Холодец с горчицей

Сашка неплохой парень. Не хороший, не положительный по всем фронтам, а именно неплохой. Я ни разу за ним не замечала каких-то явных косяков типа нездорового интереса к насилию, склонностей к манипулированию или несусветного завирательства, но и ровным счетом ничего для себя интересного в нем не видела. Парень как парень с непонятными мне хобби, дурацким хохолком ржаных волос и глубокими познаниями отечественной мультипликации. — «Я — свинья, и ты — свинья. Все мы братцы свиньи!..» — завывала Лелька, выпекая на скворчащей сковороде золотистые пышные сырнички с ванилью и изюмом. — «…Нынче дали нам, друзья, целый чан ботвиньи!» — продолжал Сашка, подходя к ней сзади и целуя в висок. Мне оставалось только морщиться, наблюдая их почти уже семейную идиллию. «Кошкин дом», конечно, вещь клевая, но не на третьем же десятке лет его пересматривать… А они смотрели, цитировали, заканчивали друг за другом фразы. Они были влюблены и не видели ничего вокруг. Сашка нашел Лельку на беговой дорожке в апреле того года, что следовал за черным годом моего расставания с Максом. Как ни странно, тот не хотел заканчивать наши отношения и даже плакал, что мне казалось совсем смешным. Я еле удержалась от пощечины и тошнотворного позыва выблевать на него истинную причину моего скоропалительного решения. Установка «нельзя» маятником качалась во мне, напоминая: месть Лельке удастся, только если она ничего не будет знать о найденном фото и раскрытии тайны, а Макс мог все ей рассказать. Черт с ним, с Максом. Ничтожество, не стоящее моего внимания. А вот Лельку мне хотелось помучить, хотелось свести с ума ее болью, выпотрошить весь ее позитив и засунуть ей в глотку, как суют огромные резиновые елдаки в рот порноактрисам, и чтобы она также задыхалась — потасканная и презираемая, используемая исключительно в потребительских целях… Ах, это сладкое слово месть! Почти два года я вынашивала в своем черепе план — двадцать месяцев и две недели. Сука, я ничего не забыла. Конец июня, улицы напоминают духовку, солнце — гриль. Экзамены почти все сданы, кроме одного, последнего. Еще чуть-чуть и мы станем дипломированными специалистами. Еще немного и я сниму маску. Лелька уехала домой, чтобы забрать красные туфли на высоченной шпильке для выпускного, но обещала вернуться к трем часам ночи, как раз перед экзаменом. Готовиться уже нет сил, да и все мы с ней давно разобрали по косточкам. Одна проблема — Сашка. Этот лопух действительно влюблен в Лельку, он чуть ли не молиться на нее, но я ему нравлюсь. Как друг, что понятно, ведь я обрабатывала его не один день, но и как женщина — я красива, я сделала все, чтобы быть готовой к ответственному моменту. Жаль парня. Пешка в моей игре, он, наверно, не заслужил с моей стороны ничего противоестественного в виде жесткой сексуальной атаки — уж очень неопытный и мягкий. Кажется, он был до Лельки вообще девственником в свои двадцать три. Тело молодого мужчины способно в определенных обстоятельствах не слышать слабые протестующие попискивания мозга. Тело женщины слышит их всегда, в этом наше главное отличие. Ладно, что не ломает нас, то делает нас сильнее. Лживая Лелька недостойна счастья, а Сашка непременно найдет себе кого-нибудь получше. Или нет, но, честно сказать, мне нет до него большого дела. Четверг, половина девятого. По прежнему жарко, но воздух сухой и дышится свободно. Горячий воздух обволакивает ноги, залезая под свободное короткое платье, волосы разметались по плечам тугими пружинами черных кудряшек. На меня все оборачиваются, я улыбаюсь. В объемной сумке «Black label» на семьсот миллилитров. Можно в хламину нахлестаться, можно даже голову помыть или продезинфицировать промежность при желании. Хаха, мирамистин двенадцатилетней выдержки… — Привет, — удивленно приподнимает бровь Саша, открывая мне дверь. — Привет, зайти можно? — Да, конечно. Лелька уехала. Я думал, ты знаешь… Осматривает меня с головы до ног и не может оторваться. Точнее, может, но не очень