Chaos Reigns

Мирон падал и падал вглубь, кажется, целую вечность, и когда мягко приземлился на кучу осенних листьев, почувствовал облегчение впервые за долгое время. Постоянная тревога и волнение отступили куда-то за кулисы, здесь можно было отпустить себя. — Кто тут у нас, — горячо зашептал Пепел, забираясь сверху, — мой маленький искуситель Мирон, соблазнил нашего мальчика, лишил разума, пообещал поцелуй. Он теперь точно не откажется. Пахло землей и гнилью, в лесу было темно. Дуб, возле которого они часто лежали сгорбился, словно из него высосали все жизненные соки, уродливо распустил корни. Стояла странная тишина, от этого шорох щупалец Пепла, то и дело задевающих пожухлую листву, отдавался странным пугающим эхом. Пространство, некогда необъятное, нежное, живое, сжималось, дышать было тяжело и как-то тошно. Вязкий воздух маслом затапливал легкие. Пепел больно стискивал грудь щупальцами — еще чуть-чуть и треснут ребра, беспокойно трогал лицо Мирона, смотрел своими инфернально-черными глазами, искрился красным. Горячий юркий язык облизывал ухо, туман вокруг вспыхивал и становился гуще. — Никого тебе не жалко, Ванечка после того раза вообще умом поехал, а ты другого ему предпочел. Бессердечная ты сука. — Есть немного. — Любишь грайм и большие члены, а? — Да, Слава предложил сегодня затестить. — Я слышал, а ты, как верная женушка, отказался. Пепел болезненно целовал шею, но Мирон все равно плыл, а в штанах тяжело. — Не могу тебя долго сегодня держать, сил мало, — шелестел Пепел, неаккуратно бросая Мирона на землю, словно игрушку, тут же вновь наваливаясь всем своим немаленьким весом. — Гнойный спросил разрешение на поцелуй, — вспомнил Мирон. — Это ты решил со мной обсудить, а баттл нет? — Ты следил, да? — Пепел щекотно целовал живот, Мирон соображал слабо, но продолжил, — думаю вот тоже поставить условие, если проебу в баттле, с меня поцелуй. — Всё решил уже без меня, на минуту оставить нельзя, уведут королеву и выебут в подворотне. — Всё, не отвлекайся! В это раз Пепел был как-то потрясающе грубоват, долго не разглядывал, сразу полез щупальцами за пояс джинс, и начал входить, особо не церемонясь, двигаясь резко, торопливо. Понятно почему! Спустя уже пару минут Мирона выкинуло в реальность. Он лежал в своей постели, одетый, возбужденный и злой. Нужно было что-то решать. На следующий же день он позвонил Гнойному, он буквально надеялся, что его пошлют. Но не послали. Слава как-то покорно соглашался почти со всем. И баттл уговорились провести когда ему, Мирону, было удобнее — в августе. Сразу после него Гнойный должен был стать с Пеплом единым целым. Мирон готовился вполсилы, его мало волновал Гнойный, он скучал по Пеплу, который совсем ослаб, утаскивал его на пару минут и тут же отпускал. Он сидел на балконе, читал книгу и хандрил. Что случилось с его жизнью? Как он оказался в таких запутанных отношениях, а вскоре должен будет оказаться в других ещё более запутанных. Треки не писались, готовиться к баттлу не было желания. Хотелось гулять по городу, смотреть на воду, общаться с шумными глупыми друзьями, петь в караоке и танцевать на столах. Порой он всерьез думал порвать со всем этим. Пепел, отшей его Мирон в теле Славы, уже не мог бы его достать и изводить видениями. Треки не писались, омут этих невнятных отношений затягивал, отвлекал, сбивал компас. В день баттла все вовсе шло не по плану, катилось под гору кубарем. Утрата контроля, которую Мирон всегда с трудом переживал, теперь вовсе сводила с ума. Он читал и чувствовал насколько слабее, насколько сильнее его изучил противник, как он забрался под кожу, как вывернул все, обнажив неприглядные внутренности. Он ненавидел Славу в этот момент, ненавидел так сильно, что тело начинало раскачиваться от гудевшей внутри энергии. Слава вынес его на баттле, это без сомнений, но в свете прожекторов Мирон внезапно увидел то, что стоило бы заметить раньше. Слава улыбался ему как мальчишка, стеснительно, трогательно и влюбленно. Этого вот пацана они собирались утащить в темницу и никогда не отпускать? Он же ребенок совсем. Но можно ли отмотать назад? Переиграть и сказать: это шутка, шутка, я пошутил. Почему в клубе столько дверей? Почему нечем дышать? Он нашел себя почти бегущим по дворам, мозг лениво подгружал давно забытую карту города, его материли прохожие, которых он