В пустыне времени

В метро стоял тяжелый, химозный запах пролитого джинтоника. Было душно. Боялся потерять Дениса в бурной, неуправляемой толпе, держал его за край футболки. - Надо было брать машину. Нагнулся к нему вплотную, чтобы он расслышал, задел губами его ухо. Никто не заметил. - Центр перекрыт. Вагон тряхнуло и Денис схватил Антона за плечо, чтоб удержаться. Антон обнял его за пояс, машинально. Дико было касаться его в таком скоплении людей, повсюду были чужие лица, и в то же время ни одной живой душе до них не было дела. Вчерашние школьники возбужденно галдели. К запаху пролитого алкоголя примешивался запах дешевых духов, лака для волос, ядреного подросткового пота. - Слишком много людей. - Что? - Народу много. - А ты чего ждал? Поезд нетерпеливо, истерично грохотал. В толпе стали кричать: - Питер! Питер! От качки, от воинственного напора чужих голосов, от ритмичного повторения стало не по себе. Как будто волна накрыла и несла, и не мог вынырнуть из-под воды. Похожее чувство, но гораздо радостней и легче, приходило иногда в кругу, когда шумела публика. В другом конце вагона кто-то крикнул: - Сиськи! Сиськи! Толпа подхватила. Денис засмеялся, смех его захватил надолго, как будто это правда была хорошая шутка. Он беззвучно трясся, Антон чувствовал своим телом каждое его движение, плотно прижимались друг к другу. Поцеловал бы его слепящую улыбку, если б мог. На поверхности было душно, застывший, золотой воздух был наполнен одновременно воодушевлением и надрывом, как всегда бывает в шумные, многолюдные праздники. Пили на ходу, Антон – сидр, Денис – лаймовый дизель, потом долго искали подворотню, где укромно и спокойно можно было пописать, не стал с Денисом спорить, хотя куда проще было бы зайти в любой бар. Дворы в основном были закрытые. Денис читал мемориальные таблички на стенах, зажмурив один глаз. Нужду справили в доме основательницы Бесстужевских курсов, зашли за местной старушкой. А, застегнув ширинку, Антон с удивлением обнаружил, что ему наконец-то спокойно, не только из-за пустого мочевого пузыря. Двор отрезал их от общей суматохи. Глухие стены закрыли от кипучего, непрерывного потока людей. И напряжение, нараставшее в золотом воздухе, рассеялось мгновенно. Он попросил: - Давай немного посидим. Нашли скамейку в тени. Денис носком кросса водил по щебенке, сигарета тлела. Белые джорданы сносились до грязно-серых. Незнакомая птица чирикала где-то в пыльно-зеленых листьях, и не было сил подняться. У Дениса на щеку упала ресница. Хотел и не решился убрать. - Сними? - А? Подцепил на палец, сдул, смешно сложив губы. - Тут красиво. А надо было сказать, по-хорошему, «Ты красивый». - Жаль, что нассано, да? Антон взъерошил ему волосы. - Мы здесь были раньше? Дом знакомый. - Рядом квартира Нади. - Серьезно? - Нет. Да. Какая разница? - Загадочность на нас нашла внезапно, или что случилось? - Да не похуй ли. Еще один разговор ни о чем. - У тебя месячные, что ли, я понять не могу? Денис окинул его взглядом, а потом резко придвинулся поближе на скамейке и спросил: - Можно тебя поцеловать? Антон одновременно сбился и растрогался. - Ди, окон полный двор. - И что? - По-моему, очевидно, «что»? - Что, из окна к тебе кто-то выпрыгнет с кувалдой и всечет пизды? Что? Мы тут одни совсем, даже детей нет на площадке. Бля, ты поссать не постеснялся здесь. - Во-первых, в арке… - Ну это конечно совсем другое дело. - Во-вторых, тоже зря. - Хорошее «тоже». - Не цепляйся к словам. Денис хотел что-то сказать, потом взял Антона за руку, крепко зажмурился, делая над собой усилие. - Не цепляюсь. Проехали. Ночью на набережной проталкивались ближе к парапету. Денис тянул его за собой, и время от времени крепче сжимал его ладонь, подбадривая и поторапливая. Антон шел, как во сне, натыкался то и дело на совсем молодых ребят, задевал чужие плечи, наступал на ноги. Вспыхнули огни на другом берегу. В черной воде танцевало пламя, вокруг кричали, прокатывались одна за другой человеческие волны, через него, мимо него. Не чувствовал ничего, кроме крепкой, горячей руки. Дошли. Грянул салют, ракеты взлетали в небо. Антон крикнул: - Ну? Все, как ты хотел? Красные вспышки, яркие пятна. Антон смотрел, как расцветают в небе фейерверки, как гаснут. Потом смотрел, как красные отсветы ложатся Денису на лицо. И сразу заметил, когда он перестал вглядываться в небо. Денис стоял, опустив голову. Ему как будто стало нехорошо. Антон даже заволновался, спросил: - Нормально все? Денис как будто не расслышал, но потом медленно развернулся и на ходу бросил: - Пошли отсюда. - Куда? Тут видно хорошо – Денис упрямо двигался к Дворцовой. Антон пытался догнать его. - Мы целый день на это потратили, ты мне все уши прожужжал! Корабль под алым парусом величественно и торжественно приближался. - Вот твой парусник сраный, в конце концов! Денис застыл на месте. Антон, наконец, добрался до него. Получил раздраженный толчок в плечо от какого-то парня. Денис тут же вклинился между ними, помог Антону удержать равновесие и как бы загородил собой. Он тихо попросил: - Пошли домой? И Антон хотел еще что-то добавить, но в этом вопросе, в ладони на его плече было обещание, которое Денису было так легко нарушить, и Антон пошел за ним, покорно, не рискуя больше ни словом. Долго шли, прежде чем выбрались из зоны поражения и удалось поймать такси. По-прежнему не говорили. Необъяснимым образом обострились ощущения: запомнил каждый уебищной аккорд каждой песни по радио, запах чехлов на сидениях, запах мятной жвачки и несвежей футболки у Дениса. В темноте и прохладе квартиры на Звездной Антон медленно разулся и все так же покорно, безмолвно, смотрел на него, пока Денис не шагнул вперед, и не разрешил ему двигаться снова, и не поцеловал его в губы. Это было новое у них. Они оба заметили перемены, оба наблюдали