Непацанский рассказ

Рыхлая почва мялась под жёсткими подошвами. Эти тяжёлые армейские ботинки, они нравились Питеру. Увидел случайно. Паучье чутьё подсказало, повело и ткнуло носом. Очнулся на кассе с коробкой и чеком. Теперь подворачивает свои выцветшие осенние цвета хаки штаны, криво, напоказ. Ступает намеренно тяжело, в каждую наполненную дождевой водой выбоину в асфальте. Хмурится. Будто ждёт, что они дадут слабину. Заскулят, жалобно испустив воду. Размокнут нафталиновой подошвенной коркой, масляной на вид. Понурят шнурки. Но ботинки держатся. Стоят насмерть. Питер впивается ладонями в лямки рюкзака. До красноватых вмятин. Один ботинок натирает щиколотку. Другой — мизинец. Питер стискивает зубы. Он слушает каждый свой шаг. Сосредотачивается, как на мантре. Шаг-шаг-шаг. Шаг. Опять в лужу. Чёртова осень. Нагоняет не то меланхолию, не то чувство абсолютной эмоциональной тупости. Ходишь, как зомби, смотришь по сторонам. Всегда в ожидании. В ожидании вылетающего на проезжую часть автобуса, в ожидании крика о помощи, в ожидании знакомого до зуда в горле голоса. Питер боязливо и даже чуть воровато зыркает вправо-влево. Удостовериться, что никто не смотрит, никто не читает эти мысли.. От них стыдно. Питер стыдится того, что без красно-синего костюма он обычный подросток, вытянутый, с непропорционально большими ладонями и всё ещё по-детски сухими потрескавшимися губами. Что его тянет куда-то, ведёт, и он не понимает, точнее, категорически отказывается понимать, куда. Что у него в животе всё ухает вниз от любого не городского шороха. Он вслушивается. Лихорадочно. Судорожно. Что это? Шум машины, дорогой, тихой. Мягко касается влажного асфальта. А это? Цокот сохлых листьев. Цок-цок-цок. Потом через бордюр перепрыгивают, последний раз чиркая, и в траву. Путаются. Смешные. Звуки становятся тише. Размеренно гладят паучьи уши. Питеру не смешно. Даже немного страшно. Он дёргается, когда на первом этаже Старк Индастриз меняют бутыль в кулере. Лицо съезжает с резко повлажневшей ладони, а мистер Старк косится пару секунд, чтобы потом неуверенно и немного иронично сказать: - Тебе бы успокоиться, ребёнок... В деревню съездить, - вертит отвёртку в руке. Питер смотрит непонимающе. - Отдохнуть. Питер вздёргивается. - Мне не... Но Старк перебивает: - Тебе нужен отдых. Питер вздыхает. Кого он обманывает. Ему действительно нужен отдых. Отдых, который он просто не может себе позволить. Этому городу нужен Человек-Паук. Нужна защита. Кто будет спасать обычных людей, когда это не угроза всему миру? Не Железный же Человек и не Капитан Америка. Через день он сидит дома. В комнате приятно пахнет. Осенний запах полежавших в мешке яблок, пряный, ненавязчивый, пробуждающий аппетит. Питер сидит дома, и ему решительно нечем заняться. Когда в следующий раз он выходит на ночной патруль, Уэйд радуется, как ребёнок. Говорит: - А я уж думал, злая мачеха насовсем тебя в башне заперла. Хотел, как доблестный рыцарь идти... - Эй? - ...спасать... - Уэйд. - Питер кусает внутреннюю сторону нижней губы. Аккурат двумя большеватыми передними зубами. Смотрит на Уэйда искоса. По привычке. Уэйд резко разворачивает голову. Питер мнётся, как младшеклассница. Уэйд ждёт. Уэйд замечает, что Питер часто теребит свои бедные покусанные пальцы, меняет темы разговора и смеётся невпопад. Коротко, как птичка. Птенчик. Тонкошеий тонкоголосый птенчик. Совсем ребёнок. Питер Бенджамин Паркер. Надо же. Увидел впервые и сдулся. Противно так от себя стало, даже голоса в голове издали какие-то околорыгательные звуки, мол, к пацану пристаёшь, изврат. Это вам не блядей размалёванных, пахнущих дикой розой и чужим потом, трахать по пять часов, а потом стрелять себе в башку. Это школьник. Вытянувшаяся одежда, сутулится. Нельзя так. - Я компот сварил. Слова доходят до Уэйда спустя пару секунд. Он чувствует, как пропускает несколько вдохов и выдохов. Подозрительная