Indivisible

В зале, что раньше гордо именовался актовым, а теперь стал полностью непригоден для проведения каких бы то ни было мероприятий и был отдан учащимся под репетиции, царит полутьма — тяжёлые некогда винного цвета шторы задёрнуты, и сквозь плотную ткань солнечные лучи прорываются слабо. Свет не включают — нет нужды. Разве нужен Донхёку свет, чтобы зарываться пальцами в чужие жёсткие от многократных осветлений волосы? Нет. Разве нужен свет Минхёну, чтобы крепко придерживать Донхёка, сидящего на его коленях, за талию, в который раз пробуя на вкус его губы? Абсолютно не нужен. Каждая проведённая вместе секунда, каждый вздох и каждое прикосновение в бешеном круговороте дней, где нет места свободному времени, — на вес золота. По крайней мере, для Донхёка. Для Минхёна, он уверен, всё не так, вместо золота — максимум медь, и можно было бы даже погрустить по этому поводу, но Донхёк сделает это завтра. Не сейчас. До репетиции ещё около получаса, занятия закончились чуть раньше, так почему бы не воспользоваться отведённым временем? Конечно, есть вероятность, что кто-нибудь может прийти с минуты на минуту; Донхёк бы поставил на Ренчжуна, в лексиконе которого слова «опаздывать» вообще нет. — Как день прошёл? — Донхёк прижимается своим лбом ко лбу Минхёна и улыбается. Старший пытается поцеловать его снова, но Донхёк слегка отворачивает лицо в сторону. Сейчас ему хочется поговорить. Да, он может сделать это, когда придут остальные, но в разговорах наедине есть что-то особенное. Минхён только вздыхает: — Даже не спрашивай. Усердно готовлюсь к поступлению на экономический, как всегда. — Они не передумали? На положительный ответ Донхёк даже не надеется. На то, что ситуация в целом когда-нибудь исправится — тоже. Минхёновы родители почему-то уверены, что экономист — самая подходящая для их сына профессия. И плевать, что сам Минхён мечтает стать композитором, совершенно плевать. Как только он заикается об этом, то получает в ответ стандартный набор фраз, сводящихся к одному: если тебе нужна наша поддержка, то о музыке можешь забыть. — Нет, естественно. — И ты это так и оставишь? Можно же жить в общежитии и подрабатывать, чтоб на обучение хватало, и… — Хёк, давай не будем. Мы оба знаем, что любовь к выбранной профессии — это не гарант стабильного заработка. Тем более в этой сфере. — Ты уже говоришь как твои родители, — Донхёк начинает раздражаться. Он встаёт с чужих колен и складывает руки на груди, но поза кажется скорее обвиняющей, чем защитной. — Как ты можешь отказываться от свой мечты? — Думаешь, это так просто? Думаешь, я счастлив от того, что приходится выбирать? — Минхён злится тоже. И неудивительно — для него эта тема одна из самых неприятных, из тех, что лучше не затрагивать ни за что и никогда. Однако он гораздо более сдержан, чем Донхёк, и на примирение всегда идёт первым. — Мы вроде договаривались решать все проблемы перед репетициями, нет? Поэтому сейчас я не хочу с тобой ссориться. Как отыграем — можешь высказать все свои претензии, я выслушаю. Но не сейчас — не сыграемся. — С тобой невозможно, — Донхёк с размаху плюхается на диван, но от Минхёна на этот раз — максимально далеко. Диван дорогой, кожаный и не вписывающийся в окружающую обстановку совершенно, но Чэнлэ, по заказу которого его и притащили, главным условием поставил комфорт. Комфорт, надо сказать, действительно