В пустыне времени

- Вот эта ничо так? Нет? Вот эта может? Хорошая. Сережа одну за другой листал фотки телок из сохраненок: основательно подготовился. Встречали Ваньку с дембеля. Солнце светило ярко, Антон опустил козырьки в машине и надел очки. Работал кондей. Полдень гладил по щеке. - Взрослый парень. Разберется. - Чо, думаешь, ему самому посмотреть дать? - Я думаю, что ты впадаешь в безумие. - Безумие-е-е… - Он в состоянии познакомиться с девушкой, я тебя уверяю. - Так, я не понял, ты его порадовать не хочешь, что ли? Чо ты еще подаришь парню, который год дрочил на графики разгрузки бронепоезда? - Год! Он за год столько раз мотался в Крас, что записал альбом. Не преувеличивай, пожалуйста, его тяготы служебные, не в Алькатрасе посидел. - Он нашел себе девчонку? - Ты меня спрашиваешь? - То есть, нет. То есть лишним не будет. Кто прав? Я прав. Эта? - Давай назад. Еще назад. Вот эта ничего. Нет, темненькая которая. - Она русая. - Ну не блондинка же. - Думаешь, такая, да? Ну ничего такая, с другой стороны… Хлопнула задняя дверца. - Чо ждете, старики? Погнали. - Выйди и зайди нормально. - Можешь, в принципе, не заходить. Праздновали на студии, заранее позвонили в полицейский участок и предложили дежурному Андрюше Курехину в любой момент присоединяться. Антон заказал и забрал по пути четыре ящика бухла, и все равно в итоге оказалось мало. - Здесь жарко. Девчонки разделись до белья и танцевали на рабочем столе администратора. Ваньку таскали на руках, как кота, передавали друг другу, трепали по волосам. - Все, завязывайте, короче, я уже не Волки, нахуй, я уже еж, блядь. - Дикобраз. - Дико-дикобраз. - Один раз – не дикобраз, ладно вам. - Вань, а тебе там давали автомат? - Конечно, братан. - Тяжелый, наверное? - Блядь, если в конце этой шутки будет хуй – это будет, короче, очень хуевая шутка. - Большой, да? - Нет. - Небольшой автомат? - Ну чо, как теперь будешь выкручиваться? Только-только запустили Слово Юг, и ребята лайтово пидорасили ростовских, спорили, сколько залуп поместится во рту у Миши Бояры, и может ли нареветь реку Икстайп. Сережа вызвонил ту телку, в которую Антон ткнул пальцем, заказал ей такси, она приехала в красивом летнем платье, для него осенним вечером было слегка прохладно, и она обнимала себя за плечи, когда вошла. - Привет. А кто тут Ваня? Антон заметил, что у него уже плывет перед глазами, а выносить весь этот детский утренник проще не стало. Музыка орала. Сначала Ив рубил сет, потом пошел Сережин плейлист. Дверь не закрывалась. Левый народ подходил с улицы, спрашивали, что тут. Дима вызвался «присесть на фейс-контроль», какую-то телку подняли прямо в окно, она вознеслась, как ангел. Люди танцевали на тротуаре. Приехал народ из трех городов. Ваха так нажрался, что дал развести себя на спор и пытался сбацать нижний брейк посреди студии. В «рубке» крутили бланты, не переставая, Сережа ходил предупредить, чтоб не устроили пожар, и сам залип на полчаса, густой тяжелый дым шел из-под двери, и слезились глаза. Антон смотрел, как Сережа смеется, смотрел на Ваньку, на его белозубую улыбку с торчащими клычками, как у «вампирят» в старой линейке киндера, и больше всего на свете хотел нащупать в себе рычаг, чтобы переключить один раз и так же беззаботно страдать херней, много болтать, плохо танцевать, жать руки, улыбаться незнакомым и – что сложнее – знакомым людям, будто все отлично и его успешно постигла амнезия, дышать легко, не замечать лишнего, видеть лучшее, отодвинуть печали, пока есть повод для радости, жить так, как будто «Зима тревоги нашей миновала», и не думать, что эту книжку Гноя тоже видел у Ди на полке. Ушел на кухню, чтоб не портить праздник. Вера поцеловала в щеку жирными от помады губами. Они со Снежанной готовили попкорн в микроволновке. - Я проветриться. Если что – ты меня не