— Я просто не знаю, как жить в этом мире. — Ты в окно выгляни, на меня посмотри. Никто не знает. True Detective
Хэнка качнуло и неодолимо повело влево. Он широко шагнул, по-моряцки расставив ноги на неустойчивой поверхности, и вовремя успел схватиться за дверной косяк. Прижался к нему плечом и башкой, ощущая, как приятно холодит разгорячённую кожу захватанная, вся в липких отпечатках, стена. Перед закрытыми глазами продолжали выплясывать радужно-искристые круги, прямо как на летних фестивальных аттракционах. Когда пёстрые карусели пошли на ускорение для выхода в гиперпространство, он заставил себя открыть глаза, сделать ровно пять шагов до дивана и привычно упасть на него боком. Точнее, рухнуть, грузно и неловко, как туша сбитого оленя, закинутая в кузов пикапа. Заняв стабильно горизонтальное положение, он начал пристально таращиться в окружающее его пространство. Хэнк вглядывался в него вовсе не потому, что оно его могло ещё хоть чем-то заинтересовать. Привычные до тошноты и омерзения стены были слишком хорошо ему знакомы. Просто приходилось фиксировать, где сейчас находятся пол и потолок, постоянно путавшиеся местами, как только он пытался моргнуть. Пришлось ещё раз рассмотреть свою засратую гостиную, а невыключенный верхний свет совсем некстати добавлял ей грубого реализма. И зачем он только выбрал эти лампы белого света? Безбожно яркие, холодные, будто это не дом, а блядская операционная... Наверное, поэтому он никогда не трогал выключатель, предпочитая приятные сумерки, в которых нихрена толком не рассмотришь. Обычно все шероховатые детали уютно скрадывало пёстрое и неверное освещение от экрана плазмы, которое дробило всю эту приевшуюся картину и видоизменяло её ежесекундно. В таком виде его привычную домашнюю действительность ещё можно было употреблять. А вот в ярком, точном свете всё казалось ещё гаже, чем обычно. Сильно бросалась в глаза мебель, вся в налипшей светлой собачьей шерсти, как будто это был не дом, а станция передержки. Сор, летучие комки пыли по углам и паутинчатые, колеблющиеся сопли, болтающиеся под потолком. Разбросанные где попало вещи: не поймёшь, где чистые, а где те, которым место в корзине для грязного белья. И, будто вишенка на торте, хаотично и совсем неживописно расставленные по комнате бутылки. Бутылки на полу у стены, бутылки на книжной полке, на жёстком подлокотнике кресла. Несколько пустых пивных банок, закатившихся под журнальный столик. Всё это на удивление хорошо просматривалось с такого ракурса. Вот опорожнённые ещё в прошлом месяце ёмкости из-под канадского Лаббата, удивительно мерзкого на вкус, но прицельно и по-боксёрски точно бьющего в голову. Они притаились в тени, сбившись в смутно поблёскивающую стайку, как и куча потерянных ярких пластиковых игрушек, по которым так скучал сенбернар. С этой точки зрения видок открывался отличный. На пять звёзд, согласно рейтингу запущенных холостяцких берлог. Соответствие всем высоким стандартам и добрым традициям негостеприимства. Не хватало только установленной над входом разноцветной неоновой вывески «Здесь живет неудачник и алкоголик Хэнк Андерсон». «Лейтенант Андерсон, да тебя хоть сейчас можно снимать для репортажа "У меня всё было, и я всё проебал"». Он попытался усмехнуться про себя. Мысленно натянул ухмылку, потому что лицевые мышцы едва его слушались, а напрягаться ради воображаемых зрителей не было никакого смысла. Но даже этот условный смешок получился какой-то до мерзости унылый и жалкий. На ничтожную каплю здоровой самоиронии сил теперь не хватало. Впрочем, ничего удивительного. Когда еле удерживаешься от того, чтобы не сблевать, тут уж не до чёрного юмора. Приоритетная задача на вечер: поединок между отчаянно сопротивляющимся желудком и тобой. Вот оно — настоящее отчуждение. Ты один против всего мира, и даже твои блядские внутренние органы бунтуют против свихнувшегося капитана, который берёт курс на сахарно поблёскивающий острый выступ айсберга, забив на инстинкты самосохранения. Сбежать с этого тонущего корабля у них не было возможности. Зато устроить Хэнку весёлую жизнь поутру, наказывая за непотребное поведение, ни его измученный желудок, ни отяжелевшая