их, словно салют, распускавшийся в дымном небе. Было ясно: Денис отлично понимал – может быть, лучше него самого, - что с ним происходило, и это тревожило, почти пугало, но невозможно было отступить. Как это было зыбко, как это было странно, как это было неописуемо, и непреодолимо, необходимо: ничего не знать, ни к чему не вести, ни в чем не отказывать. Антон принимал без разбора, без протеста, без всякого ответного шага каждое его прикосновение, каждое движение внутри себя, каждую секунду, что это длилось. Разучился возражать – незачем было возражать ему, отпадали детали механизма, прочные звенья, фрагменты каркаса. Был мягким и бесформенным, почти бесплотным, но так остро, так полно, так чисто ощущал все, что Денис делал с ним. Делал с ним все, что хотел. Даже нет. Не хотел он как будто ничего, он казался теперь отстраненным, даже равнодушным, и это Антона бы мучило, если бы он в силах был отвлечься, если бы мог заставить себя прервать этот космический, парализующий, невероятный процесс, и снова грохнуться в себя прежнего, и, может быть, потерять безвозвратно эти минуты, за новым неловким разговором, в новой жестокой ссоре. Это было немыслимо. Недопустимо. Денис делал с ним все, что нужно было, нужно было всегда, но раньше Антон как будто не подозревал об этом, а Денис знал за них двоих, и Антон в эти моменты больше не чувствовал своего тела, как рук и ног, костей и мяса, не владел своей речью, не помнил порядка действий. Ничего предметного, ничего обозримого в нем не оставалось. Форма, в которой он существовал, трескалась, разлеталась, и выплескивался в прохладный воздух, в летнюю ночь, но не было ночи, не было лета, не был Антоном, не было четырех лет ошибок, и ссор, и нежности, и сомнений. Истлевала тревога, угасала нервозность, стирались даже его привычные желание, не смог бы вспомнить их, если бы постарался. Терял и голос, и волю, как только Денис начинал раздевать его. Что-то менялось неуловимо, в его взгляде, в его лице. И в его руках клубилась фантомная, непреодолимая сила. Невозможно было ей сопротивляться, абсурдно было хотеть. И, когда он заканчивал, Антон целовал эти руки. Целовал его кожу там, где мог дотянуться, и отчаянно пытался продлить секунды его присутствия, полного, и их слияния, и любил его, как никогда. Это вспыхнуло первый раз в Розе и продолжилось, переродилось в номере дешевой гостиницы в апреле, когда готовились прощаться и оба не могли понять, как за час договорились до того, что их больше нет. В тупом ленивом спокойствии, пришедшем за чувством полного поражения, Антон говорил: позвони, если будешь в Красе, да что там – приезжай как-нибудь, обязательно, и где-то летом у Антона будет командировка в Питер, и еще увидимся, в конце концов, и если что-то вдруг случится – ты обязательно пиши, попробуем придумать что-нибудь. И даже спросил – с деньгами все хорошо? Денис уже стоял в кроссовках, Антон оделся, хотел проводить его до метро, но не знал, стоит ли предлагать, и вот на вопрос о деньгах Денис вскинулся, глаза у него были влажные, Антон беспомощно и остро жалел его, а потом Денис прижал его к стене – толкнул его к стене, почти сбил с ног, и Антон упал бы, если бы Денис не держал его, и его злые, упрямые поцелуи еще были прежними, но и им Антон охотно поддался, в тот день, и в ту ночь, и после, и они изменились так незаметно, но так абсолютно, и больше Антон не поддавался, Антон ждал их в просительном, отчаянном волнении, и смертельно боялся, что больше это не повторится, и – пока это длилось – был порабощен и заворожен. Не решался просить сам, чтобы себя не выдать, не решался просить, потому что не вынес бы отказа, отказ теперь был в молчании и в бесконечно тянувшихся часах отложенного счастья, а его униженные просьбы были так же немы, но так же постоянны, как этот отказ, и в конце концов он получал свои подачки. Невозможно было скрыть, что ему теперь это нужно было больше, несравнимо больше, чем Денису. Казалось, без этого он не выживет, невозможно было притвориться, что это все еще просто секс, тот же, что был у них все четыре года, и Денис не верил, что это любовь, а Антон не знал, как его убедить, и было не до того, чтобы его убеждать. Вслед за первым восторгом, ошеломлением, было далекое, захватывающее путешествие к себе, была упорная необходимость, было неназываемое чувство, которое захватывало его целиком, развоплощало его и перекраивало, и были многословные, захлебывающиеся признания в темноте, и нерастраченная ласка, и невместимая, бесконечная нежность к нему, которую Денис брезгливо игнорировал, и, все-таки, пока он отвечал, пока он брал лицо Антона в свои ладони, пока укладывал его в постель, удавалось поверить, что все в порядке. Наконец все в порядке. Все прекрасно, практически. Все и будет прекрасно. В июне он приехал в Крас, помогал на съемках видео, взялся монтировать. Сережа обнял его при встрече, они шутили с Димкой, как будто ничего не изменилось, потом на пару с Сережей пидорасили Диму за то, что он не забрал фильтры, Дима на это отвечал с королевским беззлобным достоинством, мол: - Ну долбоеб я. Денис рванул за ними на такси. Подробно расспрашивал оператора, пока он выставлялся, почему такая схема света, и какой объектив, и что будет на фонах. Вечером после съемок до трех ночи был гудеж, не могли стряхнуть напряжение. И суммарно за шестнадцать часов никто при Антоне не заговаривал: о Сережиной помолвке, о скорой летней свадьбе, и о том, кого на ней ждут. Антон даже думал спросить Сережу напрямую, нормально ли будет им с Денисом прийти вдвоем, но правда была в том, что он тревожился совсем не из-за Сережи. Сережа все знал. Сережа все знал давно. Сережа ни разу и ничем не дал ему понять, что не хотел бы знать. И если бы мир вокруг стал таким же, как его видел Сережа, все было бы