Кто мы друг другу?

      Ключ в замочной скважине почти беззвучно повернулся, после чего наступило время для небольшой паузы. Один офицер собирался с мыслями, другой — стоя в стороне, надеялся, что всё в итоге разрешится позитивно. Простоять так вечность было невозможно, и мужчина нажал на ручку.       Распахнув дверь кабинета, Данилов обнаружил в нём Никиту, в полном одиночестве сидящего за письменным столом и от нечего делать возящего по столешнице собранную из скрепок змейку. Он был погружён в собственные мысли и, как казалось, совершенно не обращал внимания на происходящее в непосредственной близости от него.       — Привет, Никит, — закрыв дверь за своей спиной и пройдя в глубь кабинета, произнёс вслух капитан.       Ещё только при открытии кабинета мальчишка краем глаза заметил появившуюся на пороге знакомую фигуру. Но если в тот момент сделал вид, что совершенно этот факт не заметил, то после того как Стёпа заговорил, и вовсе развернулся на стуле. Цепочка из скрепок оказалась брошенной посередине стола, и капитану теперь открывался вид не на профиль подростка, а только на его спину.       — Не будешь со мной разговаривать? — спросил Данилов и в ответ получил лишь молчание. — Ладно, не хочешь — не надо. Я не настаиваю. Но позволь тогда сказать мне.       Капитан на несколько мгновений замолчал. Не то ожидал, что Власов всё же развернётся к нему лицом, решив быть более вежливым к собеседнику, не то наиболее верно формулировал крутящиеся в голове мысли и необходимые, по его мнению, для озвучивания слов.       И если Данилов ожидал первого варианта, то ему определённо не повезло. Парень не сдвинулся ни на сантиметр, продолжая хранить молчание, и мужчине оставалось только одно — занять свободный стул и начать говорить.       — Никит, я никогда не пойму что это — переживать за родителей, за маму. У меня никогда не было этих людей. Но я очень хорошо знаю, какого это — волноваться за родного и любимого человека, — капитан говорил, наплевав на все свои планы, не слушая подсказок разума, а предоставив сердцу и душе полную свободу. — Вчера ты сказал, что я виноват в том, что случилось.       — Ты знал, что поездка к этому вашему очередному фигуранту может быть опасна, — прервав Данилова на середине его речи, заговорил Никита. Он всё так же сидел к собеседнику спиной и точно так же продолжал винить его во всех смертных грехах. — Знал, но всё равно отпустил маму одну. Как ты мог?! — Власов резко развернулся на стуле, и взгляд его остановился прямиком на глазах капитана. — Я ведь тебе верил. Верил, что ты никогда не оставишь маму, не допустишь, чтобы с ней что-нибудь случилось, чтобы она пострадала.       В глазах парня блестели хрусталики слёз, из последних сил держащиеся на ресницах. Чувствуя накатывающие новой волной эмоции, Никита отвёл глаза в сторону, не желая показывать их Данилову.       — Я не отрицаю, что виноват, — вновь заговорил капитан. — Не хочу сейчас оправдываться и говорить, что сделал всё возможное. Придёт время — и всё станет ясно наверняка, а не с учётом нашей субъективности. Но я хочу, чтобы ты знал одно: я обязательно найду твою маму, что бы мне это не стоило.       — Вы все и всегда так говорите, — озлобленно и недоверчиво сорвалось с уст Никиты, и мальчишка, всё так же не желая поднимать на Стёпу глаз, провёл по щеке ладонью, смахивая прочь не удержавшиеся на ресницах капельки слёз.       — Не всегда, — мотнул головой капитан.       В кабинете в уже привычной манере повисло молчание. Ненавистная тишина давила покруче катка на горячую асфальтовую крошку, разносилась звоном внутри черепушки и, словно кошка, хваталась за всё живое, болезненно впиваясь в самое сердце. Молчать было невыносимо, но и говорить что-нибудь было до невозможности сложно.       Никита вертел в руках выхваченный из подставки карандаш, едва не сжимая его до хруста древесины. Всеми силами старался успокоить нервы и сдержать внутри себя рвущиеся наружу чувства и эмоции. В любой другой момент он сразу бы бросился к Стёпе за поддержкой, не побоялся бы показать ни слёз, ни страха, прекрасно зная, что тот не осудит. Но не сейчас. Ненависть, собственными словами «вдолбленная» в сознание, не давала даже разговор нормально вести, не то что откровенничать.       — Послушай, — заговорил Данилов, так и продолжая в надежде на чудо и здравый смысл не сводить с паренька взгляд, — я понимаю, что ты сейчас мне можешь не верить. Если я ставлю себя на твоё место, абсолютно эту позицию поддерживаю. Я бы точно так же себя вёл. Но, Никит, ты ведь не можешь сомневаться во всей ФЭС. Так ведь?       Стёпа выдержал паузу, надеясь, что Никита ему ответит, соглашаясь с его предположением. Но в ответ услышал лишь тишину — мальчик даже не захотел на уровне невербалики поддерживать с капитаном разговор.       — Не веришь мне — поехали в ФЭС, — предложил оперативник, уже и не зная, как доказать Власову, что его маму ищут, что никто не сидит сложа руки. — Ты там собственными глазами увидишь, что работа кипит, поиски не прекращаются ни на минуту. Мы делаем всё, что только возможно. Даже больше.       — Чего же тогда ты тут сидишь, а не делаешь всё возможное? — с совершенно нескрываемым вызовом в голосе спросил у Данилова парень, всё же подняв на него глаза. И от его взгляда капитану стало как-то не по себе. Никита словно прожигал его насквозь, пытаясь рассмотреть любую возможную ложь.       — Разве я мог оставить тебя в окружении неприятностей? — вопросом на вопрос пожелал ответить оперативник. — Ты мне дорог точно так же, как и твоя мама. И я ни за что на свете не останусь спокойно стоять в стороне, когда ты перестанешь отвечать на звонки, а потом вдруг найдёшься в отделении за поведение, нарушающее общественный порядок.       Подросток раздражённо забросил карандаш в баночку с остальными канцелярскими принадлежностями и поднялся на ноги.       — Вот не надо сейчас только все эти заботливые нежности показывать и в благородство играть! — Стёпа хотел было сказать, что это всё не показушность, а его искренние порывы, но Никита сделать этого так и не дал. — Я могу идти?       — Можешь, — кивнул капитан, поднимаясь со своего места. Сжимая в руках ключ от кабинета, он направился к выходу и уже через пару секунд распахнул входную дверь. — Дойдёшь до машины, сядешь, и мы с тобой поедем. Спасибо, Анатолий Сергеевич, — Данилов протянул подполковнику ключ от покинутого кабинета.       — Я никуда не поеду! — воскликнул мальчишка, до невозможности уверенный, что этого его желание возьмёт и исполнится по своеобразному щелчку пальцев.       Стёпа не хотел давить на Власова и рушить и без того хрупкую грань их серьёзно пошатнувшихся взаимоотношений, но пускать ситуацию на самотёк и давать парню ещё один шанс существовать самостоятельно и вновь куда-нибудь вляпаться никак не мог. Всё же безопасность ребёнка оказалась куда важнее, чем призрачная возможность наладить доверительный контакт.       — Ты не понял: это было не предложение, а чёткое указание на дальнейшие действия, — стараясь говорить как можно более дипломатично, пояснил подростку капитан. — Мне будет спокойнее, если я буду точно знать, что ты в конторе, а не чёрт знает где. Нет, если ты не хочешь в ФЭС, я могу закрыть тебя дома. Без вопросов. Пойми, Никит, у меня сейчас нет лишнего времени, чтобы разыскивать тебя по всему городу — мне маму твою нужно спасать. И я думал, что ты это понимаешь, а выходит, что нет.       Анатолий Сергеевич, заперев опустевший кабинет на ключ, отошёл в сторону от беседующих посетителей отделения, но совсем удаляться не спешил. Он как сторонний консультант наблюдал за происходящим со стороны, готовый в любой момент вмешаться и помочь любой из беседующих сторон. Но пока такая помощь была не нужна — подполковник про себя отмечал, что Данилов держится весьма уверенно и действует очень и очень правильно, не вызывая особого раздражения со стороны парня.       — Поехали! — громко заявил капитан. Он чуть приобнял Никиту за плечи, надеясь, что этот дружеский жест подтопит лёд, и мальчишка смягчится. Но вместо смягчения Никита недовольно сбросил руку и отошёл от Данилова на несколько шагов в сторону. Оперативник сделал вид, что ничего не произошло, будто и не было этой его неудачной попытки растопить ледышку в груди паренька. — Минут через двадцать на месте будем, глядишь к этому времени наши мастера ещё что-нибудь новое «накапают». А по дороге ты мне пока расскажешь, как в бар этот ночной попал и зачем решил утопить мобильный. Вот скажи мне, обязательно нужно было вляпываться в эту историю и не слушать моих слов? Я ведь тебя просил!       — Ты мне не отец! — сходу выпалил Никита, даже не подразумевая силы своего высказывания.       Его слова как приговор влетели в душу капитана, отпечатавшись одновременно на сердце и в разуме. Горький ком подступал к горлу, и ноги становились неимоверно ватными. Стёпа, конечно, не был Никите отцом, никогда не претендовал на это звание, но за шесть лет знакомства успел привязаться настолько, что принимал как родного, беспокоился и заботился как о своём собственном ребёнке. Никогда не просил ничего в ответ, но всегда получал искреннюю отзывчивость и уважение. Их отношения всегда были наполнены светлым позитивом и семейным теплом. А теперь вдруг резкое: «Ты мне не отец!». Слова эхом отдавались в голове капитана, и казалось, что теперь потеряно всё окончательно и бесповоротно.       Он молча наблюдал за удаляющимся вдаль по коридору Никитой. Видел, как какой-то сотрудник, быстро понявший смысл жестов подполковника, ловко остановил его посреди коридора, не применяя лишней силы, но удерживая парня на месте. И всё никак не мог прийти в себя и заставить ноги идти в сторону Власова.       «Ты очень понравился моему сыну. Он вчера весь вечер спрашивал, когда ты придёшь ещё. А потом сказал, что хотел бы себе такого папу», — Данилову вдруг вспомнились Ритины слова, с улыбкой на лице сказанные после его первой встречи с Никитой. — «Ты первый, про кого он так говорит».