Indivisible

Ренчжун поправляет воротник рубашки, затем галстук, подумав, ещё и очки и удовлетворённо улыбается своему отражению в зеркале. Всё идеально. Совсем немного парфюма — и образ завершён. Он спускается по лестнице на первый этаж, где завтракают родители. Желает им доброго утра и целует маму в щёку. Ренчжун сам себе иногда напоминает того безукоризненного дорамного персонажа, в чьих действиях, внешности и мыслях нет ни одного изъяна и при виде которого все девочки в округе мечтательно вздыхают. Последнее, правда, не особо совпадает, но и девочки (мальчики тоже) Ренчжуна не интересуют. Тошнит порой от этого образа, но высокую, иногда даже слишком, планку Ренчжун поставил себе сам. И сам же переживал, когда не достигал её, и винил тоже исключительно себя. — Сегодня день рождения моего делового партнёра, — сообщает отец. — Тебе присутствовать необязательно, но не повредит. — Я не могу, — сразу же отвечает Ренчжун. — Репетиция. Родители, на удивление самого Ренчжуна, его увлечению музыкой не противились, даже на выступления, когда было свободное время, приходили. Только говорили пару раз, что очень хотели бы увидеть его играющим на скрипке. Ренчжун понимал, что, скорее всего, этот инструмент действительно подходит ему больше, если смотреть со стороны, только руки всё равно тянулись исключительно к барабанным палочкам. Но ни мать, ни отец никогда не загоняли его в какие-то рамки, наоборот, старались предоставлять право выбора. Не одобряли только курение, татуировки и прочие вещи, к которым Ренчжуна и не тянуло особо. За малейшую ошибку ругать они, вероятно, тоже не стали бы, но Ренчжун упрямо старался их не допускать, держа самого себя под вечным контролем. Ведь если знаешь, что можешь лучше, то почему бы так не сделать? — Как ваша группа? — спрашивает мама, и Ренчжун действительно благодарен ей за искренний интерес в голосе. — Неплохо. Времени, правда, не хватает, всё забирает учёба. — Я надеюсь, твои оценки не стали хуже? Всё же нагрузка увеличивается, и… — Нет, мам, не волнуйся. Всё ещё первый в рейтинге. Всегда первый. Ренчжун доедает свой завтрак и, попрощавшись, выходит из дома. На нём лёгкое светлое пальто и классические ботинки — не выбивается и не раздражает этим ни одна деталь. Конец сентября выдался довольно прохладным, а конкретно этот день — ветреным, и Ренчжун тяжело вздыхает, когда понимает, что волосы, скорее всего, придут в ужасное состояние. Никто из друзей с ним в одном классе не учится, и встретиться с ними Ренчжун может разве что на переменах и репетициях. Однако в этом, для него, по крайней мере, есть свой плюс: никто не садится на уроках рядом и не отвлекает ненужной болтовнёй. Первым уроком в расписании стоит история, и Ренчжун, не будь он таким пунктуальным, мог бы даже позволить себе опоздать. Просто потому, что учитель Цянь позволяет себе это каждый раз, и половина класса, прекрасно об этом зная, не утруждает себя тем, чтобы приходить ко звонку. Учитель Цянь — это, конечно, история отдельная и заслуживающая внимания. Молодой, переведённый из Китая, всё ещё иногда путающийся в корейских словах, неловкий до безобразия и до безобразия же Ренчжуна раздражающий, настолько выделяется из преподавательского состава, что смотреть больно. Ренчжуну. Нет, в его профессионализме Ренчжун, конечно, не сомневается, но если отбросить конкретно историю и воспринимать учителя как обычного человека, то Ренчжуну он очень не нравится. Ему не понять этой безответственности по отношению к предмету, этих шуточек к месту и не к месту, над которыми смеётся весь класс, кроме него самого, этого мягкого «Ренчжунни» и многих других вещей. Ему не понять Цянь Куна, как бы он ни бился. Учитель, словно по своему собственному расписанию, залетает в кабинет спустя десять минут от начала, когда большая часть учеников уже пришла и кто-то открыл дверь вторым ключом. Галстук повязан криво, волосы всклокочены, ещё и парту чуть не сшибает по пути к своему столу. Ренчжун едва подавляет желание скривиться. — Простите, ребят, проспал, — извиняется он, хотя извиняться, по сути, не за что — предмет, кажется, нужен одному только Ренчжуну. — Сразу перейдём к домашнему заданию? Ответом ему — разочарованный гул, и только Ренчжун тянет руку, ведь он-то выполнил всё безупречно, как и всегда. — Ренчжунни, готов ответить? — учитель улыбается. Врежьте ему кто-нибудь, Ренчжуну положение не позволяет.