безоблачно и просто. Но мир не спешил меняться. И Антон не хотел проверять, чем ему обернется неверный, беспечный шаг. Он надеялся, что свадьба просто пройдет, сама собой, и им с Ди никогда не придется поднимать эту тему, но утром Денис мыл посуду и спросил его: - А Сережа женится, что ли? Реально, это не пиздеж? Кто б мог подумать. - Ну это должно было произойти, рано или поздно. - Вопрос, зачем. Антон сел за стол. - Ты к чему это? - Нет, так. - У них своя жизнь. Она их с Алинкой вполне устраивает, я тебя уверяю. - Сережу точно устраивает. Отсюда вопрос, зачем бумажка из загса. Ее успокоить? Антон прервал его: - Он ее очень любит. Сам не ожидал, что так важно будет это отстоять. Денис пожал плечами. - Он говорит, что да. Поехали в тц покупать подарки крестницам и новый ноутбук Денису. Антон хотел отдать ему свой старый, но передумал в последний момент. - А в чем смысл дарить подарок сестре, когда днюха у другой? - А как ты себе это представляешь иначе? - Дарить имениннице. В этом как бы и смысл. - Второй обидно будет, они же дети еще. - Ну мне бы вот пиздец обидно в детстве было – я тебе так скажу – если бы на мой др подарок получала Анька. - Тебе обидно, что Анька вообще родилась, это немного другая у вас конфигурация и своя Игра Престолов, для начала. - Не знаю, с чего ты это взял. - Конечно. - Блядь, вот какие же классные игрухи сейчас пошли. Зацени, там динозавр радиоуправляемый. Вот как было бы пиздато, ты просыпаешься на днюху, и у тебя динозавр. С половину тебя ростом. Весь двор бы обосрался. - Жалко прямо, что мы уже выросли, да? - С тем, с чем выросли, да. Маме чтоб мне дэнди купить, помню, пришлось месяц брать заказы на починку. В смысле сверху остальной работы. Она это ненавидит, она швея хорошая, ей проще с нуля сделать, чем заплатками страдать там и на сопли подвешивать. Но я ее так достал, видимо, что она весь февраль с этим мучилась… нихуя, колчан для стрел! У тебя был колчан для стрел? За – секундочку – пятьсот рублей, на секундочку? Пятьсот семнадцать. - У меня и стрел не было, собственно-то говоря. - Чо, и лука не было? Типа с резинкой от трусов вместо тетивы, не? - С чем, прости, еще раз? - С от трусов резинкой – ну белая резинка, бельевая. Я хуею, какой ты… пацифист был, я не знаю, в детстве. Чо ты ржешь с меня? - Не, не, и в мыслях не было. Не стреляй только. - Блядь. Берется вичка. - Что, блядь, берется? - Ну палка берется – - Больная вичем или что здесь происходит? - Ветка. Вичка. А когда ты сербаешь страхопудлами, прости, я над тобой стебусь вот так вот? Берется вичка, стругается, сгибается, к ней привязываешь тетиву из резинки, хуяришь стрелы из вичек потоньше и пошел ебашить. Чо, открытие это какое-то, я понять не могу? Колчан мне, кстати, мама из старой простыни шила, и ничо, как-то, нормально в нем стрелы носились. Без пятиста рублей. Правда, одному пацану потом глаза выбили, но это был не я. И не мне. - Ну здорово. - Очевидно. - А то я уже запереживал. - В жопу иди. - Как думаешь, поделку или плюшевую игрушку брать? Чтоб и старшей приятно, и младшая не ревнючила? - Ну ты еще подарок на день рождения будешь выбирать, чтоб никто другой не заревнючил? Охуеть повезло твоей крестнице. - Это у младшей день рождения, не у нее. - А. Ну все равно. А сколько ей лет, подожди? Младшей сколько? - Два. - Она не поймет в два года, что ей вообще чо-то дарили, ты смеешься? Нахуя вообще тогда заморочек столько? На всякий случай, позвонил Егору. - Кум. Тут встал существенный и непростой вопрос. Катьке лучше медведя дарить или чтоб бусы собирала? Нет, юного химика я ей купил уже, он ее дожидается до августа. А как он выглядит? Из Шрека в смысле? Ну я спрошу продавца, ок. А, господи, из Вини Пуха ослик. Да, я его видел здесь. Найду. Без проблем. До встречи, кум. Денис слушал этот разговор, сложив руки на груди. - Я, блядь, вот левое яйцо поставлю, что ты стал крестным, только чтоб вам можно было звать друг друга «кум». - Детский отдел, не ругайся. - Я даже больше скажу. Егор, по ходу, только для этого детей завел. - Оба раза, ты подозреваешь? - Чтоб было, короче, в два раза больше поводов с этой хуйней скакать, ага. - Это не хуйня, а добрая традиция. Ты не помнишь, где здесь осел лежал? На следующий день Денис монтировал, Антон отправился в гости. Сам с собой спорил по дороге: хорошо. Вот к Егору же он Ди не тащит? Нет. Они знакомы, виделись. Может, Егор что-то понял про себя, но вопросов не задавал, Антон с ним не откровенничал. И это в порядке вещей, никого не задевает, не обременяет. Тогда в чем разница? Причем тут Сережина свадьба и их с Денисом дела? Нужна ему, в конце концов, Сережина свадьба? Да не нужна, конечно, примерно так же, как девочки. Денису, положа руку на сердце, ничего не нужно в его жизни, если там не читают рэпчик. Что, дело в том, что Сережа – это тусовка? Ну тогда о Денисе это не говорит ничего хорошего, если уж на то пошло, тогда он в этой ситуации еще хуже Антона. А может, он туда все-таки не хочет, на самом-то деле? Спросить его? Так себе идея. А если хочет? Не удастся поговорить спокойно, ни за что на свете. Ему через два дня уезжать. Надо решать с билетами на следующий раз. Он опять исчезнет в Питере. Только-только все как-то пошло на лад. Мысли крутились в холостую, у Егора собралась компания в восемь человек, три пары с хозяевами и одинокая подруга, судя по всему, для Антона. Не стал выяснять, чья это благотворительность, и виновато улыбался ей, когда встречались взглядами, старался наливать ей раньше, чем кто-нибудь предложит ему за ней поухаживать и пойдет соревнование в ублюдочных намеках, в итоге она незаметно для себя напилась и ей было очень неловко, ушла раньше всех. Ксюха быстро устала от внимания и от гостей, раскапризничалась, Насте явно не хотелось вставать из-за стола, она умаялась