Непацанский рассказ

Уэйд заезжает за ним в душную субботу, прямо после дополнительных занятий в школе. Ровно в десять утра. Сентябрьское солнце буквально стекает желтоватым жарким светом на асфальт, и тот лопается, насыщенный и довольный. Серый внедорожник с огромным фордовским рылом, который он взял напрокат, лоснится в дребезжащем воздухе. Питер хлопает дверью у сидения штурмана. Пару секунд глупо смотрит перед собой, хотя ничего нового не видит: всё та же школьная парковка, тот же высокий забор, тот же потный усатый охранник, что смотрит на него сощурив водянистые глазята. Кондиционер находятся прямо напротив шеи Питера. Веет прохладой. Он говорит: — Привет, Уэйд, – после заминки. Как будто до сих пор не знает, как себя вести. Как будто язык всё ещё липнет к внутренней стороне зубов и немеет. Уэйд поправляет солнцезащитные очки. Заводит тихо урчащий мотор. Кидает беззаботное: — Агась, – и трогается с места. Только минуты через три Питер свободно откидывается спиной на упругое сидение и расслабляется, выдыхая полными лёгкими. Он часто моргает. Один взмах ресниц — и вот они минуют шестой светофор, второй — за горизонтом показывается чистая сочная зелень, разбитая уже сохлой от ветра травой. Третий — Нью-Йорк остаётся позади, возвышающийся и неприступный. Питер спрашивает про воду, взял ли Уэйд с собой воду. В Мэриленде, куда они едут, наверняка так же жарко, если не жарче. Однажды в детстве тётя Мэй повела Питера на ярмарку. В тот день звучало много музыки, американские флаги летали в небе, как огромные красно-синие птицы, и женщины всех мастей предлагали фрукты всех сортов. Тётя Мэй купила целый пакет яблок. Питер помнит их кислую рвущуюся кожицу, снизу зелёную, но ближе к сухой крючковатой ножке — почти бордовую, насыщенную. Гладкую, как стекло. Питер помнит, как грыз их сначала вдоль по кругу, потом внутрь — к сердцевине с горькими косточками. Тётя Мэй говорила, в них много йода, и Питер сжёвывал всё до конца, потом плюясь чем-то жёстким, что было в этой сердцевине. Плюясь и смущаясь от того, как тётя заливалась чистым смехом. Её не стало как-то резко. Будто оторвало что-то. Питер не мог привыкнуть. Кислая слюна иногда собиралась во рту, не вязкая, а словно вода, и Питер жмурился, а потом долго растирал ладонями лицо до красноты. Однажды он стянул маску, сплюнул и сказал: — Яблок бы. А Уэйд усмехнулся, сидя рядом и натачивая катану с характерным лязгом. И вот через два дня они едут на ферму в другой штат, чтобы собирать органические яблоки без пестицидов и химических удобрений, потому что Питер помнил их именно такими, а не безжизненными блестящими плодами, красиво разложенными в супермаркете. Какого чёрта Уэйд согласился на это Питеру неясно. Какого чёрта появляется на каждом его патруле. Сам нашёл ферму поближе. И тачку. И даже выглядит более менее, как нормальный человек. Рубашку в клетку поверх майки надел. Будто действительно простой канадский парень, а не психопатичный киллер, щеголяющий в кожаной маске, с пятью пушками наперевес и тремя килограммами ножей по карманам. Он спокойно держит руль обеими руками, что-то там мыча себе под нос, хотя музыка в машине не играет и не собирается. Уэйду вообще, кажется, всегда есть чем себя развлечь и заинтересовать. В некритическом случае он может говорить с кем-то. В критическом — со своими голосами в голове. В опасном — убивать. Тому, что с ним происходит сейчас, Питер характеристики и названия дать не может. Ведь Уэйд не тараторит и не убивает, а смертельно уставшим и раздражённым не выглядит. — Ты знаешь, Питти, – бросает он, не отвлекаясь от дороги, – со мной сегодня случилось пренеприятнейшее происшествие. Когда не говорит, Уэйд сильно смыкает губы, а Питер даже не замечает, как переводит взгляд с бескрайней рыжей степи на него и перестаёт каждую секунду моргать. Словно бы застывает немного. И руки, спокойные и холодные, ложатся на ткань длинных шорт, а не отбивают чечетку пальцами по двери возле стекла. — К-акое? – голос хрипит от непрерывного двухчасового молчания, и Питеру приходится прокашляться. Уэйду как будто плевать. — Я проснулся и начал готовить завтрак. А на завтрак я всегда ем яичницу, ведь именно из яиц получается вкусный завтрак, богатый волокнами и белком, помимо этого они являются источником целого ряда витаминов и микроэлементов, необходимых для долгой здоровой жизни... чуть менее необходимых, чем регенерация, – на секунду Уэйд замолкает, сведя