видела. - Так точно. - Эти хохмы Ваньке оставь. - Ему и без меня хватает. Прежде, чем выйти на крыльцо, налил себе до края. Сел на расколотую ступеньку, быстро стала мерзнуть задница. Где-то пронеслась сирена. Во дворах заорала сигнализация. Смотрел на мелкие осколки бетона у металлической скобы, двигал их, пытаясь сложить край к краю. Вспомнил кадр из Короля Льва, когда стадо буйволов еще не показалось из-за горизонта, но Симба уже видел, как подпрыгивают мелкие камушки – и дрожит земля. Катька отказывалась досматривать эту сцену все время, что была маленькой, и перематывала сразу на Хакуну Матату, чтобы потанцевать перед экраном. Как было бы здорово, если бы можно было просто перемотать. Если бы хотя бы земля – ненадолго – перестала дрожать. Сквозь общий гомон и битло донесся звонкий Ванин голос. - Охуенно, спасибо. Теперь пошел нахер, я тебя не приглашал, братан. На секунду все притихли, потом зашумели снова. Антону даже стало любопытно, кого поперли, но не настолько любопытно, чтобы встать. Потом за спиной скрипнула дверь и Ванька сел рядом. В руках держал бутылку Макаллана. - Смотри чо, короче. - Неплохо. - Руслан 1347 принес. - У мамы взял, наверное, из клиентских подарков. - Какого хуя он здесь делает вообще? Я чо-то не понял по ходу, я думал, его в бетон закатают, если припрется – а все такие «как жизнь, братан, здорово, держи краба». Антон хотел ответить, что время идет, что конфликт исчерпан, что Руся сделал правильный выбор и теперь он судья в сезоне Юга, а мог бы баттлить на открытии в Питере, и все утомились от разборок, так что любое затишье лучше доброй ссоры. В итоге молча обнял Ваньку за плечи и качнул туда-сюда. Потом стал распаковывать бутылку. - Если тебя это утешит, Сэт ему нос сломал. Как раз кстати за то, что Руся с нами помирился. Или не ему, а его знакомому... не важно. Тому, кто ближе стоял. Ваня пил у Антона из стакана, и когда он заржал, кола пополам с коньяком брызнула на асфальт. - Нахуя? - Он тоже здесь, сам спроси. Сигнализация не затыкалась. - Я думал, пиздить Чейни будут, Сережа говорил, ебальники сносить им будут после феста. Антон вытащил пробку. - Я твой баттл видел. Пиздец охуенно получилось. Вместе со старшим офицером короче смотрели, он распереживался аж. Антон глотнул из горлышка. Потом передал ему бутылку – и взял свой стакан, чтоб запить. - Вообще его после такого хуями закидать должны были, типа вместо цветов на могилу. Подбежала бездомная псина. Гладили ее двумя руками. Виляла хвостом. - Вер? Посмотри, в холодильнике нет там колбасы? - Они уже ушли. Ванька сходил на кухню и разъел на двоих с псом кусок пиццы. - Бля, а реально правда, что их хуйню вот эту с гимном репостнул Оксимирон? За три раунда Денис не сказал ничего из того, что Антон боялся услышать, и гораздо больше, чем Антон был услышать готов. Когда он закончил свое третье слово, Сережа вдумчиво похлопал – и двинулся к Антону, покинув судейский пост. Тронул его за плечо, сказал ему на ухо: - Если хочешь продолжать, я с тобой. Если не уверен, остановим хоть сейчас, я придумаю что-нибудь. Антон машинально кивнул и вернулся на точку. Только в этот момент он по-настоящему понял, что вот-вот произойдет. Репетировал с Сережей свой текст, правил Сережин. Оба знали почти наизусть чужие раунды. Хотелось верить, что Антон затормозил бы сам, что выбрал ответ – до его вопроса. Конечно. Наверное. Конечно. Наверное. Антону казалось, что он попал в око бури. По лицу тек пот. Антон пересчитывал прямоугольные плитки под ногами, не запоминая числа. Звуки иссякли начисто. Он не видел лиц в первых рядах. Стало ясно, что бой закончен. Что бы он ни сказал дальше. Что бы ни решила тусовка и публика. Куда бы потом ни двинулась история, кто и как бы ее ни переписал. Он знал: победителей в этом баттле не будет, а сам Антон