходящее — они здесь не одни. Вот Аманда удивится, когда идеальный образ Юнги в ее глазах рассыплется в прах. И в случае чего, она сможет освидетельствовать произошедшее. А потому Чимин только задирает подбородок и продолжает, несмотря на все попытки Юнги его заткнуть:        — Твое поведение — прямой показатель слабости, отсутствия дисциплины и силы воли. Ты не в состоянии себя перевоспитать, не можешь себя адекватно вести, но зато критикуешь меня. Поэтому иди к черту, — выразительно смотрит он на мужа, уже совсем позабыв о былом страхе. — Я не собираюсь ни слушать тебя, ни прислушиваться к тебе. Извини, если хотел меня подразнить и развлечься, а я не позволил.        Юнги сжимает ткань в руках сильнее, не понимая, что он должен делать дальше. Если до этого момента он был уверен, что Чимин — маленький робкий мальчишка, опасающийся его как огня, то сейчас он полностью обескуражен. Он давно догадывался, что Чимин не так прост, каким может показаться. Юнги считал, что Чимин никак не откликнется, сколько бы его не давили сверху. Смиренно примет свою участь ровно так же, как он принял этот брак. Юнги думал, что это он должен себя контролировать и знать меру, потому что Чимин уж точно никак не будет отзываться. У Мина не было цели разрушить жизнь младшего, он даже не питал к нему неприязни. Просто подтрунивал и, возможно, отыгрывался на нем, когда в редкие моменты в голову ударяло раздражение касаемо происходящего. Юнги был уверен, что он единственная действующая сторона и именно ему дергать за ниточки, а Чимину лишь безвольно повиноваться. Считал, что, по всей видимости папаша Чимина слишком строго его воспитывал, вот Пак и вырос затравленным и несчастным. Юнги за ниточки был намерен дергать редко и безобидно, главное — иметь возможность держать всё в своих руках. Но каким-то образом всё поменяло свой ход и вместо иллюзорной марионетки перед Юнги оказался слишком острый на язык и гордый юнец. Не «плакса, заморыш и хлюпик». Юнги злится от всех тех слов, что Чимин ему наговорил. Беспомощно сжимает колючую ткань свитера сильнее, потому что не знает, что он должен предпринять. Навряд ли сейчас Чимин вообще прислушается к его очередным эфемерным просьбам быть аккуратнее, к завуалированным угрозам, претворять в жизнь которые Юнги никогда не собирался. Юнги злится, потому что отдаленно осознает, что Чимин прав. Но даже если так, кто он, мать его, вообще такой, чтобы разговаривать с ним в таком тоне?        Юнги злится, потому что Чимин его переговорил и в этой стычке явно одержал победу. Аргументы Юнги звучат по-дурацки, потому что сама его позиция изначально никому непонятна и неясна. В первую очередь — самому Юнги. Он наивно полагал, что Чимином можно вертеть, как ему хочется, швырять, как волны делают то с кораблем, действовать по настроению — его не жалко. Но нет. Чимин уже насытился всем вкрай. И потому, несмотря на все страхи и опасения, которые он испытывал к Юнги, он сказал то, что должен был сказать. Потому взгляд его глаз — смесь остроты суждений и глубоко затаенной грусти.        — Отойди, — Чимин поворачивает голову в сторону, чтобы не чувствовать и дальше изучающий взгляд взбешенного Юнги, который тщетно смотрел на мягкие черты лица Пака, пытаясь понять, как на этом от природы добром лице может быть столько неприязни и злобы к мужу.        — Слюнявчик, — хрипло раздается над ухом Чимина, а широкая ладонь Мина укладывается на его талию. У Чимина сбивается дыхание, но он старается этого не показывать. — Ты случаем не ахуел?        — А ты? — не теряется Чимин, тогда как в его голове красным мигает сигнализация. Рука на его талии невольно становится крепче, Юнги нервно смеется и облизывает губы, не понимая, в какой момент у него появилось некоторое затруднение в виде чересчур дерзкого Пака. Ведь с этим не было никаких проблем.        Юнги не замечает за собой, как сильнее впивается в чужой бок. Он делает это неспециально, просто смеется от накатившего его возмущения и гнева одновременно. Чимину становится больно, и он беспокойно сглатывает, смотря в сторону двери. Пожалуйста, вот бы Аманда проходила мимо и отлепила от него этого ненормального.        — Мне надо идти, — тихо, но всё еще твердо произносит Чимин, пытаясь незаметно убрать руку Юнги со своей талии, но тот не позволяет.        — Тебе, блять, в первую очередь надо следить за своим языком, пока я нахуй его тебе не отрезал, — грубо отвечает разъяренный Юнги. Чимин смотрит на него, находящегося слишком близко, и не находит ничего лучше, чем попытаться его снова пнуть. В этот раз не удалось — Юнги не позволил.        — Снова угрозы, — будто между делом, замечает Чимин. — А потом мы удивляемся тому, почему я воспринимаю твое поведение как попытку запугивания, — обращается он точно к пустоте, не смотря на Юнги. В кармане Чимина в очередной раз завибрировал мобильник. Он хотел его достать, но Юнги бесцеремонно полез за ним сам, минуя попытки младшего ему помешать. — Юнги! Перестань! — он тянется к руке Мина, но тот перехватывает запястье юноши и смотрит на дисплей экрана.        Высветилась фотография счастливых Тэхена и Чимина, строящих дурацкие рожицы на камеру, а внизу любящее «Тэ-тэ» и красное сердечко. Юнги не знает, что им управляет в этот момент, но непонятная злость заполняет его изнутри. Глаза сужаются, а пальцы впиваются в корпус телефона, до которого свободной рукой пытается дотянуться прижатый к столешнице Чимин. Ругается на него, пытается отбиться, осыпает проклятиями, но Юнги всё равно. Губы Мина плотно сжаты, движение заскользившей челюсти выдают его плохо сдержанный гнев, а занывшее запястье Чимина от напора старшего говорит само за себя.        Юнги не знает, чем руководствуется, но ослепившие рассудок злость и ярость толкают его на необдуманные действия. Чимин выбесил неимоверно, а тут еще его дружок названивает каждые пять минут. На ум приходит недавнее событие, связанное с Тэхеном, и Юнги злится сильнее. Злится и на Чимина, решившего, что взапрямь имеет право подвергать Юнги нравоучениям. Что имеет право разговаривать с ним в таком ключе. В голове Юнги одно раздражение, так еще и Чимин совсем рядом никак не успокоится. Юнги не замечает за собой, с какой силой сжимает запястье Пака. Он не стал бы сознательно причинять ему боль, но сейчас совсем упустил это из виду, потому что бесы в нем точно сошли с ума. И успокоились только тогда, когда тяжело дающееся Юнги спокойствие сменилось громким звуком разбившегося телефона.        Чимин в ту же секунду застыл, ошарашенно смотря на мужа. Юнги тяжело дышит и сглатывает, уже не смотря на замершего Чимина, оставившего всякие попытки убрать со своего пути Юнни. Он выпускает покрасневшее запястье из захвата. Слишком резко установившаяся тишина режет слух.        Когда заполонивший мозг гнев выходит наружу, прекращая топить Мина изнутри, в Юнги почти сразу загорается чувство, отдаленно напоминающее сожаление. Понимая, что в очередной раз не совладал со вспышками ярости, Юнги с усилием прикрывает глаза и прикусывает изнутри щеку. Юнги не хотел. Напуганный Чимин совсем притих, но стоило Аманде, совершенно несведущей о происходящем, напевая под нос песню, заглянуть на кухню, Пак моментально толкает мужа со всей силы в грудь, отодвигая от себя.        Женщина тут же краснеет, заходится в извинениях и закрывает глаза.        — Ох, Господа ради, простите, пожалуйста! Меня здесь нет! Пожалуйста, продолжайте! Не хотела вас отвлекать! Извините!        Чимина выворачивает мысль о том, что Аманда посчитала, будто бы они здесь предавались минутам страсти и занимались тем, чем занимаются все молодые. По смущенной и вместе с тем таинственной улыбке женщины всё прозрачно читалось, и Чимина нешуточно мутит.        — Ничего страшного, — тихо отвечает Чимин, садясь на корточки и беря в руки разбитый телефон. Он прикусывает губу, собираясь с мыслями. Сглатывает и таки встает, вымученно улыбаясь Аманде. — Я уже закончил. Спасибо. Как всегда — очень вкусно.        Женщина не успевает ничего сказать в ответ, как Чимин ее молча обходит и также молча выходит из квартиры, подавив в себе желание со всей дури хлопнуть дверью. Так сильно, чтобы жилище Мина развалилось, а сам тот навеки вечные остался в развалинах обвала. Аманда непонимающе смотрит на ужасно хмурого Юнги, который точно так же молча ее обходит, заходит в офис за бумагами и, совершенно ничего не говоря, выходит вслед за Паком. Костяшки впились в папку с документами до побеления. Юнги не знает, как унять желание перевернуть в доме всё вверх дном, всё разбить, переломать, чтобы наконец успокоиться.        Рой мыслей четко делится на два лагеря. Одной стороне Чимина, как бы ни было то странно, почти жаль, потому что тот никого не трогал и ничего не говорил, как появился Мин и решил положить спокойствию в этом доме конец, так еще вгорячах разбил его телефон. Но превалирующее большинство мыслей сосредоточилось на том, что выскочка Пак отбился от рук и забыл свое место. Какого черта какая-то малявка с утра просто уничтожает Юнги всё настроение? Портит до самого основания, так еще и заставляет садиться за руль в таком взбешенном состоянии? Какого черта Юнги должен то выслушивать в свой адрес обвинения от людей, когда заходит речь о дураке Чимине, то принимать шквал похожей критики уже со стороны самого Пака? С именем Чимина не связано буквально ничего хорошего. Оно и неудивительно. Юнги сжимает руль сильнее, делает глубокий вздох и пытается успокоиться. Противоречие его мыслей сводили его с ума. Одни тянули вправо, другие — влево. От Юнги сейчас ничего не останется. А потому самое логичное решение — это попросту перестать думать о произошедшем. Но даже когда Юнги запретил себе размышлять о том, что какой-то Слюнявчик всё-таки подгадил с утра, он ловит себя на мысли, что не хотел быть настолько грубым. Однако и самому Чимину не следовало так себя вести. Юнги невольно думает о том, что вообще-то Чимин просто пытался себя защитить. Собственные мысли застают Юнги впросак, когда он понимает, что себя оправдать особо нечем. Когда осознает, что его беспечные поступки с отсутствием подоплеки ответственности за них порождают подобные конфликты. Но всё же — кто такой этот Чимин, чтобы Юнги себя сдерживал?        Всё начинается по новой, крутясь по кругу и возвращаясь на те же места по сотне раз. Обвиняет Чимина — размышляет о произошедшем — оправдывает Чимина — бесится, что тот посмел так с ним обойтись — обвиняет Чимина. Только доехав до работы, он наконец смог отпустить эти мысли, пускай и частично. Присутствие Мэй впервые оказывается для Юнги действительно необходимым.        Ему надо выпустить пар.       