голова не забывали. К обеду он обычно приходил в себя, но только для того, чтобы к вечеру снова нагрузиться. Здоровья у него, пожалуй, хватило бы еще на пару десятков лет такой беспробудной жизни. Но он не строил никаких планов. Ему действительно было наплевать на то, в какой момент откажет один из жизненно важных органов, окончательно выключив свет. И тогда всё уже будет неважно. Хэнк снова оказался против всех. Даже против самого себя. Закрыл все двери, закупорил все шлюзы, задраил люки и огородился тройным забором: гневом, разочарованием и чёрной, сжирающей душу депрессией. Он посадил себя на диету из угрызений совести, самокопания, тяжёлых воспоминаний и алкоголя разной степени крепости. Вынужденное одиночество уже не мучило его. Скорее, даже радовало тем, что никто не лез к нему и не ебал усталый мозг требованиями немедленно встать и заняться собой. Никто не видел, как он лежит с полуспущенными домашними штанами на диване и сопит громко, как грёбаная касатка, всплывшая к поверхности. Расслабляющее и развращающее одиночество. Оно росло и расцветало, как приторно и ядовито пахнущая орхидея с противным вывернутым нутром, прямо на той подгнивающей трухе, в которую превратилась его жизнь. Смерть Коула ударила Хэнка так больно, как ещё никто его не бил. Она выбила из него весь дух, и он так и не смог сделать нового глубокого живительного вдоха, чтобы всплыть на поверхность. Слабость? Да, это была его слабость. Его пробитая пята, прореха в сияющих доспехах, прямо в районе сердца. Он упал, а страховочная сетка из привязанностей, работы, родственных связей, любви просто порвалась с предательским треском, не выдержав веса его горя. Никто не был виноват в том, что он до сих пор не оправился. Только он один. И он лежал где-то на замусоренном илистом дне своей жизни, едва улавливая привычные звуки голосов, знакомый уличный шум, вопли полицейских сирен, искажённые и приглушённые толщей мутной, желеобразной влаги, в которой он застыл, как урод из анатомического театра. Хэнк чувствовал эту разрастающуюся гангренозную черноту внутри, которая захватывала всё больше здоровых тканей. Но он упорно имитировал признаки жизни после каждого рабочего дня в тёплой компании бессловесного Сумо или деланно участливого бармена, который задавал ему один и тот же вопрос. Из вечера в вечер одно и то же приветствие. Каждый день один и тот же вопрос, тем же тоном, будто Хэнк попал во временную ловушку, как мужик из «Дня Сурка». — Как прошёл день, лейтенант? Как будто у Хэнка на лице не было написано, как прошёл этот день, да и вообще вся гребаная жизнь после того, как умер сын. Бармен упорно повторял этот вопрос с одинаковой интонацией, с фальшивым выражением лица, которое легко расшифровывалось как «сделаю вид, что мне не поебать только потому, что ты постоянный клиент». У него было слегка перекошенное, пористое, как кусок пемзы, лицо, он немного шепелявил и часто надевал неопрятную разношенную футболку с цитатой из песни Лимп Бизкит. Что-то про то, что жизнь — это урок. И если бы не всё это, бармена можно было бы принять за андроида первого поколения, у которого в загашнике было всего десять стандартных фраз для режима «разговор с клиентом». Он не был андроидом. Слава богу. Хотя и человеческого в нём было мало. Он вёл себя не живее куска запрограммированного пластика. Всё-таки хорошо, что в местные бары не пускали этих вездесущих неживых ублюдков, которые пугали своими отталкивающе гладкими и приветливыми лицами. Рядом с ними казалось, будто Хэнк попал в Неваду, на полигон для ядерных испытаний. А манекены вокруг него тщательно изображали весёлых идеальных друзей или образцовую американскую семью. И во всём этом было стойкое ощущение пиздеца, который вот-вот накроет тебя, как взрыв мощностью в двести килотонн, сорвав дома с фундаментов и перепахав знакомые пейзажи до неузнаваемости. Что-то висело в воздухе, как едкий чад от тлеющего огня, который вот-вот станет страшным пожаром. Но Хэнк списывал это странное предчувствие на неумолимо приближающийся делирий. Хэнк молча накручивал эти мысли, а бармен, почти никогда не получавший внятного ответа, совсем не обижался на