***
Елена Павловна сидит на своем законном месте в машине и смотрит вперед. Мысленно она метается из угла в угол своего сознания, кажется, готова даже закричать от того, насколько на нее все давит. Но вместо этого женщина слабо улыбалась и практически не двигалась. Он что-то рассказывал, пока чередовал газ с тормозом, пытался уловить ее реакцию, чтобы понять до конца нравится ли ей местность и заинтригована ли она. А Елена просто сидит, смотрит вперед и лишь слабо улыбается. Длинная асфальтированная дорога с крутыми поворотами. Не скажешь, что это дорога, это скорее тоннель какой-то. Не черный, со светом в конце, а зеленый, с небольшими кусками неба сверху. Зрелище действительно завораживающее, наверное, потому что через несколько дней уже май, вот природа и разбушевалась. Но самое главное то, что сколько они уже едут по этому тоннелю, встречных машин она насчитала штук семь от силы. Это очень непривычно, и не может не радовать. Она в восторге, честно. Признаться, о шубе было мечтать куда проще, чем о собственном доме где-то в Подмосковье. Где не один этаж в распоряжении, где свежий воздух, где соседи за трехметровым забором. Нет, конечно, само собой разумеется, у них были такие планы. Но опять же, это была проблема. Проблема не с домом, проблема с деньгами. Поэтому Елена Пална очень сильно не ожидала, когда Виктор Петрович вот так спонтанно заявил, что он купил дом. Вернее, она не ожидала, что это все-таки не шутка. Естественно, Елена рада. Она счастлива. Возможно, когда женщина это осознала, приняла и широко заулыбалась, глядя в его трезвые глаза, она была счастлива еще больше, чем в тот момент, когда услышала, что ее муки с отношениями на расстоянии официально прекращены. Баринова рассматривала, какие высокие потолки на первом этаже, уже представляла, сколько всего можно придумать только в одной гостиной, слушала, как приятно касаются плитки на полу ее туфли, и, самое главное, она позволила себе засмотреться на вид из окна. Перед домом территория была не такая большая, как за ним, где масштабы позволяли играть в футбол, как он и обещал. Близь забора куча деревьев, которые, наверное, придется убрать, но опять же на заднем дворе растут бок о бок две березы. Они еще молоденькие, кора не потемнела от времени, но стволы были достаточно толстыми. А окна какие… На крыльце можно устроить летнюю столовую с плетеной мебелью и цветами в крупных горшках, которые можно повесить где-то под крышей. Елена Павловна в восторге, хочется плакать от счастья, но пока что ей всего лишь удается улыбаться и кратко отвечать на грезы мужа. Нечто держало ее, потому ей не удается начать радоваться настолько бурно, как это сейчас делает ее муж. Он еще со вчерашнего вечера какой-то через чур буйный и влюбленный в жизнь. Когда приятный шок от осознания, что Витя вернулся насовсем, отпустил ее, женщина поняла, что в тупике. Тянуть некуда, надо просвещать мужа о том, какую кашу заварила. Будто сама судьба уже намекала, честное слово. И стало страшно. Какая будет реакция, как это нужно правильно преподнести, как вести разговор с Леной… Это заставило ее замолчать до самого ухода со свадьбы. Говорить не хотелось, надо было думать. Так себе удовольствие, если честно. И вот, кажется, созрела, кажется, остатки смелости собраны в кулак, осталось только дождаться, пока он протрезвеет. Завтра. Железно. Иду на Вы, как говорится. А тут на тебе. Дом он купил. В три этажа. Опять надо все сначала начинать. В какой-то степени, она все так же держит свою смелость в кулаке, но… Вот как его остановить? Как заставить замолчать, когда он не может остановиться? Либо хвалит себя, какой он молодец, либо грезит о беседке, собственном кабинете и, кажется, она слышала слово грядки. Ну дай Бог, чтобы он потом не пожалел об этой маленькой оплошности, когда она, после всех головных болей с обоями и дизайном, наконец позволит себе расслабиться и ни о чем не думать с тяпкой в руках. Елена медленно спускалась по лестнице на первый этаж и уже более или менее спокойно наблюдала за его шагами и взмахами рук. Кажется, она уже примерно знает, где будет детская. — Витя, — она делает шаг с последней ступени и на секунду опускает глаза на пол, — нам нужно с тобой поговорить. — Елена Пална сама не ожидала от себя такой