– признания? увольте. я не хочу и знать, что люди слушают. и если те в таком же настроении печальном тотчас ревут.
* * *
У Миши перед глазами дороги новой страны сливаются в единую какофонию, чередуются между собой новые места, дни и ночи – а голос Руслана и Кира рядом как неотъемлемое. Мише тошно от самого себя, камера, кажется, снимает по инерции, а шутки выходят до ужаса тупыми и пресными, горькая улыбка на губах слишком въелась, сходить не хочет. Смешно от этой комичности и абсурдности, Руслан только за плечо трогает осторожно, выводя из транса и спрашивает одними губами «всё нормально?» «Все настолько нормально, что выходит за рамки нормального» Вечером в номере тепло и почти одиноко, бутылка шампанского открыта и выпита наполовину, а Усачев смотрит задумчиво в потолок. «Ты устал», – говорит он также задумчиво. «Думаю, мы устали оба», – улетает в ответ от Кшиштовского. Он сидит на подоконнике, курит в открытое окно, считая, кажется, звёзды на небе и почти не думает. Эта черт–знает–какая–страна, и Руслан рассказывал о ней с таким восторгом, что в груди щемило от некоторой нежности, ломало изнутри, но после понимал одно – ему всё равно. Всё равно, что за страна. Главное, что вдвоём. «Это ванильно, Кшиштовский», – его голос снова звучит, но не отражается от стен, лишь тонет в бетоне. Миша молчит, лишь поворачивается к крашенному блондину, усмехаясь в своем манере – жесткой и ироничной, режущей острой сатирой к нему, миру, самому себе. «Мы заслужили», – смеётся почти в лицо. За окном проносятся машины, сигарета летит вниз. «Ты никогда не был горазд на признания», – почти обиженно. «Ты никогда и не просил», – непонимание разрушается битым стеклом, падая к ногам и застревая в ворсистом ковре.* * *
– и хоть мне больно, но я так тебя люблю. и просыпайся, это лишь мои стихи. а я безбожен.