***
Она осознает себя, когда бежит по лестнице и не останавливается. Раз бежит, значит так надо, верно? Интуиция толкает её в сторону, плечо ударяется о стену.***
Она осознает себя в парке под деревом. Вокруг темно и ничего кроме мерного «тум-тудум» не слышно. Это — её — сердце? Оно всегда так звучит?***
Она осознает себя в кафе, рядом с правой рукой чашка с карминовым напитком, в левой емкость с молоком. Независимо от головы тело продолжает начатое действие, белое смешивается с чаем, молочник опускается, чайная ложечка едва слышно размешивает напиток. Напротив неё никого нет. Слева от неё два бессознательных тела и один труп. Она ничего не помнит.***
Ты ничто. — Шепчет чужой голос, искушая. За тобой никто не придет. — Истерически визжит другой. Про тебя даже не помнят. — Устало констатирует третий. И только третий голос заставляет верить в него, ведь как могут помнить о той, что сама себя не помнит?***
В её ладони светится оранжевый предмет. Она осознает это и бежит. Бежит. Бежит. Уходит так далеко, как только может и прячется так тщательно, как только способна. Она не помнит себя, но просто знает, что от оранжевого света в её руках надо прятаться.***
Она осознает себя в центре людной площади, когда что-то толкает её к ребенку. Она хватает его за руку, обнимает, прячет от чужих взглядов в своих объятьях и шепчет «ne animadverto». Кто-то проходит мимо, кто-то подбегает прямо к ним, кто-то ругается и говорит: — Он ушел. Мальчик в её руках стоит словно статуя, и не двигается. Когда кто-то уходит, когда интуиция шепчет «делай» — она отпускает его.***
Она осознает себя посреди странной людной улицы, справа тепло и немного тяжело. Она смотрит туда и видит ребенка. — Кто ты? — произносит голос, озвучивая её мысли. Может это её голос? — Фуута, а ты Генриетта. Мы в Тайване, прячемся и ищем путь в Намимори, к аники, — спокойно поясняет мальчик. — Генриетта, — повторяет она и ведет ребенка вперед, — не останавливайся, — доверительно шепчет она.***
Она осознает себя. Руку слева оттягивает что-то привычное и тело не останавливается. Поворот, нажать на курок, расстрелять, отпустить курок, скрыться, перегруппироваться, оценить обстановку. Она осознанно проваливается в темноту, когда всё заканчивается.***
Генриетта Это её имя? Её?***
Она осознает себя на вокзале. Справа ребенок, слева чехол для скрипки. Внутри нет скрипки…***
Что-то оранжевое в её ладони…***
Она осознает себя. — Раз, два, три, четыре, — считает голос, — пять, шесть… Это её голос? Счет заканчивается на семнадцать. Семнадцать. Это важно? Почему — семнадцать — важно? «Inflamarae» — произносит она, взмахивая рукой, — трупы загораются оранжевым огнем.***
Что-то оранжевое в её ладони… Она убегает. Она осознает себя на корабле, но оранжевый всё еще в её ладони. Холодно. Она сжимает руку и оранжевый греет её, не обжигая. Не-страшно? Всё равно хочется убежать. Это также глубоко, как знания, приходящие время от времени. Сверху сваливается что-то. Ты ничто Она вскакивает и бежит. Тебя даже не помнят Она прыгает в воду, непослушные губы шепчут что-то.***
Она осознает себя в комнате. Дверь можно открыть, коридор пуст и просторен. Окно можно открыть, снаружи город, рядом пожарная лестница, напротив жилые дома и никто не смотрит на неё. В ванной есть вода, в номере есть ножи. На кресле рядом скрипичный чехол. Внутри скрипка. Она проводит рукой по корпусу, слушает как она отзывается, касаясь струн, режа пальцы о смычок. Da cento strade viene la canzone… Nei suoni che la portano maggio, E langue nelle vene, Profuma l'aria intorno ad un balcone E zitti dice, statela a sentir.* Слова сами возникают в её голове, но так и не произносятся вслух, руки мягко, но уверенно управляют смычком и скрипкой. Ей это нравится. Она чувствует, что есть что-то глубже инстинктов, трех фраз и знания. Она не пытается достать это, а просто ждет когда оно придет. Её глаза устало смыкаются, тело опрокидывается на постель. Генриетта. Это её имя. Она встает и подходит к зеркалу. Светло-рыжие волосы, каре-зеленые глаза и хрупкая фигура. — Генриетта, — тихо шепчет она и отражение повторяет её движения, — меня зовут Генриетта. Покой нарушается вспышкой оранжевого на ладони в перчатках, её откидывает назад и она падает в темноту.***
Она помнит солнечный свет, теплые белые стены, открытые пространства и лабиринт бетонных перегородок. Она помнит темные волосы, высокую фигуру, равнодушие и негласную, редкую заботу. Она помнит голубой залив, старый город и четырех девушек. Блондинка с двумя хвостиками, Блондинка с винтовкой, Брюнетка в очках и Шатенка с пистолетом. Она помнит, что Он любил скрипку и когда всё идет по плану. Она нарушала планы и Он на неё сердился. Ради него она научилась играть на скрипке. Она забывает это. Она помнит темноту и пыль. Она помнит изменчивые лестницы, живые портреты и преподавателей способных становиться кошками. Она помнит странную птицу на четырех ногах и человека-пса. Сириус Она помнит шепоты и ряды светящихся оранжевых шаров. Она помнит красные глаза и шепоты. Она помнит холод и отчаяние. Холод и пустоту. Холод и потерю. Она забывает это.***
Она осознает себя под открытым небом рядом с телескопом. Руки находят звезду. — Венера — озвучивает она. Сегодня она знает, что у нее есть голос. Руки смещают телескоп. — Сириус, — шепчет она. Шаг назад, мягко осесть на землю и поднять голову к небу. Венера «Во время войны люди принимали это за самолет и пугались. А если бы сейчас была ночь, что бы ты подумала?» Она не видит своих рук, одетых в перчатки. Пустышка, надетая на простую цепочку, светится оранжевым. Сириус «Мир не разделен на хороших и плохих, в каждом есть и темная, и светлая сторона, главное в том, какую ты выбрал — это определяет все.» Она прикрывает глаза, шепча, путая языки и смешивая диалекты. Она открывает глаза и ощущает что есть что-то внутри, под инстинктами. Она закрывает глаза и принимает это что-то. Она