இஇஇ

       — Чимин, всё нормально?        Тэхен окидывает друга беглым взглядом, прерывая свой рассказ, когда не видит никакой реакции в ответ. Чимин просто молча шел подле, привычно смотря себе под ноги и изредка мыча, делая вид, что слушает Тэхена. Вот только всё, о чем ему с привычной живостью повествует Тэхен, Чимин совершенно не воспринимает. С самого утра он находится в подобии нирваны, весь заторможенный и медленно соображающий. Он был явно подавлен, но говорить почему не хотел, пускай Тэ прекрасно догадывался, в чем кроется причина. Тэхен пытался вывести его на разговор, но Чимин после того случая, когда Тэхен оказался у них дома и ударил Юнги, больше не рассказывает другу ни о Мине, ни об их ссорах. Всё носит в себе, сам пытается анализировать и понять, когда всё это уже кончится. Чимину не хочется ничего обсуждать, он так и говорит Тэхену, мол, дружище, я ценю твою поддержку, но я больше не хочу говорить об этом. Тэхен не глупый, всё понимает, пытается его занять разговорами на отвлеченные темы, вот только Чимину не хочется сегодня говорить не только о Юнги — ему в принципе не охота хоть как-то откликаться и давать о себе знать. Он будто бы спит, но с открытыми глазами. Будто бы и не здесь, не с ним, пускай и идет сейчас рядом с Тэхеном.        Тэ прячет руки в карманы пальто, ежась от холода. Они подходили к нужному корпусу. Чимин вздыхает и говорит, что всё хорошо. Тэхен делает вид, будто бы верит.        — В прокате сейчас мультик такой прикольный, — Ким закидывает руку на плечо друга и беззаботно задирает голову к небу. — Может сгоняем сегодня в кинотеатр?        — Я не хочу, — вполголоса отвечает Чимин, виновато поджимая губы. — Извини.        Тэхен незаметно вздыхает со всем спектром удрученной печали, однако, силится этого не показывать. Напротив он ободряюще сжимает его плечо и понимающе кивает.        — Хорошо. Сходим, когда ты захочешь.        Чимин не отзывается, и жалостливая тоска к другу с новой силой прошибает Тэхена. Вчера ему звонил Намджун, не понимая, почему Чимин не выходит на связь. Спрашивал, всё ли у него хорошо. После всех эмоциональных рассказов о том, какой мудак супруг Чимина и как сильно его мучает, Намджун запереживал еще сильнее. Он жаловался Тэхену, что никак не дозвонится до Чимина, потому что тот игнорирует все его звонки и сообщения, а потому попросил Тэхена аккуратно поговорить с Чимином на эту тему, ненавязчиво подтолкнуть к верному решению. А верное решение здесь было прозрачно очевидным — Чимин должен был прекратить возводить вокруг себя стены, уходить в себя и открещиваться от предлагаемой помощи. Непонятно, что он еще себе надумает и к чему придет. Тэхен не знал, как подступиться, но изо всех сил пытался сделать это как можно осторожнее и тактичнее, чтобы ненароком не обидеть Чимина.        — Слушай, — как бы невзначай интересуется Тэхен, поправляя волосы. — А как там твой… — на секунду он запинается, будучи неуверенным в уместности использования слова «врач». Почему-то Тэхен посчитал, будто Чимина может это задеть. Будто Чимин больной человек, нуждающийся в участии врача и лечении. Человек, чьи определенные показатели отклонены от нормы и требуют корректировки. Но это ведь не так. Чимин просто родился не в той семье, живет не в той среде и супруг совершенно не того человека. Как здесь не сойти с ума, когда всю жизнь с неба валятся булыжники, заграждающие путь к нормальной жизни, а порой и вовсе приземляющиеся прямо на многострадального Пака? — Как там Намджун? — быстро изворачивается он. — Вы поддерживаете общение?        Чимин непонятливо хмурится и смотрит на Тэхена, мол, к чему ты вообще спрашиваешь об этом. Он останавливается на месте и садится на корточки, собираясь завязать болтающиеся концы шнурков.        — А что? Странно, что ты заговорил об этом, — он смотрит на друга снизу вверх, а после утыкает взгляд на ботинок. Пока он завязывает шнурки, Тэхен нервно смеется и тянет задумчивое «ну».        — Просто вспомнил его на днях, хороший мужик, честное слово! Так мне понравился! — убедительно разыгрывает неведение касаемо происходящего Тэ. Когда он хочет снова закинуть руку, Чимин не позволяет, чуть отходя в сторону. Увидев, как блекнула улыбка на лице Кима, Чимин тут же объясняется простым «Мне неудобно так идти». Тэхен кивает и в очередной раз тягостно вздыхает. С Чимином определенно происходило что-то неладное.        — Он звонит мне, — нехотя, но отвечает Чимин, и Тэхен внутренне ликует, что смог его подтолкнуть в нужное русло разговора, — но я не отвечаю, — в голове Тэхена тут же яркое «Я знаю», а после «Скажи мне почему?».        Чимин молчит, не отвечает на мысленный вопрос Кима, а тот никак не решится его задать. Впрочем, безобидное «почему?» ведь не может его обидеть или расстроить, верно? Только он открывает рот, чтобы спросить, как Чимин его опережает:        — Я просто… — тихо и как-то беспомощно прозвучал он, пряча руки в карманы куртки и шмыгая носом. — Просто не хочу, чтобы он бередил мне раны… — таки решается на откровения Чимин. — Мы будем обсуждать то, что мне не хочется обсуждать. Попытаемся решить то, к чему мне и притрагиваться мерзко. Я… — Чимин нервничает, Тэхен чувствует его смятение и вместе с тем вселенскую усталость всем нутром. — Я не готов, — Чимин прикрывает глаза и закусывает губу. — Мне будет тяжело работать с ним.        Тэхен понятливо кивает, а после тянется к шапке Чимина, чтобы поплотнее натянуть ее на уши, дабы тот не замерз. Он пользуется установившимся молчанием, чтобы обдумать ответ. Порывистость и опрометчивость в суждениях в данной ситуации была страшнее огня. Тэхену кажется, что он никогда не фильтровал так много вариантов ответа за несколько минут. Никогда так не переживал, что может сказать что-то не так, задеть или надавить на больное. Наконец он осторожно, но вместе с тем наигранно небрежно замечает:        — Ты же к нему давно ходишь. Знаешь ведь, что он не станет нарушать твое личное пространство и затрагивать те темы, которые тебе неприятны. Может тебе стоит хотя бы разок с ним повидаться и посмотреть, что да как? — с надеждой вопрошает Тэ. — Намджун же очень аккуратно работает, небрежности с его стороны не приходится ждать, ты ведь сам говорил мне, — убеждает он друга в правильности решения встретиться с Намджуном. — Он не станет на тебя давить — профессия не позволяет, понимаешь? — Чимин мычит в ответ, негромко бормоча себе под нос, что в принципе Тэхен говорит правильные вещи. Тэ воодушевляется пускай и слабым, но всё же согласием Чимина, после чего быстро продолжает: — Ему наверняка очень обидно и тревожно за тебя. Он вообще в курсе последних изменений в твоей жизни? Ты представь, как он переживает, что ты не выходишь на связь. Ты ведь совсем не отвечаешь на его звонки, я верно понял? — изображая неведение, уточняет он.        — Да, — всё также негромко отзывается Чимин, понимая, что он даже не думал о том, как мог чувствовать себя после его резкого исчезновения Намджун. Пускай он и психотерапевт, Чимин относится к нему как к любящему старшему брату, даже несмотря на то, что привязанность между пациентом и врачом была недопустима. Чимин пришел к нему в тяжелый период жизни, а Намджун своим успокаивающим тембром и правильными речами не позволил Паку залечь на дно. Чимин чувствует себя виноватым. Он мог хотя бы отписаться, а не бездумно игнорировать буквально все попытки Намджуна разузнать что с ним происходит. — Я думаю… Я позвоню ему сегодня вечером, — Тэхен снова задирает голову и широко улыбается, радуясь тому, что его миссия удалась. Чимин же продолжает смотреть себе под ноги и изредка пинать комки снега. — Некрасиво получилось как-то, — он потирает переносицу, не видя ликования Тэ подле себя.        — Ничего страшного, — ободряет его Ким, хлопая по плечу, довольный собой до невообразимости. — У тебя непростой период в жизни, так что не вини себя. Всё хорошо.        Они почти подошли к дверям корпуса. Чимин шел, размышляя о том, как ему преподнести факт женитьбы Намджуну, а Тэхен уверял его в том, что необходимости так сильно переживать из-за этого нет. Тэхен утверждал, что Намджун всё поймет, а общение с ним пойдет Чимину на пользу. Просил его обязательно позвонить и не сметь ни в коем случае откладывать это дело. Тэхен начал уже по пути расстегивать пальто, чтобы не тратить на это время в гардеробной, как к ним подходит молодой парень, останавливая их движение.        