Неопалённый

«Пока ты потакаешь своим прихотям, это не прекратится, Бату…» …Бату не помнил, когда Субэдэй звал его по имени. Всегда — Хан, всегда — Повелитель, всегда — его единственный Великий Джихангир. …И лишь когда грозы сгущались над ними так же, как стеклянная зима над застывшим Итиль, — Бату. …Когда Бату вошёл внутрь юрты, в ней уже дымились первые огни и горькие благовония. Алтай обеспокоенно сминал пушистые ковры под ногами, кутаясь в свои неимоверные ритуальные одежды, и прижимал бубен к груди сильнее. Он, казалось, не замечал ничего и никого вокруг. Но когда синие шелка тихо прошуршали рядом, неловко отступил, замирая испуганной птицей. — Повелитель. …Повелитель. Субэдэй единственный позволял себе обращаться к Бату без титулов, но его собственное имя, Непобедимое и Неопалённое, порождало в Бату неясное сонмище горькой тревоги. Итиль вдали хмурился, собирая грозовые тучи, и нагонял северные ветра, полные промозглого холода. Утро было раннее и затянутое — здесь, вдали от оставшегося в детской памяти тёплого Китая, дожди собирались, бывало, целыми днями, и Бату, кутаясь в тёплые шубы прежде времени, мрачнел сильнее обычного. Никого из них не было, думалось ему, когда он покидал юрту. Ни испуганных слуг, ни косматых шаманов. Но сейчас они все вдруг слетелись к нему, точно мотыльки к полыхающему костру, и их лица полнились тем самым скупым беспокойством, которое прорезалось только в час неминуемой беды. Субэдэй же застыл где-то вдали грузной и тяжёлой скалой, и Бату не видел ни его широкой груди, ни спасительного цепкого взгляда. Тяжёлые капли пустившегося дождя тарабанили о натянутые шкуры юрты. Бату нетерпеливо усмехнулся, точно ребёнок, застывший в предвкушении чуда. — Говорят, гром — это свирепый рёв водного Луу, — Бату знал: Субэдэй испустил обречённый вздох; он-то ведь рассказы о драконах знал все до единого. Но, точно подстёгиваемый этим знанием, со смеющимся вызовом в глазах продолжил, — мои шаманы боятся грозных небес, но, кто знает: может, именно такие расступятся и явят тебе мой дух? Рокот раздавшегося грома пронёсся близко-близко, и духоту в юрте тут же разбавил лиловый свет блеснувшей молнии. На мгновение в золотых глазах Бату мелькнула небесная колдовская синева, и Алтай крупно содрогнулся: от привидевшегося, от удара небес?.. Сейчас, неотрывно глядя на вскинувшего грудь хана, шаман как никогда ощущал себя в опасной близости к оку шторма. Он ещё не понимал причину того, но годы скитаний между мирами научили его верить своим инстинктам. Равно как и чутко присматриваться к людям, не боящимся гнева Тенгри. — Великий риск — великая награда, — вдруг заулыбался Алтай, щуря свои узкие глаза, — драконы живут высоко-высоко и в гневе бьют всадника насмерть. Мой Повелитель мог запутаться среди их острых хвостов, но я умею ходить дальше грозовых туч. Золото на руках Бату пылало огнём, и слова, точно меткие стрелы, слетевшие с губ шамана, вдруг отозвались в нём далёкими песнями давно позабытого детства. «— Как думаешь, сколько драконов прячется среди мокрой листвы? — Ровно столько, сколько я мог бы отогнать от вас…» …Субэдэй лечил его душу упрямством и священным зовом вечной войны. Бату вырос у него на плечах. Вырос, держа его за руку и колотя того в спину, когда очередная его дурацкая (теперь-то он наконец понимал это) прихоть разбивалась о непреодолимую стену из молчания и невозмутимости. Субэдэй учил его держать меч и пускать острые стрелы. Скашивать головы и смотреть туда, куда не мог ни один человеческий глаз. …Субэдэй сделал из него Джихангира. И Бату никогда не винил его в том, что он не верил его россказням о свирепых драконах. …Фэнг лечил его душу искусством, Боракчин — уютом, Злат — ненавистью. В большей или меньшей степени они все самозабвенно и преданно его любили. …Бату поднял руку, выныривая из глубин бесконечно мрачных любовных ран. — Вон! — гулко раздалось под звон падающего небесного серебра, — все, кроме шаманов и Субэдэя. …В большей или меньшей степени Бату любил каждого из них. Но каждая эта любовь, как и каждое выигранное сражение, оставляла после себя сонмище теней и глубоких кровоточащих ран. — Приступай, когда будешь готов. Обращаясь к Алтаю, Бату всматривался в показавшийся наконец чёрный глаз Субэдэя и с болезненным сожалением понимал, что тот, кого он так отчаянно пытался заменить нескончаемым скопищем шаманов и безымянных любовников, всегда был рядом.