В пустыне времени

План был хуже некуда, и Антон прекрасно об этом знал, но все равно поехал к истфаку и все равно проторчал полчаса у входа, околевая от холода и надеясь, что Денис не пропускает лекций по профилю. Хотелось бы верить, что он не просто так свалил на другой конец страны. Хотелось бы верить, что верить ему можно было хоть в чем-то. По расписанию началась первая пара. Антон отнервничал свое и понемногу свыкся с мыслью, что они не увидятся. Что он зря не спал до пяти утра. Что следом за хуевым планом нужно придумать что-то попроще или посложней, и то не факт, что поможет. Они не виделись четвертый месяц. Для апреля было невыносимо холодно, Антон прилетел в зимнем пальто, и все равно чувствовал, что заболеет. У входа стало совсем пусто, рассосался тонкий ручеек опаздывавших студентов, Антон бесцельно побрел дальше и на углу встретил его. Старая ветровка, рюкзак на плече. Денис, конечно, увидел его тоже. Помедлил. Подошел. Снял наушники, полез за сигаретами. Внутри как будто сжали горячий, крепкий кулак. Антон смотрел на него и так страстно, так неподконтрольно хотел вернуть его себе, немедленно. Забрать его, впитать в себя. Абсурдно было что-то говорить ему, оттягивать момент. Чувство было сродни пьяному ажиотажу. Что-то отчаянно необходимо было сделать, что-то напрашивалось, что-то рвалось наружу, не допускало промедления. Но что – не смог бы объяснить, не знал, как выразить. Так странно было смотреть на него, четыре месяца спустя. Так странно было – прождать четыре месяца. - Ты поменялся прямо. - Повзрослел? Он закурил. - Потолстел. - И вам здрасте. - Ди… - Прости, за все, что я сказал. Если ты приехал продолжить – то я все, ты выиграл, я сдаюсь. Антон возразил со смесью досады и надежды: - Ты меня лучше знаешь. А Денис ответил – до смешного похоже: - Я думал, больше не увидимся. Дернулся уголок его рта. Антон хотел коснуться его, но не знал, как сделать это уместно. Денис смотрел, как пепел падает на асфальт. Антон растрогался: от того, как не просто ему было поднять взгляд. Хотелось поцеловать его переносицу, провести губами по мягкой брови. Хотелось гладить его волосы, обнять его и снова наполниться присутствием его тела, звуком его дыхания. Антон чувствовал его, даже просто стоя рядом. Его так отчаянно не хватало. Так ущербно, так бредово было бы снова посадить себя на голодный паек. Денис спросил – без тени желания или воодушевления, но так, как будто других вариантов не предполагалось: - Где ты живешь здесь? В номере гостиницы он долго и бесцельно ощупывал бок пустого стакана. Антон снял пальто, предложил: - Хочешь, я поставлю чаю? Минибар пустой, но, может быть, у них внизу есть что-нибудь… Денис аккуратно сложил на кровати ветровку. Обернулся к нему. Антон знал, что им обоим не по себе. Радость и облегчение мешались с застарелой, неистребимой тоской. Улыбнулся ему, получилось, скорее всего, бледновато. Денис кончиками пальцев пробежался по пуговицам на его рубашке. Потом погладил теплой сухой ладонью его горло. Вернулся запах табака. Антон едва удержался от того, чтобы сказать: - Я скучал даже по тому, как ты дымишь. Антон привычно наклонил голову, как всегда, но в этот раз что-то пошло не так. Толкнул Дениса лбом, ударился не сильно, забыли, продолжили, но в досконально знакомом танце Антон как будто ошибался на каждом повороте. При всей жадности, при всем нетерпении, восторге долгожданной встречи, несоответствие ощущалось повсюду. Его лицо осталось почти прежним, только щетина на подбородке стала гуще и жестче, а щеки округлились и потяжелели. И все-таки на месте была его детская улыбка, его птичий клюв, щербинка между зубами и неровно подстриженная челка, слева длинней, чем справа. А вот тело стало совсем другим. Как будто голову вырезали с фото и приклеили к чужому туловищу: на улице Антон не оценил масштаба перемен. Денису наконец подошла медикаментозная схема, он отъелся, закупоренные в тревожном сумраке годы взросления обрушились на него в рекордный срок: как будто распрямилась пружина. Он тупо вырос на пять-шесть сантиметров в тот год. У него потом сходили растяжки, Антон