за день, пока его готовила. Когда забрал Ксюху на руки и понес укладывать, хотелось сказать ей спасибо, за шанс спастись бегством. Поцеловал ее в щеку. Она недовольно помотала головой, мол, колешься, но не вспомнила слово. - Ну что, именинница. Баиньки? - Потитай. «Потитай» затянулось на сорок минут. Сидел на ее низкой кроватке, согнувшись в три погибели, и медленно переворачивал страницы книжки-раскладушки, чтобы ей было видно, а у Ксюхи слипались глаза, она клевала носом, но с каждой перевернутой страницей оживлялась и спрашивала: - То там? Разыграл для нее целый спектакль, делая вид, что заснул сам. Она не купилась. А с Катюшкой это работало, когда была совсем маленькой. Надо же, какая эволюция. Антон вернулся за стол и понял, что делать ему там совершенно нечего. Это было удивительно: и с Егором, и с Настей общались отлично, всегда было, о чем поговорить, но на таких посиделках Антон как будто сам чувствовал себя ребенком, в родительской квартире, за Взрослым Разговором, идущим по скучным взрослым правилам, на темы, о которых он ничего не знал и не мог знать, среди людей, которым не было до него ни малейшего дела и которые бы, наверное, не расслышали его, даже если бы он открыл рот. Стал собирать грязные тарелки, понес на кухню. Катюшка неслышно пробралась за ним. Плюшевого грустного осла она носила с собой, под лапы. - А ты-то чего не спишь, Катенок? А? Ответствуй. Одиннадцатый час на дворе. Она потерла одну босую ножку о другую, поправила очки и решительно приступила к переговорам. - Они не едят торт. - Ничего себе. А разве так может быть? - Можно мы украдем немного? - Не поделимся? Ни с кем? Катюшка помедлила. Потом коротко помотала головой. Доводов против у Антона, в общем, не было. Снял коробку с верхней полки холодильника. - Так вот зачем тебе союзник оказывается, а я-то думаю-гадаю. И Катюшка сказала, когда он разрезал тесемки: - Ненавижу гостей. Очень тихо, как будто это был секрет, она добавила: - Кроме тебя. Дома завалился в кабинет, Денис собирался монтировать до рассвета, лениво снял один наушник, когда Антон заговорил, но не поворачивался от монитора. Не находилось слов, чтобы рассказать ему: в запахе постельного белья с воздушными шариками у Ксюхи в детской, о городах в книжке-раскладушке и огромной тени на потолке от ночника, о спасительной тишине, о Ксюхиных мягких кудрях и ее теплом весе, о том, как билось ее сердце, когда нес ее на руках, и как побоялся взять ее, когда она была младенцем, а Настя шутила, что Катюшку он тоже не подержал, и третьего шанса не будет, пусть не надеется, и господи, как банально и как невероятно, что из ничего, из мокрого недовольного свертка так быстро, так по-разному вырастают люди, во всех их подробностях и особенностях. - Честно говоря, знаешь, когда меня Егор попросил крестить Катюшку, я согласился в основном потому, что странно как-то было бы отказаться. К тебе приходит друг, вы вместе выросли, он говорит, будь крестным моей дочери. Что ты ответишь? Не хочу? Пошел ты нафиг? Я даже тогда особо себе не представлял, как это будет: когда у кого-то из нас появится ребенок, по-настоящему, во всей, то есть, полноте картины. Егор из нас из всех вообще был самый первый, мы между собой гадали, честно говоря, зачем ему все это надо. В общем, я думал, это будет формальность такая, обмен любезностями, игра во взрослые серьезные дела, на разок в церкви постоять. А девчонки – Не знал, как закончил бы, если бы Денис его не прервал, все так же не отрываясь от монитора: - Вообще не понимаю, как ты до сих пор в церковь ходишь. И нахуя. Он отвлекся, чтоб подрезать склейку. Потом продолжил: - Это как Сереже PLC… жениться. Ладно, ок, наебал всех, молодец. Неужели себя наебывать не тошно? - Ты о чем? - Я о том, что в Библии вроде написано камнями пиздить тех, кто в жопу долбится. - Ничего подобного там не написано, я тебя уверяю. Ты знал бы, между прочим, если бы ее прочел. Для общей эрудиции. - Садом, Гоморра, вот эта вся история. А если б не было написано, наши чудесные ребятушки из РПЦ взяли и дописали бы. Так, жирным шрифтом, в двух томах. - Ну это уже на их совести. - Ага. Вопрос только… Еще одна склейка. - …Зачем подбрасывать копеечку их свечному заводику. - У господина Чаплина, что бы он себе ни думал, нет эксклюзивных прав на христианство или на православную церковь. Мой бог про любовь. Если уж тебя действительно вдруг стало интересно. - А твой бог в курсе? - Это очень поверхностный и, как ты говоришь, пустой разговор. Денис наконец развернулся в кресле. - Мне просто любопытно, со всей вот этой благостью. А тебе разрешили бы малюток покачать на ручках, если бы знали? А когда малютки будут мир там познавать окружающий – да? – вопросы задавать. В церковь тоже их будут таскать, я правильно же понимаю? Ты им что скажешь? - Почему это вообще должно быть важно? - А это не важно типа? - Я тебе говорю про какое-то понятие семьи. Про то, что это почти как будто мои дети, в конце концов. - Почти как будто – обязательно, только чо-то мне кажется, их родители так не думают. - А ты опять эту шарманку бесконечную завел… ты не знаешь, что их родители думают, ты никого из них не знаешь толком, если уж на то пошло, но по любому вопросу надо вставить свои пять копеек, конечно. - А ты у нас теперь тоскуешь по семье, выходит. - Это нормальное человеческое желание, тебе не кажется? - Это пока так, тяга к чужой семейке по праздникам, или мне готовиться, что ты свою заведешь? - Это что вообще в виду имеется?.. - Слушай, а прославные исповедуются? Ну там, каются в грехах? Всегда интересно было? - Если всегда интересно было, загугли. - Ну серьезно. - Исповедуются. Раскаянье – это не самая глупая идея. Как и признание ошибок. Так, на заметку тебе. - А ты часто каешься? - Это совсем детская пошла манипуляция. - А что