Alea jacta est

- Ты уверен, что готов? – Трисс, хмурясь, смотрит на перепуганного Лютика. С разговора в «Хамелеоне» прошло почти три недели, которые бард, почти не вылезая, провел у онейромантки. Сейчас он казался другим. Может быть, виной тому простая белая рубашка с тонкими крестьянскими штанами и распущенные кудри, а может, изменившийся и ставший туманным взгляд. За эти недели он был камнем на дне моря, ветром, пятнистым оленем и сухой желтой травой умирающего под пылающим солнцем мира – сна какой-то престарелой леди. И он научился помнить, кто он, научился читать чужие сновидения как открытую книгу и изменять их. Но сейчас он был напуган - сны Йорвета были под контролем О`Дима, и бард понятия не имел, что его ждет. - Давайте закончим это поскорей, – недовольно говорит Йорвет, укладываясь на диван и почесывая Роше за ухом. Прошедшие дни были для него тяжелее, чем раньше. До этого все внимание пса принадлежало ему, а теперь… теперь приходилось делить внимание Роше с Бьянкой, которая очень быстро нашла подход к простой собачьей душе, доставая лучшие косточки и даже выкупав пса в каком-то специальном противоблошном отваре. Так что за внимание пса теперь приходилось бороться, а эльф считал, что он и так достаточно терпел, и Роше принадлежит только ему, потому тихо бесился каждый раз, когда гребень блондинки касался черной, лоснящейся шерсти. Однако, самым недовольным в этой ситуации все равно оставался Эскель. Ведьмак никак не хотел принимать, что ЕГО менестрель – единственный, кто может спасти ситуацию, потому плотно сжимал губы, упрямо складывая руки на груди. Его мучало плохое предчувствие. - Да, я готов, – Лютик кивает и убирает лютню в угол дрожащими руками, после ложась на одну подушку с Йорветом и закрывая глаза. Магия окутывает их обоих почти мгновенно. Все же, бард оказался довольно способным учеником… Темная тюремная барка встречает барда полумраком, запахом сырого дерева, крови и смерти. На мокром сене лежит Киаран, он едва слышно дышит, все тело эльфа покрыто ранами от зазубренного клинка, болезненными, не спешащими затянуться. Через несколько минут появляется Геральт. Прошедший по трюму как всегда неслышно, как кот, он мягко вынимает из-за пояса зазубренный клинок и поднимает эльфа за шкирку, ставя на ноги. Где-то рядом бард ощущает Йорвета, гнев и боль, накатывающие на эльфа снова и снова. Его отчаяние и боль сводят менестреля с ума. Ведьмак тем временем мягко проводит ножом по обнаженному плечу эльфа, наслаждаясь стонами и тут же появившимися в порезе каплями крови. Лютик видит, как язык белоголового касается бледной кожи и слизывает капли, почти физически ощущает накатывающее на ведьмака возбуждение. Он видит, как Геральт сдергивает с пленника нечто, некогда бывшее штанами, освобождает из защитных брюк свой налитый кровью член и входит в еле живого эльфа сразу без подготовки, разрывая тонкие мышцы. От криков Киарана у Лютика сводит зубы, он с ужасом наблюдает лучшего друга, трахающего еле живого эльфа. Смазкой им служит кровь, почти не перестающая идти из порванной растянутой задницы эльфа. Киаран даже не кричит, открывая рот почти беззвучно, принимая разрывающий его изнутри член ведьмака. Менестрель слышит сбивчивую ругань почти подошедшего к оргазму Геральта и физически ощущает ярость Йорвета, ужас и отчаянье Киарана и жесткую похоть ведьмака. Геральт кончает и разворачивает эльфа к себе лицом, острый нож касается лица скоя’таэля, разрезая щеку и веко, навсегда лишая эльфа его красоты. Затем острый клинок входит под ребра эльфу. Раз, второй, третий… Киаран, в панике зажимая рану, падает на солому хрипя, захлебываясь кровью и проклиная ведьмака на Старшей Речи, и Геральт делает еще удар, нож перерезает сонную артерию, и эльф умирает. Менестрель же стоит, совершенно позабыв, кто он и зачем он