Дневники Ит

Несколько минут обоюдного молчания и Отец, тихо гудя сервоприводами киборгизированной руки, поднял валявшийся стул и нервно зачесал назад седую гриву волос. Чем больше длилось молчание, тем быстрее с его лица сходило выражение злой уверенности. – Зачем? – спросил, наконец, я, присев на табуретку и опустив взгляд в пол. Положение «стоя» было слишком напряжённым, для этой ситуации и программа психологии советовала изменить его, если я хотел переговоров и информации, а не споров и бессмысленной ругани. – Что «зачем»? – Зачем вы притворились таким циничным и жестоким? Я же знаю, что вы не такой, Отец. Он открыл рот… и закрыл его. Отлично. – Ты… не сердишься? – в его голосе проступило лёгкое удивление. – Почему я должен сердиться? Вы хотели оградить меня от необдуманных действий Базиля и, наверное, поговорить наедине. Он мешал, и вы вынудили его уйти. – Я… Так и было. Считаешь, я был излишне жесток? – Вы были эффективны в своих действиях. Отец считает меня роботом, всего лишь рациональной машиной? Ну-ну. Зачем же его разочаровывать? – В мотивах человеческих поступков я разбираюсь плохо, но что с того? Если вы посчитаете это целесообразным, то сами посвятите меня в них. А если нет, то зачем тратить время на их обсуждение? Отец с подозрением прищурился, глянув на меня, и задумчиво потёр нижнюю губу. – И что, ты даже не спросишь меня, какую именно информацию об андроидах я имел в виду, вызывая тебя? – Полагаю, если бы вы хотели скрыть её от меня, то не упоминали бы вовсе, – я поднял голову, встретив его взгляд. – И ещё, помню, вы говорили, что будь с нами и другие андроиды, вы могли бы быстрее восстановить проект «Ева». Найти противоядие вирусу Зэро и восстановить способность людей размножаться. Так что, рассуждая логически, присутствие других андроидов и их помощь были бы вам выгодны. – Н-н… Не совсем. Задача проекта «Ева» была совершенно не в этом… – Отец? Что вы имеете в виду? Как – не в этом? – Помнишь, я говорил, что вирус Зэро был запущен и спланирован Ангелиной? Отец нервно ходил по лаборатории, теребя подбородок. Про стычку с Базилем и моё, практически под шантажом, возвращение с вертолёта он, кажется, уже и забыл. – Так вот… Надстройка Зэро в человеческом генотипе была только первой частью плана. Второй – был проект «Ева». – И в чём же он заключался? – мне действительно было интересно, что могло перевесить в его сознании базовый инстинкт заботы и любви к потомству, то есть, к Базилю и другим клонам. Почему он относился к ним так… потребительски? Отец остановился, и под его пристальным взглядом я оторвался от разглядывания того места, которого последним касалась рука Базиля: вываливаясь из лаборатории, он едва успел схватиться за стену, когда пошатнулся и чуть не расшиб голову. – Ангелина нашла способ, смешав клетки моего генотипа с редкой мутацией, свои, и какого-то животного, справиться с проблемой теломеров. Они больше не укорачивались. Ты представляешь, что это значит? Ит? Это… Это бессмертие! – Что? – он что, серьёзно в это верит? – Это невозможно для биологической системы, Отец. Даже квазиживые искусственные органы андроидов не могут в полной мере считаться бессмертными, они, как и всё, подчиняются законам физики и имеют ограниченный ресурс существования. Хотя полноценные долгосрочные исследования провести и не успели. Вы ошиблись, Отец. Вы и Ангелина где-то допустили ошибку. Стоящий передо мной старый киборг захохотал, блестя глазами в радостном оживлении и всплеснул руками, жест "что есть – то есть". – Этого не может быть… – прошептал я. – Если ошибки нет, то… Перенаселение… Коллапс ресурсов… Политика, экономика, войны для сокращения численности… Колонизация планет опоздала… Где ваши расчеты?! Отец продолжал хихикать. – Подождите… Вы хотите сказать, что вирус Зэро?.. – И никаких войн! Никакой смерти от голода. Никакого убийства экологии планеты в попытках прокормить социальную раковую опухоль под названием «человечество». Это был гуманный подарок людям от моей Энджи! И никакой дискриминации, заметь, бессмертие – для всех! Для всех, кто останется. Это было бы началом новой расы. Нового человечества! – Так значит, – тихо сказал я, – если допустить, что всё это правда, то… вся та работа, что мы с вами эти двадцать пять лет делали… Поиски антивируса, клонирование, жёсткое выдаивание клонов… Это было обманом? Притворством? Всё это не имело смысла? – Имело, как всякие полумеры. И этот смысл – время. На восстановление проекта «Ева». Отец заложил руки за спину и перекатился с пяток на носки. Этот, такой детский