тишь в груди. Питер тушуется из-за молчания в ответ. Чешет веснушчатый нос. Уэйд усмехается: - Яблочный? - его подташнивает не по-мужски и бросает в липкий неприятный жар, но он уверен, что голос не дал хрипотцы. Питер просто кивает. Видимо, не настолько же уверен в себе. - Там ещё целый мешок... - неопределённо мотает головой в сторону. Там это, наверняка, у Старка в башне, чёрт бы её побрал. У самого Уэйда тоже лежат эти фермерские яблоки, стылые уже, впитавшие сырость самого тёмного угла в захламлённой квартире. Он не то чтобы не хотел их есть — кусок в горло не лез. Питер сказал тогда, они как раз загрузились обратно в машину, облизанные розоватыми лучами заходящего бесконечно огромного солнца, он сказал: - Меняемся? - и улыбнулся, едва заметно дрогнув всем лицом. Рука Уэйда замерла на ключе так, что её начало покалывать. Уэйд на каждом — на каждом, чтоб ему сгнить — яблоке ощущал отпечатки паучьих лап. Продолговатые отпечатки гладких пальцев. Жидковатый запах терпкого, молодого и летнего. Виски ныли. Он брал жёлтый шар из мешка, подносил к губам, но не мог прикоснуться. Швырял обратно, вдавливая пальцы в лоб. И еще сильнее. И еще. Кожу драло и мозг вскипал. Он брал мешок, честно тащил его к выходу, но не мог выкинуть. Он злился на себя, злился на Питера. Злился на свою бессонницу и бессмертие. На то, что драть проституток надоело до рвоты, а стрелять в голову — неприятно. Он злился на себя, потому что вёл себя, как малолетний придурок, а не как нормальный мужик его возраста. Потому что знал — с этим пора кончать. И продолжал, продолжал, продолжал. - Вопрос юристам, - на одном из собраний громко прерывает он вдохновленную речь вытянутого в струну капитана Роджерса. - Может ли человек, - на секунду прерывается, - уже не совсем человек... написать заяву за то, что его обоссали? Старк выразительно смотрит на Питера. Питер скукоживается в комок. Когда Уэйд Уилсон внезапно появлялся на собраниях Мстителей, яйца поджимались у всех. - Что будет инкриминироваться ссавшему? Старк смотрит ещё более выразительно. Роджерс слегка в растерянности. Не может никак детская фантазия нескольких поколений маленьких американцев во плоти привыкнуть к путанному уэйдовскому пиздежу. - В отряде Икс ты тоже так... - Роджерс не решается сказать «трындел, как сучий выродок». Может, он — совесть и чистая речь народа — даже не хотел этого говорить, а мистер Старк вполголоса дополнил от себя, но так, чтобы обязательно Питер услышал. - Я послал их на хуй, кэп. Просто люблю, когда все на хуй идут. У Питера капля по виску стекает под маской. Он весь уже потный. А всё из-за того, что мистер Старк так и смотрит. Давеча он сказал ему, как раз в тот день, когда Питер впервые варил злополучный прозрачный компот, прямо в кастрюлю эхом бросил: - И как давно? - и Питера будто льдом осыпали. Он сразу всё понял. - Это не моя инициатива. Показалось, что нужно уточнить такую важную деталь. Это Уэйд всегда появлялся там же, где и он сам. Вообще, по-честному, когда Питер выходит на ночной патруль, он думает не о том, какая ночь-то бархатная. Сине-чёрная. А о том, через сколько десятков минут за ним зашуршит до оскомины знакомый костюм из кожи. Через сколько он услышит металлический звук вытаскиваемой из ножен катаны. А потом и второй. Скорое «привет» вырвется из Питера раньше, чем он успеет подумать. И в каждой букве, в каждом звуке будет это неловкое, недостойное Человека-Паука, предательское «я думал о тебе». И Уэйд, как обычно, молча пойдёт за ним. Зато на собраниях он разорялся. - Иногда я мысленно переношусь на четыреста миллионов лет назад для того, чтобы представить, как ебутся гигантские жуки. Только что так делал. Роджерс поджимает тонкие светлые губы. Хмурит свои идеальные пшеничные брови: - Ценный комментарий, Дэдпул. Питер машинально поправляет у себя в голове: «Уэйд». И зажмуривается. Благо, что в