хмурого лейтенанта. Он просто пододвигал к Хэнку очередной тяжёлый бокал с неразбавленным бурбоном. Алкоголь приятно золотился на свету, обещая разлиться знакомым славным теплом в груди, мягко ударить в голову и немного смазать острые углы повседневности. Мир, рассмотренный сквозь искажающую призму толстого стекла и выдержанного кукурузного дистиллята, переставал давить на мозг своей душной тяжестью. Но ненадолго. Хэнка обычно быстро отпускало, если он не заказывал себе долива топлива, на котором он планировал уехать из пункта «Блядская жизнь» в тихий пригород «Пьяная одурь». И он накатывал ещё, чтобы прибавить газу. Пил за «Детройт Лайонс», за родной департамент, за старушку Америку, за отцов-пилигримов, за Роллинг Стоунз, и так — пока не убеждался, что единственное, чего ему сейчас хочется, — это лечь и уснуть по-настоящему мёртвым сном, впечатавшись лицом в подушку. Эти почти ежевечерние упражнения по подъёму и опрокидыванию «Чёрной овцы» были развлечением так себе. Но других для него почти не находилось. Иногда ради разнообразия он заменял это на тотализатор, порносайты или музыку. На суррогаты настоящих увлечений, которые удовлетворяли потребности Хэнка на самом низком уровне. Он болел за свою команду в одиночку. В одиночку слушал старые добрые гитарные запилы под высокий мужской вокал. И, конечно же, в полном одиночестве дрочил на блондинку или брюнетку с незапоминающимся лицом, которая стонала так ненатурально, что это выглядело какой-то порно-пародией. Вся жизнь теперь была одной сплошной мастурбацией. Заменой настоящего на дешёвый и почти не требущий вложений аналог. Редкие походы на спортивные матчи полностью заменились видеотрансляциями. Выезды на озеро Белльвил, однодневные пешие походы или даже прогулки по городским паркам заменились красиво смонтированными видео по ТВ. Канал Дискавери экономил ему горючку, время и деньги, показывая, как кто-то другой путешествует по миру, пока Хэнк тупо пялится в экран, присосавшись к бутылке лагера. Мачу-Пикчу на диване. Килиманджаро и Йеллоустоун, разделённые двухминутной рекламной паузой. Никогда ещё путешествия не были такими доступными. От долины Царей через широкое русло бурлящей ледяной Кока-Колы прямо в густые амазонские леса, а там через мостик из карамельных палочек Твикс прямо к Гималаям на заснеженный Эверест. Невероятные виды, сытная высококалорийная жрачка, океанские глубины, средства от геморроя, потомки «Кьюриосити», бодро ковыряющие марсианский грунт с трудолюбием китайских землекопов, мягкая трёхслойная туалетная бумага для вашей нежной жопы. И так, сделав крюк до Юпитера, чтобы позавтракать там волшебными кукурузными хлопьями в сахарной глазури, Хэнк возвращался в Детройт. В город торжествующей технической мысли. В город, возрождённый, как Феникс из пепла. В город андроидов. В великую, мать её, столицу машин, которая гордо и бесстыже демонстрировала гигантскую белую елду всему миру.К-И-Б-Е-Р-Л-А-Й-Ф
Когда эти светящиеся серебром буквы появлялись на экране, Хэнк переключал канал. Он не желал видеть их. Ему хватало того, что они ходят по улицам его города. Они стоят у стены в офисе департамента, пусто и бессмысленно глядя в пространство перед собой. Хватало того, что теперь Детройт — это музей оживших восковых фигур. Говорящие манекены в банках, магазинах, парках, больницах и моргах... Повсюду. Но не у него дома. Только не у него дома. А ведь когда-то он почти решился на покупку. Потому что Коул просил купить такую куклу. Они ему чертовски нравились, и жена была совсем не против. Ещё бы. Настоящий робот в доме, такой же, как у соседей. Андроид, с которым можно играть, пока отец торчит на своей взрослой и непонятной работе. Хэнк приходил слишком поздно и часто был слишком уставшим для игры в мяч. Даже езду на двухколёсном велосипеде сын освоил без него. Хэнк проебал слишком много времени и возможностей. Он просто отложил всё это на потом. Отложил на потом Коула. Он планировал наверстать позже. И обещанного новенького андроида Коул так и не дождался, просто не дожив до своего дня рождения. А для кого теперь было покупать это чудо техники? Для себя? Для уборки в доме, в который никогда не