хочет, ибо ничего в разглядывании предосудительного нет, а значит, можно продолжать на законных основаниях. — Приедет в субботу. Она мне говорила. — Просила встретить завтра в три утра, — хмурится Саня, напрягая извилины. Жопой подвох чует. — Не, у нас экзамен-то в субботу, она напутала, когда тебе сообщала… Разуваюсь в прихожке, стаскивая с загорелых изящных ног босоножки на массивной платформе. Сразу становлюсь хрупче и меньше на вид, будто по-детски беззащитной. Саня нетерпеливо пытается разблокировать телефон, но ни хрена у него не получается. Впрочем, связи в поезде нет, Лельке не дозвониться. — А, черт… — шипит Сашка, кидая айфон на кресло. — Разрядился. Правда, завтра? Я так-то с дежурства, ночь не спал, хоть высплюсь. Санька еще учится в меде, подрабатывая медбратом. Смотрит на меня, осоловело хлопая серыми глазенками. Выпроводить меня нельзя — я лучшая подруга любимой Лелечки, да и просто хороший человечек… Раз пришла, значит, надо было. Нет, он определенно положительный. Потягиваюсь, выставляя грудь вперед и втягивая и без того плоский живот. Мысленно подготавливаюсь. Насильно выдавленные слезы застилают обзор. — Сааань… Картинно падаю на диван, захлебываясь от рыданий. Сашка столбом стоит, не зная куда деваться. — Сонечка, что случилось? Садится рядом, боясь притронуться, но все-таки привлекает меня за плечи к себе, ощущая нежный земляничный аромат лосьона для тела. — Я… Я… Минут пять я рыдаю и делаю это абсолютно натурально — мне действительно без меры жалко себя. Я два года готовилась к этому дню, забив на свою личную жизнь, которую могла десять раз устроить с достойнейшими людьми, на саморазвитие, которое похерено одной лишь идеей-фикс — отомстить, на истинные чувства, на отношения с настоящими друзьями. Я сама себя уничтожила. Да, Лелька с Максом меня разломали на части, но вместо того, чтобы склеить осколки и покрыть их лаком, я разметалась по всей вселенной, растрачивая все потенциалы уходящей юности на этот чертов план. — Санька… Плачу, уткнувшись куда-то ему в шею и чувствую, как страшно быстро бьется жилка у него под кожей. Она же не лопнет, нет? — Я… Я чего пришла. Поговорить надо. — Высвобождаюсь из влажного плена его руки, подхожу к брошенной на пол сумке, достаю вискарь. — Выпьем? Мне очень надо. Сашка с грустью кивает головой, отправляясь на кухню за стаканами, понимая, что сон ему не светит. Славный он, все-таки. Ну, правда, славный. Как я раньше этого не видела? План А куда-то проваливается. Операцией «Дама в беде» его не взять. Будем брать правдой. Так проще. Так честнее и правильнее. Мы выпили треть бутылки молча. Сашка ничего не спрашивал больше, давая мне возможность дойти до кондиции, но пьянее мы не становились. Парадокс. И тогда я просто все рассказала. Все, начиная моей патологической привязанностью к Лельке, без которой жизнь теряла краски, продолжая моей скрытой ненавистью к ней и заканчивая тычками пальца с деревянным кольцом на нем в телефон, где была та ненавистная фотка. — Смотри, это лебеди, блять. Я их три месяца вышивала на этом гребанном синем фоне. Три! Сашка на лебедей не смотрел, он видел лишь Лельку, позирующую перед чужим мужчиной обнаженной. В какой-то момент я затихла, судорожно теребя край платья. Сашкино лицо было просто меловым. Святой образ рассыпался. И хотя в те времена, когда была сделана фотография, он еще не знал Оленьки Кондратьевой, факт измены полностью лишил его иллюзий. — Ты уверена, что это твой Макс ее фотографировал? — Абсолютно. Мы жили вместе с Максом на той съемной квартире, это наша постель. Это моя вышивка. Это те самые засаленные обои с ромашками. Сашка налил себе еще вискаря, покачал бутылку, предлагая долить мне, но я отказалась. — И что теперь? — Я хотела соблазнить тебя, чтобы она увидела. Она действительно приезжает сегодня ночью. — Плохая идея. Я не… — Не хочешь меня? — злобно прошептала я. — Нет, — улыбнулся Сашка. — Я поговорю с Лелькой. — Вы расстанетесь? Сашка промолчал. Мало ли что творила