Друзья окидывают его взглядами. Чимин — беглым, Тэхен же чуть более внимательным. Они ни разу не видели этого парня, его лицо им было совершенно незнакомо. Остановивший их парень приветливо улыбается и спрашивает не сильно ли их отвлечет, если попросит кое-что ему объяснить.        — Если вы спешите, всё нормально, я спрошу у кого-нибудь еще, — говорит парень с едва уловимым акцентом, а улыбается так добродушно, что даже если бы они опаздывали на пару, что Чимин, что Тэхен не смогли бы уйти, оставив его без помощи.        — До начала пары еще десять минут, так что времени у нас навалом, — улыбается в ответ Тэхен, получая смешок со стороны парня, растянувшего красивые губы в дружелюбной улыбке.        — Я не могу найти корпус деканата. Наворачиваю круги как идиот уже час, — он смеется, и Тэхен подхватывает его легкий настрой.        — Видишь то бежевое здание? — пальцем указывает Тэхен. — Дойди до него, потом заверни налево и будет тебе счастье.        — Он особняком стоит, поэтому многие не могут его с первого раза найти, — замечает Чимин, а Хосок благодарственно кивает.        — Везде по несколько раз был, а там еще нет, — он смешливо хмыкает со своей глупости и еще раз кивает, выражая свою благодарность. — Я понял. Спасибо вам. Надеюсь, не заблужусь, — улыбка у парня настолько красивая, что он походит на источник энергии и чистый объект особой эстетики, которую редко встретишь в унылых реалиях вечно злых и уставших студентов. — В моем университете чуть по-другому всё располагалось, вот я с непривычки и теряюсь. Еще раз спасибо.        — Ты к нам поступать собрался? — интересуется Тэ, и тот кивает в знак согласия. — А в каком университете учился? Почему переводишься? Какой факультет? Курс? — парень усмехается с потока вопросов Тэхена, но на всё отвечает:        — Учился в Нью-Йоркском вузе, перевожусь по причине переезда, факультет спортивной медицины, четвертый курс.        — Ого, — невольно слетает с губ удивленного Чимина. — Так ты неместный?        — Выходит, что так, — он пожимает плечами. Парень почти пугается, когда Тэхен слишком резко протягивает руку и представляется, называя свое имя. — Ох, — он улыбается спонтанности Тэ и аккуратно пожимает его ладонь, — Чон Хосок. Рад знакомству.        На Хосоке широкие брюки на манер карго с множеством карманов, черная футболка с ярким принтом, распахнутая куртка, милый, похожий на самодельный браслетик на запястье и вельветовая панама. Каштановый цвет волос с кое-где виднеющимися осветленными концами прядок. Широкая улыбка и добрые глаза. Хосок слишком сильно выделялся на сером фоне остальных. Обычно всё внимание к себе традиционно приковывал Тэхен, но теперь, судя по всему, ему придется поделить трофейное место с Хосоком. По правде говоря, он даже не против, потому что от Чона веяло нетипичным для слишком консервативной и сдержанной Кореи индивидуализмом и природным дружелюбием — сомнений о его проживании в Америке не оставалось. Будет жалко парня, если он не приживется к нынешним условиям, ведь люди здесь не настолько открытые, как в штатах.        После рукопожатия с Тэхеном, Хосок пожимает руку Чимина, называя их имена вслух еще раз, чтобы не забыть. Он точно бы хочет постоять и поболтать с ними еще, как с огромным неудовольствием смотрит на часы и говорит о том, что ему пора уходить.        — Мы еще встретимся с вами? — с надеждой уточняет он. — На каком вы курсе?        — На первом, — просто отвечает Тэхен. — Лечебный факультет. Могу дать тебе свой номер, если боишься потерять, — беззаботно предлагает Тэ, и Хосок тут же лезет за телефоном. Чимин всегда дивился этой спонтанности Тэхена. Пока они забивают номера друг друга в контакты, Пак молча стоит рядом, не в силах удержать себя от столь напрашивающегося сопоставления парней: от них веет буквально идентичными вайбами. Одна и та же аура, одинаковая атмосфера, что их обволокла. Два ярких пятна на монохромной карте — не иначе.        — Тогда еще увидимся, — Хосок улыбается и убирает телефон. — Может даже спишемся. Спасибо вам, — он окидывает парней благодарным взглядом. — Я побежал.        — Аккуратнее там, декан иногда кусается! — кричит ему вслед Тэ, и Хосок поворачивается, идя спиной вперед и ярко улыбаясь Киму в ответ. До Тэхена доносится не менее громкое «Буду иметь в виду!».        Когда Хосок скрывается из виду, Тэхен, проводивший его взглядом, воодушевленно улыбается, смотря на Чимина и толкая его локтем в бок.        — Милашка, правда? Я задолбался: куда ни глянь — везде эти кислые мины. Хоть у кого-то здесь настрой не как на похоронах, — Тэхен хотел было толкнуть дверь и наконец зайти внутрь корпуса, как тут же судорожно обернулся, испугавшись того, что сказал. — Если что, я не про тебя, — серьезно уточняет он, настороженно смотря на Чимина. Тот только смеется и обходит друга.        — Спасибо за уточнение, — они заходят в помещение. — Оно было очень уместным.        До конца учебного дня оставалось около трех часов. Чимин привычно соврал Тэхену о том, что после университета сразу поедет домой. Он всеми силами пытался сократить до самого минимума пребывание в названном и слишком ненавистном ему доме. Особенно после сегодняшней потасовки видеть Юнги ему не хотелось еще сильнее. Что касается Тэхена — он его очень сильно любит, но сил в нем, равнозначно как и энергии, для слишком шумного Тэхена немного. Жалкий остаток, что Чимин пытается беречь, ему необходим для банального поддержания жизнедеятельности. В фазе упадка сил, Чимин нуждался в одиночестве и отсутствии суетливого шума вокруг себя. Так что он снова будет шататься то по библиотекам, то по вечерним улицам как настоящий бездомный. И не совсем ясно кого именно благодарить — отца, супруга или же саму жизнь?        Когда Хосок пишет Тэхену о том, что декан вуза действительно своеобразный человек, тот усмехается и делится наблюдениями Чона с Чимином. Тэхен в течение дня время от времени перебрасывается с Хосоком сообщениями, а особо интересной информацией делится с Чимином, которому доставляет удовольствие, даже несмотря на его в целом паршивое настроение, наблюдать за тем, каким интересом загорелся Тэхен, познакомившись с визуальным, — как видит их по крайней мере Чимин, — двойником из Америки. Чимину кажется, что они подружатся. Эффектные, уверенные и излучающие позитив — Чимин завидовал им белой завистью, радуясь, что в их головах, в отличие от его, не звучит вечный похоронный марш, а мир им видится куда живописнее, чем Чимину. Потому что мир Пака колеблется от тусклых, блеклых и бесцветных колоритов до редких всплесков проявления живого.        Чимину хочется чувствовать то трепещущее и будоражущее нутро «живое» чуть-чуть чаще, но как бы Судьба не посчитала его наглецом, требующего слишком многое? Чимин всего лишь тихонечко, почти что слезно просит, — никак не требует, — смущенно опустив глаза. Может, Судьба таки сжалится и ниспошлет ему хотя бы маленький мешочек счастья, на раздачу которого Чимин, очевидно, в свое время не успел, а потому получил лишь жалкие крупицы и остатки? Пак жадно прижал бы его к груди и никогда не выпускал из рук. Улыбался бы как сумасшедший во все тридцать два и никогда в жизни больше не унывал бы.        Может, Судьба услышит, как отчаянно плачет Чимин перед сном? Как засыпает, утомленный собственным бессилием, а спит так скверно и столько раз просыпается за ночь, что не ясно зачем тогда вообще ложился? Как злится на себя и не может без отвращения смотреть в отражение, нарекая себя плаксивым ничтожеством, не способным взять себя в руки, прекратить накручивать и заняться делом? Как не хочет видеть свои заслуги, глубоко убежденный в том, что ни на что не способен? Как его то бросает в жар, то в дрожь? Как меняется его настроение от «Я всего добьюсь сам» до «Почему я себе вру? Я обманываюсь. Я обречен» за несколько минут?        Чимин ищет песню под настроение, скользит пальцем по разбитому экрану телефона и ищет в плейлисте хоть что-то, способное унять его душевное смятение. Уже восемь вечера, а он сидит в библиотеке, обложившись книгами, ни одну из которых даже не открыл. С Тэхеном они давно попрощались, почти сразу после учебы. Чимин выбрал неприметное местечко у окна и теперь меланхолично наблюдает за тем, как слабая морось легко барабанит по стеклу. Он сидит, упершись подбородком в скрещенные руки. Мелодия в наушниках веет нотками грусти, но не тяжелой, не тягостной и не давящей, а точно что-то обещающей и вселяющей надежду. Будто бы гладит Чимина по спине, говорит, что всё у него будет лучше всех, надо просто немного подождать. А Чимин ждать устал. Устал и от отсутствия возможности вернуться после учебы домой. Устал ютиться по углам и искать себе временные пристанища. Устал чувствовать себя жалким и никому не нужным. Устал чувствовать это неподъемное чувство тяжести. В какой-то момент он утомленно выдыхает и утыкается лбом в скрещенные руки, закрывая глаза.        