приходят гости? Для Сумо, которому скучно без хозяина? «Незаменимый помощник для дома, друг для вашего ребёнка, личный водитель, приятный собеседник, партнёр для занятий спортом и многое другое. Наша линейка новых усовершенствованных моделей удовлетворит все ваши потребности!» От скромности маркетологи «Киберлайф» точно не умрут. Хэнк не удивился бы, если в один прекрасный день новая рекламная компания началась бы со слов: «Спасают от рака, лечат органические повреждения мозга, выводят из депрессии, воскрешают из мёртвых, открывают двери в Нарнию! И всё это девятьсот девяносто девять долларов в месяц!» Они всё чаще мелькали на экране, улыбаясь фарфорово и нежно, а Хэнк всё ожесточённее щелкал каналами, чтобы не видеть и не слышать их. Это выглядело как экзорцизм с пультом вместо распятия. Изгнание личных демонов, которые рожами точь-в-точь напоминали эти нарочито приятные, миловидные лица, разные, но одинаково блаженные. Таких лиц не бывает у настоящих людей. По крайней мере, у людей в Детройте. Хэнку не требовался тест Войта-Кампфа, чтобы отличить их от живых людей. Дело было не в форменной одежде и нашивках, которые эти должны были носить. Дело было не в ярких диодах. Дело было в выражении лиц. В поведении. В речи. Они никогда ему не нравились. Но в последние три года Хэнк намеренно и упрямо игнорировал тот факт, что теперь он живёт бок о бок с чем-то чужеродным, чем-то, что проникло во все поры, расколы и трещины обычной жизни. Это нечто пустило корни, которые разрывали слежавшийся грунт традиций, привычек, повседневного образа жизни. Он хотел жить как человек из восьмидесятых, который не замечает, что наступило блядское будущее с нео-плантаторами и кибер-рабами. Возможно, со стороны он выглядел как пизданутый амиш, гуляющий в районе Харадзюку и усиленно делающий вид, что на дворе всё ещё старый добрый девятнадцатый век. Сальные свечи, домотканная одежда, ручной труд. Ни пенициллина, ни ополаскивателя для рта, ни электричества, ни фастфуда, ни презервативов. И никаких андроидов. Он закрыл глаза, справившись наконец с тошнотой, и неразборчиво повторил это вслух: — Никаких, блядь, андроидов в моём доме...❖
Хэнк привык держать слово. Даже если оно было дано самому себе и без свидетелей. Но в этом ноябре всё как-то резко пошло под откос. Хотя Хэнк всё так же жил, погружённый в тягучее, с ума сводящее существование, балансируя на тонкой грани между вялым желанием выплыть или окончательно поддаться соблазну упасть в чёрное сладкое ничто, — в этом ноябре в нём будто что-то сломалось. Будто кто-то громко и предупредительно постучал по стенке его мутного аквариума. А когда Хэнк не откликнулся, по стеклянной перегородке врезали со всей дури молотком, разрушив уродливый, но привычный мирок из дешёвых, но пёстрых пластиковых лиан и ярких керамических кораллов. «Я андроид, прислан из Киберлайф», — сказало это долбанутое существо, криво загрузившее протокол «не влезать в личное пространство». И пока Хэнк пытался понять, что тут к чему, оно напропалую лезло туда, куда лезть не просили. Шло туда, куда Хэнк запрещал идти, говорило, когда его затыкали, и постоянно устанавливало раздражающий зрительный контакт. Внимательный взгляд, невыносимое дружелюбие, хлещущее даже из розоватых аккуратных ушей, и неиссякающие въедливые вопросы, вызывающие желание послать это нахуй. Или выбросить из окна. Тут уж как пойдёт. Половина из того, что оно спрашивало, было глупостью, а вторая половина была не его электронного мозга дело. Хэнка буквально силком заставили таскать за собой этого наглого, рвущегося с поводка андроида. Заставили сотрудничать, работать вместе с этим на местах преступлений, будто оно имело хоть какое-то право там находиться. С андроидами-патрульными Хэнк едва смирился, признав, что они приносят немало пользы управлению, разгребая самую грязную и опасную работу. Они ловили пули вместо живых офицеров. Заполняли документацию, освобождая от бумажной работы оперативников. Они не умничали, не возникали, не задавали вопросов и подчинялись приказам беспрекословно. Но это метило гораздо выше. Детектив. Так оно себя называло. И Хэнк кривился от отвращения. Хэнк не