проиграл до того, как Денис начал читать. Вдохновенный монолог на тему, как Сережа просрал проект – все заткнулись нахер, но если что, дерьмом кидайте вот сюда, вот сюда, пожалуйста, в него, не в меня, я даже рядом не стоял, я возмущен не меньше вас, он к фесту похудел, но там по-прежнему хватает мяса за двоих, сожрите его, мы всего-навсего лучшие друзья. Наташин труп, вкинутый в круг между пустых бутылок, окурков и харчков, чтобы была еще одна эффектная строфа. И целый раунд из искромсанных секретов, которые Антон просил ему открыть, настойчиво, годами, которые – он обещал – не стоило, не нужно было от него хранить. Надорванный шов на руке, от локтя до запястья, разошлись воспаленные края, Антон отвел глаза, впервые понял, что это такое – когда «больно смотреть». Холодное тело на смятых простынях, в его постели. Боялся взять его на руки, чтобы не сделать хуже. Позвонил в скорую и укрыл от чужого взгляда белые голые колени. Скормить его им в довесок, и можно считать, голосовалку забрал. Библиотечный томик Генриха Манна на больничной койке и зачарованная сытая улыбка в уголках рта. Прочел Антону вслух: «Когда там спросят, я скажу: «В ту страшную Варфоломеевскую ночь я крепко спал». Пообещал ему, накрыв ладонью его затылок, три года назад, в самом начале спуска, когда казалось, что готовы оттолкнуться от дна: «Мы лучше вот такого». Как незаметно и стремительно пробил насквозь барьеры, которые сам выставил. Как запросто он наступил в капкан. В далекие пустые годы, когда еще нечем было занимать вечера, ходили с Сережей в кино по ночам, в Бризе показывали старые ужастики до утра, и они смотрели Дом Восковых Фигур, проржали весь сеанс, но в память запал момент, когда девчонку заперли в ее восковой копии, она стояла, улыбаясь, как живая, - а стоило к ней прикоснуться, и восковая щека провалилась вместе с мясом, из-под корки засочилась живая кровь, и какой натуральной для плохого кино была мольба в ее глазах. Самозабвенно, маниакально сопротивлялся, - чтобы в итоге оказаться запертым: внутри уебка, которым Денис его считал. Но текст уже написан. Они ждут. Они смотрят. Он ждет. Сытая улыбка в уголках рта. Шаг в сторону – и что тогда? Живая плоть отойдет вместе с воском? - Как вам слово Чейни? Время упущено. Время всегда упущено. - Теперь третьей слово – Хайд! Никогда не был хорош во фристайле. Хуже только в спонтанных шагах. Неописуемо сложно было поднять голову. Дальше уже некуда было отступать. - Все эти мерзкие разборки. Я чувствую себя мерзко сам. Не буду говорить много. Я слишком много уже сказал… Выкинул нахер три четверти текста, на видео потом смотрел через фейспалм: качался маятником от нервяка, сбивался, заговаривался, тараторил, воткнул в начало концовку, вместо ударной части орал свой парт на Вараба годичной давности, повторил строфу из первого раунда, а потом без рифмы, едва попадая в размер, объявил, что уходит с баттлов. Это был его худший финал: за весь стаж. Показательно, что во всех дальнейших разборах, спорах и аналитике этого более или менее никто так и не заметил. До того, как открыл рот, не знал, к чему подведет. Когда закончил, почувствовал себя безгранично усталым. Стояли друг против друга, не отводя глаз. Денис посмеялся: то ли вообще не понял, что произошло, то ли понял слишком хорошо, но оценил, как всегда, по-своему. Антон подал ему руку, во второй раз за баттл, в бессчетный – за их историю. Он не взял. Дальше он многословно и косноязычно стал доказывать, что не возьмет, но это мало имело значения: Антон сделал все, что мог. Кончилось, как обычно, ничем. Но восковой корки больше не было. Поймал его еще раз, когда покинули павильон. - Ди, нам нужно поговорить. - Что выкинул? Как я хуй тебе сосал или как в дурке чилил? - Ты меня слышал. - Конечно. - И? - Конечно. - Братва-братва, все ровненько