Ты... фея?!

      …Я попытался захлопнуть дверь, но он перехватил её с такой силой, что чуть не сорвал с петель.       — Не усложняй, — выдохнул устало. — Давай, Слава. Я не смогу войти без твоего приглашения, а делать всё необходимое на пороге… неудобно.       Он выглядел совсем как человек, обычный мужчина, разве что одетый слишком закрыто для жаркого весеннего утра: джинсы и толстовка с капюшоном. Только глаза отливали алым и так пришибали на месте, что я с трудом отступил на шаг. Номер за спиной застыл душной, тесной ловушкой, и металось в мыслях: что ещё за «необходимое», не надо ничего делать, я всё объясню!..       — Нет.       Но даже одно это короткое слово далось тяжко, аж в голове зазвенело. Отец Влада поморщился на него, с нажимом потёр висок.       — Когда-нибудь ты всё равно выйдешь отсюда, — прошептал сквозь зубы, — и я обязательно тебя дождусь. Только стану злее.       Он прикрыл ладонью глаза и отошёл в сторону, за границу светившего в окна номера солнечного света. Привалился спиной к стене прямо у двери. Избавившись от давления его взгляда, я метнулся было в дальний конец комнаты, но на полпути выругался и остановился.       Повернулся обратно. Дверь так и осталась открытой, и фейкиного отца было видно в проёме. Немного — плечо и руку, бледную-бледную, с отчётливо проступившими спицами-сухожилиями. Она подрагивала от напряжения, и он со вздохом сунул её в карман.       Ему же плохо, наверное, сейчас. В ясное солнечное утро, когда его сын вдруг вернулся домой и напугал его своей сбивчивой просьбой. Своим заплаканным видом напугал — Влад наверняка попытался скрыть это, умывался тут и, может, улыбался там, но по нему ведь всё видно всегда…       — Я впущу вас, если вы пообещаете меня выслушать. — Я понимал, что ставить условия такому существу — самоубийственный бред, но всё же… — Пожалуйста.       Мы ведь оба желаем Владу только хорошего, да?       — Ты собирался рассказать о нас. Здесь нечего обсуждать, Слава.       — Так вот как он вам всё объяснил…       — А ты можешь объяснить иначе?       Уловив движение за дверью, я спешно отвёл глаза. Отец Влада толкнул её, распахнул настежь и замер прямо передо мной. Теперь нас разделял только порог — пугающе слабая защита, на мой взгляд, но непреодолимое препятствие для вампира. Последнее, что защищало меня от него.       — Я выслушаю, — сказал он. Кто-то шумно прошёлся по коридору, но не обратил на нас никакого внимания. Словно и не увидел. — Обещаю.       Бормоча тихое «входите», я изо всех сил зажмурился. Несколько мгновений казалось, что сейчас меня припрут к стенке, заставят открыть глаза, и я обо всём забуду. Но секунды шли, ничего не происходило. Приподняв веки, я увидел, что фейкин отец остановился в паре шагов от меня, прикрыв за собой дверь.       Обманчиво безопасное расстояние. Я отошёл подальше, не столько от страха, сколько стараясь хоть немного заслонить собой всклокоченную постель. Папа Влада, впрочем, не обращал на неё никакого внимания.       — Ну? — раздражённо поторопил он. — Зачем ты привёз сюда моего сына?       Значит, правда решил меня выслушать… Беспокоится за Влада? Можно понять; я тоже беспокоился, блин, да я всё бы отдал, лишь бы сейчас же поехать к нему, и ни в коем случае не хотел раскрывать его ложь — но ещё больше не хотел безвозвратно терять его. И начал говорить, ещё не найдя правильные слова:       — Я привёз его сюда, чтобы просто… побыть с ним. Вместе. Я… Мы, понимаете… общались всё это время, но… Он же не может чувствовать себя свободно на улице. И перед кем-то ещё, кроме меня. И вот поэтому я его сюда… чтобы наедине с ним… и мы…       Всё равно вряд ли я вообще смог когда-нибудь их найти. Мне казалось, их попросту не существует. И я нёс что попало, лишь бы хоть чем-то заполнить тишину.       Молчание фейкиного отца сбивало ещё сильнее. Его внимание — пристальное, давящее. Я невольно передёрнул плечами, съёжился, чувствуя кожей, как во время моей сбивчивой речи он окидывает стремительно краснеющими глазами номер. Как останавливается взглядом на кровати. Как смотрит на меня, мнущегося перед ним, заливающегося предательской краской, и понимание произошедшего здесь без всяких моих объяснений складывается в его голове…       — Что ты с ним сделал?       Он не стал кричать на меня. Нет, он в один момент оказался рядом — и сказал это тихо, на выдохе, обдавая меня горячим, пахнущим железом дыханием. Ледяные пальцы капканом сдавили мне шею; губы, когда я осмелился взглянуть на них, едва скрывали удлинившиеся клыки.       — Ничего. — Мой шёпот прозвучал совсем тихо — и не совсем честно. Сглотнув ком в горле, я заставил себя рассказать точнее: — Ничего… плохого. Я не сделал ему больно, и против его воли… ничего…       — И поэтому он испуганный прибежал домой рано утром, попросил стереть тебе память и закрылся в своей комнате? Смотри на меня, Слава.       Но фейкин отец мне не верил. Ни единому моему слову. Он меня дожимал; как подкошенный я упал спиной на кровать, на грани удушения отчаянно вцепился ему в руку — каменная. Рука гранитной статуи, такая же холодная и недвижная.       Глаза, резко сузившиеся, стали глазами хищника. Только не смотреть, не смотреть…       — Не закрывай глаза, я сказал.       Из последних сил я зажмурился сильнее. Но темнота давила, нехватка воздуха вгоняла в панику, и невозможно было противиться приказу:       — Держи. Глаза. Открытыми. И радуйся, что я не прикончил тебя на месте!       Этот ровный голос, от которого дрожат стёкла, намного хуже крика — потому что сдержанный, несмотря ни на что. Выверенный, как смертельный удар. Я почувствовал, что распахнул глаза, но ничего не увидел, всё заволок багровый туман. И сквозь него, не слыша себя, не понимая, говорю вслух или всего лишь думаю, беззвучно шевеля губами, я прошептал…       — Я… люблю его…       Всё спуталось в голове. Казалось, ещё секунда, и я не вспомню, из-за кого так жалобно бьётся сердце, ради кого я сопротивляюсь, но один миг, один изумлённый вздох — и туман рассеялся. Я приподнял веки — худое, скуластое лицо феиного отца было так близко; его глаза смотрели на меня обеспокоенно, всё ещё ярко-красные, но уже человеческие. Живые.       — Что ты сказал?       Его рука медленно убралась с моей шеи — воздух с хрипом ворвался в лёгкие. Подорвавшись, пару вдохов я проглотил жадно, до боли в груди расправляя рёбра. И, как только смог говорить, повторил:       — Я люблю Влада. А он меня. Он просто испугался, он подумал, что мои чувства к нему ненастоящие…       — Ты-то, конечно, уверен, что настоящие!       Фейкин отец вдруг запрокинул голову и коротко, горько рассмеялся. Меня аж передёрнуло: я какой угодно реакции ожидал — что он добьёт меня за такие слова, ударит, накричит!.. — только не такой. Не того, что он поднимется, неожиданно усталый и разбитый. И посмотрит на меня с сожалением:       — Как это произошло?       Вопрос показался каким-то двусмысленным. Я невольно покосился на кровать; щёки обдало жаром…       — Да не это! — тут же одёрнул меня фейкин папа. — Пыльца. Как ты её… вдохнул, или он тебя накормил ею, или…       — Она попала мне в кровь. И Влад это не специально. Правда.       Он недоверчиво поднял брови, но уточнять ничего не стал. Наверное, подробности ему были и не важны. Он выглядел так, словно ему уже ничего было не важно.       — В кровь, значит, — произнёс тихо, вдумчиво проговаривая слова. — Прекрасно. Просто прекрасно. Самый действенный способ. И мне об этом он, конечно же, не сказал…       Потом прошёлся по номеру. Скривившись, задёрнул шторы. В потемневшем воздухе его бледность сгладилась, стала почти нормальной. Он прислонился к стене, с облегчением окунувшись в густую прохладную тень. И уставился на меня:       — Вчера какой контакт был?       — Ну, мы это, знаете… не до конца…       — Слава! С пыльцой контакт.       — А. Я немного… слизнул…       Фейкин папа поднял раскрытую ладонь, предостерегая меня от подробностей, и я заткнулся. Хватит, уже ляпнул достаточно, это ж надо было, почему он мне до сих пор голову-то не открутил?! Ещё и разглядывает так спокойно, говорит спокойно:       — Понятно, чего ты сейчас смелый такой.       Я нервно хохотнул. Пальцы сцепил в замок, а то руки потряхивало.       — Да не очень-то…       — Тебя должно было до полного послушания размазать, едва я твой взгляд поймал. А ты даже под контролем к воспоминаниям о моём сыне не подпускаешь.       — Оу… да?       Скрыть радость у меня не получилось. Отец Влада поморщился, покачал головой. Отвернулся от меня; я воспользовался паузой в разговоре, чтобы натянуть наконец футболку. Чтобы не позориться уж совсем, поприличнее быть, да и мой полуголый вид явно так себе влиял на воображение фейкиного папы.       Зачем лишний раз судьбу испытывать, ну. Пропихнув голову в ворот, я пригладил растрепавшиеся волосы. Пригладил саму футболку — бессмысленное, но хоть чуть-чуть помогающее собраться движение. И, решившись, выпалил:       — Можно мне к Владу? — Получилось жалостливо, и продолжить я постарался увереннее: — Я ему всё объясню, мы поговорим, и всё будет хорошо…       Но усталый вздох заставил меня осечься. И снова это сочувствие во взгляде потемневших глаз, будто феин отец уже принял какое-то непростое решение. Он долго смотрел на меня из-под прикрытых век, водил пальцами по плотно сжатым губам. А потом сказал всего одно слово:       — Нет.       Внутри всё перевернулось, и меня в мгновение вздёрнуло на ноги.       — Но он же там думает, что все мои чувства из-за пыльцы!..       — И он прав.       Кулаки сжались против моей воли. Так, что заныли пальцы, хотелось долбануть в стену, выплеснуть куда-нибудь всю обиду на эту несправедливость, но перед фейкиным отцом я мог лишь безмолвно, бессильно упираться: не хочу этого слышать. Херня какая-то, я же чувствую, как меня тянет к Владу, тащит к нему, как с каждым прикосновением он сквозь ладони, сквозь кончики пальцев врастает в меня. И после того, что он позволил мне сделать с ним прошлым вечером, как я могу не прийти к нему…       — Слава, успокойся. Сядь.       Голос фейкиного отца пробрался в голову ледяным ветром. Сам он так и стоял у стены, в тени, руки сложил на груди. Наблюдал. Только когда я, усмирённый его спокойствием, опустился на край кровати и извинился, он медленно двинулся ко мне.       — А теперь послушай, — сказал, присев передо мной на корточки. — Влад подросток. Фея-подросток, что вдвойне тяжело, для него в первую очередь. Он не умеет контролировать свои чары и… — Замявшись, он нахмурился, но всё же закончил: — И свои желания, видимо, тоже.       Его взгляд снизу вверх, неожиданно мягкий и доверительный, казался тёплым; глаза стали карими, лишь на самом дне зрачка клубилось что-то яркое, алое. Завораживало, и очень легко было представить, как раньше, много-много лет назад, не связанные никакими законами вампиры приманивали людей. Как подчиняли их своей воле, сильные, ненасытные. Как заставляли их добровольно, радостно жертвовать собой ради утоления вечной жажды; а после были срывы, и был неизменный самоконтроль…       Наверное, я никогда не смогу понять Влада так, как понимает его отец.       — Вы сказали «желания». Получается, вы знали, что Влад… ну…       — Гей? — Папа Влада легко договорил слово, застрявшее у меня на языке. — Да. Мы догадывались ещё с тех пор, как он забыл очистить историю браузера. Ему четырнадцать было.       — А вы на удивление спокойно к этому относитесь.       — Когда твой сын ни с кем не общается и отгораживается ото всех, есть причины для беспокойства и посерьёзнее.       Вздохнув, он снова поднялся на ноги. Ушёл обратно в тень, но за мной больше не наблюдал, прикрыл глаза и вовсе словно уснул. Снаружи разгоралось утро — солнце палило всё жарче, город шумел всё громче, и в распахнутую балконную дверь то и дело порывами влетал ветер. Но в номере время словно остановилось. Я смотрел, как феин отец собирается с мыслями, и каждая секунда ожидания приговора невыносимо растягивалась.       — Слава…       — Я правда люблю его.       Слова вырвались у меня сами собой. Невольная реакция на этот тон — ровный, строгий. Таким сообщают то, о чём знают заранее: не понравится.       — Ты не можешь этого знать наверняка, — с нажимом продолжил фейкин отец. — Всё, что ты сейчас чувствуешь к нему, вызвано его чарами. Они просто не позволят тебе услышать твои настоящие чувства.       — Вы ведь тоже наверняка не знаете. Как я могу доказать, что всё не так?       — Сейчас — никак. Только ждать.       — Ждать? Чего ждать? Сколько?       — Месяц, два… Может, три. — Папа Влада пожал плечами. Достал телефон, глянул на экран — время, что ли. Вздохнув, убрал обратно в задний карман. И сразу к делу: — Если это чары, ты поймёшь. Тебе будет очень, очень плохо, когда они начнут выветриваться, а когда окончательно спадут… Хм. Возможно, ты проснёшься однажды и почувствуешь, как противно тебе всё, что между вами было. И тогда сам прибежишь ко мне за спасительным забвением.       Он начал тереть виски, словно у него голова разболелась. А я сидел и понятия не имел, что сказать. Всё уже ясно, наверное. Не время мне спорить, да и ситуация не та, мне только зубы стиснуть и на деле чувства свои доказывать. И всё равно взбунтовалось что-то внутри, нетерпеливое, жадное, что никак не желало отказываться от искрящихся крыльев, от горячих губ, от неумелых, но таких будоражащих прикосновений…       Как всё это может стать мне противным?!       — Или я могу попробовать заморозить твои воспоминания сейчас, — неверно истолковал моё молчание фейкин папа. — Если ты не будешь сопротивляться, один к десяти, что…       — Нет.       Но резкий ответ оборвал его на полуслове. Когда он снова заговорил, голос его звучал ласково — так с упрямыми детьми разговаривают. Хотя что я, всего на три года старше его сына…       — Это как ломка, Слав. Ты ни о чём другом думать не сможешь. До ломоты во всём теле захочешь увидеть его, поговорить с ним… прикоснуться к нему. Но тебе нельзя будет встречаться с ним, нельзя даже просто посмотреть на него издалека. Нельзя, понимаешь? Иначе вся проверка насмарку.       Оттолкнувшись от стены, он нехотя вышел из плотной тени. Накинул капюшон, натянул его пониже на глаза. Ответа от меня дожидаться не стал, не стал больше угрожать или запугивать, и своё обещание я прошептал ему в спину. «Я всё сделаю» — так сказал, и, кажется, он от этого лишь вздохнул ещё обречённее.       Когда он уже взялся за ручку двери, я подорвался, опомнившись:       — Вы только не ругайте его! И передайте, пожалуйста, что я обязательно к нему вернусь.       — Со своим сыном я сам разберусь.       Он оглянулся через плечо, но в лицо мне не посмотрел, лишь повернул голову. И сказал тоном, не терпящим возражений:       — Я скажу ему, что ты всё забыл. Не хочу, чтобы он зря мучил себя надеждой.

***

      …Если бы не работа, я бы, наверное, на хрен двинулся.       Спятил, на почве подавления чувств при полном неумении и нежелании это делать. У меня ведь раньше как было, вот с той же Анькой — ну пусть не моя, пусть с другими крутит у меня на глазах, зато я себе не вру, и ничего плохого в моих чувствах нет. А тут… Фейка же мой. Я его уже в руках держал, он в моих руках так уютно нежился и ласкался, а теперь его у меня отобрали. Да, разложив всё логично по полочкам, объяснив, почему так надо, но пошла она, эта логика.       Я люблю его, в конце концов. И никакая пыльца тут ни при чём.       Эта мысль крутилась в голове на постоянке. Пока я крутил гайки в автомастерской, по локоть в масле и по уши в своём унынии. Практика немного спасала — требовалось компенсировать отсутствие опыта аккуратностью и внимательностью, в рот мастеру заглядывать, вслушиваться в шум двигателей, вот это всё. Но едва я высовывал голову из-под капота очередной дешманской мазды, и оказывалось, что эта боль в груди никуда не делась. Ждёт, с каждым днём становясь всё злее.       И так — больше месяца с того утра, когда отец Влада посадил меня на эту проверку. Может, и хватит уже, а?..       — Эй, Славик! — Голос Палыча заставил вылезти из-под капота; я матюкнулся, опёршись руками о кузов — поясница, чёрт бы её… — Ты б хоть на обед сходил. Я за переработки тебе не плачу.       — Не голоден. Спасиб, ВалерьПавлович.       Тот лишь плечами пожал и закатился обратно ковырять подвеску старого мерса.       Где-то в другом конце гаража затрещала сварка. С каморки-кухни тянуло котлетами и растворимым кофе. Серёга рядом напевал что-то себе под нос, возясь со стеклоочистителем… Салон у Палыча маленький, десяток давно сработавшихся мастеров, прикормленная клиентура, честные деньги. Не работа — сказка, и я реально старался тут впахивать на совесть, но все до сих пор поглядывали на меня подозрительно.       Я им, наверно, каким-то отщепенцем угрюмым кажусь. А я и рад бы попиздеть за то да сё в перерывах, только сам чувствую, что порчу своей хмурой рожей всем настроение. Вот и нечего, получается, лезть; утерев пот со лба, я стянул бандану и привалился вспотевшей спиной к холодной стене.       Перед глазами сразу замельтешили мушки. Влад как-то говорил, что хотел бы посмотреть, как я работаю… Ха. Интересно, что он сейчас бы сказал, увидь такого меня. Грязного, в синем комбезе с промасленными пятнами, провонявшего бензином и самым ядрёным ментоловым олдспайсом. Как это для него было бы… тоже эстетично?       Моё перекособоченное отражение в лобовом на это скривилось ещё сильнее. В скулы провалилась тень; нос как-то заострился и будто бы стал больше. Я покрутил головой, попытался стереть с щеки чёрную полосу — плюнул, волосы назад зачесал, понапрягал отончавший бицепс… Капец.       Увижу Влада — обниму первым делом со всех оставшихся сил. Чтобы он всё плохое забыл похлеще, чем после всяких вампирских фокусов. Он же думает, он один потерял то, что успело появиться между нами. Уверен, что он во всём виноват. Наверное, думает, что всё это заслужил. У него же теперь много времени на подумать: учёба закончилась, лето в разгаре. Свобода.       