~~~
— Что между вами было? Оливер спрашивает, когда они спешат на общее собрание всех выживших рыцарей, прямо в лифте, и это стратегически верное решение. Вокруг — четыре твердых стены, и сбежать от вопроса в лоб элементарно некуда. Но Эггзи и не думает бежать. Он поворачивается на пятках, поднимает глаза, сцепив руки в замок на уровне живота. Улыбается — немного криво, немного с укором. Слишком по-взрослому для молодого мальчишки. — Мы друг друга ненавидели. В его глазах ни капли грусти, но Олли, присмотревшись, ловит за хвост убегающее сожаление. Удивляется: Эггзи по виду не из вежливых, он за словом в карман не лезет и, наверное, не всегда переживает за сказанное. Так что с чего бы? — Точно? Оливер решает уточнить: осторожно, прощупывая почву под ногами на метры вперед. У него самого с Чарли отношения всегда были не очень, но, черт, на правах старшего брата он должен знать. — Почему спрашиваешь? Пресловутая братская забота? Кажется, он снова просчитался: Эггзи поводит плечами, ненавязчиво перетекая в стойку нападающего. Оливер не этого добивался. Он долго думает перед тем, как ответить. Подбирает слова, и они, прямо там, в голове, окрашиваются насыщенными, сочными красками. Всплывают в мозгу, одетые в воспоминания о прежней жизни. У них горьких вкус. — Потому что ненависть – это любовь, отравленная обидой. Эггзи взмахивает рукой слишком поспешно, так что это минимально похоже на отрицание, несмотря на его старания. — Не неси чепухи, Хескет. Или у вас склонность говорить бред — семейная черта? Тон резкий, не злой, деланно-спокойный, но, пройдя долгосрочное обучение, Оливер различает в нем нотки волнения. Он выставляет ладони вперед, предлагая перемирие. Словно в защиту бросает: — Я никогда не был ему хорошим братом, — непонятное предложение, короткое, но емкое достаточно, чтобы прочитать в нем всю суть их отношений. — Никогда. — Вряд ли именно это — причина его мудацкого поведения, — Эггзи, вспоминая правила, прячет глаза. Будто думает, что его не успели прочитать. — Уверен, Чарли с самого рождения был сучкой. Оставшиеся секунды едут молча, и каждый размышляет о своем. А, может, об общем: несмотря на то, что Чарли был и остается сучкой, ответственность за него теперь лежит на них. На Эггзи — за его мягкосердечие — и на Оливере. Потому как, видимо, пришла пора вспомнить корни. И это, спустя годы волчьего одиночества, болезненный процесс.~~~
Чарли выписывают с непроизвольного больничного спустя пару месяцев и практически сразу берут на службу. Агентов в Кингсмене чертовски не хватает, и, хотя Эггзи ругается с Мерлином до сорванных связок, принятого решения никто не меняет. Чарли теперь официально на службе, без памяти о прошлых проебах и с кодовым именем "Мордред" в личном деле. Он делит конспиративную квартиру пополам с Оливером, редко появляется на кухне в коротких футболках и обычно хмурит брови так, что Олли кажется, они вот-вот срастутся в одну. Они обсудили все возможное за первые дни под одной крышей. Долгоиграющие ссоры обошлись Кингсману в три разбитые вазы, похеренные обои в комнате Оливера и один сломанный стол. Олли хотел было подать рапорт о переводе обратно в Германию, но Харт, новый Артур, его не пустил. Наверное, это правильно. Он слишком долго бегал от ответственности и ощущений, воспитывал в себе машину и разучился жить с людьми. А агент — это фишка с двумя гранями, лицедей, выигрывающий сразу на нескольких фронтах. Агент — это то, чем разучился быть Олли, протирая штаны в тихом, неконфликтном Берлине. За то время он разучился делать многие вещи, и теперь ему срочно нужна работа над ошибками. Работа над ошибками — та, у которой обросшая макушка, которая прячется в тени коридоров и носит тяжелый протез, практически не отличимый от нормальной руки. Его работа над ошибками — это Чарли, что упрямо молчит и отводит глаза. От осознания пропасти между ними внутри все обрывается. Они оба проебали целую эпоху. Вряд ли удастся ее нагнать. Артур вызывает его в один из вечеров на срочную встречу, и Оливеру стыдно признаться себе, но он бежит. Не то чтобы с радостью, но с долей облегчения. Чарли стоит у окна и до конца переулка мозолит его спину непроницаемым, нечитаемым взглядом. Оливер не сомневается: ему больно, где-то там, глубоко внутри, ему чертовски больно. Но Олли будет последним человеком на земле, которому Чарли в этом признается. Вот так и живут.~~~