у вас? Нормас? Глядя на Диму Берсерка, вдруг вспомнил мальчика из областной больницы в Новогорном. И как Денис делился с ним сигаретой – делая вид, что последние, пока в сумке ждал спрятанный блок. Утром Денис исчез. Катарсис прошел – пребывать в нем постоянно невозможно – и утром был круглый стол, Антон скорей радовался, что Дениса на нем не будет, и еще не знал, что Денису плевать на итоги, обсудили новые условия, отменили франшизы, раздали вольную на гимны, мейны и гербы: - Можете хоть говном фасад обмазать, раз вам хочется. Отказались от единого райдера на приезд оргов и от вето при кадровых перестановках. Пили вечером три часа водку с Берсерком под горячие обещания, что все устаканится, параллельно нащупывали варианты, кому можно передать филиал, чтоб закрыть тему раз и навсегда, полтора месяца искали ренегатов в стане врага, информаторов нашли легко, забрать проект было некому, предлагали всем, от Корифея до оргов первого сезона, не откликнулась ни одна живая душа. За сутки до выхода нового «гимна» Денис написал: «Ну что, поговорим? Заодно пятеру отдам» «Мне с тобой разговаривать не о чем». Денис прислал в ответ обрезок стендапа, где Эдди Мерфи орал "Она забрала ПОЛОВИНУ! Ни одна сука не стоит ПОЛОВИНЫ" и кинул его в чс. Сидя рядом с Антоном ступеньках, на задворках своей вечеринки, Ваня Уоки спросил: - Хочешь, я убью его? Кисти Гнойного в их клипе, как бьющиеся крылья, заполошные голубые глаза, вид такой, как будто он бежит в панике от собственного скоростного бита. Кто бы мог подумать, что однажды его так далеко занесет. Китайская пытка каплей: каждый день видеть – хоть где-то, хоть мельком - человека, которого любил тот, кто когда-то любил тебя. С туром приезжал Мирон Федоров. Жадно интересовался деталями. Сережа изложил ему товарную версию. Он оценивал ее и взвешивал, как будто правда верил, что его всем миром (всем твиттером) выбрали в судьи и он кому-то здесь должен огласить свой вердикт. Под утро сказал Антону: - А я от Чейни слышал другое. - Удивительно. - Он, в общем, очень точно выразился. - Неужели. - «Либо я буду подонком – либо меня сожрут и переварят». Ты знаешь, в общем, это сложная позиция… Антон почувствовал короткий прилив азарта, как будто отгадал шараду на семейных посиделках. Сказал бы ему с удовольствием: - Это не Ди так думает про наш срач. Это ты так думал про вас с Шокком, и наш общий знакомый уже явно понял, на какие кнопки тебе жать. Так что удачи, мы посмотрим отсюда, во что тебе это встанет. Решил не подсказывать. Записали Зиму. Днями, иногда неделями не вспоминал о нем, и все равно ничего, кроме него, не смог выдать на лист. Звонил ему, пьяный в сопли, вернувшись со студии. К тому времени начинал бухать с восьми утра за завтраком. Когда чувствовал, что дело движется куда-то не туда, звонил друзьям: они присоединялись. Казалось, что весной-16 все подряд хоронили свою любовь, от PLC до Сэта, но только к Антону она возвращалась каждую ночь, как мертвая панночка. Денис не взял трубку. Когда закрыли сезон, тормоза отлетели. Стакан за доброе утро, глоток перед планеркой, второй до совещания, обеденная доза, дотерпеть до вечера, чтоб худо-бедно не заговариваться, кто сказал, что на полу не стоит спать, от легкого похмелья еще никто не умирал, лицо в зеркале с каждым днем все сильнее похоже на лицо отца, в его пятьдесят, и какая разница, что самому – вот-вот тридцать два, если в руке дрожит стакан, всегда можно взять соломинку и перемотать на Хакуну Матату минут за пять, жизнь продолжается, даром, что кончилось все, ради чего стоило - продолжать. Как-то раз в воскресенье проснулся от звонка. Двадцать третьего, остальные в пропущенных. - Я не знаю, что с тобой, и ты очень красноречиво послал меня нахер в последний раз, когда я спрашивала - - Насть… ты… погоди… - Ты сам себе