Его бы водить гулять прохладными вечерами, допоздна задерживать — под свою ответственность! — красть тихонько для времени наедине, а я… А я только во сне могу его видеть, да и там он, как в том лунном наваждении — далёкий, задумчивый недотрога. Не коснуться его, не успокоить, ни слова ему не сказать. Тишина, пустота, темнота вокруг, лишь крылья искрятся, пыльца осыпается на его белую кожу, и он в ней как светлячок в ночном лесу: поймать в ладони, держать аккуратно и любоваться…       Только не сломать, такого хрупкого. Не обидеть; я прикрыл глаза, как наждачкой натёртые. И вздохнул — а что делать, если не обижать не получается…       — Так.       Голос Палыча раздался прямо над ухом. Недовольный такой, что я, вздрогнув, сразу как кол проглотил. Вытянулся по струнке, а то действительно, застыл опять, руки в карманы, взгляд в пол. Так и за нарика примут.       — Не заметил, как вы подошли.       Глаза подняв, я выдавил улыбку, но она явно уродливая вышла, неприятно натянула губы с одной стороны. Палыч при виде неё скривился.       — Угу. — И, глядя на меня, мотнул головой в сторону выхода. — Давай-ка, свободен.       В его интонации звучало что-то такое, что, когда с нами батя ещё жил, всегда предвещало от него подзатыльник. Я даже голову по привычке в плечи втянул. Первый попавшийся ключ из поясной сумки достал, повертел в пальцах. Обидно, блин. Я их спецом для этой работы купил, новенькие, блестящие…       — Понял, не дурак. Расчёт хоть дадите? — буркнул и уже готов был уйти ни с чем, но Палыч неожиданно бахнул меня своей грузной лапищей по плечу.       — Какой ещё расчёт, Слава? — усмехнулся он, потрепав меня хорошенько. — Я ж тебя не совсем гоню. Ты работаешь хорошо, вот я и не хочу, чтоб ты тут у меня в обморок свалился. Не знаю уж, что у тебя там случилось, но иди отдохни — синяки под глазами, вон, как мазутом нарисовал…       Как бы ни подшучивал, настроен был Палыч серьёзно. Рассердился, когда я упираться начал, чуть ли не за шкирятник меня из комбеза вытряхнул и на улицу выволок. Никаким заверениям, что я в норме и работать могу, не верил.       Да я и им сам не верил, что уж там. Чего остальные-то должны.       Тучи душно навалились на город; с неба то и дело покапывало. Но прыгать в как по заказу подъехавший автобус не хотелось. Я плёлся себе, камушки и мусор под ногами подпинывая, и в голове в ритм шагам отбивалось: всё.       За-е-бал-ся.       Полтора месяца прошло, в конце концов, а меня так и не отпустило. Это ведь значит, что всё в порядке? Что всё по-настоящему у меня. Хватит уже проверять, а, это похоже на издевательство. Я же как был тогда, так и теперь уверен. Хоть сейчас к Владу, но видок у меня, конечно… Его отец меня на порог не пустит: не поверит, что я в своём уме пришёл. А по телефону такое не сообщают.       Такое лично надо, чтобы глаза в глаза, все дела. Тем более с Влада станется снова испугаться. Запаникует ещё, опять побежит к папе за спасением. Хотя мне и так, наверное, через его отца придётся как-то? Типа «вот, я прошёл испытание, проверяйте меня как хотите, только пустите к Владу».       Фиг он меня, конечно, после всего увиденного в том номере к своему сыну близко подпустит. О ночёвках лучше не заикаться. Никаких нам «наедине», вместо этого «дома как штык в девять» и «звонить каждые полчаса» — но и так хорошо. Он же не сможет совсем запретить Владу гулять, значит, ничего. Прорвёмся.       На улице потемнело. Дождь зарядил сильнее, ощутимо плюхался каплями по макушке, но я только рад был. Горело внутри. Лихорадило, совсем как тогда, после нашей первой с Владом встречи. Казалось, даже запястье снова зудит и жжёт. Как обычно оно бывает: оттого, что я наконец решился, казалось, не дотерплю, сверну прям так к фейке, грязный и ошалевший…       Но когда я почти смирился со своей безрассудностью, в кармане ожил телефон.       — Здорова. — Саня говорил так, словно мы вчера вот только с ним разговаривали. Будто не пропал я со всех радаров на полтора месяца, то отмазываясь работой, то вообще не беря трубку. — У Аньки сегодня никого. Может, по пиву?       Так каждый раз было, когда он звонил. Все полтора месяца. То ли такой толстокожий он, то ли, наоборот, настолько хорошо что-то понимал.       И на этот раз сработало. Унылый дождь, тёмный, как вечер, день, волнение от принятого решения — что-то, не знаю, дёрнуло меня сказать «да». А дальше по стандартной схеме: встретились — в магазин — к Аньке с парой дзинькающих на каждом шагу пакетов.        Я себе столько набрал, что можно было споить всю компанию. Думал, с пива начну, дальше на повышение — и пока на хрен не вырубит мозг.       А на месте оказалось, что выпивка в горло не лезет.       — Юху, Слава сегодня проставляется! — обрадовался Женёк, когда я выставил ряд бутылок на стол.       Всем за радость, само собой. В качестве повода такой щедрости проглотили «на работе премию дали». Аня прильнула к моему плечу, чмокнула меня в щёку, но я лишь через силу улыбнулся ей и ушёл обратно в свой мрачный угол.       В глазах плыло. Голову качало на шее, как подтаявшее мороженое на палочке, словно вот-вот усну. За почти два часа я едва пару пива осилил и как-то умудрился ими напиться. Но веселее не стало — набившаяся в кухню толпа давила, от сигаретного дыма подташнивало, и едва прилипшее почему-то ко мне внимание Аньки слегка отлипло, я по-тихому свалил на балкон.       Там постоял, задумчиво тыкаясь губами в бутылочное горлышко. Почти всё пространство, не занятое пустой сейчас сушкой для белья, заставили недобитым строительным хламом. Банки краски с потёками, осколки плитки, всякий уделанный инструмент… Стопку грубо обструганных досок навалили на то место, где я, в те дни ещё без задней мысли, сидел рядом с фейкой и ощупывал его ляжку.       