впервые видел их у мужчины. В кровь ударил тестостерон, на ногах и груди появились волосы: темные и жесткие. Он ходил на бокс, тягал штангу, у него быстро распухли бицепсы. Уплотнились бока, округлились бедра. Стало остро заметно, что у него короткие ноги: раньше не бросалось в глаза. Антон не находил в нем больше того, чем привык любоваться. Не узнавал его, когда касался. Постоянный контраст между тем, что он помнил, и тем, что обнаруживал перед собой, сбивал с толку. Денис, конечно, заметил это. Он был раздет, Антон не снял носки и его трусы болтались у середины бедер. Денис посмотрел на его полумягкий член в своей руке, посмотрел на него. Попробовал ртом, но забил на это дело раньше, чем Антон успел втянуться. От общего мандража и растерянности эрекция была еще хуже. Денис молча сел на кровати, спиной к нему. - Ди – - Настолько потолстел, что ли? Антон лежал на гостиничном покрывале, член был влажный от чужой слюны, она стремительно остывала, было холодно, слабое возбуждение мешалось с недоумением и абсурдным желанием оправдаться. Денис, конечно, закурил. Антон воспринял это с благодарностью: даже его собственный запах изменился, стал острее и тяжелей. - Ну хочешь тогда – не знаю – я снова не буду жрать. Что еще мне. Это был не лучший ответ, не лучшая реплика не лучшей беседы не лучшего дня. Но Антон сказал: - Ерунда, зачем. И – чтобы его точно правильно поняли – добавил: - Ты должен был повзрослеть в конце концов, тут уж ничего не поделаешь. В смысле это нормально. В смысле не надо ничего с этим делать. - Ну да, прости: я всё старше, чем ты любишь. Это, конечно, было неточно, несправедливо и немилосердно: тут он не изменился совсем. Антон любил его по-прежнему. Вот только он больше не был праздником далекой юности, он больше не был щедрой фантазией и вечной весной. Он был просто он. Двадцатилетний парень с прикидом околофутбольного хулигана, уральским акцентом и сытым еблом. И в нем не было ничего, кроме него самого. Поэзия иссякла. Обещанья стихли. Антон не знал, какими словами все это рассказать даже самому себе, чтобы звучало прилично. Денис лениво одевался. Антон натянул трусы и влез под одеяло. - Если ты на меня сейчас обидишься за то, что у меня мгновенно стояк не пробил потолок – в конце рабочей недели, после перелета с утра, при том, что ты, честно говоря, не особо старалася, ну так, между нами, - это будет самая иди – - Я не обиделся. - Я вижу. - Я очень сожалею. - Прекрати… - Я так понимаю, это был момент, когда мы ебемся и еще полгода делаем вид, что все отлично, а я его испортил, как все вообще, и теперь мы в таком непростом положении. - Делаем вид, да? - Преимущественно. - Ответь честно, теперь уже притворяться незачем, больней мне ты тоже не сделаешь, уже дальше некуда. А по-настоящему, то есть, у нас никогда отлично не было, по-твоему? Тебе – ок – не было? Денис застыл с носком в руках, босой, взъерошенный, бычок дымился в пустом стакане, Антон гадал запоздало, сработает ли в номере пожарная тревога. - Открой окошко, от греха. - Да, я тоже подумал. Он вытряхнул бычок в окно. На этой передышке Антону мучительно захотелось остановиться, совсем. Его мирный голос, с виноватой насмешкой, над самим собой. Как из-под одеяла в холодный день, Антон бы ни вылезал из мирного дня, где этот голос звучал, где им незачем было орать друг на друга, где не было ни старых обид, ни новых зацепок, ни бесконечных доебок. Он готов был не двигаться с места, лишь бы не возвращалась только-только успокоившаяся боль. Но как остановиться – вместе с ним – Антон не знал. - Нахуя это представление? Плевать на меня даже, ок. Ты можешь сколько угодно делать вид, что тебя не берет, что тебе все равно, но было бы все равно – ты бы здесь не сидел и не мотал бы мне нервы. Ни сейчас, ни тогда, ни когда угодно. Тебе самому как – убеждать себя, что ты взял и выкинул три года на еблю, за которой ничего не было? - А что я должен, по-твоему? - По-моему, если бы ты меня не любил, ты бы со мной никуда не поехал, и я не знаю, на что мы сейчас тратим время. - У тебя на меня даже не стоит теперь, на что еще нам время тратить? Антон