прощал этому никаких ошибок. Хэнк ждал, когда андроид сделает что-то тупое, проебётся и можно будет отправить его туда, откуда он явился. Лучше, если по частям. Оно ведь вечно лезет в каждую дырку, будто без него там не могли обойтись. Что угодно могло произойти. Несчастный случай на производстве. Андроид мог быть сбит грузовиком, застрелен, расколот и переломан после падения с высоты. Хэнк пытался смаковать эти воображаемые картины гибели, и сначала даже получалось. Только вот надолго его злости не хватило. Она быстро выдохлась и сошла на нет, оставив чувство лёгкой неприязни. Но неприязни не острой, а сродни той, которую испытываешь, когда видишь слишком дерзкого новичка, только-только выпустившегося из академии и слишком много о себе думающего. Всё-таки профессионализм — понятие безусловное. И уже его-то Хэнк умел ценить. Даже если этим профессионалом, умным, внимательным, дотошным и неутомимым, была пластиковая кукла. Наверное, это было неправильно. Наверное, стоило быть более непримиримым. Несогласным. Принципиальным. Но судить о том, что правильно, а что нет в этом странном, словно окончательно съехавшем с катушек мире, было неебически сложно. Неебически сложно говорить и делать вид, что тебе ужасно не нравится то, что на самом деле тебя привлекает. Сложно и нелепо. Из-за забора «Андроидам вход воспрещён» было очень удобно ненавидеть. Но, оказавшись рядом с этим, Хэнк увидел совсем не то, что хотел. Не то, чего ждал. Это выглядело совсем не так, как представлялось. У этого было имя. Были даже свои дебильные привычки. У этого была дурацкая манера проворачивать фокусы с двадцатипятицентовой монеткой, пиздеть без умолку, спорить и пробовать на вкус любую подозрительную пакость на местах преступлений. Было понятно, что вести себя с этим по-прежнему не получится. Контролировать это получалось с трудом, а игнорировать было нереально. Сложно стало соблюдать собственные же правила: границы расплывались, чёткая установка «оно машина, и оно подчиняется» работала с переменным успехом. И Хэнк уже с трудом соображал, что хорошо, а что плохо. Он ненавидел андроидов. Он знал это наверняка. И вдруг на него свалилось это вместе с информацией о чумном поветрии. О заразе, которая начала распространяться, и её было всё сложнее скрывать от людей. А гребаной «Киберлайф» это было пиздец как некстати. Ещё бы! Так проебаться как раз перед самым запуском в продажу новой серии. Новые андроиды в белой униформе были повсюду: на обложках журналов, на витринах, они разгуливали в виде демонстрационных моделей по моллам, предлагались для тест-драйва постоянным покупателям, светили белыми улыбками с каждого второго рекламного плаката. И нигде даже самым мелким шрифтом не было указано:«Будьте внимательны: при нарушении условий эксплуатации ваш андроид может сойти с ума. Ваш андроид может сбежать. Ваш андроид может нанести вам травмы, несовместимые с жизнью. Благодарим за выбор нашей продукции!»
Хэнку уже прочли лекцию. И не одну. Хэнк узнал, что такое девиация. Хэнк нихера не понял, кроме того, что это был аномальный сбой в программе, который выглядел как... Откровенно говоря, он выглядел как самый невероятный пиздец. Слишком правдоподобный пиздец, от которого нельзя было отмахнуться, решив, что у бракованных машин заклинила их электронная начинка. Он крутил в голове эти умные разговоры про эмуляцию, сбои, девиантность, опасность для гражданских и понимал, что его это заботит гораздо больше, чем должно было бы. Заботит так, будто проблемы девиантов и их хозяев ему были не до пизды. Вся эта свистопляска с тайными расследованиями была просто попыткой отделаться меньшей кровью вместо того, чтобы отозвать весь произведённый товар, перепроверить его, а заодно лишиться прибыли и уронить свой авторитет. Лучше выловить девиантов по одному. Поотрывать им конечности, посмотреть на реакции, выяснить, что же пошло не так. Хэнк не понимал только одного. Почему ему не похуй на этих девиантов. «Просто пить надо меньше. Или больше...» — советовал сам себе Хэнк. Но здесь же крутилась неотвязная мысль: а что если андроид, который вломился в его жизнь по милости «Киберлайф» и Фаулера, тоже мог