Оля до встречи с ним? Она его единственная. — Саш? Вы расстанетесь? — звенящим голосом почти кричала я. — Ты же не можешь любить предательницу!.. — Меня она не предавала. По крайней мере, я об этом ничего не знаю. — Но… — Ты слишком много выпила. Оля тебя слишком сильно ранила. Вам лучше поговорить об этом, когда ты проспишься, после экзамена… — Да я два года спать не могу! Я два года живу мыслью, как растоптать ее, как раздавить ее глаза и… и… Я металась по комнате как раненая лиса. Мысли вихрем кружили в голове, на виски давил чугунный обруч недосыпа, хронической усталости и боли. — Блять… Я… Кажется, мне нужна помощь… — кусая пальцы, я осела на персидский ковер. — Я тронулась, похоже… Хохот сам вырвался из моей груди, не желая сбавлять обороты и останавливаться. Сашка потянулся к городскому телефону, явно намереваясь привлечь психушку. — Нет, Саш, все норм. Честно, — с трудом подавляя приступ, выдохнула я. — Правда. Я устала. И свернула не туда. Два года назад я отгородилась от всего, кроме мести и вот результат. Я снова заплакала, на этот раз беззвучно, не на публику — Сашку, — а для себя самой. Санька опустился на ковер рядом и обнял меня. Не знаю, сколько мы просидели, но сорок градусов дали-таки по мозгам. Мои растрескавшиеся губы, нуждавшиеся, в общем-то, в стакане холодной воды, нашли его, по-девичьи пухлые и нежные. Ночная прохлада опустилась, наконец, на город, заглянула через противомаскитную сетку в комнату и накрыла нас. Его руки неосознанно бродят по моей талии, мои — по его плечам. Крепкие мышцы, твердые. Господи, у меня ж два года никого кроме душа не было… Расстегиваю его рубашку, он пытается отцепить мои пальцы от пуговиц, но я проворнее. Медленно провожу языком по его, быстрее, еще быстрее, впиваясь руками в короткие волосы у самых корней. Мое платье полетело к чертям. Теплое дыхание и еле уловимые короткие поцелуи в шею заставляют биться сердце чаще. Между ног горячо, хочется, чтобы он вошел, я извиваюсь, подаваясь тазом навстречу все еще одетому в джинсы Сашке. Мешаем друг другу, пытаясь расстегнуть молнию, с третьей попытки получается. О презервативе пьяные головы даже не вспомнили. Остатки белья летят в разные стороны. Глажу его бедра, пока он задает размеренный ритм, рьяно помогаю, сую его пальцы по одному себе в рот — Максу нравилось, когда я нежно посасывала фаланги, он заводился от одной мысли об этом. Жарко. Хорошо. Очень хорошо. Толчки и движения члена внутри о стенки приятны, в какой-то момент даже хотелось, чтобы они не заканчивались — до оргазма все равно мне не дойти в такой позе, проходили, но уже и неважно. Не кричу, не стонаю, но дышу непроизвольно часто и рвано. Сашка кончает, конвульсивно опускаясь на меня полностью, и тут же буквально скатывается на ковер рядом. Молчим. Я даже в какой-то степени разочарованно, но не успеваю расстроиться по поводу отсутствия оргазма, как Сашка сползает мне до пояса, хозяйски раскидывает в стороны уже приведенные вместе ноги и широким взмахом горячего влажного языка проходится по гладко выбритым половым губам и клитору. Пара движений и нарастающая волна внизу живота достигает пика, заставляя биться в судорогах. Господи, прости за твое упоминание в таком контексте, но никогда я не кончала так долго. — Хватит, — тихо говорю любовнику, не открывая глаз, вслепую ерошу ему волосы. — Да уж, хватит, — раздается Лелькин голос. Она стоит в дверях с огромной дорожной сумкой через плечо — она сама в нее б влезла, — и, скривившись от внутренней боли, смотрит на нас сверху вниз. По худым щекам слезы бегут непрерывным потоком — одна за другой. — Лелька пришла! — нарочито весело говорю я, вставая с пола и беря платье. Подхожу в притык к ней, голая, скалящаяся, красивая, наклоняюсь и целую низкорослую подругу в лоб. — Привет, малютка наша. Максу при встрече привет передавай, ладно? Вытираю тылом ладони ее слезы, не оглядываясь на Сашку, выхожу прочь из квартиры, на ходу натягивая платье. Шалость удалась. А стоило оно того?