Божественная задумка

Тру лав стори, маль4еки. Михаил, тихо ступая будто бы в священном трепете, подошел вплотную к черным чугунным прутьям высокой ограды и осторожно взялся пальцами за прохладный металл, остывший от тени крон кленов и каштанов, растущих по округе. Голубые, как озерца, кроткие глаза вглядывались во двор. В тот самый день там было тихо и пусто, по мощенной плиткой площадке ветерок лениво разметывал им же занесенную туда пыль, в аллейках переговаривались невзтревоженные птахи, окна виднеющегося за зеленым насаждением здания покойно, разморенно от тепла и света дня, безжизненно чернели — значит, у обитателя этого места был досуг в это время. Михаил вздохнул, и звук егоного вздоха сразу же разтворился в осипшем хорном шепоте листьев. Архангел оторвал взгляд от двора и огляделся вокруг, на залитую масляно-золотистым светом зелень толстостволых старых деревьев и диких трав, сопровождающих выложенную камнем дорогу, ведущую к воротам, на сочно-голубое выходное небо. Здесь было по-особенному спокойно, только играл ветер да чирикали птахи. Трудяга-шмель перелетал по белым головкам кашек и солнечным кистям золотарника с одной на другую, бубня себе что-то своим жужжанием. Изредка можно было поймать чутким ангельским носом иногда разносящееся по ветру смолистое благоухание тех зеленых елей, что искусственно были насажены у дома. Несмотря на то, что окружающие их соседи являлись преимущественно лиственными, эти стройные красавицы с оперением из длинных изумрудистых игл, казалось, очень недурно прижились и чувствовали себя вполне натурально. Со внешней стороны, где сотканный природой ковер был так и не тронут, над едва дышащими от прикосновений теплого бриза перышками трав покойно выглядывали фиолетовые, лиловые, желтые, белые, темно-голубые головки, шишечки, кисточки, корзиночки полевых цветков, они будто бы с легкою тоскою посматривали на гостя. Кусты полудикой малины, прижавшиеся к ногам кленов, словно стараясь подальше деться от проходящих мимо них ангелов в этих местах, о чем-то ехидно переговаривались между собою, то и дело указывая на Михаила своими пушистыми двуцветными листочками. Каждая животная душа и каждый листик были слишком заняты своей и окружающей живой жизнью, светом и теплом, чтобы сопереживать томительной буре чувств в груди архангела... Резиденция, к которой архангел пришел, находилась хоть и недолго от центра города, но все же в таком месте, что избавлено от обыкновенной городской суеты, хотя она сама, словно сложный организм, кипела в утробе своими особыми процессами, обилию которых позавидовал бы любой мегаполис. Мише приходилось каждый раз прилетать сюда на своих двоих восквозь всего города, как на особенную себе святыню. Здесь он обыкновенно только лишь тихо стоял у забора, вглядываясь и улавливая проявления внутренней жизни этого манящего места, - не решаясь зайти, но все высматривая объект своего тайного поклонения, чтобы хоть успеть поймать жаждущим глазом промелькнувшие в каком окне иль в аллейках среди башенок кипарисов золотые локоны, оттенок которых Мишка уже ни с чем не спутает. Офицально приглашенных лиц, просителей самых различных должностей и чинов*, просто посыльных - легальных посетителей этого дорогого Михаилу места, похоже, не волновало егоное присутствие. Может быть, они думали о нем, что он слишком завидует обладателю сего шикарного, разпрекрасного, как языческий храм, дворца, со всей растительно-анималистической лепниной с фантастическим сюжетом из виноградных лоз и взвившихся в азарте коней, отблескивающих в жарких лучах своими круглыми побеленными боками, со всем мраморным камнем и золотом резных панелей, колонн, балконных баллюстрад. Многочисленная челядь и роскошное проживание достались важной по своей должности и изполняемым обязанностям персоне, что являлась хозяином дома, тогда когда ни на что не мог разсчитывать низкий по своему положению Мишенька, и даже за собственноручную победу над драконом ничего не перепало ему, и ангельское общество, пройдя через потрясение гражданской войны, решившей судьбу практически всего живого на высших Небесах, принялось следовать обновленным принципам, прогнувшись