неловко задевал. У Обводного канала получилось вдохнуть. Мутило страшно — отпусти он себя, можно было б запросто проблеваться в воду. Останавливало то, что обязательно кто-то узнает, заснимет и выложит в сеть: звезда на пенсии страдает булимией смотреть до конца. Он перетерпел приступ дурноты, стараясь следить за дыханием. Совсем стемнело, вода блестела и манила, огни города отражались в реке, промозглый ветерок забирался под одежду и Мирон решился. Поздно прятаться теперь уже. Он зашагал назад, в сторону Восстания, и в ближайшем же дворике увидел знакомую высокую сутулую фигуру. Его потянуло магнитом. Это все еще был Слава во плоти Славы. — Проследил за тобой, — грустно улыбался он, — какой ты юркий, еле тебя догнал, вон даже колено разодрал, ебнулся по дороге. Слава показал разодранную коленку. «Скрепили кровью» — лениво пронеслось у Мирона в мозгу. Для теплого летнего вечера двор был странно-пустынным: не слышно было ни веселых поп-песенок из распахнутых окон, ни капризных крикливых детей, только с Лиговского недовольно сигналили машины. Мирон молча шагнул к Славе, встал близко, но не мог выдавить из себя ни одного слова, только вглядывался в лицо напротив, словно оно могло дать какой-то ответ. — Ебано, что ты так плохо подготовился, я заслужил большего. Но уж похуй, — Слава как-то странно швыркнул носом, и Мирона накрыла паника: что если он сейчас разрыдается. Что с этим делать? Но Слава только хмыкнул, спрятал глаза и улыбнулся. — Почему молчишь? Забавно, конечно, вот ты книжку пока цитировал, я тоже вспомнил один архетипический мотив. Знаешь, когда заколдованную или мертвую царевну целует прекрасный принц и она оживает. У нас прям как в сказке, только наоборот. С другой стороны, ты нихуя не принц, я таких принцев в рот ебал. Мирон отвел глаза, ответить на это было нечего, он застыл не зная чего от него ждут. Слава молчал, кусал нижнюю губу, внутри него шла какая-то борьба. — Но этот поцелуй я честно выиграл, — тихо выдохнул он и потянул Окси на себя, положив ладони на плечи. Мирон не стал сопротивляться, поддался, наклонил голову в бок, приоткрывая рот. Слава замялся, выдохнул, ссутулился ещё больше, не решаясь. — А, да хуй с ним, — хрипло сказал он и сделал попытку отступить. Мирон не дал, схватил за мокрый загривок, запустил пальцы в густые волосы и потянул вниз, на себя. Слава сразу будто обмяк, расслабился и быстро коснулся губ губами. Помедлил несколько секунд, потом ещё раз коротко, без языка клюнул губы, потом ещё и ещё. Мирон даже опешил. Последний раз его так невинно целовали в детском саду. «Какое-то безумие» — подумал он и схватил Славину голову второй рукой, удерживая на месте, углубил поцелуй, ощупал языком зубы, больно прикусил губу, потом удобно взял Славу за челюсть под горлом и попытался поцеловать глубоко, мокро. Слава ахнул ему в рот и отстранил от себя. — Мне хватит! — неслышно выдохнул он и сделал шаг назад спиной, не отворачиваясь. Теперь его лицо было в темноте, как в крови. Он зашатался, закрыл глаза, крупно вздрогнул всем телом и через секунду напротив стоял уже кто-то другой в теле Славы, незнакомый и опасный. Славино доброе личико как-то заострилось, глаза стали темными, спина распрямилась. По ощущениям этот новый человек был не то что на голову выше — выше в два раза. Возвышался как твинпиксовский великан над Мироном. Этот новый Слава медленно, гипнотизирующе задвигал руками, оглядывая их с интересом, неспешно повел шеей из стороны в сторону и тихо, словно боясь оступиться, шагнул к Мирону. — Ну привет! — клыкасто улыбнулся Пепел, сузив глаза, — соскучился по мне? Мирону стало дурно. Он зажмурился. Его обнимал Славиными руками Пепел, поглаживая по спине, как ребенка в истерике. — Ну что ты, не бойся, это же я. Мирона колотила дрожь, но он нашел в себе силы отстраниться и выдавил: «Вызову нам такси», ища телефон по карманам. Пепел прижал его к стенке в прихожей. Мирон, уставший сбрасывать его ладони со своих колен еще в такси, подчинился. Кто его трогает? Он не мог соединить в голове ощущения от множества щупалец и эти поспешные жёсткие касания. Этот странный, неизвестный кто-то тянул его вглубь квартиры, не сняв обувь. Мирон старался не вырываться, парализованный первобытным страхом. Когда они повалились на разобранную кровать с несвежими простынями, то Мирона очень поспешно