был создан. — Поэтому ты со мной и дружишь? — смеётся Минхён. Дружит. Да, точно. Дружба с привилегиями. Как бы Донхёк ни бился, понимание их отношений у Минхёна слишком отличается от его собственного. Первым, как и предсказывалось, приходит Ренчжун. На носу — круглые очки, школьная форма сидит идеально, волосы, на пару оттенков светлее родного чёрного не растрёпаны, словом — совершенство. Донхёк, когда впервые его увидел, начал сомневаться, что Ренчжуну есть место в их бэнде — слишком занудный, но на сцене тот перевоплощался полностью — и глаза горели, и улыбка появлялась до безумия счастливая, так что все сомнения быстро развеялись. Затем заваливается — в прямом смысле — парочка младших, Чэнлэ и Джисон, нагруженные едой. Они хохочут, толкаются, и тяжёлая атмосфера, что царит после недо-ссоры между Минхёном и Донхёком, исчезает. Дверь, только-только захлопнувшись за ними, открывается снова, впуская Джемина и Джено, которые абсолютно всегда «случайно встречаются в коридоре/у школы/где угодно», по их же словам, но надо быть полным идиотом, чтобы не сообразить, что эти двое, те, которые единственные на всю группу состоят в нормальных и даже не особо от других скрываемых отношениях, просто не хотят расставаться ни на секунду. Ренчжун говорит, что могли бы и отлипнуть друг от друга, младшие смеются, Минхёну всё равно, а Донхёк отчаянно завидует. И так всегда. Их группа с названием, что выбирали три месяца, остановившись на коротком, но запоминающемся «Dream», существует чуть больше полутора лет и уже успела собрать достаточно поклонников в школе и за её пределами. Концерты и фестивали, каждый раз переходящие на более серьёзный уровень, множество положительных отзывов, вдохновение, порождающее новые песни с завидной частотой, — всё складывалось хорошо. До недавнего времени. Главной проблемой для них всегда было, есть и будет именно время. Чем старше становились участники группы, тем меньше длились репетиции, проходящие зачастую уже в пустующей школе. Благо, удалось договориться с охраной. Но слишком много оставалось позади, чтобы вот так просто взять и остановиться. Каждый это понимал и прикладывал максимальные усилия для сохранения коллектива. Самый большой груз, безусловно, лежал, как на негласном лидере, на Минхёне, но остальные старались его поддерживать. Особенно — Донхёк, который и согласился на их странные отношения, целью которых было всего-то расслабление и приятные эмоции. — Я тут набросал примерный текст, посмотришь? — Джено достаёт из рюкзака смятый лист бумаги и протягивает Минхёну. Тот скользит взглядом по строчкам, удовлетворённо кивает и передаёт остальным. — Во втором куплете последние две строчки подправить, и вполне годно, — с набитым ртом говорит Чэнлэ, показывая палец вверх. Его и Донхёка мнение, как мнение главных вокалистов, всегда решающее. — Уже есть идея. Позволишь, или сам разберёшься? — Оставляю на твоё растерзание, — великодушно разрешает Джено. Новая версия нравится всем без исключения. Минхён обещает подумать над мелодией чуть позже, и репетиция начинается. Каждый хоть раз, но удивлялся, что они — гитаристы Минхён и Джисон, басист Джено, клавишник Джемин, барабанщик Ренчжун и вокалисты Чэнлэ с Донхёком — умудрились как-то собраться в одну группу и даже вполне успешно продвигаться. Но никто не жаловался, а потому старались и не задумываться.

