Теперь все будет иначе

      Ночью Драко был так потрясен первой самой крупной неудачей в своей жизни, что попросту сбежал в случайно найденную свободную комнату мэнора, закрылся там, и просидел почти без движений и сна до серых утренних сумерек. Его колотило. В голове пульсировала тупая и безграничная пустота.       Цель последних нескольких месяцев или даже лет, обернулась для него крахом.       Он сам не знал, когда влюбился в Поттера. Наверное, даже на самого парня он обратил внимание только тогда, когда после пятого курса, вернувшись из Франции, где вереница тетушек таскала его по магазинам и откармливала круассанами, обнаружил Поттера за столом рядом с Лордом: тихого, как под Империо, с запавшими глазами, с горем и пустотой в глубине глаз, с ломкой улыбкой и невозможно тонкими запястьями.       Тогда же он впервые обратил внимание, насколько Мальчик-Который-Выжил худ круглый год: никакой Хогвартс с его кушаньями не мог дать Гарри той же крепкой стати, которой отличался его отец. Драко видел портреты Джеймса Поттера и мог сказать, что голодное детство Героя навсегда оставило свой след — в острых скулах на лице, в изящной хрупкости тела, прикрытой тренированными мышцами, в торчащих косточках плеч и суставчатых пальцах, в аристократической худобе.       В глазах Поттера тогда плескалось леденящее спокойствие. Он был похож на змею — некогда активный, теперь он мог резко прекратить всякую деятельность на долгие часы. Драко не заметил, как стал наблюдать, учиться вместе с ним, благо maman тоже обратила внимание на перемены, но в отличие от него, Нарциссу такой Поттер привёл в восторг — нежная слабость бывшей Блэк к хладным гадам была ясна, стоило только оценить её выбор супруга.       Драко же было неуютно. Он не понимал, как себя вести рядом с этим новым Гарри. Он не мог добиться реакции, как не могла её добиться и его мать. Гриффиндорец выполнял их просьбы, тренировался, учил этикет и правила поведения за столом, тонкую науку грамотного подбора одежды, возился с розами после обеда и смотрел на войну Люциуса с финансами, хорошо дрался, но плохо дуэлировал… И оживал только рядом с Темным Лордом. Процесс этот был обоюдным. Малфой никогда ещё не ощущал такой острой зависти и неясной ревности. Поттер был близок, как никогда. Но недоступен и глух — тоже, как никогда.       Еще он ходил за Темным Лордом хвостиком, прятался в его кабинете, спал в его спальне. Словно своей жизни и воли у него не было вовсе. Вселенная крутилась вокруг Лорда, остальной мир был забыт, либо виделся досадным дополнением.       У Малфоя даже поговорить с Поттером не вышло — тот после пары слов скользяще улыбнулся и словно бы пропал, едва Драко глаза отвёл. Потрясающая способность исчезать на ровном месте и снова идти к Лорду. В Хогвартсе Поттер так не умел.       «В Хогвартсе не было Лорда», — напоминал аристократ сам себе. — Оставь, Драко, — как-то небрежно сказал ему papa, узнав о десятке неудачных попыток подобраться к Избранному. — Поттер сейчас весь свой мир строит вокруг того, кто его спас и помог заглушить горе, пообещал дать ему хоть что-то. Лорд не дает ему сойти с ума и держит под контролем всю магию, оттягивая на себя. Полагаю, мистер Поттер слишком нуждается в суррогате, в иллюзии хорошей жизни, — Люциус искренне считал, что подобные меры нужны только слабаку.       Нарцисса в этот момент громко закрыла книгу, хрустнула шеей как-то очень несвойственно, резко. Круто поднялась. — Слабак не смог бы принять на себя два рода, где он последний признанный наследник, — отчеканила она, напоминая, из какого такого Черного яблочного сада яблонька ее имени и яблочко имени Гарри Поттера появились в жизни Малфоев.       И вышла из гостиной. Стук ее каблуков Драко охарактеризовал бы, как гневный, жесткий. — Советую спать сегодня в гостевой, — в пустоту сказал парень. — В ней явно проснулась память о том, какими должны быть женщины-Блэки.       Люциус прикусил язык и мысленно дал себе по губам. Нарцисса даже тени нависшего пренебрежения над своей девичьей фамилии терпеть не могла.       