решительности, так что надо срочно продолжать, чтобы не передумать в самый последний момент, а то плавали уже. Виктор Петрович, когда услышал, прямо-таки замер, но повернул на нее лицо всего лишь с немым вопросом. Взгляды встретились, кажется, сейчас остановится сердце. Все же нормально было. Он по глазам видит, что ей все нравится. Но, видимо, не в доме дело. Что-то серьезное. Хотя ни на одной его рубашке, наволочке или даже простыне, которые он привез не постиранными не было следов другой женщины. Так что он искренне не понимает, что не так. Его крайне заинтересовало, что есть некая девочка Лена, о которой сейчас пойдет речь. Проснулся до такой степени нескрываемый интерес, что Виктор Петрович стал открыто улыбаться и тянуть руки к ее талии. До той поры, пока она не назвала его дураком и не начала осторожно шагать куда-то на стену с напряженным видом. Мужчина выглядел довольно счастливым, но, когда оказалось, что он совершенно не так ее понял, оставалось лишь недовольно поморщиться. Женщина смотрела себе под ноги, тщательно подбирала слова и, кажется, забыла о его существовании и о том факте, что его реакция — это очередной шаг к ее цели. Или от нее. А он… А он нырнул руками в карманы своих брюк и, прищурив взгляд, внимательно наблюдал за ней, как она смотрит на плитку под ногами и как спокойно говорит об удочерении какого-то постороннего ребенка. Не опекунстве, чтобы взять на выходные или на каникулы, что уже потолок, а о целом удочерении, когда по закону троюродная тетка, и та начнет считаться родственницей какой-то девочки Лены. Что происходит? Его что, дома не было не восемь месяцев, а два года? Что за заявление? Зря говорят, что одна голова — хорошо, а две — некрасиво. Наоборот, две головы — лучше. В отличии от сентиментальной Елены Павловны, которая хранит каждую вещицу, которую ей преподнесла Лена, и которая ходила на детский новогодний утренник и с интересом смотрела на примитивную постановку «Буратино», Виктор Петрович уже просчитывал все риски, все минусы, негативные стороны и все прочее. Смотрел на ситуацию трезво и без теплых чувств. Его разум оставался холодным, потому что еще не растаял от вида, когда ребенок несется из другого конца коридора навстречу, раскинув руки, от ощущения, когда ребенок держит за шею, чтобы он никуда не делся, от рук, которые протягивают детскую поделку из пластилина. Ему не понять ее. Не в этот раз. — Ты уверена, что эта Лена хочет, чтобы ее забрали? Может просто радуется, что к ней приезжают и привозят вкусную еду? — Он был спокоен. Слишком спокоен, будто идет обсуждение нового поставщика продуктов для его ресторана. Да, он был заинтересован, потому что многое на кону, но, в то же время, настолько спокоен, что это отталкивало, и даже мгновенно вызвало у кое-кого слезы. — Зачем ты так? — Лицо и глаза начали жечь. Слезы, не истерика, всего лишь слезы, которые полны отчаяния, уже близко. Но, несмотря на это, Елена наконец стала внимательно смотреть на него, не сдерживая эмоций, но не то что бы их было слишком много. Всего лишь слезы, всего лишь безвыходное положение, всего лишь из-за нее ломается маленькая жизнь, и, как на зло, она это прекрасно понимает, потому что знает, что Лена действительно радуется ее белой машине во дворе, а не тому, что она приносит в пакете. Это прошло быстро. Нет, слезы остались, картинка начинает расплываться, наконец на щеке появляется влажная дорожка. Но теперь она начинает на него сердится. Из-за его черствости, сухости, эгоизма и колючести, хоть он и побрился вчера ночью, потому что она не подпускала его к себе, кричала, что он видимо неженатый, раз так себя запустил. Он даже не попытался понять. Сразу же будто удар под дых. Теперь ее очередь быть такой жестокой. Кажется, сейчас начнется гроза, несмотря на то, что за окном приятное весеннее солнце, а птицы, которые еще не замученные чрезмерным теплом, которое начнется недели через две, поют без усталости. — Ты не знаешь, как она тянет ко мне руки, как рассказывает о своих проблемах и волнуется, чтобы мне было интересно. — Слезы из ее глаз крупными каплями начали поспешно бежать вниз по щеке. — Она спросить боится, когда я приеду еще, потому что думает, что я могу сказать, что я больше не приеду. — Голос набирает тональность, как грохот сталкивающихся