поискал свою рубашку. Под одеялом было хорошо, но теперь мерзли плечи с локтями. Денис протянул свою толстовку. Антон поколебался. Она была тесновата, но налезла: удивительно. - Тебе приятно думать, что ничего другого у нас не было? - Какая разница, что мне приятно? И прежде, чем Антон нашел ответку, он продолжил: - Какая разница, люблю я тебя или что? - Прямая, полагаю. - Мне все, мне уже не шестнадцать. Даже если я брошу лекарства, фарш обратно не провернуть. - Ты серьезно считаешь, что я бы хотел – - А что, это хуже, что ли, чем вернуться в Крас? Чем жить с инвалидкой на твоих подачках? Или рот заштопать? - А час назад извинялся. - Да не похуй теперь-то? И если я правда думаю – то, что сказал там? Ну пусть не всё – да? – не так, как сказал, мы уже пересрались тогда, уже полетело говно на вентилятор. Но если по сути. Мне тогда – что? Притворяться снова, пока могу? Или ты сейчас опять скажешь, чтобы я уебывал, и это уже точно последний раз будет? Или я тебе опять испорчу все, опять будет, что я, получается, тебе на все добро только хуево делаю, а мне надо заткнуть ебало и сесть на место. Ну а да, хорошо, я всё хуево делаю. А ты мне жизнь спас. А я типа всё уебал в ответ. Но я что должен был – и сколько – за то, что ты мне жизнь спас? - Теперь сказал так, как хотел? Он согнулся, прикрыл руками голову. Сцепил в замок пальцы. Антон смотрел на его побелевшие костяшки. Денис шумно, глубоко вдыхал, пытался продышаться, не помогло. - Жизнь тебе спасла скорая. Если дело в этом, можешь не мучиться. Когда он снова поднял на Антона взгляд, глаза у него были красные. Денис сел на пол, медленно, с неряшливой усталостью глубокого старика. - Не надо было. - Ну только этого еще не хватало… - Зачем ты это сделал? Если так уж. - Ты пошутить решил? - Я понимаю, зачем вызвал. Я у тебя дома был. Нихуя не ответственный поступок, у тебя неприятности могли быть. Но остальное зачем? - Ди, ты побесить меня решил, для полного банкета? - Там, я тупой кусок неблагодарного говна. Я ничо не умею, ничо не могу. Мы никогда не будем говорить, как люди, тебе нехуй беречь, мне нехуй лезть. Так нахуя оно? Ну типа. Ты ж и тогда знал, что я вырасту: скоро совсем. Чо, год назад, получается, когда я не знал, зима там или лето, и как меня зовут, тебя это так перло, что ли? - Ну что ты несешь. - Что? Если тогда это стоило и бабок, и труда. Мне просто интересно, что там такого было? - Ты, дрянь малолетняя. - Я дрянь малолетняя, вот именно. Почему и спрашиваю. Гудела батарея. За окном сбивали снег: в апреле. Антон смотрел, как на часах бежит секундная стрелка. Он дышал, поднималась и опускалась грудь. Время шло. Он сидел в кровати. Само по себе это было уже неплохо. Под тем грузом отвращения и безысходности, которым его раздавило, - почти немыслимо. - Ничего не скажешь? - Нечего сказать. Денис кивнул: ему, судя по всему, это тоже далось не просто. Стал подниматься. Антон повторил: - С такими вопросами… если ты вот так вот все это представляешь себе… невозможно ничего сказать. Необязательная, бросовая реплика: - Как – представляю? Он пошаркал в ванную, набирать чайник, потом щелкнул кнопкой. - Ты до сих пор в претензии и отыграться хочешь? Или тебя понесло не туда… или ты правда мне хочешь сказать, что ты вообще не знаешь – - Чего? - Я по-твоему мог бабок пожалеть? Или плюнуть и бросить тебя, если б мы ебались не так жарко? Или я вот здесь сижу, потому что – что? Ты правда – неужели вообще не чувствуешь, никак не видишь, за все время, что мы с тобой прожили, - что ты такое, для меня? Антон надеялся, что сможет до него дотянуться. Хотел, чтоб он поверил. Нуждался в том, чтоб здесь наконец прекратилась их бесконечная война на истощение сил противника. Антон с тоской думал о том, что дальше будет новый виток пустой и беспощадной ссоры. Новые злые слова, которые придется потом из себя вынимать, как картечь. Новые обвинения, от которых он будет отбиваться час за часом, лежа перед сном в темноте. Денис скривил рот, как будто у него болела десна. Его глаза были закрыты. Его лицо было наполнено библейской, беззлобной скорбью. - Ди. - Я ничего не чувствую.