***

В этот раз им удаётся продлить репетицию до позднего вечера, и расходятся уставшие, но довольные. Минхён и Донхёк, живущие рядом с самого детства, уходят первыми, затем Джисон с Чэнлэ утаскивают Ренчжуна, отчаянно сопротивляющегося, в какой-то магазин, а Джемин, как обычно, идёт домой с Джено. Живут они не то чтобы рядом, но Джемин всегда настаивает на том, чтобы прогуляться до чужого дома. Просто потому, что в собственный ему возвращаться не хочется. Джено говорит, что недавно узнал о крутом музыкальном фестивале, который будет проходить в начале апреля, и что надо будет обязательно туда съездить. Выступить не получится — слишком крутой, но послушать более опытные и популярные группы никогда не повредит. Джемин говорит, что загадывать ещё рано. Они болтают, смеются и, когда улицы становятся почти пустынными, переплетают пальцы. Даже если кто-то изредка проходит мимо, то на двух парней, которые, очевидно, очень-близкие-друзья (так думает добрая половина их знакомых, и это, в принципе, лучше, чем презрительные взгляды и оскорбления не менее презрительным тоном), никто не обращает внимания. Недалеко от дома Джено так удачно неприметный закоулок, в котором они, скрывшись от посторонних глаз, могут вдоволь нацеловаться. Для Джемина это как необходимость, которая поможет ему выдержать то, что непременно будет ждать его дома. Весь Джено — как необходимость. — Когда-нибудь мы будем жить вместе. Только я и ты, — обещает Джено, самыми кончиками пальцев поглаживая Джемина по щеке. Тот едва подавляет желание потянуться за рукой, как довольный кот. Джемину хочется в это верить. Джено ещё раз целует его, теперь уже в кончик носа, и, помахав на прощание, скрывается в своём подъезде. Джемин идёт до дома максимально длинным путём, петляя и часто заворачивая в противоположную сторону. Только когда от разбушевавшегося ветра становится ощутимо холоднее, он, собрав всё мужество в кулак, всё же движется непосредственно к месту назначения. Встречают его крики. Изо дня в день, это уже почти как нерушимая традиция. Единственный плюс — родители на этот раз ругаются на кухне, и Джемину удаётся незаметно проскользнуть к себе в комнату. Там он валится на кровать безвольным мешком и пытается хоть как-то заглушить громкие голоса. Наушники не помогают, только голова начинает болеть, и Джемин со злостью швыряет их в стену. У него гора уроков на завтра, но делать их в таких условиях — занятие бесполезнейшее из всех возможных. «Ты же обещал всегда писать, как добираешься до дома», приходит сообщение от Джено, и тогда Джемина прорывает. Он трясущимися руками ищет в контактах тот единственный номер, сохраняя который, Джемин в графе «Имя» поставил не только само имя, но и сердечко. Мелочь, возможно, излишне романтичная, но для него — важная. Потому что такой почести не удостоился больше никто. Потому что Джено всегда был, есть и будет для него особенным. — Поговори со мной. — Они опять ругаются? Слышится звон разбитой тарелки. — Ещё как. Пожалуйста, просто поговори. Джено больше повторять и не нужно — за долгое время он научился отвлекать Джемина разговорами ни о чём, выдумывая самые разнообразные темы и зачастую рассуждая о том, в чём совершенно не разбирался. Но главное — он не позволяет словесному потоку прерваться, а Джемину — замкнуться в себе и прокручивать в голове каждое слово, сказанное отцом в порыве гнева, или каждый тихий всхлип матери. Без Джено он бы, вероятно, сошёл с ума. Краем уха Джемин слышит, как хлопает дверь за отцом и как мама начинает плакать. Он бы мог выйти и утешить её, но это ни разу ещё не срабатывало, поэтому он просто ждёт, заранее зная, что обнимет её перед сном, когда эмоции уйдут. Сердце разрывается всё сильнее с каждой секундой, а слёзы, что постепенно образовывались в уголках глаз, теперь текут водопадом. — Джемин? Джемин, всё в порядке? Голос Джено пронизан беспокойством, и от этого Джемин плачет ещё сильнее. — Чёрт, я бы сейчас так хотел тебя обнять, но не могу, правда. Просто знай, что я тебя люблю, хорошо? Джемин кивает, не сразу соображая, что Джено его не видит. Тот продолжает свои попытки его успокоить, но это удаётся только спустя время, когда слёзы пересыхают, а в голове — звенящая пустота. — Спасибо, Джено, — шепчет Джемин. Благодарность совсем простая, но искренняя, он знает, что Джено поймёт. — Я пойду проверю маму. Доброй ночи. Он отключается и идёт в спальню родителей, где на большой кровати мама, кажущаяся особенно хрупкой и уставшей, спит одна. Джемин, понимая, что будить её не надо, только поправляет краешек одеяла и гладит её по волосам. Они обязательно справятся.