Я уселся на них, скрестил по-турецки ноги. В бутылку вцепился обеими руками — ощущение дрожащих под ладонями мышц, горячей джинсы, то ли от солнца, то ли от тепла тела под ней, мерещилось так явно, что в какой-то момент я закрыл глаза и на самом деле засомневался: а не приснилось ли всё, что после? А я снова сижу, трогаю Влада, и он так забавно смущается, и впереди у нас ещё столько всего…       Немного вытаскивало оттуда разве что то, что на этот раз было холодно. Сыро. И за окном зарядил бесконечный летний ливень.       А потом раздался стук по окну за спиной. Глухо щёлкнула, открываясь, дверь. В проём просунулась Санина голова.       — И чего ты тут.       В фразе звучал не вопрос, а какой-то наезд. Как если бы Саня пытался скрыть неуверенность. Он завис на пороге, молча пялился на меня, пока я не кивнул на доски рядом с собой.       Усевшись, Саня надо мной вздыхал-вздыхал, стрелял-стрелял в меня укоризненными взглядами, а после со всем присущим ему красноречием заключил:       — Что-то ты совсем… мда.       В честь этого стукнул своей бутылкой по моей. Выпил. Я тоже глотнул, поморщился — пиво успело выдохнуться и согреться. И надо было что-то сказать, но всё, что приходило на ум, так или иначе сводилось к Владу.       Подмывало спросить, мол, чо, как там сосед твой. Насколько он «мда» по шкале от одного до десяти?..       — Ты когда на работе засел, я ещё понимал, — начал вдруг Саня. Язык у него подзаплетался, но слова выговаривал он со всем старанием. — Понимал, когда ты с мастерской приходил и вырубался дома без задних ног. Ты в шараге работяга стал тот ещё, куда только вся лень школьная из тебя ушла…       — Ну, мне нравится ковыряться в машинах, ты ж знаешь…       — Понимал. — Саня поднял руку, прося его не перебивать. Видать, речь уже была заготовлена и в ответах не нуждалась. — И не лез. Не лез же? Во-о-от. Но когда ты сейчас возможностью полапать Аньку не воспользовался, прости уж, но… Ты в другую влюбился, что ли?       Глоток пива чуть не пошёл носом. Я закашлялся; Саня хряснул меня по спине — стало ещё хуже. Я из последних сил мотал головой и махал руками, но, укашлявшийся до слёз, мычащий что-то отрицательно-возмущённое, доверия явно не вызывал.       Следующий глоток, к счастью, потёк куда надо и кашель унял. И ещё один — уже потянуть паузу, с мыслями разобраться… А Саня глядел на меня с жалостью и таким казался добрым и понимающим, что меня против воли повело. Щас ведь скажу, думал я, нервно постукивая носком кроссовка по полу. Щас ведь ляпну, как на духу выложу, и будь что будет — за пьяную откровенность не бьют!..       — Сань. Вот чисто терео… терое… те-о-ре-ти-че-ски. — Слово далось с трудом, давая мне несколько секунд, чтобы передумать. Но думать я уже не мог. Я говорил: — Вот что б ты, Саня, сделал, если б влюбился в парня?       Молчание повисло гробовое. В окна ветром швыряло ливень; кто-то громко заржал на кухне, и мне спину свело мурашками, словно мои слова могли там услышать. Саня, захлопнув открывшийся рот, от меня отвернулся и нахмуренно впялился в стену.       Потом тяжело вздохнул.       Потом выругался…       — Ну, знаешь, — сказал таким тоном, будто я ему о планах на вечер предложил порассуждать. — Если б я в парня влюбился, я бы… Проверил бы в штанах, не отсохло ли там чего.       Он так серьёзно это произнёс, что я сперва рот кулаком зажал — смех так и рвался наружу, тупой такой, истерический, — затем просто натянул себе ворот футболки на нос, пряча улыбку. От высохшей на теле ткани пахло сыростью и невыполосканным порошком.       — Ну вот представь, что не отвалился, — сказал. В футболку бубнить не так стрёмно. — На месте там всё, полный комплект. Но воспользоваться им тянет не с девушкой, а… в общем… ты понял. И не только это. Вернее, это даже и не обязательно и не важно. А вот всякое там, поцелуи, объятия, прикосновения, за ушком погладить…       — Что, и даже в рот взять его… — Саня скосил на меня глаза и показал рукой в воздухе, поводил пальцами, сложенными в кольцо. — Да?       — И так тоже, Сань.       Беззвучное «бляяя» отлично прочлось по его губам. Гримаса омерзения скривила лицо, неподдельная и нескрываемая. Задело, конечно, но а на что я вообще мог рассчитывать? В морду не получил — и то хорошо.       — В парня, значит, — повторил Саня — и вдруг, отшатнувшись, уставился на меня огромными глазами. — Слава. Только не говори, что ты меня…       — Эй, нет! Бля, нет, господи!       На этот раз мы оба скривились и синхронно друг от друга отвернулись. Шумно глотнули пива; донышки бутылок с громким стуком ударились о доски.       — Слышь, а в кого? — робко подал голос Саня. — В смазливого этого с твоего курса?       — Я же сказал, я теорери… — попытался возразить я, но забил и махнул рукой. Даже Саня не настолько глуп, чтобы повестись на такое. — Не важно, короче. Забудь.       Но, обернувшись, увидел, как он задумчиво задрал голову и уставился в потолок. Очень задумчиво. Точно хотел на нём увидеть ответ. Всё-таки, видать, залит он был уже основательно, в нём это всегда пробуждало философские настроения.       — Ну вообще, понимаешь. Я так-то, конечно, ржу над этим и вообще не одобряю, но если не меня, то… Ну и ладно, наверное. Кому от этого плохо?       Саня смотрел на меня, как будто действительно ждал ответа. Как будто сомневался: «я чего-то не понимаю или как? ну вроде ж всё справедливо, да?», и от этого в груди потеплело. Казалось, даже как бы предвзято он к Владу ни относился, если я ему его представлю как своего парня, Саня и к нему проникнется добрыми чувствами. Просто переведёт его в своей голове из разряда «чужие» в разряд «свои», а там хоть трава не расти, своих защищать надо, и точка. И у меня самого такая признательность внутри разгорелась, что впору было поддато на шею друг другу вешаться с криками «уважаю!», и я уже почти так и сделал, как послышались шаги и дверь распахнулась.       Анька влетела на балкон звонкой щебечущей пташкой.       — Славик! — Она плюхнулась между мной и Саньком. — А ты чего ушёл?       