облаков. — Я полюбила ее. Ты оставил меня почти на год одну, я ведь даже кота закормила от опустошения. А ты… Ты можешь понять, но ты не хочешь. — Кажется, когда она твердо посмотрела ему в глаза, Виктор Петрович увидел молнию. Или даже две. Ей нужно с собой что-то делать. Слишком долго была суша, и теперь будет потоп. Елена спешит на выход, чтобы взять себя в руки. Пусть этот Ной со своим ковчегом делает, что хочет, а у нее сейчас потечет тушь. Женщина слишком на него злиться, чтобы продолжать этот разговор. Как только в ее сторону подует ветер со стороны речки, она поймет, что в какой-то степени тоже не права. Но не больше его. Он тоже не розовый слоник.***
У Виктора Петровича слишком паршивое настроение, но удар на себя приняла только педаль газа, которую он вжимал стопой вниз, не на секунду не расслабляясь. Испорчен такой момент, что хоть бери, да дом продавай. Скоро Москва, поворот во двор, подъезд, а она так ни разу на него и не посмотрела. Хочется поинтересоваться, как давно она начала увлекаться пустырем, дорожными знаками и чужими машинами, но вместо этого себя проявила во всей красе его нетерпеливость. — Лена, из-за чего ты на меня сердишься? — Голос в самом деле был требовательным от нетерпения, а сердитый взгляд метался от лобового стекла на нее. Елена Павловна настолько на него была рассержена, что повернула на него голову неспешно и без особого интереса, будто уже готова подавать на развод. — Я на тебя не сержусь, — спокойно, с минимальным эмоциональным окрасом ответила она и стала смотреть вперед, а не в сторону. Уже хорошо, что не отвернулась. Кажется, будет разговор. — Ну я вижу. — Баринов на секунду поморщил лоб от недовольства и крепче ухватил пальцами руль. — Я правда не понимаю, откуда такая необходимость сразу забирать. Можно же как-то постепенно… Или просто помогать… — Виктор Петрович терялся от того, насколько много есть вариантов. Но нет, она же уперлась, забирать и все. — Если ты не хочешь этого ребенка, — ей пришлось слегка повысить голос, чтобы он успокоился и не поднимал эту тему снова, потому что она и так только отошла, — то это не значит, что я перестану к ней ездить. У тебя будет Спартак, а у меня ребенок, хоть и не от тебя. По-моему, все честно. — Постепенно она заговорила спокойно и размеренно, но не на секунду не перевела на него глаза, настолько ее интересовал городской пейзаж. — Не впутывай сюда моего ребенка. — Он помнит. Он все помнит. И ему до сих не хочется вспоминать, что был сделан аборт по его согласию. Да, ничем бы хорошим это не закончилось, но, а вдруг… Это настолько серьезно, что мужчине пришлось прервать ее со всей резкостью, лишь бы супруга не затрагивала эту тему. Для Виктор Петровича это куда серьезнее, чем какой-то приемный ребенок. — Я считаю, что если я тогда не смогла родить, то это не значит, что нам не суждено иметь детей. Они должны быть, просто не тогда, когда ты метался между Спартаком и мной, а еще умудрялся напиваться в кабинете в перерывах. — В отличии от него, она была спокойна и чертовски права. И Баринов это знал, потому его аргументы резко начали заканчиваться. — Это не повод брать чужого ребенка. — Это все, на что он способен, а все, что ему остается — сжимать руль пальцами и смотреть вперед. — Да как же ты не поймешь, что она не чужая? Она ничья. Она оказалась там, потому что никому не нужна. — Сам виноват. Снова он начал говорить об этом, и снова она готова идти в атаку. Для нее не было никакой проблемы смотреть на него, настолько ее готовность к бою зашкаливала. Это слегка напоминает ринг за двумя лучшими ресторанами Москвы. Стоит признать, что прошло достаточно времени, когда Елена Павловна начала доминировать. Ему стоит задуматься о том, что же там за ребенок такой, что она готова ему персонально перегрызть глотку или проесть плешь. — Хорошо, пусть так. — Мужчина раздраженно кивнул. — Но какой в этом смысл? Неужели тебе своих собственных внуков будет мало? — Не факт, что это было специально, вряд ли он вообще думал об этом, но Елена Павловна уже уверена, что слово «собственных» было подобрано специально, и, кажется, женщина даже прощупала нужную интонацию. У него в голове опилки? Она же его сейчас убьет за такое. — Как часто ты отправлял своих детей к бабушке? — Пронесло. Хотя