Что можно любить в Уильяме?...

Что можно любить в Уилле?... - девушка ещё раз повторила внезапно возникший в голове вопрос, сжимая в хрупких руках всё ещё тёплую кружку с ароматным глинтвейном, будто смакуя каждую буковку с какой-то особой и трепетной нежностью. В этот вопрос можно было углубиться до сотен миллионов исписанных страниц, но для этого не хватит времени и терпения, ведь туда влезет тысяча и одна милая мелочь из совместно прожитых дней. Например, приготовленный вместе глинтвейн, его булочки с карри и тот самый вязанный свитер... Страшно подумать о большем, ведь впереди целая вечность. Это может растянуться не на один тостенький томик мемуаров, неприменно защищенных желательно таким же толстым переплётом. Они могли бы стать учебником истинной любви для грядущих поколений жнецов, таких одинаковых и удручённых тусклой вечностью и её гнетущим однообразием. Но это уже можно назвать мечтами о самом лучшем перевороте, а от вопроса уходить не хотелось бы, поэтому задремавшей в сладких грезах девушке пришлось срочно, но не безрадостно вернуться в реальность. Она любила в Уильяме всё. Его чёрные, как смола или каменный уголь, волосы, в которые хотелось зарываться пальцами и нежно ворошить очаровательно прямым носом, тихо мурча от удовольствия. Они были густыми, мягкими и пахли одеколононом, а в обычное, совсем свободное от бумажных рабочих будней время, чем-то таким уютным и домашним... Любила нежиться в окутывающем бархате его голоса. Особенно со строгими, но всё равно мягкими нотками. Она с умилением вслушивалась в них всякий раз, когда поздно ложилась спать или надевала что-то слишком открытое. Но от тёплого, шелестяще-бархатного тона, сквозящего щемящей и воистину влюблённой нежностью тоже бросало в дрожь! И как тут определишься?... Она любила его глаза и тысячи его взглядов. Пусть они будут абсолютно любыми, но принадлежащими именно этим золотисто-зелёным, пленяющим глазам. А ещё лучше, особенные, посланные именно ей, только ей. Возможно, звучит слишком ревниво и эгоистично, но одна мысль об этих взглядах уже приводила в невероятный восторг и безысходно завораживала... А если этот пронзительно зелёный омут ещё и горел от счастья или увлечения чем-либо давно полюбившимся, пиши пропало... Она любила его объятья, в которых так приятно было купаться и ничуть не страшно тонуть, настолько они были мягкими и надёжными. Любила его запах, не сравнимый ни с каким другим, узнаваемый из миллиарда других. Любила его лицо и шею, до боли знакомые каждой чертой, что так хотелось покрывать невинными, лёгкими и нежными поцелуями миллиметр за миллиметром. Любила его широкие плечи, нежные и заботливые руки, которые хотелось гладить и трепетно прикасаться, и в которых можно было побыть такой слабой и крошечной, словно маленькая девочка, и ощутить полную безопасность... Любила его тело, но с ним очень часто хотелось сделать многое и зачастую очень личное и не поддающееся публичным описаниям... Любила его сердце, которое умело любить так крепко и чувственно, умело ценить эту любовь и было настолько тёплым, что в нем хотелось навсегда поселиться, устроившись в самом отдалённом уголке... Оно грело даже в самую дикую стужу... Она любила его...душу...похожую на тёплый плед, в который можно было закутаться с ног до головы. Или на какое-нибудь южное море, манящее лёгкостью и спокойствием. Только коснись, и уже ничего и никогда не взволнует и не забеспокоит нежную и хрупкую женскую душу... Это спокойствие обволакивало и оставалось на тонких нитях души даже в те тоскливые моменты, когда приходилось идти куда-то без него, без его души, скучать там, где его не было, и согревало мелкими каплями... Удивительный...такой удивительный всем и для всех, даже для неё, но такой любимый и постоянный... Любимый полностью, всем и навсегда...