***
Мама пела, и песни её отравляли собственную душу, искрами поджигали её лёгкие, и они стачивались, пеплом - кровью - стекая с уголка губ разрушающим кашлем. Люси зажимала уши, до боли и черноты жмуря глаза, и просила - молила - у Бога тишины. Мелодия лилась черной копотью, вдалбливаясь в разум и сознание, бурлящей смолой текла по венам, добираясь до самого сердца, затапливая его нескончаемой горечью отчаяния. Люси бросалась маме в ноги, умоляла ее молчать, пусть забывая ноты и чувства, давя далёкие, будто уже и не свои, воспоминания о мужчине, светловолосом счастье и мире в голубых глазах, - лишь бы только жить. Мамина улыбка - счастье - растягивалась в (чувствуй, люби, живи — пой) завещание. Люси складывала руки на груди:"Боже, только не дай ей запеть". Люси кажется, что мамины песни, такие родные ещё вчера будто, ядом проникли в мамин организм, словами истощая до посинения кожи. Мамины песни - это сгусток полынной печали, горечи беспомощности, съедающей, выгрызающей эпителий души. Проклятие. Мамины песни не синяя птица, раскаляющая взмахом крыла добела сердце до счастливых слез. Мамина пылкость, блестящая небесной невинностью, - её вера, была сильнее, чем Люсина — в Бога. Кажется, он принес тишину всюду, кроме её сердца, где в плескающейся ненависти потонули и слёзы, и песни.***
И только после стоя под обжигающе ледяными, ударяющимися о щеки и стекающими струями бессилия и тайной злобы, каплями дождя, Люси думает, что её родная душа - это та, что разлагается под землёй в царстве червей, что протачивают себе пути сквозь кожу и наполненную когда-то ясностью чувств плоть прямиком к мозгу. Люси представляет, как они копошатся и роются в теле той, кто была единственным настоящим, таким хрупким, эфемерным всем её миром, и вгоняет ногти до кровяного полукруга на коже. Она мертва, а её песни набатом в голове: до скручивающего страха сердце, до цепей, сжимающих своей ледяной сталью лёгкие, до поднимающейся по горлу скорби, зацепляющейся до жгучих слез, выступающих на застекленевших глазах солью, отдающей бликами горя. "Сотри мелодии из памяти, Боже." Люси срывается, падает у могильного камня, холодного, словно впитавшего в себя все слезы, и отчаяние, и тоску, разрывает землю, вгоняя под ногти черноту, срывается, захлебываясь слезами, кашляет, до кровяных каплей рвя глотку. Роет, роет, роет, тщетно истязая себя в попытке вернуть её, восстановить свой мир, исцелить разбитую душу и сгоревшие мечты. Как будто есть лишь одно место, единственный жизненный путь: только с ней, рядом, быть похороненной заживо, крича заученные, до дыр испетые слова. Потому что всё равно у Люси счетчик обнулён.***
Люси - девушка из знатного рода, её долг - думать о благосостоянии семьи; закупорить все сосуды, током чувств и кровью размораживающие сердце. Кукла в руках отца, безвольность — Люсины вторые имена: правила-приличия-этикет-предписания-долг-правила-этикет-приличия крутятся калейдоскопом, заворачивают в суету сознание. Люси по настоянию отца каждое утро молится за благополучие семьи, за идущий в гору бизнес, за удачные контракты, за безбедную жизнь - за непровальное будущее. Девочка за закрытой стальной дверью души тихо скребется и всхлипывает: у неё в глазах океан непролитых слез и молчаний. Она шепчет молитвы голосом детства, разгоняя их по артериям, и Люси вздрагивает, сжимается в комочек, продолжая на коленях разносить волю отца. В голове:"Боже, дай мне запеть." С губ срывается давно заученное, до дыр прибитое в памяти; в голове пусто, веки — свинцом, и в сознании что-то стучит, будто просто сердце, ускоряясь и вонзаясь в виски иглами, по самообладанию стуча как по наковальне. И впервые за десяток лет Люси плачет. Срывается, сдирает с себя невозмутимость и контроль, - кожу - хрипящим голосом выстанывая зарытые давно в издрогшей земле песни, заветное чувствуй, люби, живи. Вдребезги замахом руки разбивает икону, в глазах которой отражается презрение отца. Оно прожигает кожу огнём пощечиной папиной тяжёлой руки, раскаленной добела печатью на сердце. Плевать. Её душа заливается, захлебывается потоками нот, проникающих во все щели захлопнутых дверей памяти и чувств, распахивая их настеж. Она смеётся охрипше, поднимается на ноги и кружится-кружится-кружится, скидывая на пол драгоценные вазы и статуэтки; танцует на осколках фарфора - зачахнувшей воли и разума - истерзанной, забитой душой. Часы кричат:"Ноль-ноль", а у Люси, где-то в её голове, взрывается миллионами лучей солнца рассвет.