***

— Смотри, вон то облако похоже на кота. Чэнлэ задирает голову к небу и пытается понять, где же в этой серо-белой массе Джисон умудрился разглядеть кота. Облако, как облако. — С какой стороны? — Хён, посмотри внимательно. Видишь, там уши, там — хвост… Чэнлэ хмурится и вглядывается ещё активнее. Не помогает. — Джисон, ты дурак, — наконец выдаёт он, устав напрягать глаза. Форму облако упорно не хочет приобретать. — Нет там никаких котов. — Сам дурак, — оскорбляется Джисон и даже показательно отворачивается от Чэнлэ. Тот вздыхает и бормочет: — Можешь обижаться, сколько влезет. Сам придумал, сам и ищи своих котов. Последний урок, который у Чэнлэ так удачно выдался физкультурой, а у Джисона попросту отсутствовал, они решают провести на качелях, что стоят в самом углу школьной территории, но, несмотря на это, пользуются огромной популярностью, особенно у старшеклассников. — Сам и буду, — Джисон поднимается с качелей и действительно собирается уходить, но Чэнлэ вовремя ловит его за рукав форменного пиджака. — Ладно, не дуйся, — он улыбается и, отпустив Джисона, хлопает по деревянной поверхности. — Садись, расскажи хёну, как день прошёл. Несмотря на то, что во всей их компании Чэнлэ обладал наименьшей с Джисоном разницей в возрасте, быть хёном ему нравилось. Он иногда входил в роль настолько, что действительно воспринимал Джисона как младшего братика. Тот сердился и обижался, когда Чэнлэ трепал его за щёки или называл мелким, но в ответ получал только заливистый смех на высоких нотах. — Нормально. Завалил геометрию. — Неудивительно, — фыркает Чэнлэ. — Ты же даже учебник не открывал. — Прекрати, хён. Ренчжун-хён меня уже отчитал. Он вообще сегодня был злой, всё говорил, что на историю не пойдёт больше никогда в жизни. Что-то случилось? Чэнлэ понимает, что Джисону гораздо больше хочется просто перевести тему, чем узнать о том, что случилось с Ренчжуном, но решает забить на это, потому что говорить с Джисоном об оценках и дальше нет никакого желания. — Не знаю, ему вроде учитель не нравится. Почему — не говорит. — Глупый, глупый хён, — вздыхает Джисон. — Учитель Цянь — классный. — У меня он ничего не ведёт, но поверить тебе легче, чем Ренчжуну, — смеётся Чэнлэ. Облака — и коты, и обычные, — постепенно расходятся, и сквозь них проглядывает яркое, заставляющее щуриться, солнце. Они обсуждают написанную Джено лирику, и Чэнлэ говорит, что она действительно сильная и Джено в этом плане значительно вырос. Джисон, мечтательно вздыхая, делится своей мечтой когда-нибудь писать музыку. Он уже брал пару коротких уроков у Минхёна, и ему понравилось настолько, что гитара с тех пор оказывалась в его руках ещё чаще, чем обычно, теперь уже для принципиально нового вида деятельности. — У тебя получится, — уверяет Чэнлэ. — Ты очень талантливый. Он тут же прикусывает язык, чтоб младший не распознал его искренний, слегка даже заботливый тон. Сказать подобное серьёзно — уже испытание, потому что Чэнлэ привык выражать признательность исключительно шутками и подколами, а вот подбадривать, увы, не научился. Это и не мешало раньше, но потом в его жизни появился — ворвался ураганом, если точнее — Джисон, которого хотелось подбадривать и с которым хотелось быть искренним. — Правда? — Ага, — Чэнлэ упускает возможность перевести свои слова в шутку со спокойной душой. Слышится звонок, затем — топот пары десятков ног, и он поднимается. — Ну всё, мне пора. Сделаю вид, что всё это время бегал. Встретимся вечером на репетиции! Джисон машет ему, улыбается