Гот подвернулся, да будет бабой гот

Каждый раз, когда вижу его попку, хватаюсь за кастет в кармане и бегло провожаю его пятую точку взглядом. Пацаны меня не понимают. Я сам себя не понимаю. — Здарова, бродяги. Сегодня день Великого Бухича. Славный праздник для такого славного Славы, как я. Мы снова затянемся каким-нибудь дешевым, но, без сомнений, хорошо убивающим нас пойлом, а потом пойдем бороздить просторы улиц. Так было всегда. И не было сомнений, что так оно и будет дальше. Я — гопник-интеллигент, если можно так выразиться. Люблю побузить, подраться и поматериться, а потом мысленно рассуждать о том, какими же низменными были мои поступки. Как люблю говорить о себе: «Насколько могу, настолько и опускаюсь». — Хэй, глотни «Старого Джонни», он тебе быстро мозги набекрень уложит. Это Борец. Лысоватый, полноватый и в целом похож то ли на отъевшегося младенца-переростка, то ли на хуманизированного Колобка в том возрасте, в котором мужчина как раз должен быть «самый сок». Он протягивает вычурный бутылек и затягивается какой-то подозрительной шнягой. — Пить Джонни… Это как-то по-гейски, — отзываюсь о напитке, уже опробовав его на вкус прямо из горла. — Если на бутылку после него не сядешь, то все пучком. Братухи заржали, как кони, с самой тупой в мире фразы о бутылке. Это даже шуткой мысль не поворачивалась назвать. Они такие ограниченные, что я порой сам не понимаю, что с ними делаю, и… не помню, как тут оказался. Это так глупо. У меня наверняка есть хорошее образование, а я шляюсь по дворам с чертовыми деградантами. Да еще и вполне схожу внешне за такого. А ведь я даже к геям никогда зла не испытывал, даже неприязни — и той ноль, как и к остальным физически слабее нас людям. Наверное, я просто моральный урод. Вот, почему все это происходит со мной. Я чудовище. Я себя гроблю. — Ха, смотрите, кто это там! — восклицает прямо под ухом своим громовым басом Лаврентий Георгиевич по кличке Лава и не на шутку меня отвлекает от самобичевания. Он же неспешным волнообразным маршрутом подкатывает к худой, сидящей на асфальте, фигуре: — Мад-дэ-ма, сигаретки не будет? От «маддамэ» не слышно ни звука. Кажется, у нас сегодня либо фарт, либо труп. Чтобы убедиться, что это вдруг не последнее, подхожу со стороны ее фасада. Если рядом проедут менты, отмазаться нам будет сложно. Да и если вдруг что, мы тут же сбежим. Почему? Да потому что какое бы происшествие не случилось в радиусе километра-другого вокруг нас — «Это они. Да, я уверен, что во всем виноваты вон те подозрительные мужчины. Товарищ полицеский, разберитесь, пожалуйста». И так постоянно. — Очнись, солнышко, проснись. Поднимаю аккуратно голову, свесившуюся вместе с половиной туловища в сторону земли. Первым делом понимаю, что это нам парень попался, а вторым — что жив бедняга. И это ж надо такую челку отрастить здоровую. И ладно хоть с одной стороны. Считай, наполовину нормальный бритый чел, а на вторую — чисто баба. Ему бы эти, челленджи снимать: красить с одной стороны себя косметикой, а с другой щетину отращивать. — Кхе… ар… кхех…! — Ты чего это, Димас? Тот не отвечает, он разворачивается и уходит обратно в улочки, по дороге будто бы пытаясь выблевать свои легкие. Один из самых малых в нашей компании, чье имя я еще не запомнил, с выпученными глазами и надутыми губами сказал: — Я за ним пойду, а то еще копыта откинет, — и он пощеголял следом за Димасом. Оставалось надеяться, что он реально не сдохнет по пути да еще и под присмотром такого бесполезного куска мяса, как этот щелгеныш. — Чего ты с этим возишься, Слава? Бразды правления в свои волосатые руки берет Костыль. Он получил свою кличку в прошлом году, когда несколько месяцев ходил с этой дурацкой палкой и то и дело давал всем ей под зад, а потом по полчаса смеялся над тем, что сделал. Он же оттянул за шевелюру парня и бросил его лежачим на асфальт. — Бухой? — Может. Но явно отрубился. Костыль пристально осматривает парня и проводит по его лицу подошвой кросс. Остальные наверняка думают сейчас о том же, что и я: «Лишь бы не начал затягивать смехом, а то от этого ахуительного ржача потом и на утро голова гудеть будет». А уж опохмеля и без него хреново. — А знаете, что? Го его ебнем? — подключается Борец в действо. Другие позади него что-то гыгычут и, кажется, продолжают бухать с тех бутылок, которые еще не успели опустошить за гаражом деда-охотника, земелька ему пухом, скончался зимой от старости. Хороший мужик был. — Мокрухи нам не хватало. — Гэ, кха-ха… да ла-адно… харош, го, — а это нарик по кличке Меняло. У него есть две фишки: он всегда невменяемый и он отлично меняет сто на двести. Сто бачей на двести грамм отборнейшей отравки. Мы с ним связываться сперва не хотели, а потом он стал нам подгоны делать — и смирились. С Менялой веселее, чем без него. Потому что без него весело будет гопникам из соседнего района, а нам это нах не надо. Борец аж пшикнул изо рта слюной, настолько его позабавило мое заявление. Он подзывает жестом, а потом криком к себе всех остальных и говорит: — Го его ебнем, но не в смысле убить, а оприходуем. Как девку, бля. — Мы пидоры, что ли? — Ты на него посмотри. Какой из него пацан. Если тебя смущает, его отросток можем отрезать. Слава, не нуди. Ты такой грузный в последнее время стал, шо аж тошно. Нехотя соглашаюсь с его идеей. Ее подхватывают и остальные. И вот мы уже тащим это отключенное от сознания тело в один заброшенный недостроенный домик. Там-то и поиграем, видимо. Но мне все это не нравится. Прямо пиздец, насколько не нравится. Мы не на зоне, а он мыло не ронял. Это чисто хуета какая-то, но ребята все в таком состоянии, что хрен поймут, что вообще делают. Бля.