Места там было мало, и получилось почти что мне на колени. Саня с досок тут же встал и руки поднял, мол, сам разбирайся, чо теперь делать, а я сваливаю. И на самом деле, зараза, свалил.       Анька, однако, так и не отодвинулась.       — Выпивку всем поставил, а сам не пьёшь, — продолжала она, слегка пьяненько сверкая на меня своими зеленющими глазами. — И не сидишь с нами, спрятался тут… Я тебя потеряла.       — Да я… устал что-то на работе. Тишины захотелось.       — Аа, понимаю. Хочешь, посидим тут с тобой? Помолчим.       Пахло от Аньки какими-то очень сложными, взрослыми духами. Запах ударил в голову на глубоком вдохе; выдохнув, я пару секунд поморгал, осмысляя происходящее. Анька, значит, со мной. Посидеть хочет. И помолчать… Ещё недавно — чуть ли не предел мечтаний и повод руки как бы случайно пораспускать, а сейчас, надо же. Вообще ничего в ответ.       — Давай посидим, — осторожно проговорил я, замерев. Чтобы никаких двусмысленных ситуаций, пока моё пьяное тело плохо ориентируется в пространстве. — Пиво допью и пойду домой отсыпаться — завтра опять в мастерскую…       Я старался девушку не обидеть, подбирал слова, но выходило как-то… Как обычно, короче; Анька, правда, никаких фи на этот раз не высказывала. Молча сидела рядом, прижалась ко мне плечом и просто была вся такая горячая под тонкой кофтой, пахнущая духами, мягкая. Растерянность охватила жуткая: и отсесть некуда, и встать будет странно, тут места-то свободного — доски эти, и всё, не разгуляешься… И вообще, что за всплеск эмоций ко мне?!       В итоге почти целую бутылку минут за пять прикончил, хотя не лезло уже. С Анькой попрощался, потом ещё раз попрощался в коридоре, куда она вышла меня провожать. Зонтик мне вручила — брать не хотелось, но ливень на улице не унимался, и всю дорогу до дома я нехотя признавал, что без зонта меня бы смыло в канализацию.       А домой пришёл, разделся и под Танькины нотации завалился спать. То ли от алкоголя, то ли от нервного перенапряжения, а может, банально от усталости онемело внутри всё, и все попытки подумать перед сном о хорошем — завтра же к Владу!.. — я не ощущал ничего, кроме смутной тревоги и пресного осадка мгновенно забывающихся снов…       А утром проснулся, сунул больную башку под холодную воду, отфыркался — и вдруг почувствовал.       Отпустило.       Это обернулось такой пустотой внутри, что я сперва и не понял, что произошло. Вроде всё нормально, ну похмелье разве что, так не в первый раз — чего мне так странно-то? Легко, но как будто потерял что-то. Как будто…       Тишина в квартире была такая же пустая, абсолютная. Танька спала, мать ещё не вернулась со смены. Я уселся на кухне, пялился на раскрытый Анин зонтик с натёкшей под ним на линолеум лужей. Хлебал отдающую хлоркой воду из огромной кружки. Думал себе тихонько.       Тихонько себе надумал.       Влад пришёл в мысли размытой картинкой. Скромно постоял в стороне; помявшись, подобрался чуть ближе. Головная боль, отвратный вкус воды из-под крана, хроническая уже усталость неохотно отошли на второй план, когда я стал всматриваться ему в лицо — с невнятными чертами, почти не знакомое; в его глаза — белёсые, тусклые; на его раскрытые крылья — серые, невзрачные тени, покачивающиеся за спиной.       Когда я смотрел на его тело, тонкое, почти прозрачное тело призрака…       То, что произошло между нами в номере, едва получалось с этим телом связать. Нет, это не было противно, это было просто… не так. Как будто… не я прикасался к нему, не я уговаривал его не спешить, не я наслаждался его удовольствием как своим и мечтал сделать всё, чтобы ему было приятно.       Как будто чувство, дойдя до высшей точки и меня подведя к решению, схлынуло, ничего после себя не оставив.       Подобрав под себя замёрзшие ноги, я постарался сосредоточиться. Если сам Влад стыдливо стёрся в памяти, то слова его отца, напротив, звучали отчётливо. «Ты поймёшь», — сказал он тогда. Предложил мне спасительное забвение; хотя не знаю, от чего мне теперь спасаться, ведь ничего толком и не осталось. Пара недвусмысленных взглядов, привкус сухих мальчишечьих губ, ощущение чужого кончающего члена в руке — ладно, не самый обычный набор для обычного гетеросексуального парня, но нервы у меня, видать, крепкие. Переживу.       Если уж всё остальное пережил…       Батарейка на телефоне мигала красным. Хорошо бы за комп, но Таньку разбужу — вой поднимет. С неё ещё станется за плечо мне заглядывать, что я там ищу. А запрос «феи» подпортит мне репутацию.       Глотнув ещё водички для смелости, я основательно доебался до гугла. Продрался через фей винкс и всяких добрых фей-тётушек — к тем, кем эти существа изначально были. Бендит, Слуа, Штормовая фея… Одни детей похищают, другие садизмом балуются, третьи корабли топят. Или есть вот Лианан-Ши — фея-вампир с острова Мэн, охотящаяся на мужчин. Она соблазняет своих жертв и делает их своими любовниками, а потом, во время секса, высасывает их жизненные силы.       Я, конечно, никаких сил не лишился — но и секса у нас с Владом, считай, не было? Кто его знает, что случилось бы, если б он так и не признался мне. Если б не следили за ними — а за феями, наверно, тоже следят, как и за вампирами. Они ведь тоже, оказывается, дел натворить могут.       Влад натворил неплохо. Можно его понять вроде бы: никто к нему не проявлял таких чувств, а тут я весь перед ним расстеливаюсь, вот он и потёк. Что ж, все мы люди, да? Даже те, кто немного феи.       Пока я проникался фольклором, за окном пасмурно рассвело. Я глянул время — восемь почти — и на последних процентах батарейки успел отправить Палычу смс, что приболел и на работу сегодня не выйду. Экран погас сразу, как только рядом с сообщением появилось бледное «доставлено». Благо выходных у меня достаточно накопилось. Проблем быть не должно.       Да и было так на всё наплевать. Вернувшись в комнату, я швырнул сдохший телефон под подушку, рухнул на кровать и уснул. И впервые за последнее время мне ничего не снилось.