Устал раздумывать часами о том, что тратит единственную жизнь на вечную рефлексию и размышления. Он лениво поворачивает голову вбок, берет в руку телефон и смотрит на название песни. Битый экран режет глаза, но Чимин пытается игнорировать трещины. У него на сердце их столько, что эти — ерунда.        «In Between Breaths» — переводится как «В промежуток между вдохами». Чимин невольно акцентирует внимание на своем дыхании, затем на сердцебиении, а после и вовсе испытывает легкое чувство дереализации, точно бы это тело и не его вовсе. Он в очередной раз тяжело вздыхает и лениво водит пальцем по корешкам книг, стопкой лежащих подле него.        В промежуток между вдохами… Чимин где-то слышал, что индусы верят в то, что если задержать дыхание — время замедлится. Может ли он воспользоваться их догадкой и в замедлившимся ходе жизни наконец упорядочить хаос в голове? Иначе ему попросту не хватит времени. Он всю жизнь проведет, утопая в своих мыслях. Чимин не может перестать себя травить, каждую секунду с усилием запихивая в мозг всё больше и больше. Зависим от этого, как наркоман. Пределы допустимых норм давным-давно превышены. Чтобы разгрести весь этот ужас придется потратить всю жизнь. А Чимину не хочется. Не хочется тратить выделенное ему время на страшащее своей обреченностью действие.        Он задерживает дыхание, закрывает глаза и пытается думать быстрее. Мелодия всё также обволакивает его сознание, мягко обнимая. «Всё будет хорошо», — шепчет она ему. Чимину представляется карусель жизни, крутящаяся с бешеной скоростью. Воображает картины, полные счастья. Под действием момента обещает себе не унывать и двигаться дальше, чего бы это ни стоило. Это его жизнь, и он не хочет провести ее так, как делает это сейчас. Его жизнь и только ему ею распоряжаться.        — Всё будет хорошо, — слепо повторяет за негласной мыслью мелодии Чимин. — Всё будет отлично, — для большей уверенности повторяет он, пытаясь поверить в сказанное. — У всех бывают невзгоды в жизни. Надо их просто переждать.        Самотерапия не проходит даром. Выходя из закрывающейся библиотеки, Чимин пытается настроить себя на лучшее. И у него даже получается. Ночной воздух отрезвляет. Музыка в наушниках не позволяет раскисать. Мысль о том, что дома его ждет ненавистный ему Юнги, он старается избегать. Чимин просто запрется в комнате, как он всегда то и делает. Им необязательно пересекаться. А если он постарается заговорить, Чимин просто обойдет его и уйдет. Всё просто. Усложнять ни к чему, правда? Жизнь и так прекрасно справится за них двоих, так пускай хоть Чимин займется чем-нибудь другим.       

இஇஇ

       — Присаживайся, я как раз собиралась ужинать.        Сувон садится за стол, и Юнги некоторое время колеблется, перед тем как последовать ее примеру.        — А где отец? — таки садится он напротив матери. Он закатывает рукава рубашки и ослабляет узел на галстуке, после откидываясь на спинку стула и оглядываясь по сторонам. Давно он не был в родительском доме. Может, что поменялось, а он и не знает.        Сувон позвонила ему, когда он только пришел домой после работы. Попросила приехать, и Юнги, совершенно нерасположенный к разговорам, не горел желанием выполнять ее просьбу. Но та настоятельно просила его хотя бы заглянуть к ней. Сказала, им есть, что обсудить. Юнги ничего обсуждать не хочется. Тем более, что по ее интонации можно было догадаться, о чем она с ним хочет поговорить. Она всегда звала его только по делу. Ведь все матери так делают, правда?        — Сказал, что задержится на работе. Впрочем, для нашего разговора его присутствие необязательно, — флегматично отмечает женщина, разворачивая салфетку для рук. — Он в них не силен.        — А по-моему совсем наоборот, — как бы между делом замечает Юнги, тут же получая взгляд матери исподлобья. — Нормальный мужик, не достает меня и не отчитывает как ребенка. Поучилась бы у него, — беззлобно посоветовал он.        — Будь он в курсе всех тонкостей твоего образа жизни, — педантично начала Сувон, — поверь мне, Юнги, он был бы недоволен тобой намного больше, чем я. Я не стала ему говорить…        — Мне не пять лет, — обрывает ее на полуслове раздраженный Юнги. — В чем проблема?        То, что в последнее время его слишком многие подвергают оценке, не может не раздражать.        Сувон не успевает ответить и молчит, когда заходит прислуга и накрывает на стол. Юнги, будучи совершенным нулем в распознавании чужих чувств, не смог не заметить, как свойственный его матери предвестник напряжения и недовольства ярко отпечатывается на ее лице особой эмоцией. Когда их оставляют наедине, она всё также красноречиво молчит. Долго орудует столовыми приборами перед тем, как выдержанно заметить:        — Проблема в том, мой дорогой, что мне надоело краснеть за тебя, когда мне в очередной раз рассказывают о твоих похождениях. Ладно бы ты водил эту дрянь не в людные места — так нет! Мы себе ни в чем не отказываем и ходим исключительно в те места, где тебя обязательно заметят с этой проституткой, прилипшей к тебе как банный лист! — возмущается женщина, как бы она не старалась держать себя в руках.        Юнги не притрагивается к еде, но внимательно смотрит на мать, в который раз отчитывающую его как подростка. Юнги ничего не отвечает, но явно осознает, что эта тенденция к осуждению его действий начала его изрядно выбешивать. Он не выносил критику в свой адрес. А уж тем более преподнесенную в таком виде.        — Раньше я закрывала глаза, — нервно продолжает Сувон. — Думала, перебесится и успокоится. Возмущалась, потому что ты даже не пытался скрыть это. Думала, что ж это такое, неужто совсем стыда нет? Водит эту девку туда, куда ему вздумается, никак не скрывается и ведет себя слишком опрометчиво — разве это правильно? Я делала вид, что мне ничего неизвестно, но теперь, когда ты женился, я имею право сказать тебе, что ты не прав. Все ждут вашего появления, а вы не то что не приходите — тебя в тот же вечер замечают в компании этой дряни! Ты считаешь это нормальным?        Юнги неспокойно облизывает губы, смотрит на стеклянный графин и не поднимает с него глаз. Грубить матери не хочется, но выслушивать эти нападки и упреки ему не хочется сильнее. То есть, она на полном серьезе считает, что отчитав его, и безуспешно попытавшись пристыдить, Юнги в ту же секунду одумается и посчитает, что его мать действительно права? Та же история с Намджуном, решившим, что имеет право учить его жизни. Все их разговоры крутятся вокруг того, какой Юнги плохой и аморальный человек. Он ведь женился, так пускай ведет тот образ жизни, который от него требует общество. А то, что этот брак изначально порождение корысти и лжи, уже никакого не волнует, да? Это уже второй вопрос, отвечать на который необязательно. Обязательно — это напомнить Юнги о том, что он должен вести себя по-нормальному, делая вид для публики, что со Слюнявчиком у них идиллия и гармония в чистейшем проявлении. А то, что все и так прекрасно знают о том, что это брак по расчету — комментировать совсем не нужно.        Юнги выбешивает то, как расставляются приоритеты не в его пользу. Почему никто не хочет говорить об обратной стороне медали? Почему накидываются на него так, будто он совершает нечто ужасное и непростительное, тогда как сам Юнги просто не хочет ломать комедию, а потому и не появляется нигде с Чимином?        — Я не собираюсь вести образ жизни монаха только потому, что я женился на ком-то, кого ты непонятно где нашла, — безэмоционально отвечает Юнги. — А что касается того, почему я никуда не прихожу и не беру с собой Чимина — подумай сама. Мы поженились совсем недавно. Лично я еще даже не привык к тому, что в моей квартире помимо меня еще кто-то есть. А ты хочешь, чтобы мы как миленькие выходили и играли любящую друг друга пару? Тебе не кажется, что это слишком? Хорошо, — моделирует он ситуацию. — Предположим, что я даже буду не против. Но что тогда насчет Чимина? Хорошо, я захочу прийти, но он — никогда. Его же на собственной свадьбе трясло как в лихорадке. Честное слово, я думал, что ему придется скорую вызывать. Или ты этого не заметила? — с просачивающимися нотками обвинения в тоне поинтересовался Мин. — Сомневаюсь, что у него получится играть ту роль, которую ты пытаешься на него возложить. Я не эксперт, но по-моему у него банальный стресс и требовать от него разыгрывать этот дешевый спектакль глупо. Он пытается адаптироваться, но у него не слишком-то получается. Если хочешь знать подробнее — он меня ненавидит. Я могу делать вид, что меня всё устраивает, но с чего ты взяла, что Чимин будет делать также? Одного твоего желания недостаточно.        Сувон сжимает в руках вилку до побелевших костяшек. Смотрит на сына с такой укоризной, будто тот сказал не правду, а признался во всех смертных грехах одновременно. Упрямство и своенравие Юнги, казалось, родились на час раньше его самого. Их в нем никак не выкорчевать.        — Не можешь подчинить своей воле эту малолетку? — с излишней строгостью и цинизмом задала она неприятный Юнги вопрос. — Зачем ты делаешь из этого проблему? Ты даже с этим справиться не можешь? — пытается она взять сына на слабо, а Юнги в который раз понимает, почему он лишний раз не появляется в этом месте. — Позволишь ему относиться к себе с таким неуважением? — Сувон откровенно пытается манипулировать сыном, только тот не так глуп и понимает, чем руководствуется женщина. — Неужели тебе не по силам его приструнить и показать кто в доме главный?        Юнги никогда не отличался сердобольностью. В нем с ранних лет прижились принципы, не лишенные морали, но пронизанные некоторым эгоизмом и непреклонностью. Юнги мог выражаться грубо, вести себя жестко и резко, выдавать что-то совершенно беспардонное, но то, о чем сейчас толкует его мать — слишком даже для Юнги.        — Почему ты мне не сказала, что его заставил отец? — со смесью излишней серьезности и разочарования спрашивает он, неотрывно глядя на мать. — Ты обвиняешь меня в том, что я делаю что-то не так, тогда как сама мне соврала. Зачем ты сказала, будто бы он не был против? Что его никто не заставлял?        — Как будто это что-то поменяло бы! — всплескивает она руками.        — Да! — теряет терпение Юнги. — Да, поменяло бы! Я бы не женился на нем! Если бы я знал, я бы и думать об этом браке не стал!        — Не ты, так другой! — повышает в ответ голос Сувон. — Не женился бы ты, так его ждала бы участь хуже! Что ты здесь саму нравственность играешь? Или думаешь, его отец действительно не попытался бы выжать из него всю пользу? Ему повезло! Ему повезло с тобой! Если бы ты отказался, его впихнули бы к кому-нибудь похуже! Передай ему, что если бы не наша семья, пыхтел бы над ним сейчас старик, решивший облюбовать молодого мальчика на старости лет…        — Мама!        Юнги в который раз ее перебивает и смотрит так ошарашенно, как не ожидает от самого себя. Он далеко не образец правильности, но каждое слово, что слетает с уст матери, звучит настолько ужасно, что Юнги сейчас стошнит. Он обескуражен тем, как легко она об этом говорит. Как не считается с ценностью чужой жизни. Юнги прекрасно знает, что его мать довольно жесткая женщина, но только что он осознал, что к ней куда применимее слово «жестокая». Мало того, что она соврала по поводу согласия Чимина, так она еще и не брезгует говорить о том, что ждало бы Пака при ином раскладе дел. Не замечает за собой, как пытается затравить Пака и поставить его в заведомо проигрышное положение. Развернуть всё так, будто они — благодетели для Чимина, и тот должен быть благодарен.        На моменте, где Сувон говорит о том, что Чимин мог быть сейчас в руках старого маразматика, Юнги крутит не по-детски. От одной мимолетной картины, вихрем пронесшейся в голове, Юнги становится нехорошо. Сознание непрошенно, но очень живо рисует, как Слюнявчик, каким бы он ни был бесячим, но его Слюнявчик дрожит в объятиях человека, годящегося ему в отцы, и не может ничего с этим поделать. Юнги становится так мерзко, что он не находит в себе сил ни на что больше, чем на полный непонимания и отвращения взгляд:        — Как ты можешь так легко говорить об этом? — пораженно спрашивает он.        — Я говорю правду, — Сувон продолжает стоять на своем, а Юнги не хочет находиться с ней больше ни секунды. Он порывисто встает из-за стола, тут же надевая пиджак, висящий на спинке стула.        — В этот раз — да, — он нервно усмехается, еще не отойдя от слов матери. Юнги искренне недоумевает: каким образом она может быть столь беспечна в подобных высказываниях? А еще говорят, что у женщин эмпатия развита лучше. — Ты соврала мне насчет согласия Чимина, а то, что он, оказывается, нихрена согласен не был, я понял уже после того, как мы обручились. Сначала ты соврала, сейчас пытаешься навязать, какой из меня мужик, если я не могу «приструнить малолетку», а потом заявляешь как нечто обыденное о том, что его отдали бы раз не мне, то другому. Я не понимаю — это для тебя норма? — в интонации Юнги слишком много непонимания и потрясения. — Всё, что могло вызвать в нем отвращение ко всему происходящему, мы успешно сделали и переделали. А сейчас ты предлагаешь мне как ни в чем не бывало, взять его под ручку и блистать вместе с ним на вечерах!.. Ты вообще себя слышишь?! Какого черта ты от меня хочешь?!        — Не смей повышать на меня голос! — Сувон резко встает из-за стола и подходит к сыну, который не ожидал таких речей от матери.        — Человек, который считает нормой «впихивать» неугодного ребенка в чужие руки, еще что-то говорит мне про моральные устои! Предлагает мне выходить на люди с тем, кого я должен осведомить о его вопиющей неблагодарности! Мы ведь спасли его от похотливых стариков! Вот так благородие! Человек, который в открытую советует мне давить на того, кого и так со мной насильно повязали, говорит о том, что это «неправильно» встречаться с кем-либо, когда я уже женат. Что за абсурдные вещи ты несешь?! Да кто ты вообще такая, чтобы…        Полные брезгливого презрения речи Юнги обрываются, когда Сувон с размаху дает ему такую увесистую пощечину, которую Мин никак не ждал. Ошарашенный Юнги еще несколько секунд слышит шум циркулирующей крови в ушах, а щека горит от сильной оплеухи.        — Во-первых, не смей со мной так разговаривать! — в глазах женщины крепится нетерпение, а в голосе — строгое  требование. Она не была намерена позволять Юнги так себя вести. Тот поднимает на нее тяжелый взгляд и сцепляет челюсти. Злоба, гнев, ярость, обида, горечь — весь сгусток самых негативных эмоций, которые он только мог испытать, пронзили его в тот момент высоковольтным разрядом. Всё самое отрицательное крутилось вокруг этого проклятого брака, согласившись на который Юнги уже давно пожалел. — Во-вторых, — всё также сурово продолжает она, — не коверкай посыл моих слов! Я всего лишь попросила тебя не светиться с этой Мэй. Попросила тебя хотя бы немного подумать о репутации нашей семьи. А что касается Чимина — тебя никто не заставлял. Ты женился на полностью добровольной основе, так будь добр сейчас не ломаться. Всё, чего я от тебя хочу — это чтобы ты хотя бы иногда показывался. Хотя бы иногда, — с интонацией повторяет она. — И липнуть друг к другу я вас не заставляю. Просто придите, побудьте хотя бы час, а после можете уходить на все четыре стороны! Что ты ведешь себя как ребенок, я не пойму!        — Это всё? — сквозь зубы цедит Юнги, вопросительно уставившись на Сувон. — Славно, — не дождавшись ответа, он разворачивается и направляется к выходу. — Для тебя, как всегда, «внешнее» намного важнее «внутреннего», — Юнги порывистыми движениями хватает с вешалки пальто. — Мне кажется, тебе будет вообще всё равно, если у себя дома я хоть оргии буду устраивать, выгнав Чимина к чертям. Пускай живет себе на свалке, пока я занят другим. Главное, чтобы люди не видели и не знали. Чтобы тебе не пришлось краснеть. Чтобы когда настал черед «показаться» и «поблистать», я не выпендривался и отыграл свою роль. Как я смею поганить репутацию нашей семьи, да, мама? — Юнги окидывает женщину презрительным взглядом.        — У меня больше нет детей, — бездушно заявляет Сувон, наперед зная, что ужасно сильно заденет своими словами Юнги, — так что нравится тебе или нет, эти «непростые» обязательства выполнять больше некому. Извини, если докучаю. Я в свое время родила двоих, — выделяет она это слово голосом, — сыновей, с расчетом на то, что хотя бы один из них вырастет достойным человеком. Но вышло как вышло — приходится довольствоваться тем, что есть. Поэтому прости свою плохую маму — ей тяжело работать с остаточным материалом.        