хозяин, можешь со своей жизнью делать все, что захочешь. Но девчонки ждут тебя третий час. Причем первый ждали одетые. - Насть… не накаляй… - Хуже всего: знаешь, я ведь понимаю, почему ты не приедешь. Как бы тут-то понимать нечего, через трубку перегар слышно. Я просто не знаю, как им это объяснять. Может, ты подскажешь мне? Я послушаю. - Ну скажи, что заболел, господи боже, первый раз, что ли – - Не первый. Не первый. В прошлый раз ты обещал, что последний. И знаешь что? Я сама виновата. Просто никак не могу привыкнуть, что ты… что с тобой теперь вот так все. Но следующего раза не будет, Тош. Я тебя услышала. Воняло от неубранного кошачьего лотка. Голова раскалывалась. Пошел блевать. Потом пошел блевать еще раз. Потом понемногу стало доходить, что случилось. Мяукала некормленная кошка. Телефон больше не звонил. Настя больше не отвечала. Позвонил Егору. Он выслушал. - Давай так. Ты сейчас можешь приехать? Нет ведь? Ну чего тогда выяснять? - Слушай, передай Катьке, что это случайно вышло – я обязательно… - Да, да, не переживай. - Я серьезно, подожди - - Не вопрос. Отдыхай. Вчерашние шмотки мерзко липли к телу. Не знал, сблевать еще раз, заплакать, похмелиться или уснуть до вечера. В холодильнике должна была остаться бутылка. Приложить ко лбу, потушить пожар. Станет легче. Это просто пиво. Вырубился пустым и пьяным, еще через час, с плойкой в руках, под биток из МК. Жаль, просыпаться пришлось трезвым. Двадцать три звонка. Вечером – сообщение от Катьки. «Ты больше не придешь?» И еще под ним: «Прости, пожалуйста» Через десять минут: «Я буду лучше себя вести» И еще внизу: «Я тебя очень люблю» Ответить теперь? Теперь она спит, третий час ночи. Заснула с мыслью, что ему наплевать? Что он не хочет говорить с ней? Скрипучие качели в облаке тополиного пуха. Подвесная пепельница на балконе: так и не дошли руки снять. Помехи в эфире, осколочные ранения, другой балкон в Питере, замерший дождь в густом влажном воздухе. - Тош, хочешь по сути – давай по сути. Я до тебя не знал, что себя можно так хуево чувствовать. Ты ж в говно превращаешь все, к чему прикасаешься, я никого, никогда так не любил – я тебя видеть не могу. Скажешь опять, я бракованный? Заебись – без проблем. Я бракованный. Спорим – через год то же самое будет с любым здоровым? Ванины зеленые глаза, праздничный фейерверк, кудряшка на виске. - Хочешь, я убью его? Не успел ответить – он подался вперед и прижался к губам, сильно, во рту стало солоно, неловко, как будто целовался впервые. Так отчаянно, так по-детски. И как только это пришло на ум, тут же отодвинул его за плечи. - Почему? Не так что-то? Что не так? Праздничный фейерверк погас. Сообщение от семилетней девочки слезливому охуевшему алкашу: «Я буду лучше себя вести» Встав с дивана, запнулся и с размаху грохнулся на компьютерный стол. Расшиб подбородок. Приложился рукой. В голове шумело. Пялился в стену, без шансов подняться. За три года распечатки для Ди никуда не делись. «1. Кому это надо? Мне» «2. Кому не похуй? Мне» «3. Это все без толку. Нет» «4. Я опять запоганил все Ты не сделал ничего, что нельзя исправить, пока ты здесь» Слил в раковину все, что оставалось в баре. Оставалось немного. Утром хотел поехать к Насте, но трясло хуже, чем в лихорадке. Никогда раньше не бывал в отмене. Изложил Сереже ситуацию. Он предложил выпить «чуть-чуть». Отключил телефон. Дал кошке корма, она мяукала, не затыкаясь. Не смог встать, чтоб открыть дверь доставке. Настал понедельник. Взял больничный. Постарался не думать о том, какой одинаковый тон стал у начальства – и у Егора. «Отдыхай, Антон». К вечеру третьего дня стало полегче. Обнаружил, что кошка зассала пиджак. - Справедливо. К концу недели отдал ее Вере. Отдавать было жалко. Мучить животное своей хуйней – тем более. Съездил к Насте с Егором. Она нехотя