маске. Он разминает ноги под столом. Правая ступня вверх, пальцы левой ноги слегка поджать. Потом наоборот. И снова, и снова. Ботинки. Питер слишком много ходит как для подростка. Слишком много думает. Слишком много переживает. За город, за супергероев, за то, что яблоки пропадут. И за то, не посчитает ли Уэйд его полным аутсайдером. - Если хочешь... - он снова там, где и был мгновение назад. На одной из Нью-Йоркских крыш, ёрзает на месте, и уже, кажется, литровая стеклянная бутылка из-под молока, в которую теперь налит мутноватый пахнущий компот, жжёт спину, как скорпион. Не смотрит на Уэйда. Впивается твёрдыми ладонями в бетонный угол края крыши. - Хочешь? Он таскал её с собой весь день. Думал на каждом уроке, как бы отдать, какие бы слова подобрать, чтобы предложить. Думал, думал, а в конце-концов выбрал банальное «хочешь?». Идиот. В горле запершило. Уэйд отложил скомканную в руке маску и протянул раскрытую широкую ладонь, чистую, без перчатки, слегка загорелую. - Давай, - говорит. Давай. И у Питера душа в пятки уходит. Он с трудом открывает рюкзак, достаёт бутылку, обхватывает всей ладонью, всеми пальцами, чтобы меньше дрожали, но ладонь всё равно потная, скользит, и сердце замирает в горле, немое и глупое. Чтоб его. Донышко встаёт Уэйду на руку, он поднимает её вверх, смотрит на блики в стекле. Питер кусает губу, а когда перестаёт, холодный воздух жжёт оголённое зубами мясо под невесомой кожицей, кровящее, горькое. Уэйд пьёт. Потом отставляет бутылку на тонкий парапет. Молча. Мелкие покалывающие мурашки сползают с макушки прямо Питеру в позвоночник. Спускаются к пояснице и тонут в слабом выдохе. Хоть бы Уэйд не услышал. Но он резко оборачивается. Блики в тёмных глазах — горизонтальные тонкие линии. Он смотрит на Питера неподвижно, пока ветер обдувает горячее юное лицо. - Вкусно, - просто говорит он. Почему он такой молчаливый, почему ты такой молчаливый, хочет спросить Питер, но тоже не может выдавить из себя лишнего слова, сводит глотку. Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт, Паркер. - Спасибо, - щёки горят, а Уэйд смотрит, зачем ты смотришь, Питеру снова стыдно, он весь красный и на висках мокро, а под костюмом жара. Ветер всё ещё ледяной. Питер хочет сбежать. С этой крыши, из города, из страны. На север. Зарыться в юрту в огромном дутом комбинезоне с мехом, есть оленину в одиночестве у костра, который сам развёл, и чтобы на сотни километров вокруг ни одного Уэйда Уилсона. Но даже там Питер, наверное, не был бы уверен, что Уэйд его не найдёт. Даже если и не найдёт, даже если не захочет искать, воспоминания... они его найдут и уничтожат, как таракана огромный тапок с тяжёлой внутри ногой. Всё тело сводит судорогой, от которой перехватывает дыхание. - Уэйд, я... - хочет он было сказать что-то, но тот перебивает: - Прости, малыш, - встаёт. - Мне пора. Поворот на краю, и он спрыгивает вниз, в глубокую осеннюю синеву ночного тумана. Питер вдруг перестаёт слышать монотонный звон в ушах. Слышит сердце. Бух, бух, бух. Слишком громко. Лицо горит. Что он хотел ему сказать? Питер не знает, это был секундный порыв. Он закрывает глаза не в силах смотреть на собственный город. Едва слышно шепчет: - Блядь, - глубокий вдох, пальцы вжимаются в закрытые глаза. - Блядь, Уэйд. «Малыш» не звучало, как домогательство. Не звучало, как раньше. Это было, кажется, проблемой. Это совершенно точно было проблемой. Голова раскалывается. Питер слезает с парапета и, на ходу вытягивая из рюкзака толстовку, идёт домой. Он хочет спать, но понимает, что сегодня не уснёт, а будет ворочаться на всё той же холодной твёрдой кровати, как и обычно. А потом пойдёт в школу, будет делать домашние задания. Потом пойдёт на патруль. И снова, и снова, и снова. Он останавливается на мгновение, очень долгое. Смотрит вникуда. Ветер последний раз взвивает лёгкую завитую чёлку вверх, а потом он заходит в здание.