такого я спросил? - В том, к чему ты подводишь, нет, не каюсь. - А чо там про смертный грех? А если тебя камаз собьет, как в Южном Парке? - То мы с тобой попадем в один и тот же ад, раз оба не мормоны, и ты ко мне будешь приебываться до страшного суда. Включи там серию кстати из нового сезона, на сон грядущий? Сверни проект? Когда целовались под утро, бесцельно, бездумно, все глубже погружаясь в сон, Денис вдруг прервался и сел в постели. - Наверное, мне лучше не ходить к Сереже. Антон уже видел под веками красную реку и воздушный шар Жюля Верна, летящий вдоль русла, и тяжелые листья тропических деревьев, и он вздрогнул, как бывало, если его будил по ночам звонок телефона, и вроде бы даже проснулся, но с трудом понимал, о чем речь и что от него требуется. - Поздравления ему мои передай, если будет в кассу. У всех свое – как ты сказал? – понятие семьи, в конце концов. В июле виделись мало, скучал по нему ненасытимо. Денис был в Снежинске у матери, его раздражало абсолютно все, ее мужчина, парень его сестры, планы сестры съехать к парню: - Охуительно придумано, чо-то когда мне было шестнадцать, разъебос стоял на весь дом по этому поводу, а они блядь видос записывают на конкурс по полученью льготного жилья и свадебку планируют. Ну раз блядь свадебку – тогда конечно, свадебку – так это блядь другое дело, мама ей эскиз платья нарисовала. Я просто нахуй блядь в восторге, просто потрясающая незамутненность такая. Ну пусть подотрется этим эскизом, когда он ее бросит через месяц, чо. Отдельным пунктом повестки была кошка Машка. - Всё в шерсти. ВСЁ. Всё в шерсти ебучей, я футболку с сушилки снял, шубу блядь целую этого меха ебаного с нее стряхнул, на стул положил – заебись, она уже лежит, уже все. Сука, дышать невозможно. И это все под сюсюканье, мол, ну это же котенька, ну чо ты такой не добрый, ты человек вообще, чо ты на котеньку-то злишься. Усипуси, ты ей не нравишься. Мне она тоже не нравится, блядь, охуительный такой намек – да? – ты уже съехал, в общагу ебучую, не на льготное жилье по свадебке, теперь все, теперь это не твой дом, не выебывайся, хоть целый зоопарк котов и долбоебов заведем. Я хуею, блядь. Она вчера мало что в мою комнату пролезла – у нас же новая кора, у нас теперь в моей комнате Борис Игоревич станок поставил, там, где комп был, я тебе говорю, это военная экспансия агрессивная, - так короче блядь мало того, что мою комнату эта кошка ебучая влезла, она еще там чуть с окна не пизданулась, на карниз вылезла. Анька ее в слезах, в соплях, блядь, в панике, короче, снимала потом. Ну и я виноват конечно, что эта шерстяная срань ко мне вообще зашла, в МОЮ комнату. Чуть не угробил кисоньку. Это ж кака трагедь. А то она сама не сдохнет рано или поздно. Я не понимаю – я если вам так всем мешаю охуенно, может, вы уже просто скажете: пиздуй, Денисочка, подальше, ты нам на хуй не упал? Как ты сказал там еще раз – понятие семьи, да? В пизду. Надеюсь, ты хоть побухал от души, чо, пока я здесь ебланю. Сережа там успел подружку невесты выебать или, короче, свадьба зря прошла? Оставалось два месяца до момента, как Ваня Волки стал пристраивать бездомных котят и пристал к Антону, чтобы он забрал последнего, а Антон не смог убедить его, что не хочет кота, бывал у Вани в гостях, кошки лезли на руки, Антон вел с ними мурчащие беседы и чесал за ушами, и он честно сопротивлялся, объясняя, что все время в разъездах, что не может ухаживать за животным, что, в конце концов, его девушка не любит кошек, но не помогло. У Антона поселился мелкий пушистый гражданин. Белый. Он не говорил об этом Денису до последнего и чувствовал себя так, как будто скрывал от мамы школьные прогулы. Денис, конечно, приехал в итоге, и котенок вышел его встретить, Антон готовился к очередному изнурительному срачу и уже был готов сказать, что это, на минуточку, его квартира, но Денис только посмотрел на него – на кота – на него снова, сказал: - Красноречиво, что пиздец. И ушел на кухню. Ситуацию усугубляло то, что кота принес Ваня, и еще до начала разговора Антон понимал, что речь пойдет не о коте. - Раз Ванечка просил, тогда конечно. Кто бы сомневался. - Слушай, ну не выкинуть же его было на улицу… - Сколько у этого обоссанца кошек, пять? - Четыре. - Ну взял бы еще одну: и так как бабка поехавшая, которая всю срань из подвалов к себе перетаскала. Я не понимаю, чо, в Краснодаре больше рэперов нет, которым можно втюхать было? Желающих кота взять нет? - Ну он уже здесь, что я могу сказать. - Это блядь в точку, он уже здесь. Это прям как Ваня на Слове, та же история. Та же история. - Он талантливый парень. - И ему шестнадцать лет, и он солнышко. - Я совершенно не представляю, откуда это у тебя берется. - Прикольно – да? – причем, короче, когда я был в его возрасте, мне надо было подождать и опыта добрать. И даже в восемнадцать надо было. - Ди – ты правда хочешь на эту тему побеседовать? - Я понимаю, когда это Хасан. Как бы без вопросов – Дима был тут дохуя до меня, мне не нравится то, что он делает, но он делает качество, с этим спорить бессмысленно как бы. - И в чем разница? В том, что Ваня пришел позже? - Почему не я? - Ди, это бессмысленно. - Чо, ты мне хочешь сказать, что он настолько лучше прям читает? Не, нахуй даже. Что он вообще лучше читает? - Он неплохо читает. - Я бы его вынес ногами вперед. - Это доопытное утверждение. - Конечно, мне ж нельзя в сезон. - Ты сам решил уехать. - Ты меня за это до конца будешь наказывать, что ли? - Ну прекрати, причем здесь наказывать… - Что такого есть у Уоки-Токи, чего у меня нет? Кроме того, что ему шестнадцать и у тебя привстает маленько? - Я в таком духе даже обсуждать это не хочу. Денис поймал его за рукав. Стояли совсем рядом. Он положил ладонь Антону на щеку. Стало невозможно пошевелиться. Провел по его губам, медленно. Очень