Юнги, стоящий у порога, уже было выходил из дома, как оказался остановленным словами матери. Юнги хотелось уйти как можно скорее, но теперь, после сказанных женщиной слов, он едва ли мог найти в себе силы на малейшее действие. Его будто бы пригвоздили к полу, точно обездвижили и безжалостно забетонировали, потому что Юнги стоит, глубоко пораженный и совершенно застывший. Он смотрит на мать с немой амальгамой болезненного шока в глазах. Губы чуть приоткрыты за неимением ответа и глубоко нанесенного удара. В момент остекленевшие глаза не сводят взора с матери, уже понявшей, что она, должно быть, выразилась слишком грубо.        — Юнги, — тут же отзывается она куда смягчившимся голосом и тянется к сыну, только тот так отшатывается, будто та коснулась не рукой, а докрасна раскаленным паяльником.        Если она преследовала цель задеть Юнги за больную струну, то у нее прекрасно получилось. Из Мина разом выбили весь воздух. Он едва ли моргает, смотря прямо на мать, что одними словами лишила его дара речи и заставила впасть в ступор.        — Юнги, прости, что-то я не подумала… — заходится в извинениях Сувон, снова попытавшись дотронуться до Юнги. Тщетно.        Потрясенный Мин смотрит на мать как пораженный громом. Чуть оклемавшись, он пару раз нервно усмехается, облизывает губы и пытается собраться с мыслями, пытается что-то сказать, но все слова застряли поперек горла и вылезать не хотят.        — К-как… Как ты меня назвала? — нервно выдохнув и горько усмехнувшись, неверяще переспросил Юнги. — Остаточным материалом?        Юнги звучит хрипло и настолько потрясенно, что Сувон уже пожалела о сказанном на эмоциях. Мину кажется, что его сердце кинули в груду битого стекла, и ему ничего не остается, кроме как болезненно кровоточить. Юнги не верит своим ушам, не хочет верить в то, что его мать на самом деле видит произошедшее именно так, как она только что озвучила. Она проехалась по его самому уязвимому месту, безжалостно вонзила в него копья, чьи наконечники смазаны ядом. Юнги физически чувствует, как содрогается от боли всё его существо. Его изрядно колотит, но он изо всех сил этого не показывает.        — Да ты же знаешь, что я не откажусь от бокала вина за ужином. Что-то ударило в голову, вот и ляпнула. Иди сюда, — Сувон хотела было обнять сына, но тот, всё еще не отойдя от шокового состояния, не позволяет.        — Я не достоин твоих объятий, мама, — бесцветно смотрит он на мать, тогда как в области сердца его разрывает такая боль, что закинься несколькими пачками обезболивающего — не факт, что поможет.        — Да что ты такое говоришь? Ты же мой самый любимый сыночек, — она пытается лаской в голосе искупить вину перед Юнги, только тот болезненно усмехается и выдает полное горечи «Конечно, выбор у тебя особо не велик».        — Твой любимый сыночек мертв. А я, как ты правильно отметила, всего лишь остаточный материал, — он нервно сглатывает, а после бегло скользит кончиком языка по обветрившимся губам.        — Я на эмоциях, солнце, — взволнованная эффектом собственных слов, повлекших подобное состоянием сына, в этот раз она не позволяет Юнги отмахнуться и обнимает его. Объятие, впрочем, выходит мимолетным и смазанным, потому что Юнги буквально через мгновение тянется к ручке двери и его матери не остается ничего, кроме как отпустить Мина.        — Я тебя понял, — сокрушенно доносится с его стороны. — Извини, что тогда на его месте не оказался я, — Сувон перебивает его громким «Да что ты такое говоришь?!», но Юнги ее не слушает. — У тебя был бы достойный и не позорящий тебя сын. Извини, что всё вышло так, и жив остался я. Мне правда очень жаль. Будь у меня возможность поменяться с ним местами, я клянусь, я бы даже не задумывался и сделал так, как хочешь ты. Однако жизнь очень часто поступает вразрез с нашими желаниями. Я пошел, — вид у Юнги совершенно убитый. Он молча разворачивается и быстро выходит из дома, никак не реагируя на доносящиеся сзади просьбы матери вернуться.        Юнги быстрым шагом подходит к парковке, чувствуя, как в висках отдается звук слишком шумного сердцебиения. У него ощутимо дрожат руки, но он ссылается на морозы. В горле дурацкий ком, который Юнги всё тщетно пытается сглотнуть. Вечерний воздух силится его отрезвить, но Юнги не поддается. В глазах противно щиплет, и Юнги снова сетует на крепкие и столь ненавистные им морозы.        Он садится в машину, откидывается на спинку сидения и тянется к сигаретам. Блядство. Осталась только одна. Надо пополнить запасы. Юнги нервно затягивается, не понимая, отчего его трясет. Он же включил эту гребаную печку, салон уже прогрелся, сука, почему его тогда всё еще знобит от проклятого холода?        Одной сигареты явно недостаточно, чтобы успокоить весь тот фонтан эмоций, что бушует в Юнги. Всё в нем накалилось до самого предела, а потому на банальное отсутствие сигарет, он лопается от злости и со всей силы бьет кулаком по рулю.        — Сука, блять, — нервно цедит он сквозь зубы, смотря на свои дрожащие руки.        Это всё из-за этой блядской женитьбы. Какого черта ему так выносят с этим мозг? Можно его, блять, оставить в покое и не заёбывать так сильно? Не учить его как жить? Не отчитывать, блять?        Юнги беспомощно крошит окурок в руках.        Всё происходящее начало конкретно давить на нервы. Юнги чувствует, как его свободу пытаются ограничить. Всё, что связано с этим браком, по умолчанию вызывает в нем самые отрицательные эмоции. А теперь, когда их бурные диалоги касаемо всей этой ситуации затронули его самое уязвимое место, что ни на есть настоящую Ахиллесову пяту, его выворачивает наизнанку от злости и ярости.        Юнги сам решит, что ему делать. Да, он признает, что действительно должен был быть несколько дальновиднее, когда так легко согласился жениться. Юнги посчитал, что ему это не принесет особых проблем, что стиль его жизни никак не поменяется, что всё будет по-прежнему. Но он очень ошибся. Дома его раздражает идиотский Слюнявчик, а вне его — Мина пытаются наставить на правильный путь. Юнги чувствует, как он на грани срыва из-за чужих попыток засунуть его в шаблоны и рамки.        Автомобиль срывается с места, мотор оглушительно рычит, а Юнги как сошедший с ума смотрит перед собой. Его давно настолько не задевали, и всё это из-за глупой «аферы», как правильно охарактеризовал этот двуличный брак Намджун. Никто не имеет права диктовать ему как жить, и уж тем более Юнги не потерпит, когда ему в открытую компостируют мозги. Юнги не видит никакой ценности в этом лживом союзе. Внутреннее «Я» сходит с ума от того, насколько ему хочется доказать это самому себе. Закричать на всю округу, что он сам себе голова, что он всегда делает то, что хочет. Никто ему не указ.        Желание сделать хоть что-нибудь, только бы это противное чувство оказалось выкорчеванным из его груди, съедает Юнги заживо. Почему он должен терпеть всё происходящее? С какой, блять, стати? Кто дал людям право так небрежно касаться его затаенных уголков души? Юнги им не позволял. Ему срочно надо предпринять что-нибудь такое, что вернет его в привычный тонус. Что покроет его резко обнажившуюся грудь пластами кольчуги.        Самое ненавистное чувство для Юнги — это ощущение слабости и уязвимости.        Он не находит лучшего решения проблемы, чем позвонить той самой Мэй, которую его мать так ненавидит, и поставить ее перед фактом, что они едут в тот самый дом, проживание в котором для Юнги стало головной болью. Причина тому — тот самый Чимин, женитьба на котором, — Юнги понял только сейчас, — была максимально идиотской затеей.        Юнги сгорает от желания поступить тем самым образом, которым он привычно облачит себя в амплуа того самого «мудака», которым Чимин любит его иной раз наречь.        Так, по крайней мере, Юнги будет чувствовать себя защищенным.        У всех разные способы борьбы со стрессом.        И неважно, что Юнги ведет себя как маленький ребенок, готовый поступить из одной вредности и непокорности полярно противоположно «правильному» варианту. Неважно, что Юнги ведет себя слишком незрело и глупо. Неважно. Довольно с него критики. Его в ней за последние несколько дней если не утопили, то всяко щедро умыли.        Достаточно.       