***

      — Славик, привет! Подходи к Саниному подъезду. Мы тебя ждё-ё-ём.       Анькин голос патокой лился из динамика телефона; на последнем слове она улыбнулась и рассмеялась. Что-то похожее на поцелуй резко скрежетнуло помехами.       А может, показалось. И это просто связь так разорвалась.       Убрав телефон в карман, я с наслаждением потянулся. Мышцы после работы немного ныли, но до турников прогуляться всё равно хотелось. В компании даже лучше: повыпендриваться перед девчонками, с пацанами посоревноваться… К Саниному подъезду подходить, значит. Сто лет там не был, ну то есть с начала лета. Сперва из-за запрета, потом… да хрен его знает. Наверно, и нет никакой причины.       Влада-то мне теперь видеть можно. Проверка окончена.       Конец августа выдался жарким и ветреным. Улицы шумели листвой, в воздухе висела пыль, мелкий мусор закручивался в вихри и тут же рассыпался. Неспокойная погода — я брёл по пустой дороге, и с каждым вдохом пыльного тёплого воздуха в груди что-то вздрагивало.       Анькин смех слышно было издалека. Заманивающий такой, кому-то конкретному предназначенный. Я ещё за дом не успел завернуть, а он пробрался под футболку щекоткой и пустил по спине мурашки. И когда она, увидев меня, шагнула навстречу и волосы мне, взъерошенные ветром, поправила, сомнений не осталось: поцелуй в телефоне всё-таки был.       — А ты быстро. Мы ещё Сашу ждём. Или, хочешь, пойдём вперёд?       Качнув головой, я бросил: «Да ладно, дождёмся уж». Влез на скамейку, уселся, упёршись кедами в землю. Анька встала рядом; каблуки её босоножек проваливались и оставляли в земле мелкие круглые дырки.       Я молча смотрел, как их становится всё больше — Анька неудобно переминалась, то приваливаясь подхватившим где-то красный загар плечом, то отстранялась. У нас что-то происходило с ней. Я не особо догонял что, она просто вдруг потянулась ко мне, а я не нашёл причин отказаться. Может, работа и деньги добавляли мне очков в её глазах, может, ещё чего, только происходило это так явно, что все прочие её ухажёры в моём присутствии заметно сникали и скрипели зубами.       Но мы с Анькой так и не сошлись. Тормозило что-то. Мешалось — мы гуляли вдвоём, я провожал её до дома, и видно было, что она хочет, чтобы поцеловал, но так ни разу и не смог. В последний момент — никак. Саня волком смотрел на наши с ней недомутки, и насчёт него я был уверен — не из-за желания оказаться на моём месте. Но тот разговор пьяный балконный он не упоминал. Только видно было, что помнит.       Окно его комнаты погасло как раз тогда, когда я поднял на него взгляд. А в окнах рядом горел свет. Я не хотел пялиться на них, вообще не собирался, чесслово, но едва коснулся взглядом того самого плотно зашторенного окна, глаз не смог отвести.       Воспоминания, от которых я прятался больше месяца, так ярко вспыхнули, что я, поёжившись, приобнял Аньку. Пока ладонь лежала на её голом плече — лямка майки с него сползла, и, кажется, Аня была очень этим довольна, — думалось смелее. Я же вот, с девушкой стою. Правильно всё делаю; а воспоминания о неправильном… Боже, каким же восторженным идиотом я был! На крылья его залипал, да и чёрт бы с ними, с крыльями, и другого хватало ведь: тайных прогулок, где я выпрашивал у него разрешения прикоснуться, я хотел радовать его, и он смеялся, доверялся мне и всё мне разрешал.       Он себя поцеловать дал — прямо в подъезде, в пахнущем сыростью полумраке, и это был его первый поцелуй.       И кое-что другое потом — тоже было у него первое, отчаянное, сейчас понимаю: обречённое. Пропитанное чувством вины и осознанием, что это — последнее, что у нас будет, такое желанное, такое неправильное и постыдное, и сбежал он, кажется, от себя в первую очередь, не от меня…       За плотно зашторенным окном погас свет, и я отвернулся. Глянул время — подваливало к восьми. Поздновато, конечно, но лето же, закатное небо ещё светлое, и это, надеюсь, хоть немного меня оправдает. Я и так слишком припозднился.       Когда Саня вышел из подъезда и все поплелись со двора, я остался.       — Идите, — крикнул. — Я щас. По работе надо позвонить. — И сделал вид, что вправду набираю номер.       Торчать на ветру между домами никто не хотел, и на меня, повздыхав, забили. А я дождался, пока все уйдут за угол, подождал ещё немного на всякий — и зашёл в подъезд.       На пятый этаж я взбежал на одном дыхании, но там как вкопанный замер. Эта обычная дверь, обычная домашняя тишина за ней, и всё с виду вроде бы хорошо… Может, и не надо мне с ним ничего? Может, всё так и оставить? Почему вообще так захотелось поговорить с ним теперь, когда уже отпустило, и больше месяца ничего не волнует?..       Я бы ещё долго у порога топтался, не решаясь коснуться звонка, если бы дверь не открылась сама.       — Ты ко мне?       Отец Влада не стал размениваться на любезности. Сразу втащил меня в квартиру, спешно захлопнул дверь. Мама Влада стояла за его спиной, сложив на груди руки. И мне одного взгляда ей в глаза хватило, чтобы понять: она тоже всё знает.       — Нет, — пробормотал я, обращаясь почему-то к ней. — Не к вам. Влад дома?       Лишь потом глянул на фейкиного отца. За секунду в его глазах пронеслось что-то такое сильное, являющееся радостью лишь в самом начале и очень быстро перешедшее в «я тебя прибью, Слава». Только присутствие его жены, казалось, не позволило ему сделать это сейчас же — она подошла и положила руку ему на плечо.       — Мы ему крышу открыли, — сказала, улыбнувшись мне. — Он там часто сидит. Иди, поищи его.       Казалось, надо как-то перед ними оправдаться. Объяснить, что я ж ничего, я только точку хочу поставить, потому что вдруг понял, что вместо неё нарисовал трусливое многоточие. Но терпение папы Влада явно и так трещало по швам, и испытывать его на прочность как-то не хотелось. Я кивнул, вслепую нащупывая за спиной дверную ручку, пока он точно взглядом пытался меня прибить.       Но, видимо, такой способностью вампиры не обладают. Мне вслед он сказал только, едва разжимая стиснутые зубы:       — Слава. Он несовершеннолетний, ты помнишь, да?       Звонкий смех фейкиной мамы позволил мне сделать вид, что я ничего не слышал.       Замок висел на чердачном люке лишь для вида — потянув за дужку, я легко отогнул её. Видно, Влада папа забирает, когда он нагуляется. И что это вообще за ерунда такая, по запертой крыше шарахаться одному, как тюрьма строгого режима…       Короткая тёмная лестница кончалась ржавой железной дверью. За ней завывал ветер, бился в неё так яростно, что она дрожала и лязгала петлями. Тонкая полоска закатного света обводила её розоватой линией.       И, конечно же, скрипела эта дверь жутко.       