Глупо тратить бесценное время на то, что не про любовь

Ло мог бы, в духе американских (да и не только) фильмов, уйти в загул на пару дней: все-таки расставание далось ему нелегко, но он понял, что не хочет. На алкоголь даже смотреть не хотелось, и, возможно, это было к лучшему. Его маме это определенно понравилось. Но ему также не хотелось ничего другого. Ло казалось, что к его коже пристала серая пыль, сковывающая его не физически, но духовно: она расползалась противными пятнами, которые нельзя отмыть в душе или перекрыть краской. Ло пробовал: знакомый тату-мастер в порыве романтического бреда покрыл ему сердцами почти все тело, а Ло даже не смог в ответ покрыть его матом. Он просто на последнем сеансе отдал деньги, кивнул и ушел. На улице стеной стоял ливень. От Лами не было никаких вестей, кроме позитивного смайлика и короткого «жива». На работе его заставили взять недельный отпуск как альтернативу приема у психолога, и Ло, скрепя сердце, согласился. А еще Ло забыл дома зонт (редкая для него рассеянность даже в последнее время) и при этом ему было абсолютно все равно на то, что он промок до нитки, что одежда потяжелела и неприятно липла к коже, а в кожаных туфлях хлюпало, и это настоящее насилие над хорошей качественной вещью. Ло впервые за долгое время смотрел в небо, тяжелое и темное, размытое из-за воды, и не чувствовал ничего, потому что чувств было слишком много, и они тошнотой подкатывали к горлу. Ло знал, что их надо было просто выпустить, излить душу и все такое, но он не мог. Глаза были сухими, а попытки хотя бы драматично пустить слезу обернулись обычной головной болью. Ло тихо невесело засмеялся, засунул руки в карманы ветровки. И вдруг понял, что что-то не так. Он попытался вытащить левую руку, но та застряла. Как оказалось, красная фенечка, про которую он уже успел забыть, зацепилась за молнию на кармане. Будь Ло не таким уставшим и заведенным, он бы попытался ее распутать, у него терпения была вагон и тележка, хоть продавай всем желающим. Но сейчас ему просто хотелось, чтобы все закончилось, и он резко дернул рукой. Дождь заглушил треск рвущихся нитей, и набухшая от воды фенечка толстым красным червяком шлепнулась на асфальт. Ло смотрел на нее пустым взглядом. Было бы очень эффектно, если бы грянул гром или резко вышло из-за туч солнце, но ничего не изменилось, и даже мир не рухнул. Ло было даже обидно, все-таки этот Бэзил (Бэзил Хоукинс, историк и маг-практик, Кид о нем все уши прожужжал) умел навести на себя таинственный вид. Ло поднял фенечку с асфальта и, чувствуя, что устал стоять, плюхнулся на ближайшую лавочку. Идти никуда не хотелось, а она была не мокрее самого Ло, так что, какая разница? Ло, неторопливо перебиравшему нити, точно было плевать.  — Ну ты и мокрый, Траффи. Ло удивленно моргнул. Поднял голову. Моргнул еще раз. Ущипнул себя за руку, но толком ничего не почувствовал: слишком замерз. Или, что вероятнее, он подхватил простуду, у него скакнула температура, и стоящий перед ним с ярко-желтым зонтом Луффи, в красной футболке и толстовке, и, конечно, в любимой соломенной шляпе — просто его галлюцинация. Ло с галлюцинациями не церемонился, поэтому сразу же ткнул пальцем Луффи в щеку. Луффи широко усмехнулся, чуть повернул голову и обхватил палец Ло губами. Того чуть не закоротило от резкого жара, а еще от понимания, что этот Луффи точно не галлюцинация.  — Думаю, тебя надо погреть, — беззаботно сообщил ему Луффи, дернул Ло за руку и обхватил всем собой. Его не смущало то, что Ло был насквозь промокшим, дрожащим (он только сейчас это заметил), как лист на ветру, а еще совершенно потерянным. Луффи только уткнулся носом ему в шею, согревая кожу дыханием — почти огненным! — а потом поднял на Ло бесхитростный взгляд и спросил: — А давай целоваться под дождем?  И Ло, чувствуя, что глаза подозрительно защипало, кивнул и почти прокаркал короткое: — Давай.