Оливер возвращается за полночь. На кухне горит свет, и он специально возится с ключами у парадной двери чуточку дольше положенного. Поднимается по ступеням, обдумывая каждый шаг. Артур сегодня сказал ему: "он пришел сюда за Вами, поэтому Вы не имеете права сдаваться, Гахерис". Артур сегодня спросил его: "если не мы, то кто?". Артур сегодня наклонился вперед, попросив называть его Гарри, и проникновенно заглянул в глаза. Шепотом добавил: "своих не бросают". Оливеру до сих пор чудится в ушах его тихий голос. Должно быть, он прав. Своих — даже таких, как Чарли — не бросают. Потому что они родные. Он замирает на пороге, тепля на языке "мелочь, должно быть, виноваты мы оба" — но тут же глотает слова, проталкивая их глубже по сухому горлу. У Чарли глаза в половину лица, нездоровые, больные, почти сумасшедшие, и "мелочью" его никак не назовешь. — Я помню только учебку. Помню, что меня туда привело. Он мнется в той части холла, куда не падает свет от бра, а потом протягивает ладонь. Не ту, со стальной начинкой под имитацией кожи, а живую. Теплую и дрожащую кончиками пальцев. — Ты, Олли. И как бы сильно мне ни хотелось разъебать твою голову о шкаф за все дрязги между нами, это останется неизменным. Оливера бросают вперед не рефлексы, а эмоции. Чистые, незамутненные и не отсеянные под сердцем четкими правилами агента Кингсмен. Он сжимает руку брата в своей, сглатывает, находит в себе силы выдержать зрительный контакт. — Нам придется несладко, мелкий, — Чарли морщится, как у зубного. — Но я здесь ради тебя. И я остаюсь. Чарли улыбается ему — слабо, уголками губ. Впервые за долгое время.~~~
Оливер нутром понимает: это прогресс. Чарли тренируется на нулевом ярусе Кингсмен двадцать четыре на семь, приходя домой лишь на ночевку. Они оба знают, чувствуют, за душой осталось немало грехов, и рвение, с которым они приступают к миссиям, запоминается всем и каждому. Эггзи закатывает глаза, а Рокси, миловидная, хрупкая, вывернувшая на прошлом спарринге Олли руку до хруста, только пожимает плечиками: — Хескеты. Звучит как оправдание — хреновое, но все же. Только оно помогает Оливеру не удивиться после столкновения с Эггзи у их с Чарли конспиративной квартиры в ночь с четверга на пятницу. У Анвина расстегнутое пальто, чуть распущен галстук и расфокусированный, немного пьяный взгляд, но он упрямо движется по направлению к их дому, а не от него. Оливер, открыв дверь, пропускает его вперед. Задумчиво топчется на пороге, не торопясь разуваться и дожидаясь взрывных криков в комнате Чарли. — Чавский уебок! — Благородный пидор! — Иди сюда, я тебе рожу на запчасти разберу! — Да я тебя, блять, в гробу видал, Чарли! Пошел ты!.. Крики сменяются грохотом соприкосновения мягких тел и твердых поверхностей. Оливер давит в себе ядовитый братский смех и лепит на стекло в прихожей стикер, выводя на нем каллиграфическим почерком: "набери, когда разберетесь, мелочь". Оставляет сумку, приписку "на горизонтальной поверхности все же удобней", пару пошлых рисунков на желтой бумажке. И шагает за порог, прямо в ночь, с мерно бьющимся сердцем. Окна в комнате Чарли горят ярким светом, и по теням, мечущимся от одного угла окна к другому, можно догадаться, что все обещает сложиться хорошо. Что вообще все у них, у него, у Чарли, обещает сложиться более-менее хорошо. Когда-нибудь.