открыла дверь, посмотрела на гостинцы. - Бабе цветы, дитям мороженое? - Мне очень нужно поговорить с моей крестницей. И с тобой. И можешь мне этот торт прямо здесь засадить в лицо. Но давай я ей сначала скажу, что это я мудак, а потом – если захочешь – я уйду. Чихнул от ее духов, когда обнимала. Настя рассмеялась. У обоих на мокром месте были глаза. Безусловное преимущество выхода на пенсию с баттлов: больше не приходится думать о том, насколько мужицким мужиком ты себя выставишь – и как это потом потянут в круг, если не справишься. В конце месяца забарахлил комп. Бэкапил файлы. Нашел ролик с самого первого СловоФеста. На экране Ив шлялся по базе с дешевым микро. У оператора там и тут дрожали руки и съезжал фокус. Сережа еще не успел похудеть, Ваня – подстричься, Свана не выгнала к едреней матери сестра с квартиры. Футбол на побережье. «Ты маленького Басоту щас сломаешь!». Песок в объектив. Баттлы у бассейнов. Брызги на досках. Кидаем проигравшего. Их концерт с Сережей на открытии, руки под сценой. Баттл с Темой Варабом. Утренний фристайл, и как Сережа сгибался пополам от смеха. Танцы на паллетах. Шатры, сцена, бар, плотный круг, камера, свет, господи, ведь они же все это сделали. Вот эти ребята – смеялись, напивались, плясали гопака, дурачились перед камерой, обнимались, спихивали друг друга в воду, шайбили за павильоном, прежде чем выйти читать, и невозможно было объяснить себе, что должно было произойти, чтобы это закончилось: в один момент, для всех разом. Антон пытался себя убедить, что дело в подковерных играх, в Питере, в расколе БМ, даже в Сереже, в бабле, в карьере, в том, что стало не интересно, но это было все равно, что самого себя резать без ножа, он знал, что это вранье, и знал, что с каждым днем, пока оно длится, он крадет время у тяжелого пациента. В конце концов пришлось признаться, что дело было в нем. Налил себе колы зеро. Потом набрал Сережин номер. Тысячи поэтов писали про южную ночь, и каждый был талантливей него. Описывать ее было все равно, что описывать любовь: все было так очевидно, так привычно, пока длилось, а потом не осталось ни хроники, не свидетельств, только смутные ощущения, бережные объятия теплого воздуха, далекий шум волн, бесплотные фантазии, цветные огни, музыка из окон и шорох шин по нагретому асфальту. Словофест-16 стал последним. Антон нашел Сережу на улице. Он общался с двумя девчонками: короткие шорты, легкие маечки, одна без лифчика, острая, сочная грудь. В зале Джонни Квид орнул, что начинается баттл. Сережа на прощанье погладил девчонку по заднице. - Хорошая. - Ага. - Как зовут? - Без понятия. Он закурил. Антон отказался. - Думаешь, мы все правильно сделали? - Меня не спрашивай. Где-то в это время готовился кроссовер в Питере. Неутолимая потребность в его присутствии – въевшаяся в кости, проникшая глубже рассудка и чувства собственного достоинства – не уходила ни на минуту. Наполняла собой каждый сон. Вместе с Антоном просыпалась утром. Антон пользовался одной схемой – для нее и для алкоголя – с бухлом работало лучше, но в обоих случаях он повторял себе: держаться придется, у него просто нет другого выбора. Написал еще одну песню. Новые злые вышли зимой-17 – вместо Зимы-17. Денис не ответил снова, и только в этот момент Антон понял, что, несмотря на все месяцы, через которые он протащил себя, несмотря на их разрыв, на оглушительный скандал, на неутихающие дрязги вокруг СловаСпб, на все, что они сказали друг другу, на все, чего не смогли сказать, - он по-прежнему был уверен: нужно подождать немного, и все будет, как раньше, все вернется на круги своя, возвращалось уже столько раз. Тогда же понял две вещи. Этого не случится: они оба не позволят. И – зная, что этого не случится, - какой-то своей частью, он продолжит ждать. В моменты великодушия, злорадства, досады