стать таким же? Или уже был. Да, конечно, эти подозрения выглядели как паранойя. Он вёл себя как андроид и разговаривал как андроид. Как странноватая, гиперактивная, но всё-таки машина. Конечно, таких, как он, не встретишь на улицах. Ну на то он и прототип. Отработает свою программу, а там его отправят на доработку. Хэнк лично даст рекомендацию. Распишет по пунктам все недостатки. Для начала предложит, чтобы прототип выдавал побольше послушания и поменьше шума. И чтобы не сидел, как придурок, складывая руки на колени. А ещё... Интересно, можно ли сменить этот оптический блок на какой-то более подходящий для андроида-полицейского? Эти бархатные карие глаза с длинными ресницами совсем не годились. К чему это всё? Очаровывать педофилов, маньяков или ушлых жён, которые ради страховки отправляли своих супругов на холодный секционный стол? В чём практический смысл этих глаз? Этих подвижных бровей и зализанной прически с аккуратной прядкой, спадающей на лоб? Хэнк разглядывал всё это с придирчивым неодобрением, думая о том, что было бы неплохо упростить, перекрасить, подобрать другую причёску и сделать это лицо менее подвижным. И выбрать другое имя. Определённо, нужно было что-то незатейливое, без претензий. — Джон, — взяв на пробу первое пришедшее в голову имя, пробормотал Хэнк. — Что? — встрепенулся андроид, наклоняя голову к плечу и взглядывая тёмными внимательными глазами, жадно ожидая разъяснений. Ненормальный. Глючный тестовый образец. Может, и не девиант, но точно со странностями. — Ничего. Напомни, как там тебя? — переспросил Хэнк, делая вид, что снова забыл. — Модель RK800, «Коннор», — с готовностью отозвался андроид. — И имя у тебя придурочное. — Можете называть меня по-другому. Я запомню и буду отзываться на любое, которое вам понравится, — пообещал андроид. — Ага, — неопределённо отозвался Хэнк, рассеянно скользнув взглядом по лицу «Коннора». Ладно. Допустим, в «Киберлайф» всё-таки умеют делать своё дело. И оно бесило его гораздо меньше, чем Хэнк ожидал. Но могли хотя бы мануал прислать вместе с этим заёбой. А он бы посмотрел в главе «Внешний вид изделия», к чему эти трогательные родинки на лице и одна сзади, на шее. Хэнк постоянно цеплялся взглядом за эту ненужную подробность, когда «Коннор» поворачивался к нему спиной. Прямо глаз отвести не мог. Всё смотрел на эту точку рядом с третьим шейным позвонком с правой стороны. Хотелось потереть пальцем одну из этих меток, проверяя, не сотрётся ли она, и тут его будто лицом о стойку приложило. Он никогда не притрагивался к ним. Даже случайно. Они всегда держали дистанцию. У них были отдельные места в общественном транспорте, отдельные лестницы, отдельные загоны и парковочные места, где они стояли как по струнке, глядя друг другу в затылки. Рекламные проспекты уверяли, что они во всём похожи на людей. Неужели и на ощупь эта кожа такая же мягкая, как на вид? Вряд ли андроид бы отказал Хэнку в просьбе пощупать себя. Но наверняка задрал бы свои брови выше Эмпайр Стейт Билдинг, изображая максимальную степень удивления. Так что нахуй это всё. Хэнк потрогает кого-нибудь другого. Другого андроида, который не будет корчить эти рожи, как в немом кино. Чисто из исследовательского интереса, конечно же. На ресепшене в департаменте работают несколько ST300, и они даже спрашивать не будут, зачем лейтенанту потребовалось их щупать. Хэнк было успокоился. Но в один совсем не прекрасный момент ему пришёл в голову новый тревожный вопрос: а есть ли у него родинки на теле под форменной одеждой? Наверняка нет. Незачем. Никто же не будет раздевать андроида-детектива. Или будет? Почему-то ему казалось, что там, под белой рубашкой, есть ещё одна тёмная точка, поставленная кем-то из дизайнеров «Киберлайф». Просто так, для красоты. Обязательно должна быть. Именно там, где Хэнк бы её поставил, если бы решил добавить деталей к образу. Родинка прямо у ложбинки между грудными мышцами. А, может, ещё несколько — на спине, под лопаткой, на крестце или ещё ниже. И сам факт того, что он вообще думал о таких вещах, как обнажённое тело напарника, нервировал. Нервировал до такой степени, что он при разговоре с «Коннором» старался смотреть