тёмные брови, а потом резко вскидывает их вверх, – так вот. Сегодня мне захотелось омлета, ну знаешь, есть такие дни, когда ты просыпаешься и думаешь, что сожрёшь пять омлетов из десяти яиц каждый... Питер не перебивает. Эта особенность, сбиваясь с линии повествования, всё-таки возвращаться к ней после миллиона уточнений нравилась ему в Уэйде. — Я взял миску, а когда потянулся за вилкой, – он делает паузу, – рассыпал соль! Мерный шорох шин по гладкому асфальту похож на звук тлеющей сигареты, услышав который не перепутаешь ни с чем. Питер приподнимает бровь. — И... что? — Как что? Плохая примета, – Уэйд даже поглядывает на Питера, искоса, мол, понимаешь же? Питер не понимает. – К ссоре, к несчастью. Я, как любой человек, знаю, что чтобы ничего не произошло, нужно посыпать на соль сахар, но, как у любого человека, который не ест сладкое, сахара у меня в доме нет. Как и второго полосатого носка... ума не приложу, куда он делся. Питер смотрит не отрываясь. Профиль у Уэйда не девичий мягкий, но и не суровый прямой. Он какой-то живой, с двигающимися светлыми губами. Его шею Питер едва смог бы обхватить обеими своими ладонями. — И как ты защитил себя от несчастья? – Питер специально выделяет последнее слово, чтобы Уэйд услышал его иронию, и усилено трёт пальцами правый висок, чтобы сосредоточиться на чём-то внутри головы, а не на чужой шее. — Конечно же собрал её в кучку и мизинцем правой руки нарисовал крест. А потом собрал и кинул через левое плечо со словами «соль не вода, всё уйдёт без следа». Все так делают, Питти. И тебе я настоятельно рекомендую... Дальше Питер немного прослушал. Ему бы себя в кучу собрать. Ему хочется смеяться, но и просто зависнуть. Хочется на ходу открыть дверцу машины и сигануть, но и остаться здесь как можно дольше. Он нервно усмехается. Дальше дорога проходит незаметно. Если не считать, что каждые пять минут Питер поглядывает на Уэйда, напряжённо не поворачивая головы так, что лоб болит. Когда солнце палит в самом зените, машина останавливается возле фермы. От небольшого здания простираются огромные поля, до самого горизонта. Зеленые деревья шуршат на жарком ветерке, и у Питера уже ноги гудят от того, как хочется выпрыгнуть на сухую пыльную землю и побежать. Сладковатый запах спелых яблок облизывает ноздри, Питер улыбается в предвкушении, во все зубы. Ноги ступают нетерпеливо, как пружины. Сам воздух, яркий и огромный, можно резать на куски. Седой мужчина даёт им по два пластиковых ведра и льняные мешки, и перед лицом и раскрытой нараспашку грудью встаёт сад. Питер хватает все большие яблоки без разбора, обдирает их руками, с листьями и без, собирая в лукошко из яркой оранжевой футболки на животе, а потом бережно ссыпает в своё ведро с глухим фруктовым стуком о дно. Уэйд медлит. Он ходит вокруг яблок, срезает каждое неспешно, складным ножом. Принюхивается к желтоватому яблочному боку. И только потом кладёт между четырёх пониже в ведре. Яблоки, которые ему не нравятся, он кидает вглубь аллей меж деревьями. Питер устаёт первым. Обтирает взмокший розовый лоб такой же влажной рукой. Садится на краешек аллейки, подтягивая шорты. Смотрит на пыль на мысках кед и на серо-коричневые шнурки. Потом поднимает взгляд вверх: солнце пробивается сквозь бледно-зелёную крону. На верхушке яблоки ещё больше, ещё сочнее. Паук не был бы пауком, если бы не полез вверх по веткам, удивительно легко, в одно касание, будто занимался этим всю жизнь. Вот и Питер полез. — Эй, Питти, – Уэйд прикрывает веки тыльной стороной ладони. Нож блестит. – Мы ведь здесь не одни, – и Питер от неожиданности валится с самой верхушки, машинально ухватив самое жёлтое, самое налитое солнцем яблоко. Его каштановые волосы на затылке теперь пепельно-русые от приставшей земли и пыли. Он чихает пару раз и, распластавшись на земле, кусает это самое яблоко с оглушительным хрустом. Земля тёплая. Под раскидистым деревом приятная лёгкая тень. Питер закрывает глаза, ощущая, как ресницы переплетаются меж собой. Как тяжело вздымаются рёбра. Как его уносит, и перед закрытыми веками расползаются кроваво-оранжевые круги. Новые и новые... Не прожевав до конца, с кусками мякоти под щеками и языком, он вытягивает худую руку вверх, куда-то в ту сторону, где судя по звукам стоит Уэйд. Говорит: — Будешь? – и чувствует, как чья-то шершавая ладонь обхватывает его от пальцев до запястья, а потом слышит такой же хруст зубов о солнечную кожицу. И смеётся.