То, что я вышел на крышу, слышал, кажется, весь город. Что уж говорить о Владе — он сидел прямо тут, рядом, прислонился к коробке чердачного выхода и ноги в лодыжках скрестил. Белые коленки торчали из драных джинсов, по серой футболке змеились белые проводки наушников, в банку колы вцепился обеими руками…       Выглядывающий над горизонтом краешек солнца, такой же красный, слепил глаза, и против света я никак не мог разобрать фейкин взгляд.       — Кхм. Влад…       Одно негромкое слово — и он словно вырвался из оцепенения. Как на пружинке подскочил, наушники с себя сдёрнул и от меня шарахнулся. К краю крыши, там чуть не споткнулся, голову в плечи вжал…       — Эй, подожди! Стой!       Заозирался и метнулся к выходу другого подъезда. Я бросился за ним, но перехватить не успел: он прятался от меня за ним, как в каком-то дурацком мультике, перебегая то на одну сторону, то на другую.       Как будто если не будет видеть меня, то я как-нибудь сам собой испарюсь. Ага. Щас.       — Эй, Влад. — Остановившись, я уселся прямо на нагревшийся за день битум. И как можно спокойнее, словно ребёнка уговариваю укол сделать, заговорил: — Да не убегай ты. Я ж только поговорить хочу. Мне папа твой разрешил, слышишь?       На удивление, это сработало. Влад выглянул из-за угла. Потом несмело вышел. Покачнулся от порыва ветра и тоже сел — подальше от меня и как-то неуверенно, вполоборота, будто чтобы снова сбежать в любой момент.       Так солнце вскользь задевало его щёку и чёлку, и стало видно, как испуганно блестят его глаза. Даже ресницы не могли затушить этот блеск — капец, ну какие ж длинные, а я уже и забыл…       — Он всё-таки не смог заморозить твои воспоминания, да? — Влад говорил почти шёпотом, так, что слова его терялись в шуме ветра. Я пододвинулся чуть поближе. Сказал:       — Я ему не позволил. Я хотел… хотел проверить, так ли всё на самом деле, как ты подумал… — И, боясь увидеть надежду в его глазах, быстро добавил: — Ты был прав.       Голос у меня немного срывался. Запыхался я от этой беготни, наглотался жаркого ветра. Влад тоже был весь растрёпанный и взволнованный: у него щёки раскраснелись, и сосульками спутавшиеся волосы, когда он неожиданно усмехнулся, совсем не скрыли его горько искривившихся губ.       — Ты меня теперь ненавидишь, да? — спросил он. И сам же ответил: — Я бы на твоём месте ненавидел. Знаешь, ты можешь меня даже ударить, мне только легче станет…       Как я в одно мгновение рядом с ним оказался — хрен знает. Очнулся, лишь когда уже вцепился ему в запястья и на себя потянул.       — Так, блин, сюда смотри, фейка, — сказал строго. — Ты несёшь какую-то ху… фейню!       Он только рот открыл и сразу захлопнул. Дёрнулся, но ага, конечно, прям так я его и пустил. Синяков не наставлю, вот и пускай сидит. Ну, или…       — Я ж тебя учил, как руки выкручивать? Чего замер?       Судорожно сглотнув, Влад двинул кистью наружу. Медленно, аккуратно, словно боясь чего-то, но ладно, правильно, и другую его руку я сам отпустил. Но убегать он уже никуда не стал — сидел и пялился на меня, губу закусив.       — Во-о-от. Другое дело! — похвалил я его с улыбкой. Потом, вздохнув, серьёзно уже сказал: — Не ругай себя, фей. Я правда на тебя не злюсь и не обижаюсь.       Влад то ли усмехнулся, то ли всхлипнул. Мне было не понять — он опустил голову, стал свою банку колы в ладонях катать, сосредоточенно так, размеренно. И голос его звучал хоть и искренне, но очень сдержанно:       — Спасибо. И прости меня, пожалуйста, Слава.       Головы Влад так и не поднял. Ничего больше не говорил, да и мне сказать было, кажется, нечего. Подождав ещё немного, я неловко похлопал его по ноге и поднялся.       — Ну, вот, наверно, и всё. Пока.       Он мне рукой помахал. Тихо-тихо сидел; я дошёл до двери, а от него и звука не было. Я так и видел: сидит, зажмурившись, вцепился в подол футболки и дыхание задержал. И колу свою сжимает, а она взболталась вся, пузырится в жестяной банке, и у него внутри так же, за ключик потяни — и взорвётся, разольётся, вспенится…       — Подожди-ка. — Холод металлической ручки в ладони отрезвил. Я сжал её посильнее, открыл дверь, с громким лязгом снова закрыл. Но ощущение, что это меня сейчас прорвёт, как взболтанную газировку, никуда не делось. — Вот щас прости, если что, но…       К Владу я вернулся решительный, но ни черта не понимающий. Понятия не имел, что собираюсь сказать. Что за «но» остановило меня, в душе не знал. Просто сел перед ним, офигевшим, и близко наклонился, всматриваясь в лицо, в подрагивающие губы…       — Т-ты чего, Слав?       Мотнул головой: молчи.       Ветер каждый вдох делал глубоким и резким; небо покраснело сильнее, длинная фиолетовая тень наползла на нас и укрыла. Влад в ней выглядел ещё бледнее, ещё худее и безобиднее, и я абсолютно трезво смотрел на него и абсолютно отчётливо осознавал: всё в порядке. Я знаю, у него под футболкой и бинтами крылья, но руки не тянутся к ним. Не горят губы от желания прикоснуться к его губам. Зато его глаза вовсе не безлико белёсые, а светлые, серые, его лицо не милое, как у девушки, но такое открытое и неуклюже-честное, и он весь такой обычный парень, совершенно нормальный, просто при этом фея и гей… И отчего-то казалось, за несколько секунд я смог узнать его лучше, чем за все предыдущие дни. Будто до этого и не видел его толком.       А потом я понял — и правда не видел ведь. Своими глазами, не замутнёнными блестящей пыльцой.       А он вот какой…       — Влад. А ты ко мне сейчас что?..       Фейка глянул на меня возмущённо. Потом обиженно. Потом, поджав губы, до самых ушей покраснел.       — Гулять со мной пойдёшь?       А в следующую секунду — побледнел, ну точно его папа-вампир. Он смотрел на меня, голову наклонив, и пауза затянулась, и я начал догонять, какую херню спорол…       — Не прям сейчас, в смысле, — затараторил сбивчиво. — Сейчас поздно, тебя не отпустят, наверное… Но, может, завтра? У меня выходной завтра, и мы могли бы, знаешь… Без всякого такого, но всё же… если ты хочешь, конечно, а то на крыше тут как-то…       А потом я узнал, что, если он кинется мне на шею обниматься, я на автомате обниму его в ответ и лишь в следующую секунду вспомню:       — Крылья!       — Не болят. Они теперь редко болят. Обними меня крепче, Слава, даже если как друга…       Уткнулся мне в шею Влад совсем не по-дружески, но я ни словом не возразил. Мне не хотелось его отпускать, не хотелось его отталкивать, такого трогательно радостного, и я держал его в руках, едва не валясь на спину, тихо впадая в панику: а что мне с ним делать-то?! Обнулилось всё, что у нас уже было, и снова будоражили сущие мелочи: прядка волос щекотала щёку, прохладные кончики пальцев чувствовались сквозь футболку, рёбра остро врезались в мои… То, что Влад, несомненно, парень — да и фиг бы с этим, с одной стороны, но с другой — я обнимаюсь с парнем, чуть не повалившись с ним вместе на крышу, ну охренеть!..       И на этот раз никто не знает, куда это заведёт...       Да и пошло оно всё, куда бы там ни пошло. Так я решил — и обнял рассмеявшегося Влада настолько сильно, насколько смог.