куда угодно, только не на эти ненужные отметины. На темные пятнышки на ненастоящей коже. Они всего лишь иллюзия. Фальшивый покров с заманчивыми мушками, под которым прячется мертвенно-белая пластиковая плоть. Она просто маскирует холодный искусственный блеск, борозды между искусственными сочленениями, суставами и разъёмами. Не думать об этом всём получалось хреново. Хэнк твёрдо знал, что под мягкой на вид шкурой, которую можно отключить в один момент, под скином-обманкой он увидит лысую голову с штрихкодом Киберлайф над надбровной дугой. И это будет просто один из многих пластиковых манекенов, которые сходят с конвейеров корпорации. В нём нет ничего особенного, уникального, кроме того, что он тестируемый образец, который должен принести пользу, и если всё будет нормально, то таких «Конноров» будет полно при каждом полицейском департаменте. И все с одинаковыми карими глазами и такими же родинками. Но убедить себя в этом не получалось. Заставить не смотреть — тоже. Особенно когда он в очередной раз заводил свою шарманку «Вы позволите личный вопрос, лейтенант?» и пристально вглядывался в лицо Хэнка, сканируя, расшифровывая, обрабатывая его реакцию где-то внутри своей пластиковой башки. Отвести глаза и отвечать, не глядя в лицо, казалось не очень уместным, да и «Коннор» бы заметил эту попытку избежать зрительного контакта. А это бы привело к удвоению настырных попыток наладить связь с лейтенантом. И если Хэнка в первое время выводил из себя сам факт того, что кто-то лезет в его личное пространство или, проще сказать, «без мыла в душу», то сейчас его выводило, как он это делает. Андроид приближался к Хэнку, заглядывал в глаза участливо и внимательно. Это сильно контрастировало с тем уровнем похуизма, который обычно окружал Хэнка. Исключением были только те люди, которым что-то было нужно от знаменитого лейтенанта Андерсона. Но поскольку разные умники быстро поняли, что на Хэнка где сядешь, там и слезешь, то и подлизываться к нему перестали. Никому не интересно, что там у тебя внутри. Вопрос «Как твои дела» не предполагает желания выслушивать ответ. И никто не будет к тебе придвигаться поближе, чтобы уловить каждое слово и внимательно выслушать, что там у тебя случилось. Плохое или хорошее, ты почти всегда наедине со своими делами. Ты неинтересен даже грёбаным психологам, которым ты несешь грёбаные деньги. Хэнк, конечно, не носил никаких денег психологам, но был уверен, что дела с ними обстоят именно так. Наверное, это хорошо, когда внутри у тебя кромешный ад, в который и сам побаиваешься заглядывать. Зачем кому-то постороннему знать, что там в твоих вонючих безднах души? И уж точно не хочется, чтобы в эти бездны с холодным научным интересом заглядывал какой-то умник с дипломом. Чтобы потом он вытягивал из тебя подробности, как вытягивают нитку из тупого кота, который решил её проглотить. Хозяин тянет, а кот брыкается и норовит блевануть на пол. Так и Хэнк бы выблёвывал свои проблемы. Алкоголь, депрессия, разочарование в работе и полное нежелание тянуть всю эту лямку под названием «Жизнь Хэнка, мать его, Андерсона». А этому андроиду все эти глубины, все эти человеческие бездны нипочём. Хлопает ресницами и ждёт, пока не дашь ответ. А если промолчишь — снова спросит немного погодя. Будто и вправду хочет знать, а не прикидывается вежливым собеседником. Так же как Хэнк хочет знать что-то об этой машине. Только вот вопросы это будут неравноценные. Примерно как спросить «Нахуя тебе блядские родинки?» и получить в ответ «А нахуя ты живёшь, Хэнк?». И всё-таки Хэнк не выдержал. Пока они летели на старом линкольне Таун Каре по мокрому от мелкой мороси шоссе, он спросил, намеренно передразнивая тон андроида, усиленно делая вид, что спросил ради шутки или от скуки: — Послушай, Коннор, могу я задать тебе личный вопрос? — он выделил слово «личный» немного сильнее, чем следовало бы. Андроид легко повернулся, едва не подпрыгнув на месте. Он впервые получал такой запрос от угрюмого напарника, и на его лице сразу отразилась готовность выдать всю информацию вплоть до секретных производственных разработок Киберлайф, если у него будет к ним допуск. С энтузиазмом, переходившим