женщина смотрела на своего оппонента настолько требовательно, что лучше бы ему мирно принять поражение и не трогать ее. Сутки. — Вот только честно. Я своего Васю отправляла на неделю и обратно домой, потому что она его избалует. — Она была спокойна, но кровожадна до ужаса. Виктор Петрович, припарковавшись и заглушив машину, наконец набрался смелости смотреть на нее, даже открыл рот, чтобы ответь, но Елена его остановила, подняв руки верх, на секунду зажмурившись. Он недовольно принял решение молчать и отвел голову куда-то в сторону, а дверь с ее стороны тем временем уже хлопнула. Кажется, не только дом можно продавать, уже можно смело подавать на развод.***
Фасад здания еще при постройке не мог похвастаться своей привлекательностью, а с того момента прошло уже добрых лет тридцать, если не меньше, поэтому не трудно догадаться, что даже у такого толстокожего кактуса, как Виктор Петрович, мурашки пробежались табуном по спине. Мало того, что здание со своими трещинами и серостью не вызывало доверия, так при свете ночи и вовсе хотелось держаться от него подальше. Трудно поверить, что там дети. Ему особенно трудно. У него люди едят в зданиях получше, не то что живут. А тут дети. Детское время уже заканчивается, в окнах здания через дорогу от его машины почти не горит свет. Лишь где-то, и то слишком тускло. Он до сих пор не верит, что это детский дом, а табличку с названием учреждения замечает только тогда, когда Елена хлопает дверью и оказывается рядом с ним. Да, детский дом собственной персоной. С трехметровым забором, у которого острые наконечники сверху, у которого старая дверь на большой тугой пружине, которая может прибить, если ее не придерживать до конца своего проникновения в здание. Ему здесь не нравится, а она автоматически стала рыскать глазами в поисках окна нужной спальни. Если считать слева, то это будет пятое окно. Благодаря весне, которая как раз разгулялась, клены и одна липа, что была почти в углу территории, распустились до такой степени, что уже не было видно крыши здания. И слава Богу. Виктору Петровичу пока что нужно привыкнуть к стенам. Машина была припаркована криво, но в такое время можно было вовсе остановиться на краю дороги и не заморачиваться. Сумка Елены Павловны осталась в гордом одиночестве где-то на сидении, Баринов, облокотившись о заднюю дверь, смотрел прямо перед собой на двор детского дома, но руки держал в карманах. Женщина была спокойна, в приподнятом настроении, но, возможно, ему кажется. Ей не хотелось кинуться к зданию, которое буквально через дорогу. Ей хотелось всего лишь добить его, чтобы он знал, что не прав. — Ты на пенсию выходить собрался. Год, второй и тебя опять понесет на кухню. Чем ты будешь заниматься днями? — Вопрос риторический, а Елена больше напоминала гипнотизёра со стажем. — Ты не умеешь отдыхать, я это знаю так же, как и ты. Ну привезут тебе на выходные Машу, Алиса еще какое-то время будет к тебе привязана. Дальше что? Дальше она вырастет, Маша не будет сидеть возле тебя днями. А я с работы уходить еще не собираюсь, меня повысить должны со дня на день. Вить. — Наконец Елена повернула на него голову и стала смотреть со всей внимательностью и сладким чувством победы. По его тяжелым векам и обездвиженным усам все уже было понятно. — Не обязательно любить как свою. К этому тоже нужно прийти. Я не требую этого. Ты пока осознал, что меня любишь, то прошло почти пять лет, а тут чужой ребенок. Просто обеспечить хотя бы. Накормить, одеть, помочь пробиться. И не факт, что она не уедет, как Вася в Сургут. Не факт, что она не захочет пойти во Францию, как Катя. Родители это не на всю жизнь. Дети — да, а родители нет, поэтому… Не преувеличивай свою роль. — Она уже нащупала дверную ручку, потому что хоть и наступили теплые дни, но по вечерам еще слишком зябко. — Сделать доброе дело никому не помешает. — Не хочется мерзнуть здесь и дальше, поэтому Елена садится в машину, но не проговаривает ни слова больше. Пусть стоит сколько хочет, но она уже и так тут все выучила. Он в этот момент знал только одно: ей нельзя доверять. Даже на предложение всего лишь проехать длинной дорогой и всего лишь взглянуть одним глазком на это здание стоит реагировать резко отрицательно, а не соглашаться, чтобы она хотя бы ночевать к себе пустила.