இஇஇ

       Когда Чимин аккуратно переступает порог квартиры, он не может не выдохнуть с облегчением, когда понимает, что дома один. Настроение тут же стремительно поднимается, и он позволяет себе расслабиться и не торопиться. Чимин неспешно стягивает с себя куртку, с умиротворением вслушиваясь в тишину. Как же спокойно. Не надо прятаться и опасаться нежеланного столкновения с Юнги. Как же хорошо. Всегда бы он так задерживался — Чимин приходил бы домой даже раньше, только бы иметь возможность побыть в пустой квартире, где становится на удивление уютно, когда здесь нет Мина.        Чимин очень вымотался, а потому одно передвижение ног давалось ему ценой больших усилий. Доковыляв до своей комнаты, он по привычке закрывается замок и только потом кидает рюкзак на пол. Чимин обессиленной тушкой валится на кровать, не находя в себе сил банально снять одежду. Он очень устал, что в целом неудивительно, ведь часы показывают уже почти одиннадцать, а он целый день на ногах. Чимин решает, что самым благоразумным решением будет быстро принять душ и сразу же пойти спать, потому что глаза слипаются ужасно, а тело ноет от слабости и утомленности. Он лежит и молча смотрит в потолок с десяток минут, после чего одной силой воли заставляет себя встать с кровати, ведь скоро мог прийти Юнги, а он не хотел с ним никак пересекаться. Лучше Чимин сейчас быстренько примет душ и до самого утра не будет видеть Мина, показывать которому свое существование в этом доме не хотелось. Особенно сегодня. Было бы прекрасно, если бы тот тоже следовал его примеру.        Чимин не сразу замечает белое пятно в виде коробки на столе, но стоит его глазу зацепиться за нее, он тут же подходит к своему рабочему месту. Лучше бы не подходил, потому что его в то же мгновение заполняет недоумение и смятение, на смену которому скоротечно приходит чистое раздражение и возмущение. На столе лежала нераспакованная коробка с новым телефоном. Последняя модель. Юнги расщедрился. Чимин небрежно вертит ее в руках, недовольно сцепив челюсти. Вы только гляньте на этого нахала — считает, что имеет право бить его вещи, а потом проявлять жест великодушия и вбрасывать как кость собаке новый телефон! Может, Чимин еще поблагодарить его должен?        Чимин сжимает челюсти, негодует и тут же выходит из комнаты с коробкой в руках. Он решительно спускается по лестнице, намеренный вернуть купленное Мину. Неужто Юнги думает, что Чимин действительно молча примет его попытку загладить вину перед ним? Молча проглотит всю обиду? Если Юнги сожалеет, пусть извинится напрямую. Скажет, что был не прав. Поговорит с ним. На данный же момент он только зашел в комнату Чимина без разрешения и счел самым мудрым решением оставить ненужное Чимину подношение в виде замены старому.        Юношу неимоверно злит мысль о том, что Юнги заходил в его комнату. Он очень хочет верить в то, что Мин вышел быстро, не озираясь и уж тем более ничего не трогая. Слишком уж свежи воспоминания, в которых Юнги брезгливо озирался в его старой комнате, отпуская язвительные шутки. Они друг для друга совершенно чужие люди, которые должны всегда об этом помнить и соблюдать дистанцию. Комната Чимина — это его личное пространство, даже если его там нет. Ему неприятна мысль, что Юнги, пускай и косвенно, позарился на границы Пака. По этой же причине обороты его решительности несколько сбавились, когда он оказался у двери, ведущей в комнату старшего. Он колеблется и переминается с ноги на ногу, не решаясь в нее зайти. Его не покидает стойкое ощущение того, что он нарушает личное пространство Мина, чьи границы, в отличие от него, Чимину остро не хотелось пересекать.        Он собирается с духом, цепляется за мысль, твердящую, что он просто положит коробку и тут же выйдет. Чимин дергает за ручку и сразу же заходит внутрь, быстрым шагом подходя к идеально застеленной кровати. Он всё же неволей замечает, что комната Юнги попросторнее и побольше. Чимин, по правде говоря, не понимает, почему у него такая светлая комната, ведь с его личностью это не вяжется совсем. Впрочем, его это не должно волновать. Он положил коробку на кровать, а потому сейчас спокойно выйдет. Ничего здесь рассматривать он не намерен, как бы не хотелось.        Чимин остается верным своим принципам, а потому давит в себе резко возникшее желание остаться в комнате Юнги чуть подольше. С какой это вообще стати его мозг просит о таком? Чимин доказывал, доказывает и будет упрямо доказывать самому себе, что его никак не касается, а уж тем более не интересует ни Юнги, ни его жизнь. Как бы Юнги ни был ему неприятен, мысль о том, что тот, возможно, сожалеет о содеянном, заставляет Чимина чуть смягчиться по отношению к нему. Но доводы рассудка быстро заставляют его сердце вновь затвердеть. Для Юнги никаких поблажек нет и быть не может, раз он не в состоянии держать себя в руках. Ломает его вещи, а потом как ни в чем не бывало покупает новые. Нормальные люди так не поступают. И оправдывать его нечего. Это он-то говорил про его эмоциональную лабильность? Чимин по крайней мере не кидается телефонами и умеет сдерживать свой гнев.        Выйдя из комнаты Юнги, Чимин садится на диван, стоящий на первом этаже в прихожей. Он немного посидит, подумает и поднимается наверх. Несколько минут он ничего не делает, только молча смотрит на выключенный экран плазмы, после чего закидывает голову на спинку, тяжело вздыхает и массирует виски. Этот дом буквально высасывает из него все жизненные силы. Здесь явно плохая энергетика. Чимин устало и долго трет покрасневшие глаза. Взгляд у него вымотанный, сил совсем нет. Начать пить витамины, что ли? Может, энергии чуть прибавится? Хотя прозрачно ясно, что пока он живет в этом доме, энергии у Чимина будет хватать только на вражду с Юнги.        «Сейчас приму душ, а потом пойду спать», — позволив себе чуть посидеть на удобной софе, обложенной подушками, Чимин лениво размышляет о дальнейших действиях. Когда Юнги дома, у него не бывает возможности так спокойно посидеть где-либо вне его комнаты. Да даже в ней он не чувствует себя спокойно. Сейчас же, несмотря на усталость, Чимин чувствует себя почти хорошо. Вот бы Мин никогда не возвращался. И плевать, что это его дом. Пусть купит себе еще один и съедет, оставив Чимина одного. Он был бы ему безмерно благодарен.        Чимин почему-то решает, что Юнги еще очень долго не будет, а потому позволяет себе и дальше неспешно сидеть в прихожей, запрокинув голову на спинку софы, и смотреть в высокий потолок, испещренный встроенными лампочками. Думает о своем, ленится вставать, сидит в полной тишине и невероятно довольствуется этим безмолвием и одиночеством. Может, дверной замок поменять, пока Юнги нет? Чтобы он не смог больше никогда сюда зайти? Было бы славно…        Чимин, не отдавая себе в этом отчета, медленно начинает засыпать. Сначала он просто прикрыл отяжелевшие веки, а после, незаметно для самого себя, оказался в ловушке вязкой дремы, заполонившей всё его существо. Чимин никак не планировал засыпать прямо в прихожей, не планировал держать в руках одну из подушек и тихонечко сопеть, клевая носом прямо перед входной дверью. Он не знает, сколько сидит в уголке дивана, облокотившись одной рукой на валик. Время во сне всегда течет слишком быстро. А потому Чимин не может трезво оценить, сколько времени у него было, чтобы избежать встречи с Юнги.        Вымотанный днем, да и жизнью в целом, Чимин рад иметь возможность забыться хотя бы во время сна. Но счастье его длилось недолго.        Он дергается, когда в тишине раздается звук поворачивающегося ключа в скважине. Не успевает ничего понять и сообразить, только сонным взглядом смотрит на источник звука, в первые секунды пробуждения находясь в полной дезориентации. Когда на пороге появляется Юнги он, кажется, удивляется представшей картине не меньше, чем сам Пак, не ожидавший столь скорого появления мужа. Чимин трет глаза, пытаясь прояснить после сна мутный взгляд. Он не хочет суетиться и подскакивать. Это всего лишь Юнги. Да, он не хотел с ним видеться, ужасно сильно не хотел, да, он выглядит ужасно глупо спросонья, но он может просто встать и уйти к себе в комнату. Что тут такого, верно? Да, заснул не в своей комнате, ну и что? Не один же Юнги здесь живет.        У Чимина чуть растрепались волосы от контакта с тканью дивана. На затылке подобие хохолка, а сам он точно растрепанный воробей, застанный врасплох. Воробей, что немного растерянно смотрит на статного черного ворона, из под чьего крыла выходит незнакомая Чимину девушка. Он ее сначала и не заметил, потому что та спряталась за спиной Мина, но стоило ей показаться, как Чимина, еще не до конца отошедшего от полусонного состояния, прошибает немым вопросом и удивлением.        Юнги ничего не говорит, даже смотреть на него перестает, равнодушно стягивая с себя пальто. Девушка рядом с ним улыбается Чимину со смесью легкой насмешки и притворного дружелюбия. На ней короткое черное платье на бретелях, волнистые волосы ниспадают на грудь, а пухлые губы растягиваются в приветствии.        — Ох, так это и есть тот самый малыш Пак, — она отдает Юнги свою верхнюю одежду, сбрасывает обувь и подходит к совершенно растерянному Чимину.        