Даже Цедрелла Уизли, в девичестве Блэк, выжженная с гобелена за убеждения своего мужа, Предателя крови, все еще оставалась дочерью темной семьи со всеми вытекающими последствиями в виде отшлифованных манер, образования и острого ума, взращенного в интригах и закулисных играх аристократии. Недооценивать воспитание ее сыновей не стоило, хотя они и прикидывались круглыми дурнями, играя в хороших чистокровок, лояльных власти. Однако породу не скроешь, и затаенная гордость иногда проявлялась в самые неожиданные моменты.       Ее вклад, как и вклад Лукреции Прюэтт в нынешних Уизли, бесспорно, давал всему новому поколению этой семьи право считаться достаточно Блэками, чтобы Нарцисса ощущала родство по магии, и подспудно ждала от них выдержки, силы, умения найти местечко потеплее и неизбежного бунта.       Что ж, бунт — это точно определяло стиль жизни рыжей семейки.       Ожидать чего-то меньшего от Поттера тоже не следовало — Люциус заставил себя вспомнить, что его бабка, леди Дорея, была полноправной дочерью Блэков. Джеймс Поттер был оленем, самым настоящим оленем, но следовало думать, что разбаловал сына именно Карлус — Блэки даже между собой всегда держали дистанцию.       То, во что можно было вылепить Гарри, особенно сейчас, пока он был столь податлив для внушения, гарантировало, что после окончания занятий с Нарси полукровка не посрамит две древние фамилии.       Проклятье, да Люциус и сам только несколько дней как закончил объяснять парню правила работы с финансами! И ведь успешно закончил!       Крестный Гарри, хоть и был выжжен, остался наследным лордом. Хотя его матушка и противилась такому исходу, оттягивая магию и накладывая запреты один за одним в последние годы жизни, но… Не смотря на все принятые меры, последняя воля последнего чистокровного Блэка основной линии, была сильна. Гарри считался наследником по гобеленам еще до снятия блокировки с кольца, о чем радостно совещались гоблины после озвучивания завещания — а это говорило и о немалых, не смотря на отлучение от рода, способностях Сириуса.       Все-таки маг может обманывать себя, но «перекрасить» свою силу ему не удастся — никогда.       Придет время думать об интересах рода, и быть Поттеру таким же темным, как и все, кто были до него. Светлые Поттеры — миф или реальность, сказала бы незабвенная Рита Скитер, задумайся она хоть на секунду, каким местом могут быть светлыми семьи, где значились вливания из «Священных двадцати восьми» бесконечным списком.       Светлые Уизли? Светлые Поттеры? Ха!       Драко, понаблюдав за пантомимой на лице кающегося в несдержанности отца, впервые задумался о том, насколько Поттер далеко должен был уйти в себя в своем горе, если связаться с ним может только один человек. Насколько сильно его ровесник успел сломаться. Насколько сильно помог этому произойти он сам. Насколько силен должен быть Лорд, если он оказался способен достучаться и привязать упрямого гриффиндорца к себе.       Было о чем подумать на досуге и что приметить. О том, как изменились они все после появления Гарри в доме, и больше всех — Темный Лорд. Если бы слизеринец не верил, что человеческие чувства харизматичному и гениальному Лорду не присущи, сказал бы, что тот подчинен, влюблен в отстраненный холод зеленых глаз и изгиб шеи с рисунком вен, в уязвимую нежность склоненной к широкому плечу мужчины головы Поттера.       Драко иногда ловил себя на том, что хочет спонтанно задрать повисшую на парне кофту и посмотреть на слишком острую границу поттеровских ребер, прикусить наверняка бледный сосок. Он слишком отчетливо мог представить себе, как выглядит другой парень. От этого сладко сводило бедра, но происходящее его пугало. Он учил новые заклинания для боя и повышено усердно старался влиться в ряды Пожирателей смерти.       Ради чести семьи. Ради гордости отца. Ради одобрения Темного Лорда.       Совсем немного — чтобы обратить внимание Поттера к его усилиям. Доказать, что Драко действительно достоин… чего-нибудь. Наверное, лучшего. Хотя бы мимолетного внимания человека, с которым Малфой-младший все детство мечтал подружиться и на которого всю юность желал произвести впечатление. Такое дурацкое желание подростка выделиться…       Но раньше как-то получалось только выставлять себя папенькиным сынком, полным засранцем и типичным слизеринским трусишкой. Даже шестой Уизел, узколобый и совершенно никчемный, выглядел на его фоне благородным львом, истинным представителем своего факультета.       