хотелось, чтобы поцеловал. - Дай мне пять минут. Ты не вспомнишь, как он выглядит, и как тебя зовут, не вспомнишь. Антону незачем было отвечать, оба знали, что это правда. - Тогда в чем дело? Он опустил другую руку Антону на ширинку и мягко, слишком мягко для того, чтобы что-то почувствовать по-настоящему, сжал его член через джинсы. - Ди, не надо этого, не надо смешивать. Его губы были совсем рядом, и уже ощущал их на себе, но Денис отодвинулся. - Как скажешь. - Если ты думаешь, что должен пройти в сезон, только потому, что у нас с тобой – - Я, по-моему, НЕ прохожу в сезон – только из-за того, что у нас с тобой. Если б я с улицы пришел, уже бы, блядь, вопросов не было. - Но вопросы будут. - У кого? - Это не моя прихоть, если бы только от моего желания… - У кого будут вопросы? От нерастраченного возбуждения был озноб и мерзкое, раздражающее чувство во всем теле. - Ты действительно предполагаешь, скажи мне, что если ты выйдешь в круг, никто ничего не нароет и не притащит? - Ты выходишь. - Ты удвоить риски хочешь? - Нет, как можно. Когда обо мне речь. - Ди. Положа руку на сердце – плевать на меня, плевать на то, чем это может обернуться для лейбла или там для карьеры моей – - Ну конечно, да. - Ты с твоей проблемой – не отворачивайся, ты сам это все обсудить решил, - ты думаешь, ты выдержишь? Если действительно рванет, всерьез? Денис отвел взгляд. Слазал в холодильник, потом в буфет. Открыл и понюхал бутылку с кефиром. - Он свежий, сахар в ящике. - То есть раз я с тобой, я здесь никуда и никогда не двинусь, я правильно услышал? - А ты со мной, прости, чтоб где-то как-то двинуться? Денис помедлил, и было видно, что над ответом он думает всерьез. Антон напрягся. Он, наконец, сказал: - Нет. И добавил раньше, чем Антон успел возобновить спор: - Но я не думал, что придется выбирать. Хотелось радовать его. Хотелось нестерпимо, Антон понимал, что суетится, что звучит через раз виновато и даже униженно, что все больше вязнет в песке. Но как хотелось его радовать. Дать ему то, что можно было дать – без потерь. Показать, как много мог дать без потерь. И – может быть – убедить его, однажды, что этого достаточно. В сентябре встал вопрос о переезде из Петергофа. Там у Дениса была отдельная комната с хорошим ремонтом и очень сговорчивая комендантша, Антон проходил через нее безо всяких проблем, она улыбалась ему и убирала за ухо тонкую прядь абсолютно школьным, поспешным движением, хотя ей было за пятьдесят и она как-то раз поделилась, что в том году ждала внучку. Жизнь в Петергофе текла в безвременье, величественная и просторная, с застывшими деревьями, и старыми зданиями, и дворцом, который можно было разглядеть с балкона, выйдя покурить, и запахом моря, и криками чаек. Денис ощущал себя студентом последних лет царского режима, жадно читал, нехотя учил латынь, живо интересовался всем, до чего мог дотянуться, почти без потерь сходил на Марш Несогласных (и больше не ходил, славу богу), заклеил стену распечатками из архива, фотографиями в сепии и военной хроникой, гулял по вечерам и писал стихи в утренней электричке, по дороге на пары. Переезд в «Корабли», в комнату с двумя соседями, грозил сравнять этот безмятежный, уютный мир с землей. - Революция, блядь, в одном событии. На тебе, нахуй, раскулачивание, с уплотнением, профессор Преображенский, будешь жить теперь на десяти метрах с левыми абырганами, неча нам тут. - Я помню, ты хотел на первом курсе жить в городе. - Ну долбоеб я на первом курсе был, чо тут. Я еще – знаешь – на первом курсе считал, что Корабли – это что-то такое красивое, это как порт старинный, с парусниками. Заебись теперь парусники будут. Пиздец. А как я спать буду вообще, интересно? Это опять что ли транки брать? Так я тока спать и буду тогда, не вставая, это мы уже кушали… Через неделю Антон позвонил ему и сказал, чтобы чопал к риелтору, смотреть варианты. Была пара-тройка неплохих. Денис замолчал на том конце, потом чужим, деловитым голосом предупредил: - Я не смогу заплатить. - Это здесь никого не удивляет. - Отдать тоже не смогу. Может, вообще никогда. - Да бога ради, слушать смешно даже. Я и так каждые выходные мотаюсь в этот город распрекрасный, сэкономлю на гостиницах и съемах только. Бери до пятнашки, и разговор закрыт, считай. Все тем же чужим голосом, как будто ожидая подвоха, Денис сказал: - Спасибо. Но к риелтору поехал, сделку оформил, десять раз повторил хозяйке, что он православный славянин и учится в Большом Университете, отмыл полы и окна, выбил диван, а к приезду Антона даже приготовил «чахобили» по старой памяти, что в его случае означало курицу с томатной пастой и острым перцем, и Антон сильно удивился еще через пару лет, когда у Сережи появился грузинский друг в Плохой Компании, и оказалось, что все не так. Сидели на кухне, открыли окошко, занавеска плавно, сонно колыхалась на теплом ветру, Денис залпом выпил водку, запил квасом из бутылки. Антон рассказывал, что контора начала процесс по поглощению младших партнеров и что скорей всего в течение года им достанутся шесть гектаров на Юго-Западе, и это, собственно, было важно, потому что бонусы от сделки ожидались серьезные, и он наделся, что будет сопровождать ее, и можно было начинать, в общем-то, строить планы, и жизнь наладится окончательно. И Денис сказал – совершенно трезво и без тени обычной претензии: - Это хороший момент, чтоб вложиться в то, что тебе правда нужно. В конце концов, лучше раньше, чем позже. - Ты о чем? - Тебе виднее. Я давно не знаю, чего ты хочешь. И дать, в общем, ничего такого тоже давно не могу. - Ну откуда это взялось сейчас? Денис поднялся с места, преувеличенно аккуратно отставив стакан: было видно, что он пьян – или в раздрае, или все вместе, и ждет от себя, что сейчас разобьет или уронит что-нибудь. Он обошел стол и завис перед