раздели и грубо перевернули на живот. Пепел, видимо, до конца ещё не привык к своему новому телу, поэтому каждое его движение было рваным, неуверенным, слишком сильным и болезненным, а ещё Мирон не мог расслабиться, отделаться от чувства, что за ним наблюдают. «Гнойный смотрит, да?» — спросил он, оборачиваясь назад, ловя мутный взгляд почти черных глаз. «Смотрит, конечно. Попискивает от удовольствия» — ответили ему. От того, что Слава смотрит почему-то стало спокойнее. Такого Пепла он боялся, а Слава, хоть в случае чего и не смог бы ничему помешать, все равно был немым свидетелем и безмолвной поддержкой. Мирон сам потянулся к чужим губам, неудобно выворачивая шею. Сильная ладонь сжала горло, горячие губы щекотно целовали один за одним все позвонки. От шеи, ниже, ниже, спину, позвоночник. Он уткнулся лицом в подушку, тяжело дыша — Пепел бесстыдно лизал его, зарывался лицом, словно стараясь проникнуть под кожу, поселиться там. Это все почему-то казалось даже более бесстыдным, чем когда его трахали щупальцами. «Он показывает Славе, — понял Мирон, — показывает какой я с ним. Хвастается». — Стой так, не двигайся! — раздраженно сказал Пепел. Он отодвинулся и ничего не делал, только пронзительно смотрел. Несколько минут. Почти вечность. Пепел в истинной своей форме всегда был с Мироном хоть и груб, но не бесчувственен. Сейчас же Мирон будто трахался с самой тьмой, особенно иронично было то, что тьма идеальное воплощение нашла в человеке. Колени дрожали, возбуждение если и было сначала, сошло на нет. — Ты не хочешь меня, — бросил Пепел и вышел из комнаты. Мирон затрясся, перевернулся на спину, натянув одеяло до ушей, и закрыл глаза. Что теперь будет? Слышно было как Пепел топтался в коридоре, звенел чем-то, потом хлопнула входная дверь. Мирон ждал его возвращения, глядя в темные трещины на потолке, но уснул. День был ужасный, не хотелось бы когда-нибудь чего-то подобного еще раз. Он проснулся под утро от того, что его страшно знобило. Вроде бы с балкона веяло теплым, но нет. Мороз по коже. Он кое-как встал, дошел до кухни, выпил мерзкой воды из-под крана, потому что бутилированной никто не додумался купить. «Пепел!» — позвал он. Но никто не откликнулся. «Буду сегодня тогда спать впрок, телефон все равно включать нет желания, понятно что там творится». Он зарылся поглубже в одеяло. Морозило. Хотелось лечь на мокрую от росы траву и не просыпаться никогда. Пепел нашелся на пятый день. Когда Мирон, заебаный за день, зашел в квартиру, из ванной доносился плеск воды. Он заледенел, подавил порыв выйти и никогда больше не возвращаться. Исчезнуть. Будто никогда не было на земле рэпера Оксимирона, не было дурацкого баттла и не было грустных Славиных глаз, смущенной улыбки. Мирон стоял в оцепенении на пороге. Прислушивался. В ванной было темно, вода лилась через бортик, а там, внутри, во мраке, лежал Пепел в Славином теле. Мокро блестело гладкое плечо. Пепел повернул голову в сторону Мирона. Глаза его были холодными и несчастными. Вода снова тревожно плеснула на пол — рядом уже натекло небольшое озеро. — Мирон… — то ли позвал, то ли просто констатировал факт Пепел. Волосы его были странно откинуты назад, открывая высокий лоб — Слава так никогда не ходил обычно. От этого все лицо приобрело какое-то незнакомое выражение. Мирон вглядывался в это странное нечеловеческое и вдруг увидел. Узнал. Почувствовал. Метнулся. Пепел не отводил от него завороженного взгляда. Мирон, как есть, в одежде, залез в холодную ванну, выплескивая воду на пол. Приблизил лицо, прищурился. Свет пробивался только из открытой двери, тусклый и невнятный. Взглянул в глаза. Потянулся всем телом к Пеплу, повел ладонью по мокрому лицу. Сел верхом. — Все хорошо, — сказал он и сам задрожал от этого узнавания, — я тебя вижу. Пепел закрыл бездонные глаза, тяжело вздохнул, но оставался неподвижен. — Я узнал тебя, я все почувствовал. Мирон потянулся к губам, поцеловал глубоко, стараясь вложить в поцелуй все страхи, которыми он пропитался за эти дни, уговаривал открыться, впустить. И Пепел поддался. Ответил. Обхватил холодными руками, будто щупальцами. Мирон мерз, да и рубаха, пропитавшаяся водой, мерзко липла, но он не мог оторваться от этого лица. Они сидели так долго. В холодной ванне, словно близнецы в утробе матери. Скрепляли в этом чреве свою боль и нежность.