Живой огонь

Непросто отвыкать от вещей, которые всю жизнь воспринимала как нечто само собой разумеющееся — мягкой постели, горячей воды, чистой и выглаженной одежды... – Милочка, какая же у тебя грязная шея! – с укором воскликнула сухонькая пожилая жрица, когда в годовщину кончины матери Ильмени пришла помолиться в Высокий собор. Тогда она, с пунцовыми от пережитого позора щеками и до безобразия грязной шеей, подумала было, что, наверное, никогда прежде не испытывала такой мучительный, иссушающий душу стыд… но поняла, что сама перед собой лукавит. Куда тяжелее герцогской дочке Ильмени Дрен пришлось, например, тогда, когда любезный дядюшка, заскучавший от размеренного делопроизводства Дома Хлаалу, решил немного развлечься и насмерть забил семихвостой плетью мальчишку-бретонца, пойманного после попытки побега — а Ильмени ничего, совсем ничего не сделала! – Легко рассуждать о высоких материях, кушая с золотых тарелок! – посмеивались над её “причудами” домашние, и Ильмени, эгоистично цепляясь за сытое и спокойное существование под крылышком у родителей, молча глотала обиды и давилась собственной желчью. Решение с корнем вырвать стыдливое малодушие далось ей непросто, но, оглядываясь на меров, что заполняли когда-то всю её прежнюю жизнь, Ильмени искренне недоумевала: как они могут быть настолько слепы? Как их сердца не обратились ещё в холодный и мёртвый камень? Как они смеют не замечать творящихся несправедливостей — и не откликаться на них всем своим естеством? В прежние времена липкое лицемерие забивало Ильмени глотку и оседало в лёгких; кровавой пеной пузырилось на пухлых, красиво очерченных губах всякий раз, когда она улыбалась мерам, подобным “дорогому дяде”. Но нынче Ильмени свободна — и неудержима. Первое время она двигалась ощупью — Две лампы не сразу начали освещать её путь — и регулярно набивала себе всё новые шишки. Однако огонь, струящийся по венам, не позволял сдаться, и чистым, пьянящим восторгом отзывался в Ильмени каждый, даже самый маленький успех её дела. Она понимала, что не найдёт покоя, пока свобода не будет дарована каждому из прозябающих в Морровинде рабов. Непросто отвыкать от вещей, которые всю жизнь воспринимала как нечто само собой разумеющееся; но видеть вещи в них, разумных и чувствующих, оказалось для Ильмени Дрен намного сложнее — и потому она ни на мгновение не жалеет о сделанном выборе.