Драко от таких сравнений приходил в неистовство, летел в зал и тренировался с максималистским, типично подростковым упрямством. Если бы упрямство давало электричество, магической Англии никакие нововведения не требовались бы несколько месяцев.       Август и первый захват Министерства были совсем близко. Мальчик-Который-Выжил сокращал дозы принимаемых зелий и зачастую не мог контролировать или свою магию, или свои эмоции. Второе неизбежно влекло первое, от выбросов корежило даже мрамор, материал по определению нейтральный. Драко стал обходить Гарри, натасканного матерью на родовые проклятья Блэков, десятой дорогой — а то его и в Мунго не расколдуют. Поттер не менее усердно обходил Драко в ответ.       То, что происходило после, толкало Малфоя-младшего к нервному срыву.       Становилось ощутимо тяжелее жить и не звереть.       Малфой запасливо наварил Умиротворяющий бальзам еще перед захватом Министерства, и дальше только тягал флаконы: гарант Поттер был впервые одет, как подобает его положению, но выглядел страшно незрелым, не тянул на свои шестнадцать. Темный Лорд, старающийся не отходить от него, выглядел бы, как растлитель малолетних, если бы Драко не верил, что могущественным Волдемортам близость любого толка не присуща, да и Поттер… Кому вообще может приглянуться его вихрастая голова и несуразная, неуклюжая тушка?       Драко талантливо врал себе, а внутри все сжималось до боли. И самому хотелось сжаться побитой сукой и проскулить, лелея себя.       Следующая неделя приучила его начинать утро с успокаивающих зелий и отрабатывать различные вредящие заклинания на свежих выпусках Ежедневного Пророка. Журналюги в редакции «пророчили» так же хорошо, как в свое время Трелони: одно «настоящее» пророчество, и без малого пятнадцать лет Англия ловит лихорадочный трип. Верить статьям на состаренных страницах было столь же полезно, как использовать бульварный романчик в качестве исторической сводки и достоверного источника при написании доклада по зельеварению.       Но люди, ленящиеся шевелить своими мозгами и предпочитающие есть, чем кормят, продолжали верить любой газетной утке.       Так Драко приучился читать Пророк по диагонали, потом через страницу, потом строго колонку светских новостей и пристрастился все-таки к Придире. Чушь, которую подавал под пикантным соусом из психоделических бредней Ксено Лавгуд, заставляла задуматься значительно больше официальных статей от Министерства. Неполитическое издание талантливо топило глубокомысленные статьи о ситуации в стране, в заправке из мозгошмыгов, нарглов, морщерогих кизляков и дурацких загадках, решаемых лишь после изучения статей в Спектральных очках.       (Впервые на каникулах увидев сына в этом модном изыске, Люциус схватился за сердце, задыхаясь от ужаса.)       После Рождества Поттер снова замаячил на горизонте Хогвартса. Драко впервые на себе прочувствовал, что значит быть частью Армии Поттера и зауважал главаря этого собрания. Там же он увидел Темного Лорда вне светских мероприятий и шелухи, которой обрастал его образ в кулуарах мэнора и Хогвартса.       Сложившаяся из чужих рассказов и собственной невнимательности картинка быстро покрылась сеткой трещин и разбилась, как не жизнеспособная.       Наверное, Драко, просто наблюдая за их взаимодействием, уже тогда понял: Гарри Поттер в объятиях его Лорда, как жертва в кольцах Змеиного Короля. Не спасти, не забрать себе. Что Змий отметил, как свое, обязано достаться только самому Змию. Может быть, милорд сам еще не осознавал ничего подобного и его прикосновения не несли никакого скабрезного заявления. Но это был очень тесный контакт, очень личный, который не всякий мог себе позволить по отношению к другому, без серьезных на то причин и глубокого доверия. Драко думал, что прижмись к нему так кто со спины, чтобы в две палочки особенно эффектно творить заклятье Адского пламени, и он бы точно подумал что-то не то. Поттер же был совершенно непробиваем. Впрочем, Лорд был не лучше.       