Chaos Reigns

Мирон идёт в обволакивающей темноте, осознавая себя впервые здесь как дома. Он ищет. Ветки бьют по лицу, далеко-далеко между деревьями виден свет. Возможно, костер, возможно, рассвет. Идти тяжело и сердце стучит неровно, трава хватает его за ноги, будто нарочно стараясь замедлить, почва под подошвой зыбкая, как на болоте. Он спотыкается о камень, но не падает. Идёт. Пока что-то сильное и быстрое не сбивает его с ног, почти выбив дух. — Соскучился что ли? — звучит над ухом, его будто прижимает к земле пустота и пустота же с ним говорит, но Мирон явственно чувствует чужое тело сверху. — Ты… где я? — Лучше скажи мне как ты сам смог сюда пролезть без моей помощи? — раздается в ответ, голос этот похож на человеческий, но звучит глухо, как если бы это был очень громкий шепот. — Ты давно не звал меня в гости. Я решил прийти сам, — Мирона трясёт от страха, но это, как всегда, только придает ему сил. — Я никогда и не звал тебя, глупышка, я тебя утягивал, вероломно и жестоко, ты вроде даже был не рад этому, судя по тому как сбегал к людишкам каждый раз. Давление сверху чуть ослабевает, Мирон бессильно откидывает голову на мокрую траву, покрытую росой, поднимает руку и трогает пустоту, пустота вздыхает и перехватывает его ладонь. — Кто ты? И зачем я тебе? — спрашивает он, ощущая как его пальцы бережно сжимает холодное скользкое ничто. — По одному вопросу за раз, моя милая. И я спросил первым. Его целуют в ладонь и отпускают. — Сосредоточился, вспомнил, пошел следом за воспоминаниями. Дальше меня самого утянуло. — Хорошо, что я тебя перехватил здесь… не знаю что бы было, дойди ты до костровища. Почувствовал тебя и примчался… прямо как тогда. — Когда? — Ты не помнишь? Еще в детстве, ты звал меня, ночью. Одинокий маленький мальчик, тебе было грустно. И я пришел. Мирон закрыл глаза, умолк. Мокрая трава пропитывала футболку влагой, он начал крупно дрожать и стучать зубами, но нашел в себе силы ответить. — У меня были кошмары лет в 9, когда мы только переехали… я не помню. — Маленький кудрявый волоокий еврейчик, несчастный, неуверенный в себе. Совсем не то, что сейчас, — грустно и ласково звучало из темноты. — … мама тогда испугалась, думала у меня шизофрения началась. — Даааа, чеширская улыбка на рисунках, большие зубы. Ты любил со мной играть. — Что стало потом? Почему ты исчез, я не могу вспомнить? Мирон почувствовал, как его гладят по голове, обводят контур челюсти, трогают губы, щекотно и волнующе. — Не помнишь? У тебя появилась девочка. Хорошенькая рыжая немочка. Я решил не мешать тебе. Да и дети перестали так страшно тебя дразнить. Мирон молчал, он еще раз попытался поднять руку и схватить, поймать, потрогать, но ладонь в ответ больно стиснули. Он разжал сухие губы и выдохнул, страшно кружилась голова. — Раньше ты себя показывал мне, покажи и сейчас, — попросил он. Пустота задрожала, вспыхнула. Большое, черное, бесформенное сидело верхом на Мироне. Перекатывались волнами то ли всполохи дыма, то ли щупальца. В темноте горели красным глаза и ненормально ярко светилась огромная клыкастая улыбка. — Я совсем тебя не помню… — вздохнул Мирон, почему-то не испугавшись, наоборот, пустота, перестав быть загадкой, обрела форму, а то что можно увидеть, то можно и понять. — Я постарался, чтоб ты забыл. — А зачем вернулся? — дерзко спросил Мирон, будто отчитывая приставучую бывшую. Дым, исходящий от существа, начал чернеть и сгущаться, темнота протяжно застонала. — Ты стал такой манкий, столько глаз на тебя смотрит, столько людишек повторяют за тобой… — Решил заявить права? Не ожидал от запуганного еврейского мальчишки на окраине чужого города такой прыти? — Ожидал, ожидал, я знал, — щупальца заметались, шею обожгло чем-то влажным, — я наблюдал за тобой, мой мальчик. Мне тысячи лет, я многих видел. Многие использовали меня, многих использовал я, но ты ничего не просил. Ты горишь ярко, я не могу от тебя оторваться. Тьма волновалась, искрилась. И Мирон вдруг понял, что не его держат тут насильно, не дают покоя, а он, сам того не зная, приручил монстра и тот не может уйти. — Какая мощная у меня фанбаза, никогда бы не подумал… И что мало в мире писателей, поэтов, художников? Что за странный краш на меня? — У нас тоже, знаешь, вкус разный! — Я, выходит, в твоем вкусе? — Злой, умный, пафосный, красивый, да, все как я люблю. Кудри твои жалко, конечно... С юмором, надо же. Мирон завозился, лежать на влажной траве было очень холодно. — Почему не приходил последнее время? Еще на десяток лет решил отлучиться? — спросил он, как-то мрачно удивляясь своей дерзости. — У меня тоже свои дела есть, паршивец, — блестящее черное щупальце, нырнуло под футболку, клыкастая улыбка сверкнула еще ярче, будто подсвеченная неоном, — я слабею от встреч с тобой, Мирон Янович. Становлюсь больше человеком, чем мне положено. — Можешь звать меня просто Мирон, а как мне звать тебя? — он схватил одно из волнующихся щупалец, холодное, скользкое, кожа источала какой-то черный пар, и пар этот пах так, как пахнет лес после дождя. Мирон прижал его к своей груди, ощущая странное спокойствие и умиротворение. — Мальчиком ты меня называл Птичьим Пеплом. Никогда не мог угнаться за твоими метафорами. — А как тебя зовут на самом деле? — У меня много имен… — Давай штук десять, я выберу что мне больше нравится. Кстати, мне так холодно лежать, до костей пробирает, может перенесешь нас куда-нибудь? — Я тебе что, Фея-Крестная?! — однако они перевернулись, и Мирон оказался верхом, со спины его поддерживали множество щупалец. Пара из них никак не могла успокоиться, все гладила Мирона то по спине, то по голове. — Меня зовут…  — ночной лес огласил странный стонуще-стрекочущий звук, начинающийся как гортанный всхлип удовольствия, заканчивающийся как крик отчаяния. — Ого, — замер Мирон, — похоже на «О-х-х-х-р-р-р-а-а-а», — попытался повторить услышанное, но в ответ рассмеялись. — Нет, уж! Пусть уж лучше будет Птичий Пепел. — Хорошо, Пепел, чем займемся? Под ним все аж завибрировало, темный пар совсем заволок все перед глазами, Мирон выгнулся, чувствуя как настойчиво потянулись к нему сразу все щупальца.