и продолжает рассматривать оставшиеся облака. Пока Чэнлэ переодевается в школьную форму, раздевалка успевает опустеть, и к тому моменту, когда он, закинув рюкзак на плечо, собирается выходить, то даже коридор уже практически пуст. Практически. Этих троих, что мачаят в конце коридора, Чэнлэ узнает в любой ситуации, потому что ни с кем ещё у него не было связано столько отрицательных эмоций и нежелательных воспоминаний. Он пытается скрыться незамеченным, забежать в туалет и сидеть, заперевшись в кабинке, но это, как всегда, не срабатывает. — Думал, спрячешься? — и от одного только голоса к горлу подкатывает тошнота. Чэнлэ сидит молча, забравшись на унитаз с ногами, хотя ни одно, ни другое уже не сможет помочь — его обнаружили. В дверь красноречиво ударяют кулаком. — Мы ведь выломаем, — противный тонкий голосок поддерживает дружный не менее противный хохот, и Чэнлэ вздрагивает. Он и не сомневается, что выломают. Или не выломают, а просто дождутся, когда он попытается выйти, и сделают то, что собирались. — Выйдешь сам — получишь меньше. Чэнлэ верит слабо, но понимает, что лучше не злить, или будет как в тот раз, когда он попытался рассказать обо всём школьной медсестре. Поэтому он только вздыхает, собираясь с силами, и отпирает дверцу кабинки. И буквально сразу же его сбивает с ног прицельный удар в район солнечного сплетения. Чэнлэ сгибается пополам, хватая ртом воздух, но тут же пытается разогнутся обратно, чтобы, по крайней мере, быть готовым к следующим ударам, которые обязательно последуют. — Деньги, — коротко, но предельно понятно. Чэнлэ кое-как расстёгивает рюкзак и нашаривает на самом дне измятые купюры довольно крупного достоинства. Их буквально выхватывают, не церемонясь. — В этот раз меньше, — выдаёт тот, кто бил. — Зажал? Ты же богатенький у нас. — Я, может, и богатенький, но мои карманные деньги не бесконечные, — бормочет Чэнлэ. — Бери, сколько есть. Он успевает пожалеть о своих словах практически сразу же — в тот момент, когда его пинают коленом в живот. Ещё пара ударов заставляет его упасть на грязноватый пол, и Чэнлэ привычно группируется, защищая живот и голову, как учили видео по самообороне. До более активной он никогда и не добирался — что может он, не обладающий особой физической силой, сделать против трёх здоровенных старшеклассников, которым, к тому же, нужны его деньги? Началось всё с обычных насмешек над всем подряд — над внешностью, акцентом и успеваемостью, а потом кто-то прознал о том, что семья Чэнлэ довольно состоятельная, и ситуация вылилась в то, что происходило сейчас — обычное вымогательство. В этот раз его действительно бьют немного — только ещё несколько раз в спину и куда попадут, оставляя нетронутым только лицо, следов на котором остаться не должно. Чэнлэ пытается отключить сознание и представить, что всё это происходит не с ним и скоро закончится, а потом он, уже настоящий он, пойдёт на репетицию, где его будут ждать друзья, которым он дорог, и… — Всё, хватит, — командует главный. — В следующий раз неси больше, Чжон Чэнлэ. Шаги отдаляются и постепенно затихают. Чэнлэ осмеливается открыть глаза, только когда полностью удостоверяется, что вымогатели ушли. Он не встаёт некоторое время, пытаясь перетерпеть боль, что удаётся даже без слёз — в конце концов, били его и посильнее. Да, он слаб, раз не может отбиться, но плакать он не будет. Главное — не заставлять волноваться других. Поэтому Чэнлэ поднимается и, стараясь не хромать, медленно идёт домой. Репетиция скоро начнётся.