Можно было, видимо, сколько угодно жить вместе и контактировать, как не всем любовникам дано, и совершенно невинно строить отношения. Малфой не понимал, как, но неизменно ощущал бездонное доверие между лидерами двух сторон, и его душило. В его видении, столь глубокую непорочную любовь и связь, могло дать только беззаветное подчинение и нетленная верность одного другому. Но и то, и другое, ясным огнем горело в обоих.       Было страшно видеть подобное и понимать: вот он, золотой идеал отношений двух людей, магов, мужчин, для большинства даже женатых пар совершенно недосягаемый.       Не все имеют столько внутренней силы и взаимного комфорта, чтобы сплестись так глубоко.       Не все на этом свете Мальчик-Который-Выжил и льнущий к нему, словно желая слиться, Темный Лорд.       Иногда после тренировок он сбегал, перевозбужденный, и с глухим отчаянием в груди. Дурочка Паркинсон не делала ему лучше, восхищенно треща о том, как прекрасен Лорд и каким рядом с ним стал Поттер, насколько порочно они смотрятся вместе. Никто не мог отрицать, что Гарри этакий флер Видящего, властная аура и мягкая улыбка, шли, как никому иному. Иногда он говорил о планах на будущее, словно глядя в себя, словно зная, как именно все будет, и спорить ни у кого не было ни сил, ни причин. Завороженным выглядел даже Лорд.       Чаще всего оказывалось, что Поттер как в воду глядел.       Драко убеждал себя, что продолжает ходить на эти сборы лишь ради своей семьи, чтобы своими руками дать Малфоям то будущее, которого они заслужили. Но сердце говорило, что он врет сам себе. Аналогичные вещи утверждали и его проскальзывающие нет-нет фантазии. Он безотчетно продолжал желать внимания Поттера.       Когда ему впервые начали сниться странные сны, он с ужасом ощущал себя одержимым складывающейся иконой.       Поттер, в ошметках мантии, совершенно очевидно нагой под ней, водил его по подземельям то Хогвартса, то родного Малфой-мэнора. Горели зеленым огнем глаза, ластилась черной туманной дымкой сухая тьма из углов, сочилась между камней, вилась, стелилась по белой коже парня, обвивала лодыжки, вползала вверх по голеням, охватывала бедра, ютилась под полами обрывков мантии, льнула ко впалому животу и схватывала кольцами талию, грудь, рисовала черные узоры по плечам и стискивала нежно и предвкушающе худую шею, вплеталась в волосы, щекотала за ушами.       Драко даже во сне задыхался от обуревавших его чувств, от неясной их мешанины, и подсознательно понимал: тьма — это Темный Лорд. Его магия, его властность, его внутренняя сила, защищающая Поттера. Это были его руки, автоматически скользящие вверх по бокам Гарри, его кинжально-острый взгляд из угла, когда Гарри что-то им показывал, его густая магия, сплетающаяся с магией гриффиндорца и окружающая его коконом, стоило кому-то причинить любой, самый незначительный дискомфорт носителю шрама в виде молнии.       Поттер был тем, кто танцевал для Змия, одурманивая.       Змий был тем, кому перестал быть интересен мир, если рядом был Поттер.       Драко пришлось очень быстро сдаться собственному подсознанию: постоянно мучающий его по утрам стояк не было никак внутренних сил игнорировать. От безотчетного, но яркого желания, ломило яйца.       Осознав это, стало совсем нетрудно заключить договор с самим собой, признавая, что Малфои получают самое лучшее, а что может быть лучше, чем такой избранник? Дважды лорд, Избранный, бла-бла-бла.       Довольно юлить. Драко нужен Гарри Поттер. Точка.       После этого парень всерьез начал ездить по мозгам отца, обрабатывая на тему интересных корректив в семейном древе…       И ведь получилось же!       С той поры у слизеринца постоянно свербела внутри мучительная потребность во всем сознаться Поттеру, озадачить своими чувствами и понадеяться на легендарное благородство.       Он забыл только, что Темный Лорд никогда не был гриффиндорцем, и вообще ему свойственна редкостная алчность во всех вопросах, касающихся его подопечного, и мало свойственно сочувствие и благородство.       Собственно, вот, чем оно все и обернулось.