и человеческий жест, исполненный под скрипение сервоприводов, пронзил меня мучительным диссонансом. Я провёл по лицу ладонью, стирая растерянность и потрясение. Тоже человеческий жест. Сколько десятилетий, денежных и человеческих ресурсов, невосполнимых и несостоявшихся жизней было пущено по ветру? Получается, проблему воспроизведения – настоящего, а не того, что с таким трудом и жертвами поддерживала сейчас система РепроЦентров – никто и не начинал решать? Ещё даже не начинал?! – Где расчеты? Генотип какого животного был добавлен? Почему упоминая проект «Ева» всегда добавляют «катастрофа»? Вам… удалось?.. Или это были только теоретические выкладки? В чём именно заключалась задача проекта? – Узнаю своего Итона, – усмехнулся Отец. – Теперь узнаю. Теперь ты понимаешь, как меня коробила каждая минута, бессмысленно проведённая тобой с моим клоном? – Теперь – понимаю, – кивнул я, стиснув зубы. – Собственно, проект назывался «ЭВО» – Эволюция. Но, поскольку первоочередной задачей было получить первую самку нового вида, прародительницу нового человечества, то название плавно перетекло в «Еву». Библейские аллюзии, сам понимаешь. Любим мы, люди, символизм. Особенность мышления. – Так вам удалось?.. – М-м… Да. Можно сказать и так. Первый образец мы почти получили… *** – Все материалы по проекту «Ева», что информация, что расчеты, что клеточные культуры, всё хранилось в отдельном подземном комплексе Бункера… – начал Отец. – У инквизиторов Комплекс до сих пор проходит по документам как «Бункер»… Это с тех пор? – Забавно. Да, не исключено. Так вот, когда я немного восстановился после анабиоза, Изабель привела меня в Бункер. Вход был настроен на мою биометрию: отпечатки обеих рук, ДНК, сканирование сетчатки, голос… Тогда мне ничего не показалось странным и не смутило, подумаешь, многоуровневая защита! Но теперь, после всего, я думаю, а что было бы, не будь на дверях параметра голоса? Руки можно отделить от тела, кровь взять не проблема, даже у анабиозного трупа, глаз можно вырезать, но записей моего голоса не существовало. Или Изабель не смогла их найти. Но это так, размышления… Как бы то ни было, меня разбудили и мы попали в лабораторию Бункера. Кстати, потом я посчитал: примерно в то время в сети РепроЦентров подходили к концу запасы моей спермы, которые им предоставила для модификации Ангелина. – Так вы встретились с ней? Она была жива? Вы её видели? – Как раз перехожу к этому. Да, Ит, я увидел её, когда попал в Бункер, но, нет, она не была жива. Отец остановился, глядя затуманенным взором в пространство. – Она работала до последнего, одна, и всё приготовила для начала эксперимента и расписала порядок действий, а потом, видимо почувствовав приближение конца, запустила вторую камеру анабиоза, собранную по примеру моей, и легла в ней. И ещё была записка ко мне, с просьбой разбудить её, когда наша дочь появится на свет – увидеть её было величайшей мечтой Энджи… – Она не осуществилась, как я понимаю? – тихо спросил я. – Нет… Камеру собирал не я, и она не сработала как надо. То есть, заморозить она заморозила, но… В какой-то момент был перебой напряжения и она просто отключилась. Тело Энджи было безнадёжно утрачено и восстановлению не подлежало. – Мне жаль, – снова сказал я. – Мне тоже, – вздохнул Отец. – Всё что осталось – это несколько фотографий разных лет, уже после меня, записи, относящиеся к проекту и подготовленный образец из её яйцеклетки, в которую был добавлен ген животного происхождения. Согласно записям, нам оставалось только внедрить в эту заготовку мой сперматозоид и следить за развитием. Сама Ангелина этого сделать не могла, во-первых, потому что уже чувствовала себя плохо и предвидела что может умереть раньше, чем закончит проект, и не могла позволить себе такой риск. А во-вторых, она писала, что суррогатная мать может не справиться из-за несовместимости белковых структур и желательно поместить образец нового организма в среду «искусственной матки» и выращивать его полностью там. Проблема была в том, что такого прибора не существовало, но она надеялась, что я, изобретший «камеру искусственной смерти», изобрету и «камеру искусственной жизни». И я изобрёл. Генетик из меня ниже среднего, но как инженер – я был лучшим на этой планете! Мы помолчали. Я охотно верил, что он был лучшим и гениальнейшим инженером, этому было множество подтверждений. Мне было непонятно другое – почему этот умный и талантливый человек отказывал в уме своим молодым копиям, многократно повторяя Базилю, что он никто, глупец, дурачина, эмоциональное