Chaos Reigns

Мирон шёл в сумерках по набережной, что-то глухим грохотом отдавалось на другом берегу и на этом чирикало эхом. Деревья с обеих сторон тропы появлялись все чаще и чаще, пока не начали расти одним сплошным зеленым коридором, смыкаясь над головой кронами. Коридор этот, чем дальше Мирон продвигался вглубь, все больше напоминал кроличью нору с лиственными стенами, все меньше в нем было света. Но туда, все дальше и дальше, влекло неотвратимо, он не мог сопротивляться. Пришлось встать на колени и уже ползти, пачкая в зеленом травяном соке джинсы. Ветви тянулись к нему, то и дело задевали спину, а листва гладила, ласкала нежными побегами. Мирон будто оказался в чреве, листья щекотали его кожу до дрожи, ветки забирались под одежду. Он очнулся. Это началось месяц назад. Странные видения, в которые он проваливался время от времени, стоило ему остаться наедине со своими мыслями. Не сон, не кошмар, не галлюцинация. Он словно падал за пределы ткани реальности, просачиваясь сквозь текстуры реального мира. Хорошо, что такого не происходило на концертах — с одной стороны, с другой же, постоянно приходилось окружать себя кучей народу, чтобы не ловить эти спонтанные трипы то и дело. Хотя и не было в них ничего неприятного — сама утрата контроля сводила с ума. Ребята поглядывали на его осунувшееся лицо, но ничего не говорили, вероятно, полагая, что это просто какая-то новая наркота так иссушила его тело. Плохо было то, что писать что-то новое он мог только находясь один, а стоило ему остаться в тишине спальни, начиналось оно… В этот раз он очнулся в гримерке, рядом валялась опрокинутая бутылка вискаря, остатки подсохшей пиццы и пакеты от чипсов. Праздновали. Мирон отрубился, и вот результат: опять это лиственное порно, что за напасть. Он проверил телефон — шесть вечера. Кряхтя, поднял свое бренное тело с дивана, затекла левая рука. Вышел. В коридоре было пусто, наверно, все свалили. Однако, можно было слышать как вдалеке, где-то за дверью, строго разговаривает с кем-то Женя. Он пошел на голос и почти впечатался лбом в открывающуюся дверь. Женя вскрикнула, посмотрела на него тревожно, сказала: «Тебе нужно спать, Мирон! Мы оставили тебя, думали ты передохнешь хоть тут, раз в отеле тебе не спится». Месяц назад Мирон решил поделиться с ней своей проблемой. После концертов, тусовок, трезвый или под кайфом, усталый или взбудораженный, он падал на кровать, но сон не приходил. Мог полночи бродить по номеру — ничего. А потом начинались эти видения. По-хорошему надо было валить в Лондон, записаться к нормальному специалисту, но когда уж теперь, тур не откатан. На восьмом этаже провинциальной гостиницы был сладостный совок, но Мирон был рад этому. Колхозный уют, старая мебель, зеленое покрывало, мягкое, щекотное, удобный матрас. Мирон открыл все окна, ветер тут же взметнул вверх занавески, нехотя впуская свет фонарей с улицы. В Барнауле было холодно и промозгло, но и это хорошо. За такую реальность проще зацепиться. Он выглянул наружу, стал следить за ползущим по рельсам стареньким трамваем, который недовольно позвякивал на зазевавшегося пешехода. Вдалеке женский голос монотонно что-то говорил, наверно, рядом железнодорожный вокзал. Захотелось есть, захотелось спать. Он грузно опустился на кровать, так как есть, прямо в обуви, закрыл утомленные глаза, позволяя прохладному воздуху гулять по комнате. Снова высокая трава трогает его щиколотки, цепляется за кроссовки, пытаясь их стянуть. Что-то неведомое и сильное зовет его. Он идет по запаху какого-то цветущего растения, трава уже почти достает до пояса. «Нужно лечь!», — подсказало что-то. Мирон слушается этого внутреннего, потаенного, приземляется на траву, укладываясь на спину. Стебли податливо проминаются под его весом и как будто даже немного пружинят. От земли веет холодом и сыростью, но запах этот почему-то очень приятный, от него в груди что-то трепещет и ноет… Он закрывает глаза, чувствуя как неяркое солнце греет кожу. Наконец-то расслабиться, отпустить все мысли из головы так приятно. Мирон думает, что так, должно быть, неплохо лежать в могиле, прикрытым землей и цветущими растениями. Порыв ветра тревожит траву, она волнуется, суетливо гнет стебли, укрывая Мирона, приятно гладя лицо, руки, живот. Это чужое присутствие. Здесь кто-то есть. Этот кто-то ничего не говорит. Только смотрит. Сначала под этим взглядом тревожно и неуютно, но потом, успокоенный мягкими поглаживаниями стеблей, Мирон, отпускает себя, ведет головой, открывая шею. За шиворот немедленно скользит тонкий стебель, влажный, ласковый, испускающий сок. Мирон тяжело вдыхает вязкий воздух, чувствуя что возбуждается от этих прикосновений и от пронизывающего взгляда. Он лежит на траве, не в силах открыть глаза, прикованный чем-то или кем-то потусторонним к земле, обездвиженный, беззащитный, пока стрекот барнаульского трамвая вновь не возвращает его в реальность. Но в Новосибирске видения неожиданно отступают, а в Казани после концерта так весело и хорошо, что он и не вспоминает как сильно в Барнауле реальность переворачивалась вверх дном. Они гонят дальше. Измотанный, счастливый и голодный Мирон после концерта оставляет команду и идет прогуляться, накинув капюшон. Он сидит на скамейке в людном парке прямо в центре города, пинает ногой листву, подернувшуюся инеем, и вдруг понимает, что скучает.