здесь, ужас, ненависть к ведьмаку и желание отомстить сковывают его. Он видит этот сон снова и снова, и только на десятый раз приходит в себя. Личность возвращается болезненным толчком, и по лицу поэта текут нежданные слезы. Он всегда был далек от этого - битвы, кровь и жестокость - он всегда пропускал это, как песок сквозь пальцы, но как раз сегодня весь ужас мира догнал поэта, что-то навсегда ломая в тонкой душе. Время тянется бесконечно, он бесконечно сидит в вонючей барке, на залитом кровью полу, зажимая ладонями уши, он старается не слышать шлепков яичек ведьмака по ягодицам эльфа, болезненных криков того, предсмертного хрипа. Но эмоции накатывают на него, как волны во время прилива. Ярость, похоть, страх, ненависть, боль, это сводит с ума, заставляя до крови прикусывать собственные пальцы. Как, как это можно изменить? Что он может сделать, чтобы закончить этот кошмар? Он не сможет вразумить Геральта, ведь во сне тот – порождение О’Дима, тем более не сможет победить его… Как же тогда прекратить это? Только через какое-то время Лютик берет в руки клинок и в самом начале петли подходит к еще живому эльфу. Клинок пляшет в тонких пальцах барда, когда он заносит его над головой Киарана, раздается хруст, когда отрубленная остроухая голова отделяется от тела. Кровь бьет фонтаном, окатывая менестреля, руки, лицо, грудь… Кровь, которую никогда не отмыть. Геральт застывает в дверях, а затем мир сменяется темнотой. Исчезает барка, сено, Геральт. В темноте только горят красным глаза проигравшего О`Дима. - Ты поплатишься, бард! – шипит он, исчезая в этой тьме. Петля сновидений разрушена, Лютик оседает на колени, глядя на залитые кровью ладони, слезы сами бегут по его щекам. Прежним он никогда уже не будет. Йорвет ощутил себя, когда барка погрузилась в мрак. Когда Лютик, рыдая, осел на колени, к эльфу вернулась ясность рассудка, и он хотел подойти к разбитому менестрелю, но реальный мир обрушился на него цветовой волной. Прямо перед ним была знакомая собачья морда, горячий язык пса то и дело касался его лица, слизывая неизвестно откуда взявшиеся слезы. Спихнув с себя Роше, эльф сел. На него обеспокоенно смотрела чародейка. Кроме нее в комнате был только Эскель, наотрез отказавшийся уходить, он держал смертельно бледного менестреля за руку. Мир стал иным, ярким, свободным, эльф вновь ощутил тепло солнечных лучей, дуновения ветра и цветочные духи Трисс, жизнь снова обретала краски и смысл. Только вот тоска лишь усилилась. - Все удалось? – осторожно спросила Меригольд, касаясь руки эльфа своей. Видно было, что она очень напугана и обеспокоена. Йорвет кивнул, глядя на так и не проснувшегося барда. Тот становился все бледней и, кажется, почти не дышал. - Он… спас Киарана от мучений, он отрубил ему голову, – хрипло произнес эльф, и почему-то сейчас на него накатывало чувство вины. Он помнил голубые полные слез глаза барда, и знал, что, если тот и вернется, будет совсем не тем, кто уходил. - Он… что? – Эскель потрясенно посмотрел на тонкие пальцы поэта в своих ладонях. – Лютик… но как же… он победил? Тогда почему он не просыпается? Эльф отвел глаза, не зная, как сказать ведьмаку о том, что он видел, о полных слез и отчаянья глазах и о чем-то сломавшемся в них. - Я боюсь, он может не проснуться, Эскель… прости, – наконец тихо выдохнул Йорвет, видя, как в желтых ведьмачьих глазах начинает плескаться то же отчаяние и боль, что были в его собственных, когда он держал в ладонях руку умирающего Роше. К удивлению, ведьмак не стал обвинять его, он просто крепко сжал пальцы поэта и, наклонившись, поцеловал его в лоб. - Я думаю, просто нужно подождать, он вернется, – Эскель упрямо нахмурил кустистые брови. – Он обязательно проснется… черт. Йорвет и Трисс вышли из комнаты, прихватив притихшего Роше. Оставляя ведьмака один на один со своей бедой и… надеждой?