Обломки

Когда–то в детстве отец водил меня к животным, запертым в клетках. Тогда-то я и увидел пантеру, которая после стольких лет всплыла в моих мыслях. Она не была похожа на других зверей, которые дремали или зло смотрели на посетителей. Из угла в угол она ходила, разделяя свою клетку на два равных прямоугольных треугольника. В маленьком, тесном пространстве она смотрела только перед собой, не поворачивая голову в сторону. Перед клеткой собирались шумные толпы, а пантера ни разу не повернулась к ним. Многие серьезно смотрели на эту картину, будто понимали всю тяжесть ее философских раздумий, потом со вздохом отходили, а через пару шагов оборачивались последний раз. Разве было что-то общее у этих свободных людей и у плененного зверя? И когда теперь уже начали приходить мысли о вечных муках, то я вспомнил о той пантере. Теперь и я точно также ходил по своему стеклянному ящику по одной и той же линии. На плечи вновь легли тяжелым грузом лживые надежды. Многие подходили к моей клетке, не проронив ни слова, и также тихо уходили. Помнится первого, кого я услышал, был Брюс. Он тоже ходил по кругу, но вне камеры, и говорил о том, что так слететь может каждый, даже роботы не совершенны, тем более я человек. Затем он прислонял поочередно листки с данными о моем физическом и душевном состоянии, комментируя их. А я все не мог сойти с этой орбиты заключения, все ходил туда-сюда и больше ничего не слышал. Ночью, когда я лежал на койке, свет везде был погашен, кроме светящихся приборов и надписей «выход». В голове было пусто, глаза смотрели в потолок. Я слышал все за пределами своей клетки. Услышанные шаги мне показались ложью, фантазией, что создал разум. Потому что звук есть, а вокруг никого. Тишина и вновь шаги. Совсем близко. Затем я вздрогнул, увидев за стеклом Тони. Он стоял мертвенно-бледный и смотрел прямо на меня, затем он поднял руку и приложил ладонь к стеклу. Я сел на койку, и закрыл лицо руками, и потер глаза. Когда исподлобья я вновь посмотрел за стекло, — он все еще стоял там. Прикладывая ладонь к стеклу, я думал, что такая же холодная она была у него в последний раз. Лицо, отделенное от меня лишь тонкой прозрачной стеной, оставалось холодным недолго, потом появилась чужая сумасбродная улыбка. Все преобразилось. — А почему не отравились от большой любви? — Локи достал из-за пазухи пакет чипсов и распаковал его. — Или тебе не досталось главной роли? Может, Джульетта отказалась пить с тобой яд? — он подпер спиной стену и спокойно продолжил отпускать шутки. — Скажи спасибо, что ты еще не в «Гамлете». Там все умирают. Локи все говорил, а я не мог уловить мысль. Чем дольше он стоял здесь, тем больше хотелось связать все произошедшее и его роль во Лжи. Внутри меня душили, и мне вновь хотелось кричать, но я не мог понять причину. — Знаешь, я спросил тут у Стрэнджа, берет ли он учеников, — Локи остановился, стряхивая крошки с пальцев на пол. — Потому что провернуть такое — даже я бы не додумался до более изощренной пытки. Ревность, ложь, убийство — целый супный набор. Или судный. Он отошел к двери и выкинул в мусорку пустой пакет из-под чипсов, отряхивая руки и костюм от крошек. — Что если я тебе скажу, что Тони не было? Тот, кого ты убил, — был выдуман тобой, а настоящий где-то в Сингапуре, попивает со Стефаном кофе. Эти подлые слова вливались мне в уши каленым железом. Что было больнее, я не знал. Топнув ногой, я не сдержался и закричал, что это ложь. — Видишь, — его веселое выражение лица потемнело, — а ты говорил, что лжи больше нет. Значит, и ты врал. Я наблюдал за вами последние недели с момента подмены, которую ты даже не различил. Из угла в угол я вновь продолжил ходить. Как закрытая в клетке пантера. — Если бы я не пришел сейчас, ты бы дожил до утра? Или дошел бы до места, где темно и страшно, где у трона сатаны ты бы вновь просил правды. Там тьма, там бесконечная пустота и там нет ее, а ложь — бессмертна. И ты сам сделал ее такой.