Антоном, оперся на стену у него за спиной. - А я помню, запросто к тебе на колени сесть мог. Но щас я тебя раздавлю, наверное. - Можем попробовать, но боюсь, что мы свалимся. Денис поцеловал его горячо и мокро, смазано, сильно пахло водкой, а губы были сладко-кислыми, и он сбивчиво, загнанно дышал, его ресницы слегка подрагивали, когда он отстранился, и Антон чувствовал, что должен что-то сделать, сказать, как-то его подхватить, но не мог угадать, в чем он так отчаянно нуждается, что его мучало. - Прости меня. - Ди, не говори ерунды… Его повело, он ухватился за стол и все-таки своротил тарелку Антона. - Ну как обычно. Денис вошел во все углы… ток не в БигМьюзик и в понятие семьи. Он опустился на корточки, настолько неуклюже, что тут же припал на одно колено, стал собирать руками осколки. - Ди, порежешься, прекрати… - Похуй. - Ты на таблетки что ли подбухнул? Хотел поднять его на ноги, он был тяжелый, повис в руках, Антон с трудом пересадил его к стене. Пошел искать веник. - А совок где валяется у тебя? - Здесь, под раковиной! Когда вернулся, Денис вертел в руке крупный длинный осколок. Смешно вспоминать, но Антон как наяву увидел: сейчас он этим осколком лениво и пьяно двинет по горлу, и даже если Антон к нему рванет, будет поздно. Денис поднял на него взгляд. И Антон ни секунды не сомневался, что он думал ровно о том же. Но Антон достал совок. Денис кинул на него осколок. Антон подмел на кухне, он убрал из-под веника ноги. Потом Денис спросил: - Ты меня больше совсем не хочешь, да? - Это официально самая странная и неправдоподобная хуйня, из всей неправдоподобной хуйни, которую ты мне предъявлял. - Нет, я… Он сделал неопределенное движение рукой в воздухе, как будто отгонял муху. - Я не про то. - Про что ты? - Возьми меня пожалуйста сегодня. Как будто все еще в порядке. И все было в порядке. Все было в порядке. Проснулся раньше него с утра и поцеловал его в лоб. И если бы он не был в куски с похмелья, обязательно бы сказал ему: - Ты моя семья. Но не сказал ничего. Тогда твердо выбрал стратегию: говорить поменьше. Не говорить лишнего. Не говорить до последнего. С удивлением ловил себя на том, что действует совсем, как он. Амнистировал за это их обоих, разом. Говорить не стоило о многом. В 2012 вокруг Слова к общему удивлению начали собираться фанатки. Ивенты шли в подвале, сбоила электрика, в одном зале снимали, во втором толком работала одна лампочка, под ней толпились с бумажками мс, как студенты на сессии, повторяя текста. Хасан в полутьме поднимался по лестнице и чуть не наступил на девчонку. Она ждала, когда Сван пойдет курить. Дима объяснил ей, что Сван курит везде, ждать его не надо и не надо там сидеть. Потом вышел на воздух, подлетел к Антону с Сережей и гордо сообщил: - Пиздец мы короли! У нас там группиз завелись! Сережа на это ответил, что «у них» с Антоном группиз и так есть. Это была очень условная правда: к 2012 году у них, как у исполнителей, телок возле гримерки было исчезающе мало, но они все-таки были, так что какую-никакую фору перед Хасаном Антон все еже имел. Потрясающе. За счет этой форы Антон мог сравнивать. И с удивлением понял, что видит существенную разницу, которую не может сформулировать. Лет десять назад у него было что-то, по-настоящему похожее на известность. Лет десять назад у него были группиз, которые дрались за то, чтобы попасть за сцену. Даже тогда – если бы мимо прошел Гуф или Влади, их бы мгновенно утянул магнит более крупного успеха. Однако под запуск третьего сезона Антон обнаружил, что в толпе Слова есть телки, которые текут от Уоки (и не променяют Уоки на него). Что важнее: на Слове были телки, которые знали текста Пиэма (а возможно – возможно – даже решились бы с ним переспать). К 2013 их стало достаточно, чтобы пошатнуть порядок вещей, к которому Антон успел привыкнуть. Тусовка ширилась, границы стирались, сексуальный подтекст стал таким явным, а возможности такими разнообразными, что не пользоваться ими стало подозрительно. Узкий круг своих, которые или знали все, или знали достаточно, чтобы не задавать вопросов, перестал существовать (и защищать его). Объяснения вроде «у меня сейчас никого нет» или «не хочу светить» больше не работали. Нужен был ответ на вопрос «почему нет». «Почему опять нет». «Почему ВСЕГДА нет». На студии регулярно толпилось одиннадцать человек вместо четырех. На вечеринках было негде ступить, люди сидели на полу. На баттлах рамки дозволенного трещали. Просмотры росли. В сутках не хватало часов. Все свободное время сливалось в проект и движ вокруг проекта, когда не сливалось в рэп. Они набрали такие обороты, что для жизни вне Слова не осталось места. Слово стало их жизнью. А это значило, что рано или поздно на Слове об этой жизни все узнают всё, и после этого цепную реакцию будет не остановить. Антон часто мысленно возвращался к этой точке, гадая, как развивались бы события, если бы он ничего не предпринял. Если бы Вера не поссорилась с Кучером после того, как он укуренный спиздил у нее из сумочки деньги и по-детски устроил ей злобный скандал, чтобы не признаваться. Если бы она не вылетела из клуба на улицу, где Антон стоял, пытаясь дозвониться в город Питер и предупредить, что скайпа не будет, он не вернется домой до утра. Если бы она не плакала. Если бы она не сказала – после того, как Антон вытер ей слезы краем своей футболки и отвел ее выпить чаю на Красную – что она не может вернуться назад, но как же это будет ебано: не вернуться назад, никогда. Они стояли на улице, летний ветер едва-едва касался ее волос, она курила и выдыхала дым в сторону, чтоб он не попадал на Антона, а ее губы дрожали, и она сказала: - Я не хочу уходить. Потом она посмотрела Антону в глаза с отчаянной надеждой, на которую (как он поначалу решил) нечем было ответить, и цинично, неприятно