Остолбеневший в момент Пак смотрит на Мэй с озадаченным замешательством. Честное слово, Чимина и не отличишь от маленькой потерявшейся птички, оказавшейся перед могучими остроклювыми хищниками, которые его в момент заклевут. Он не может долго держать зрительный контакт с человеком, которого впервые видит в глаза. Откуда она его знает? Чимин беспомощно переводит взгляд на равнодушного Юнги, который ничего не предпринимает, позволяя себе стоять чуть поодаль и смотреть на то, как Мэй кривит улыбку и высокомерно сверкает саркастическими огоньками в глазах.        — А ты довольно милый, — она улыбается ему с покровительственным снисхождением, после чего тихо смеется и кидает Юнги через плечо. — Он на всех так реагирует? Точно призрака увидел, — Мэй щелкает длинными пальцами перед лицом Чимина, и тот недовольно, но максимально потерянно сглотнув, отходит в сторону.        Юнги действительно хватило наглости привести в их общий, черт побери, общий дом непонятно кого? Да, это его квартира, но это еще не отменяет того факта, что Чимин здесь тоже живет. Что ему больше негде. Что Юнги, между прочим, напрямую причастен к тому, что Чимина поселили здесь, с ним. Почему он должен терпеть такое отношение к себе? Он ведь не выбирал для себя такой участи. Что он делает не так, раз Юнги так сильно норовит ему досадить? Неужели мстит за сегодняшнее?        — Сколько тебе лет? — запамятовав, Мэй снова щелкает пальцами, но уже не перед лицом Чимина, а пытаясь вспомнить нужную информацию. — Девятнадцать? — делает догадку девушка, пытливо смотря на Пака, находящегося в такой растерянности, которую сам от себя не ждал. — Выглядишь младше. Встреть я тебя на улице, решила бы, что ты школьник.        Когда Юнги подходит к ним ближе, Чимин не сводит с него взгляда, молчаливо кричащий и требующий объяснений. Чимин в полном замешательстве и недоумении, а эти двое заставляют его чувствовать себя жалкой букашкой на их фоне. Потому что растрепанный Чимин в нелепом белом оверсайзе действительно всего лишь подросток, а одетые с иголочки Юнги и Мэй одним своим видом подчеркивают свое превосходство над ним, втаптывая в грязь.        Что он такого натворил, раз обязан терпеть подобное? Где так крупно оплошал? Почему вынужден молча сносить эти надменные взгляды?        Чимину хочется ответить что-то хлесткое, но всё, на что он способен в этот момент, это в очередной раз потерянно сглотнуть и начать нервно царапать пальцы. Хочется накричать на Юнги, подраться с ним, выдрать ему все волосы, позвать Тэхена, чтобы наверняка — что угодно, только бы избавиться от душащего его чувства безысходности. Он чувствует себя потерявшимся ребенком в толпе. Брошенным и одиноким. В горле противный ком, а глаза, которые мгновение — и увлажнятся от того унижения, что приходится Чимину на себе испытать, — смотрят прямо на Мина.        Ненавидит. Как же сильно Чимин его ненавидит.        Юнги, которому надоело стоять в прихожей и наблюдать за тем, каким болезненно обвиняющим взглядом смотрит на него Чимин, кладет руку на узкую талию Мэй, намеренный положить конец этой бессмысленному собранию. Та тут же отзывается на прикосновения Мина и закидывает руки за его шею. Юнги из принципа ждет, когда потрясенный происходящим Чимин первый уведет взгляд. Юнги смотрит в упор, даже когда Мэй впивается в его губы. Чимина, точно вкопанного на месте, трясет от того, что ему невольно приходится наблюдать. Он стоит в полнейшей оторопи, молчит, будто бы проглотил язык, а смотрит с таким немым шоком, словно Юнги перебил всю его семью (будь она, конечно, у Чимина). Юнги видит, как распахнулись его глаза, на стеклянной поверхности которой читается полнейшая обескураженность и растерянность.        Юнги прекрасно видит, как тот пятится назад и наконец опускает глаза, когда Мэй явно входит в раж и пьянеет без единой капли алкоголя. Видит, как тот молча поднимается к себе наверх, явно борясь с желанием сорваться на бег, — но нет, Чимин же у нас гордый, специально будет идти неспешной походкой, тогда как Юнги знает, что секунда — и он разревется.        Чимин не чувствует своего тела, не чувствует ног, непонятно как несущих его в комнату. Мерзкое ощущение в горле чуть ли не раздирает живьем стенки, руки мелко дрожат, а громко захлопнувшаяся дверь на первом этаже отдается болезненным сжатием сердца, которое грозит уже никогда не разжаться и остаться в таком положении навсегда.        Взгляд Юнги слишком ярко отпечатался на корке сознания. Чимину хочется собственноручно выдрать эту картинку, расцарапать до крови, но заставить себя забыть об этом ледяном взгляде, от чьего холода все органы в Чимине сжались и скрутились. Так сильно, что Чимина сейчас стошнит.        Если Юнги преследовал цель унизить его, — а он, понятное дело, не мог иметь никакие другие соображения, — у него не просто вышло — у него вышло так хорошо, как наверняка он не ожидал даже от самого себя. Так профессионально рассчитал куда надавить и с каким безразличием и отсутствием посмотреть на Чимина, что тот, ровно так же не ожидая от себя, беспомощно заплакал, стоило ему запереться, выключить свет, плюхнуться на пол и подтянуть к груди колени.        А ведь Чимин совсем недавно думал о том, что он молодец. Огромный молодец. Достойно повел себя, когда Юнги утром начал до него докапываться. Не струсил и сделал всё, что было в его силах. Был так горд собой, ведь он не смог не заметить, как в определенный момент во взгляде Юнги ярко заиграло непонимание и растерянность. Думал, что еще покажет Мину, кто здесь главнее, настроил себя на лучшее, а по итогу — как всегда. Всё, что остается при любых обстоятельствах — это неизменно глотать слезы в одиночестве и хлюпать носом.        Как же это унизительно. Знать, что происходит этажом ниже, и лить беспомощно слезы. Или же… Чимин трет влажные глаза и встает с пола, истерично икая. Или же он не должен это терпеть? Не должен, правда?..        Свет слепил бы слишком чувствительные глаза, а потому Чимин собирает рюкзак в полумраке. Разобрать, что он делает, можно. Пак нервно и точно в лихорадке хватается за то, что, по его мнению, является самым необходимым. Громко всхлипывает, не разрешая себе совсем раскиснуть, дышит и порывисто запихивает всё подряд. Он не может так дальше. Не вытерпит. Не досидит. Как ему спокойно ложиться спать, когда чертов Мин в открытую его настолько унижает и наглядно показывает, что в этом доме у Чимина прав нет?        Юноше всё равно, услышит Юнги копошения, вызванные его уходом, или нет. Он затыкает уши наушниками, чтобы ненароком не услышать то, от чего потом будет пытаться избавиться слишком долго, и, несмотря на дрожь, сопоставимую с горячкой, быстро накидывает на себя куртку, влезает в обувь и выходит из квартиры. Всё перед глазами плывет, а психика Чимина больше не выдерживает. Он не знает, куда ему идти, что делать и к кому обращаться, но то, что он не смог бы находиться в этом Богом проклятом месте ни секундой больше — очевидный факт.        Чимин не помнит, что конкретно напихал в рюкзак, раз тот едва ли закрывается, а весит столько, что Пака от тяжести чуть ли не тянет назад. Давно Чимин не был в настолько неспокойном и возбужденном состоянии. Он готов рвануть и побежать, только если знал бы куда. Тэхену звонить не хочется, потому что Ким, как бы Чимин его не любил, слишком импульсивный и темпераментный человек. А Чимину сейчас наоборот нужен тот, кто его успокоит, пока его не схватит очередной приступ в виде панической атаки. Пока он здесь не задохнется, захлебываясь в слезах.        Он не заслужил такого. Что бы он не делал — Чимин точно знает, что если и оплошал, то не настолько серьезно, чтобы Жизнь его так наказывала. Какое же это ужасное чувство — ощущать свою обреченность и не знать, что с этим делать. Как избавиться от этого убивающего изнутри жжения, ломоты и зябкости одновременно?        Чимин, не зная, что конкретно должен делать дальше, понимает, что больше всего он хочет уйти как можно дальше от этого места. И он идет по малознакомым улицам. Идет, пытаясь понять, что ему делать дальше. Холодный ветер гуляет по открытым участкам кожи — сил застегивать куртку у Чимина нет. Наушники он давно с себя сорвал, стоило ему только оказаться в лифте. В его голове настоящий хаос, музыка поверх этого лишь добила бы его. Чимину бы тишины, но нет. Видимо, не заслужил.        Отчаявшись, Чимин бесцельно разблокировал телефон, на котором не шибко много заряда. Звонить Тэхену, слишком шумному и суетливому Тэхену, не хотелось. Взгляд Чимина цепляется за очередной пропущенный звонок от Намджуна, чье имя подсвечено красным. Он ведь хотел позвонить ему сегодня вечером. Что, если… Если Чимин…        Юноша вымученно закусывает губу, пытаясь понять, стоящая ли это затея. Но ведь выбора у него немного… Чимин абсолютно потерян и выжат, а Намджун… Намджун ведь мог бы помочь… Потому что Чимину катастрофически сильно нужна помощь, пока вихрь эмоций не сожрал его заживо.        Он не помнит, как решается наконец перезвонить Намджуну, чьи пропущенные звонки считывались десятками. Да, уже поздно, да, возможно, Чимин не думает о других, да, Намджун не его друг, а всего лишь врач, который не обязан ему помогать, да, может быть, Чимин даже ведет себя эгоистично. Но когда хриплый ото сна и совершенно недоуменный голос зовет Чимина по имени и спрашивает, в чем дело, тот еле как сдерживается, чтобы не завыть во всю голосину, не зареветь на всю улицу, не закричать от разрывающего его отчаяния.        — Намджун, — отчаявшийся всхлип в трубку и еле слышимый голос из-за душащих слез, — Намджун, пожалуйста… Пожалуйста, — с чистой мольбой в голосе, лихорадочно шепчет юноша, — забери меня отсюда. Я больше так не могу.