мясо, глупый мальчишка, ходячий орган для производства спермы, что от его решений и действий ничего не зависит? Что это было, зависть? К чему? Соперничество? В чём? От Базиля я ничего подобного в отношении Отца никогда не слышал, правда, он был свято уверен в великой миссии по спасению человечества, выпавшей его прародителю… Как он будет разочарован! И как мне ему об этом сказать? – Так что же пошло не так с этим планом? – вернулся я к разговору. – Ведь с техническим аспектом всё получилось? – Да-а… С техническим аспектом – да. А подвёл, как всегда, человеческий фактор. Ис-с-сабель… Проклятые эмоциональные женщины… – Отец сжал руки так, что на левой побелели костяшки, а на правой скрежетнули железные пальцы. – Она помогала мне во всём, из соображений секретности и безопасности мы решили не посвящать в это посторонних. Я верил ей. Она была всецело моей, что в постели, что в лаборатории, я и представить не мог, что она может пойти против меня… Да что против меня – против такого будущего для нашего вида! – он метался по лаборатории, размахивал руками и пожимал живым, человеческим плечом. Даже спустя столько лет его трясло от негодования. – Первый звоночек прозвенел в тот день, когда Изабель сидела и рассматривала наше сокровище. Я записывал показания, всё шло просто отлично, она сидела, положив кулак на кулак на столе, поставив поверх них голову, и разглядывала всплывающий и опускающийся в синеватом растворе эмбрион. Вернее, будущую маленькую самку. Смотрела и вдруг, задумчиво, так, спросила, каким образом одна-единственная девочка сможет способствовать воспроизведению популяции целой планеты. Я ответил, что есть множество вариантов. Во-первых, когда она вырастет до репродуктивного возраста, то будет просто производить потомство, а поскольку, если всё правильно рассчитано генетически, жизнь её не ограничена, продолжаться это может бесконечно долго. Помню, в этот момент Изабель села прямо. Я приподнял брови, глядя на Отца. – Во-вторых, если бы я мог переделать свои камеры анабиоза в чаны клонирования, и если бы это работало, то её можно было бы разобрать хоть на миллионы фрагментов и вырастить столько женских особей, сколько бы позволила мощность техники. Или, не так радикально, совместить первый и второй вариант – медленная репродукция с регулярным забором клеток для клонирования. В-третьих, у меня уже тогда были мысли о создании аппарата Три-Дэ-печати, правда, я тогда же предполагал и побочку, первую, что напечатанные копии не будут обладать сознанием, что, впрочем, репродукции не помеха, а вот вторая, что при снятии матрицы для печати, сам организм-образец может стать бесплодным. Что, кстати, потом подтвердилось… Я приподнял брови вторично. А он действительно гений. Единственный, в своём роде, но совершенно бесчеловечный типаж. Или все учёные таковы? Если он так относился к «дочери», бесценной и единственной, то чего удивляться его отношению к Базилю и прочим клон-сыновьям, неэсклюзивному расходному материалу для великих планов? – И что же… ваша сподвижница? – поинтересовался я. – Сначала молчала, обдумывая, потом спросила, значит ли это, что нормальной жизни у этого существа никогда не будет. – А вы? – я не знал, чем кончится рассказ, какой «катастрофой», но с нездоровым, можно сказать, злорадным любопытством ждал продолжения. – Да что я мог сказать? – махнул рукой Отец. – Какая ещё нормальная жизнь, что за сентиментальные бредни? Когда на кону стоит будущее целого вида и бессмертие, мы не имеем права рисковать, позволяя столь ценному образцу жить где-либо, кроме охраняемых боксов, подвергаясь опасностям и случайностям обыкновенного человека. К тому же, поскольку воспроизводство нового вида было возможно только с моей спермой, рисковать тем, что эта самка может привязаться к постороннему бесполезному модификанту и тем отсрочить и осложнить свою миссию, было совершенно недопустимо. Разве это не логично, Итон? – Логично, – сказал я. – А что сказала Изабель? – Сказала, что замысел Господень предполагает свободу воли для чад своих, и чем вечно жить в тюрьме, работая инкубатором, лучше и вовсе не рождаться. – А вы? – черноволосая Изабель, вернее ход её мысли, вызывали у меня зуд горячей симпатии где-то глубоко внутри. Кажется, люди называют это место душой. – А я сказал, что во-первых, оно, это существо, вовсе и не чадо Господне, пусть Он по этому поводу не беспокоится, это наших рук дело. А во-вторых, оно и не родится, если быть точным. Это мы его вы-ве-дем. Достанем тогда, когда посчитаем нужным. Не будет ни схваток, ни