усмехнулась. - А завтра ты удалишь мой номер и забудешь, как меня зовут. В этом была часть правды, и, хотя Антон сказал ей: - Ну брось. Ну откуда вообще предположения-то такие? Они оба знали, что, если больше она не была телкой Кучера, значит, для тусовки ее не было вовсе. Антон добавил на всякий случай: - Да помиритесь. Но она молча покачала головой, и стало ясно, что здесь не изменится ничего. Что, если бы на этом они разошлись? Если бы Вера не произнесла, прежде чем затушить сигарету: - Такая ерунда. Знаешь, по чему я буду скучать? - По грязным панчам про тебя? Нет, не по ним? - По воскресеньям на студии. - Когда все два часа собираются, час тупят, час срутся и идут жрать пиццу? - …и я заказываю пиццу. Она кивнула и нервно, неловко рассмеялась. Антон позвонил ей в конце недели, когда все уже знали, что парня у нее больше нет, и на студию они приехали вместе. Он не спрашивал Веру, откуда она сама взялась на Слове. Не спрашивал, на кой оно далось ей. У них не было особых бабок (он сильно чаще желаемого оплачивал общий счет, если тусоваться на афтепати хотел не в Бургер-Кинге). О них, несмотря на гонор, несмотря на локальный хайп и вопли про Юг на карте, очень мало кто слышал. Их не существовало за пределами субкультуры. Все они еще помнили, как в школе за широкие штаны давали в пачку. Они все пришли ко времени, когда новые школьники писали на стенах в подъезде «рэп это кал». Антон спросил иначе – к тому моменту они «встречались» достаточно, чтобы об этом знали все, и после открытия сезона они стояли на балконе его квартиры в Олимпийском, и когда она хотела поцеловать его, он мягко ее отодвинул, а она покачала головой и сделала вид, что это все шутка. - Извини. - Не переживай. Антон не сказал ей, в чем дело, предполагал, что она знала. В конце концов, на его условия она согласилась без вопросов. Антон не сказал ей, почему Денис не приехал, почему это важно, и как это связано с тем, каким преувеличено веселым он был весь вечер и сколько ненужных авансов ей выдал. Слишком много пришлось бы объяснять, а он оказался с ней на балконе именно для того, чтобы объяснять поменьше. И все-таки он не мог промолчать. - Неужели оно того стоит? Вера театрально понизила голос и произнесла. - А что, если это любовь? Он не стал уточнять, имела она в виду свою любовь к Кучеру, любовь к нему, любовь к Свану или к Пунктиру. Уже сильно позже, когда закончился - не начинаясь, по сути, - их легендарный роман, Антон понял, что все равно не получил бы ответа, потому что неправильно ставил вопрос. Вера была максимально честна с ним. Она любила его: как любила Свана, и любила Кучера, и даже, прости господи, Пунктира. Еще она любила то, что они делали – по неизвестным причинам – куда больше, чем их самих, и оставалась частью их мира даже после того, как раз и навсегда перестала ложиться с ними в постель. По той же причине она до трех часов ночи торчала на рассылке, когда запускался СловоФест, доебывала своих знакомых операторов и фотографов, упорно спрашивала заказчиков, которые нанимали ее моделью, не интересно им было бы спонсировать «уникальный молодежный ивент на самом острие хайпа», готовила на десять человек, когда у Антона дома собирался организаторский штаб, и безропотно собирала пустые стаканы по дому, где никогда не жила, но который знала лучше своего. Денис о новом положении вещей узнал, стоя в толпе на ивенте третьего сезона. Антон собирался предупредить его раньше, но не придумал, как. Ваня запанчил о ней, и после баттла Антон познакомил их в гримерке, хотя они уже были знакомы, и назвал Веру телкой, которую он увел у Кучера, в порядке общей шутки. С Денисом тогда отношения были особенно напряженные: готовился к открытию филиал в Питере, он просил админку, Антон сказал, что это несерьезно, он настаивал и просил приехать на Золотой Майк, двадцать раз напомнил, Антон приехать не смог – не смог действительно, был свой ивент, но Денис не поверил, разговаривали вяло и холодно, не виделись три недели. Хуже времени подобрать было невозможно. После баттла была пьянка. После пьянки поехали завтрак-ужинать: Сережа с Алиной, Вера, Антон, Денис и Дима, которого позвал Сережа, инстинктивно почувствовав, что иначе ситуация будет за гранью абсурда. Ваня заскочил к Сереже в тачку и Сережа не придумал, как его высадить. Денис спросил за столом, так, чтобы все слышали, хотя в такой компании это было излишне: - Ребят, а меня впишет же кто-нибудь? Я чо-то совсем проебался. И Антон ответил: - Конечно. - Ну заебись. А то уже начал нервничать. Если в этой фразе было обвинение – а оно там было – Антон предпочел его не заметить. Вера вызвала себе такси, не играя ответную часть спектакля. Антон не спрашивал потом, как много и как быстро она поняла, и сколько знала еще до того, как он вытер ей слезы и предложил спасти ее, если она спасет его. В машине Денис смотрел в окошко и не сказал ни слова. Играла музыка. Антон сделал погромче, на всякий случай. В квартире Денис пошел в ванную с порога. Антон вошел следом за ним и запер дверь, как будто по-прежнему мог войти кто-то чужой: за перенаселенный, безумный год выработалась стойкая привычка. Долго ждал, пока Денис повернется от раковины, из какой-то глупой осторожности не решался заговорить. Денис тянул время. Терпение у Антона кончилось. Развернул его к себе. Денис прикрыл глаза. Проступила краснота на скулах. - Сожми сильнее. - Все не так, как ты себе рисуешь. - Все нормально. Все ожидаемо, так скажем. - Да неужели? - Скажи честно только. Ты не боишься?.. Антон так устал к этому моменту, что ответил избыточно честно: - Я все время боюсь. - …что я однажды просто не смогу любить тебя? Участников Питерский филиал с Красом не утверждал. Афиши на отборах не было. Антон увидел его в зале за полчаса до того, как он вышел на сцену.