без имени

Panic! At The Disco - Say Amen (Saturday night) Что-то ответить на это его «он мой» Рыжик не смог. Только в груди словно вакуум, в голове пусто, а щёки пылают багровым, опускаясь на плечи. Дыхание спёрло, в глазах начало темнеть, и перед ним – только ухмылка клыкастая, да тусклый взгляд, резко воспылавший. - Я хочу, - совсем на ухо шепчет Хэ, - чтобы ты запомнил, что отныне – мой. Твоё тело, разум, душа, весь ты. И сейчас, - морозно выдыхает, кусая за мочку уха, да так сильно, что капелька крови скатывается на ключицы, а Шань вздрагивает, - ты отдашь мне своё тело. От его голоса – от одного только голоса! – Шань возбуждается, как никогда прежде, и ничего сделать с этим не в состоянии. - Молчи. – Приказным тоном вырывается из бледных губ Тяня. – Слушайся меня, и всё будет прекрасно. Когтистая рука рванула с тела эту яркую, до жути неприятную Демону, желтую футболку, а Шань стоит, словно под гипнозом, и только испуганные глаза его выдают. Проклятый держит его, словно пса на привязи, но магией, заставив спокойно стоять. За футболкой полетели на пол и штаны, как и вообще вся одежда. Полностью обнажен. Абсолютно беззащитен. Лишен воли. - Иди за мной. – Снова приказывает, и идёт в спальню, минуя «Кровавую галерею», и Мо пугается ещё сильнее, но и звука проронить не способен. Смиренно топает, голышом, ступая точно по следам демонических лап. Затылок жжет всё сильней, слёзы собираются в уголках глаз, но возбуждение никуда не пропадает: с каждым шагом его член лишь сильнее наливается кровью, набухает, а в глазах всё плывёт. Последнее, что смог увидеть парень – огромная, тёмная кровать, в спальне, с закрытыми окнами. Темно. Очень темно. Так темно, что только пылающее лицо Шаня видно, да мрачно поблёскивающие глаза Демона. Но Хэ видит прекрасно: темнота – его товарищ. - Расслабься. – Единственный приказ, который не срабатывает. - Иди нахуй. – Кряхтит рыжий через силу, и оказывается тут же прижатым к стене, как и при первой их встрече. Только теперь совсем другая ситуация. - Будь паинькой, Рыжик, - с усмешкой мурлычет Проклятый, и его пальцы пускаются в пляс по подтянутому телу. – Я не хочу, чтобы тебе было невыносимо больно. – Только тон такой гаденький, что всё сказанное подразумевает: «Я сделаю тебе больно, но это будет выносимо». Холодный, противный язык скользит по горячим щекам, слизывая слёзы, словно лакомится, пробует на вкус паренька. «Сладкий» Одна рука уже сжимает ягодицу, вторая – скользит по пульсирующему органу, так сильно сжимая, что вырывается крик, тут же заглушенный поцелуем. Властный, диктаторский жест, не больше. Быстро проникает до самых гланд и обратно, кусает губы, «случайно» цепляет непослушный язык парня клыками. А воздух давит всё сильнее, и глаза у Шаня отчего-то закатываются, а ноги совсем уже не держат. Делать нечего: хватается за Демона, обвивает шею руками, и жмётся, но совсем не от того, что хочет близости. Исключительно из соображений безопасности. Хотя, какая вообще там безопасность? Он только больше раззадорил длинноволосого, только подкинул дров в собственный костёр. Теперь уже поздно делать хоть что-то, как-то противится, или отбиваться. И Тяню поздно думать о том, что он творит: никогда он не отличался осторожностью, а что в этот раз должно измениться? Не первый меченый, и не первая смерть. «Возьми больше!», - вопит внутренний голос. «Ещё, поглоти до остатка!», - врывается новый, которого он давно не слышал. И только тихий, скулящий разум, где-то далеко и глубоко, просит: «Не делай этого. Хоть в этот раз». Вот только слушать его он не собирается. Отвоевал. Дорвался. Поймал. Крепко держит, и выпускать не собирается. Заберёт. Поглотит. Оставит в прогнившем, чёрном сердце. Никогда не забудет. - Никогда. – Шепчет в губы, сжимая плечо парня до гематом. – Слышишь? – Шань давно ничего не слышит: только позорно постанывает со всхлипами, и всё ещё жмётся. Оно и ладно. Рывок, и рыжий уже на кровати, постыдно вытягивая шею для новых забав Проклятого. Совсем обомлел, красный как помидор, и глаза такие туманные, что будто накачанный наркотиками. Но этот его взгляд сам стал наркотиком: быстродействующим, тяжелым, вызывающим то, что давно и не трепетало. Вожделение. Чистое, тягучее возбуждение, которое невозможно стерпеть, но ещё ужаснее – выпустить. И он сдаётся перед этим чувством, опадает на кровать, приклоняется перед своим личным наркотиком, и услужливо покрывает всё тело мелкими поцелуями, чередующимися с прикосновениями клыков. От жилистых ног, и до угловатых ключиц, покрытых кожей, едва украшенной веснушками. Мягко, легко, словно перемкнуло где-то в голове, и навредить ему – непозволительная дерзость, караемая пронзительными вскриками. В голове всё смешалось в такую кашу, что трезво осмыслять свои движения уже невозможно, и Демон просто отдаётся этому, выдыхает, отпускает поводок. - Молю, прекрати, - рыдает Шань, начиная отпихивать черноволосого, и его голос, током по венам, отрезвляет, словно смахивает дурман. И снова натягивает цепь. Грубо кусает за грудную мышцу, впивается в мягкие ткани, и делает первый глоток. Резьбу срывало только от запаха, но вкус парня настолько непривычен