под новую власть с главенствующим в ней златоволосым серафимом, хозяином этого чудного дворца, еще более, нежели прежде, унизив ангелов начальных чинов, свалив на них всю тяжелую физическую и просто непривлекательную малооплачиваемую работу, - то есть, можно сказать, что сделано это было самими низшими чинами, ихними собственными руками, тогда, когда новая власть, поддерживаемая, вообщем-то, большинством ангелов во время своего установления, еще не могла встретить ни сопротивления, ни недовольства вообще. Но, как это всегда бывает со всякой властию, на момент моего повествования… Впрочем, эта глава есть лишь введение в историю, и я не смею отвлекать тебя, читатель; знанием о мнениях ангелов о своем верховном првительстве здесь вовсе не обязательно обладать. Тем более что самому Михаилу было все равно на причины, следствия, достоинства и недостатки своего положения, а уж то место, к какому пришел он, тем более не позволял себе осквернять подобными размышлениями. Михаил как мог тише двинулся вдоль ограды по ласковой гриве некошенной травы. На территории самого двора, уже за прутьями, трава была устрижена, да так педантично ровно, стебелек ко стебельку, искусственно породнена с декоративными кружовниками, малинами, кипарисами и акациями, огорождена белым камнем от плитки. Миша ступал и ступал, отрешенно, и уже, скорее, просто по привычке, поглядывая за границу миров, и сам того не заметил, как пришел уже к воротам, от которых, в соображениях планировки ландшафта, открывался самый удачный вид на дворец серафима. Сейчас они были затворены, и охрана, завидев Михаила, подозревающе на него поглядывала, хотя архангел уже успел замозолить всем охранникам глаза за довольно долгое время, - возможно, с ним до сих пор здесь дружески не здоровались только потому, что охрана была при изполнении своих прямых обязанностей и совсем не спешила закрывать глаза на то, что левый тип постоянно ошивается вдоль территории. Мишка поспешил отойти вдоль ограды, все еще стараясь делать свои шаги как можно более тихими; и, отойдя как можно дальше от всей возможной охраны, снова припал к прутьям, вглядываясь, отыскивая взором хотя бы силуэт хозяина дома в каком-либо из чернеющих окон; но тогда ему, видимо, не везло. «Перелечу!» - подумал Михаил, поддавшись мигу чувств, и уж было разпростер крыла, как остановил себя, в который раз с усилием смиряя свой разгоряченный чувственный пыл, словно бы останавливал испуганную лошадь. «Ну и что же будет тогда?..» - с горечью чувствующейся обреченности и собственного неизправимого безсилия подумал он, как думал он каждый раз, когда приходил сюда и разпростирал было крыла; тихо вздохнул, и, поворотившись спиною к великолепной обители, пошагал прочь, отыскивая мощеную дорогу, оставляя было, как и всегда, позади свои воздыхания, готовясь уже взлетать, разкрывая крылья навстречу ветру, взпархивая навстречу солнцу, но… снова оторваться от поверхности дорожки, отрывая свое сердце от покидаемых пережитых чувств, тех, когда серафиму стоило лишь выглянуть из своего окна куда-нибудь во двор, или, что было для Михаила более значимо и приводило его в сильнейший возторг, выйти в сопровождении слуг своих на небольшой променад в свои сады… Порою мысли ангелов могут становиться так тяжелы и невыносимы, что, если не уметь справляться с ними, они становятся ангелу привязанным камнем; видимо, и для Михаила все же настал тот момент, - но чья же в этом была воля? Он резко остановился на полувзлете, подняв пыли, и почти до боли отвел за спину свои опаленные солнцем, слегка потрепанные крылья, плотно сжав. Он обернулся, как не поступал до этого, на покидаемое место, - и дворец снова заманил, зазвал его, пленяя возпоминаниями о прекрасном златовласом серафиме. Архангел вдруг почувствовал в горле комок, хотя и не мог тогда доступно себе объяснить, кого и из-за чего ему вдруг стало настолько жаль. «Но нет, уж в другой раз, - но я все равно доберусь туда, чего бы не вышло!» - после душевных колебаний сказал сам себе Миша, отвернулся и торопливо ушел прочь оттуда по накаленному солнцем камню, безстыдно страстно пекущему ступни безмолвного паломника храма недосягаемого идола.