рождения, ни «появления на свет», ни прочей мистической чуши, связанной с началом жизни. Она бы ещё астрологический прогноз составила для предсказания судьбы! Мы – Судьба этой будущей самки. Мы – Бог. Когда достанем, тогда и будет! – Полагаю, мою камеру вы распечатывали так же… – пробормотал я. – А что Изабель? – Поинтересовалась возрастом жизнеспособности образца, – хмуро ответил Отец. – И почему это тогда меня не насторожило? Он вздохнул и горестно сгорбился. – Что же было дальше? – спросил я. – Она пришла за образцом на неделю раньше. Каким чудом я в тот день оказался на месте – я уж не припомню… – Отец рухнул на недавно поднятый стул и посмотрел на сцепленные на коленях руки – морщинистую, в старческих пятнах, левую, и переплетённые с ней пальцы кибер-протеза, блестящие, металлические, совершенные, правой. – Тогда было сложное время, – тихо сказал Отец. – С момента активации вируса прошло тридцать два года. Я только несколько месяцев, как восстановился после анабиоза и ни черта не понимал в окружающих меня реалиях: фракции, РепроЦентры, как они все между собой взаимодействуют и каковы правила игры… Я ни-че-го не понимал в работе своей фракции, к которой был приписан, что уж говорить об Инквизиторах! А у них в то время было много такого, что я и теперь вспоминаю с содроганием, например, практика психокодирования. Говорили, это совершенно надёжный способ добиться желаемой модели поведения или запрета нежелаемой, в каждом РепроЦентре того времени стояло оборудование по этой зверской промывке мозгов. Все инквизиторы, работающие в защите Комплекса, были психокодированы. Мне и в голову не могло прийти, что Изабель могла бы помыслить подобное! Нарушители, которые шли против внушённых установок умирали от разрыва сосудов в мозгу, причём мучительно, я думал, мне совершенно нечего опасаться, но… – Что же случилось в тот день? – негромко спросил я. – Я вошёл в Бункер и увидел за обзорным экраном пять человек в чёрной форме спецотряда инквизиции. Четверо рушили и разбивали всё, пол был завален бумагами, битым стеклом и обломками компьютеров, пятая фигура стояла неподвижно спиной ко мне. Из переходного тамбура, где полагалось переодеваться в стерильные комбинезоны, перед обзорным экраном, я заблокировал вход и включил сирену, тогда пятая фигура обернулась. Это была Изабель. В руках у неё был слабо шевелящийся младенец: и руки Изабель и только что извлечённый образец были покрыты потёками амиотической питательной жидкости, которая синим киселём сползала на пол. На бумаги, на осколки, на чёрные рифлёные ботинки Изабель… А потом её соучастники начали падать и корчиться, из носа, ушей, глаз текли реки крови, и ещё они задыхались, пока бились в припадке, все, кроме неё. Отец говорил это прикрыв глаза и человеческая рука дрожала у него на коленях. – Когда спустя несколько лет у нас с Инквизицией было совместное совещание по поводу психокодирования, я был первым, кто проголосовал против, и убедил перейти на альтернативные, технические методы обеспечения безопасности… Правда, не все эти штуки до сих пор демонтированы, в некоторых захолустных РепроЦентрах эта пакость так и стоит, закрытая на замок, хотя инструкции как ими пользоваться все уничтожены. – Что было дальше? – едва слышно поинтересовался я. – Дальше… Я увидел, что Изабель шевелит губами, и включил звук из запертого за бронестеклом помещения. «Всё заминировано» – сказала она. «Взрыв через полторы минуты. Вильям, ты ещё можешь успеть открыть заднюю дверь, а я могу успеть унести вашу с Ангелиной дочь за пределы действия плазменных бомб. И пусть Господь решает, жить ей или нет. Ты говорил, что ты – Бог, решай! Но помни, что если откроешь, чтобы мы вышли, тебе придётся потом дверь и закрыть, а пока ты будешь это делать, сам выбраться вряд ли успеешь. В любом случае, прощай, Вильям». – Как я понимаю, вы открыли им дверь. – И держал потом вручную закрытой, давая отойти подальше, пока плазмой не вынесло стекло, а меня не привалило перегородкой, прикрыв от огня. Не всего, одна рука, всё же, сгорела. – Они выжили? – Не знаю… Я очень сержусь на Изабель и никогда её не прощу. Если бы я мог вернуться на день раньше – застрелил бы её без сожаления! Но если бы пришлось повторить тот момент… Наверное, я сделал бы так же. Он тяжело встал и отвернулся к стене. – Отец… – Не называй меня больше «Отец»! Никогда! У меня нет ни сыновей, ни дочерей, только долг и работа, и мне так много ещё нужно сделать! – Но… – Ненавижу, когда меня так называют! Вся эта сентиментальная чушь слишком дорого мне обходится!