и неописуем, что Хэ, оторопев, даже забыл, где находится. Только сердце чьё-то колотится, точно не его, и мысли путаются, тоже чужие. Зализывает укус, впивается когтями в бока, и рвано раздирает плоть. Крик, как звон разбитого стекла, но проще от этого совсем не становится. Он должен успокоить своё нутро, достичь баланса, добиться тотального равновесия в голове, и чтобы больше не было этого дурмана. Всего лишь меченый. Таких он пробовал на своём веку немало, и этот ничем не отличается. Ещё движение – на спине красуется четыре глубоких царапины, а кровь хлещет прямо на чёрные простыни. Прекрати-прекрати-прекрати! Опять целует, ещё деспотичней, и прокусывает клыком нижнюю губу насквозь, почти раздирает, и смеётся. Да так тихо, что единственное живое сердце громче стучит, чем этот смех. А Шань молчит: Дитя Дьявола теснит ошейник, натягивает цепь, и велит молчать. Но слёзы-то катятся. Смешиваются с кровью на пальцах Хэ, становятся простым месивом, ничего не значащим для него, но символом боли и страданий рыжего. Обессиленные ноги, испачканные в крови, обвивает холодный хвост, ровно за секунду до того, как Демон раздвигает их, устраиваясь посредине. Гладит кожу, размазывает кровь, и вновь вонзается клыками, совсем рядом с напряженным членом. Глотает кровь, довольствуется вкусом, а рука уже скользит по вздувшимся венам, ускоряясь. - Знаешь, мне бы хотелось узнать и этот твой вкус. Будь так добр, кончи для меня. – И крепче сжимает, лижет головку, чуть покусывая, и заглатывает, убирая руку вовсе. Перемещает её ниже, врывается когтями в девственный анус, моментально растягивая четырьмя пальцами, смешивая внутри кровь из разных ран. Но Шань молчит – ему приказано молчать. Только брови дрожат, а глаза закатываются, от боли и наслаждения. А второе таки побеждает: он тихо кончает, изливаясь в глотку Демона, лишь выгнув спину дугой. Хэ Тянь спокойно глотает, упуская лишь несколько капель на губах, и сразу лезет целовать меченого, освобождая задний проход. И в поцелуе смешивается сперма и кровь Шаня - солоновато-горький результат его страданий. - Такой вкусный. – Лукаво шепчет, слизывая чужую слюну с губ, и глаза потухают: тонут в пелене вожделения. – Ты такой везде? Опускается обратно, проникает языком в разорванную дырочку, и начинает вдалбливаться, словно пытаясь достать до самых глубин. Задевает что-то пульсирующее, и по спальне разносится такой вызывающий стон, что он не останавливается, и пробует снова. И снова, и снова, и снова, пока Мо вновь не кончает, забрызгивая белесые волосы и рога семенем. Демон только урчит, как-то криво усмехается, и избавляется от штанов. Нечеловеческих размеров агрегат упирается меж упругих ягодиц, надавливая на «готовую» дырку. Один вздох, успевший вылететь из искусанных губ Шаня – Хэ врывается вглубь, рыкнув так громко, что у рыжего дрогнула грудная клетка. Естественно, крик был гораздо громче, и острые уши встрепенулись, но Демон не обратил на это внимания, продолжая рвано вдалбливаться. Никакого оргазма и ждать не стоило: Шань лишь плакал, кричал, цеплялся за простыни, и очень туго сжимал член Хэ. А это только заводило, вынуждало. - Знал бы ты, насколько милый сейчас – кончил бы первым. – Спустя какое-то время молвил Тянь. Мо уже не понимал, на том он свете, или ещё на этом, и течение времени для него утратило всякий вес: исключительно боль - пронзительная, острая, и тягучая. Она и не думала покидать его. Криков было по минимуму – хочешь, не хочешь, но противится магии Демона, было очень сложно. Со временем Шань и вовсе перестал кричать – только скулил куда-то в кулак, содрогаясь с каждым новым толчком. Но, не смотря на страдания, он был возбуждён - член стоял колом, и всё нутро вибрировало от каждого мерзкого прикосновения. Не настоящее, не пронимает. И когда Проклятый кончает – обильно, грубо, заполняя всё внутри, и прокусывая шею – Шань, закрыв глаза, делает последний вдох, и тихо покидает этот мир. *** Уже остывшее тело молодого парня лежит на кровати, испачканной его же кровью и спермой. Бледными каплями по молочной коже скатывается семя, смешиваясь с багровыми дорожками крови. Хэ Тянь постарался, и кончил ещё раза четыре, уже после того, как Мо Гуань Шань умер. Ему в рот, на лицо, на грудь, и снова в растраханную дырочку. На рыжих ресницах ещё блестели слёзы, когда сильный ветер распахнул окна, впуская в спальню свет мрачной полной луны. И этот свет, так похожий на глаза Проклятого, осветил всё: опустевшие, но целые глаза, зияющую дыру в груди, и новенький портрет, валяющийся у кровати. На нём – Шань с прикрытыми веками, кровью на лице, и припухшими губами. И совсем рядом, в тени, на забрызганном кровью, мольберте – стоит ещё один, совсем свежий, нарисованный яркими красками. Пылающие синим глаза, чёрные силуэты, и истерзанное тело Хэ Тяня, валяющееся у ног самого крупного из всех. *** - Неужто, - громко, елейно, но как-то сердито произносит Он, поднимаясь на ноги, – предо мною стоит моё дитя? Твоё возвращение радует меня. - А как же. – Небрежно выплёвывает Хэ, скользя взглядом по местности: тени сползаются, словно по зову, и окружают, закрывают собою мрачные своды. – Дом, милый дом.