и горечи, ностальгии и похуя, раскаяния и злости, у Забэ на стриме, в своей постели в пять часов утра, в судейской обойме, у чистого листа. Он продолжит ждать, даже забыв, как держать микро, и какой на ощупь была его кожа, как на нем висела чужая футболка в их первое утро, и как он засыпал, двумя руками сжав ладонь Антона. - Почему? Спросил Ваня на крыльце студии, он был горячим, Антон чувствовал даже через толстовку, боялся, что он заболевает, хотел потрогать его лоб, но не мог себе позволить, хотел погладить по волосам, Ванька был совсем потерянный и расстроенный, как будто ему всерьез было это надо, балбесина, через год, славу богу, уехал в Питер, женился на девочке из комментов РиПа, кто тогда мог подумать, каким и почему он вернется в Краснодар. Единственный разговор с Денисом – меньше минуты, лето-17, звонок с незнакомого номера. - Это я, не вешай трубку. Слушай – в сторону сейчас вот это все, но если ты хочешь делать что-то – делай сейчас, мне звонил Аббалбиск, там пизда, и потом будет только хуже. Час назад был уверен, что уговорил Ваньку лечь спать, что он успокоится, придёт в себя, протрезвеет, в конце концов, но даже близко не представлял из Краса и по телефону с перископом масштаб катастрофы. Никогда никому не рассказывал, как Ваня зачем-то вышел в тапках к нему в подъезд вместо того, чтобы впустить его в квартиру, как два часа доказывал, срываясь на крик, что ему не нужен никакой врач – нужно просто на часик в Москву слетать, снять клип под рекламную интеграцию, закрыть кредит и дальше творчеством заниматься, у него альбом должен выйти до сентября, - а потом он отказывался вылезать из такси у клиники неврозов и спрашивал: - Почему ему можно? Почему ему можно, а мне нельзя? Почемупочемупочемуемупочемуемупочемуемупочему ему можно, а мне нельзя? Антон обнимал его посреди улицы, таксист матерился, что не захлопнули двери, их обходили люди, вкладывал Ваньке потом ручку в пальцы, как маленькому, и показывал, как держать, чтобы он подписал госпитализацию. - А где паспорт его? - У меня. - Это сын ваш? - …я его адвокат. Изо всех сил старались прекратить ржать - Вы употребляли что-то совместно что ли? Потом Ваня заплакал. Произвели самое неблагонадежное впечатление из возможных. В гостиничном номере набирал раковину и опускал под воду голову, чтобы покричать в голос. Но как и все невыносимое, это тоже пережили: день за днем, час за часом, уговаривая себя, что однажды дело пойдет на лад, даже если неумолкающий голос внутри отвечал, что по-настоящему этого уже не будет никогда. - Почему ему можно, а мне нельзя? «Не так что-то? Что не так?» «Я буду лучше вести себя» - Заебись – без проблем. Я бракованный. Спорим – через год то же самое будет с любым здоровым? После тяжелого перелета и суток без сна плыл между дремой и реальностью, вырубался в такси короткими отрезками. Водитель в итоге растолкал и просил перестать орать. Антон мастерски включил дурака и для приличия поспрашивал, о чем, собственно, речь и как же так. Проблема была в том, что сам он помнил кристально ясно, что и кому «орал». И если бы это имело хоть какой-то смысл, если бы не было так тщетно и так абсурдно, в реальности он, не задумываясь, повторил бы Денису вопрос из смутного дурного сна. Почему это все случилось с Ванькой? Здоровым, счастливым, свободным Ванькой, с реактивным двигателем под жопой, распахнутым сердцем и праздничным фейерверком непобедимой молодости? Почему – если Антон к нему так и не сделал ни шага? Шанс представился, когда Антон окончательно привык к мысли, что больше они не увидятся. Выходил со студии перед новым годом, 2020-м. Закрылись на праздники. Денис стоял у его машины, выбросил сигарету и поднял жопу с капота. В сложившихся обстоятельствах, это, конечно, было последнее, что Антон стал бы у него спрашивать.