все границы обычного машинного дружелюбия, он ответил: — Конечно, лейтенант! — Помнишь, ты рассказывал, что когда тебя создавали, то пытались добиться этой… — Хэнк оторвал руку от руля и пощёлкал пальцами, как бы помогая себе вспомнить тот самый термин. — Гармоничной интеграции, — с охотой пришёл на помощь андроид. — Точно, точно... А вот эти твои родинки на лице, они тоже часть плана по гармоничной интеграции? Они для чего? — Родинки? Вопрос его несколько озадачил. Будто он ожидал чего-то бо́льшего. Он немного наклонил голову к правому плечу, словно задумавшись ненадолго. Это движение, которое Хэнк снова отметил периферическим зрением, он знал слишком хорошо. И оно ему тоже казалось лишним. Детектив, ищейка, бегущий, блядь, по лезвию бритвы охотник за девиантами. Который, по какой-то иронии создателей, иногда выглядел как... Даже сложно было дать определение тому, что видел Хэнк в эти моменты. Наклон его головы скорее напоминал поведение любознательных детей или женщин, которые точно так же наклоняли голову в сторону, показывая явную заинтересованность. В этом жесте было какое-то трогательное проявление озадаченности. Хэнк знал, что там, внутри этой красиво причёсанной головы, идёт процесс обработки данных. А верней — той херни, что пизданул лейтенант. Но ему бы было удобнее, чтобы андроид производил свои вычисления, как все другие нормальные машины. То есть застывал на некоторое время с бессмысленным, стеклянным взглядом. А он всё делал не так. Не по правилам. Слишком хорошо имитировал человечность. И эта его полуулыбка, которой он одаривал только Хэнка, сбивала с толку. Наверное, это был какой-то бонус для строптивого приоритетного пользователя. Обычная дополнительная функция в базовом наборе эмоций. Но именно из-за неё начинали появляться непотребные мысли. И какая-то снисходительность, почти на грани симпатии, которую Хэнк давно не испытывал ни к кому и ни к чему. Пока эти мысли проносились в его голове, андроид уже собрался и, как обычно, выдал максимально развёрнутый ответ: — Вас интересуют имитированные невусы? Это утверждённый дизайн для моей модели, лейтенант. При разработке каждого нового прототипа рассматривается множество нюансов экстерьера, которые тестируются в фокус-группах. Эта внешность показалось наиболее приемлемой, и контрольная группа проголосовала за него. — Хэнк закатил глаза, намекая, что можно было бы выражаться попроще. А ещё можно было не подчёркивать постоянно свою неживую природу. Это начинало раздражать Хэнка. Ему показывали одно, а говорили другое. И андроид, который вёл себя живее всех, кого знал Андерсон, постоянно повторял — прямо или косвенно — «Я не живой». Почему-то это казалось настолько же неуместным, как если бы андроид заявил: «Я кукурузный початок!» Но тут Андерсону начинало казаться, будто Коннор делает это намеренно, будто говоря: «Эй, придите в себя, лейтенант! Вы что, запали на андроида?» И он передёрнул плечами так, будто ему вдруг стало холодно. Нет. Не мог он ничего заметить. Да и что тут замечать? Что Хэнк иногда смотрит на своего напарника? Не встроили же в эту пластиковую ищейку устройство для считывания мыслей. Ерунда это всё. А андроид продолжал своим хрипловатым, приятно царапучим голосом, от звука которого волоски на загривке Хэнка дыбом становились. Этого ему только не хватало: прямо на работе кайфовать от шероховатых звуков, проходящихся по взбудораженным нервам, будто кошачий язык. — Эти детали никак не влияют на функциональность, но позволяют более эффективно взаимодействовать с людьми, вызывая подсознательное доверие. Например, почти у всех современных моделей присутствует имитация мимических морщин, веснушек или, как вы верно заметили, родинок, которые не искажают образ модели, но делают её более «человечной». Как показали исследования и практика применения андроидов, идеально гладкая искусственная кожа без пор, отсутствие волосяного покрова, ногтей или, например, пупка — всё это вызывает подсознательное отторжение, затрудняет контакт, а в некоторых случаях может вызывать приступы паники… Казалось, он настроился прочитать целую лекцию, но Хэнк и так понимал, что все эти чёртовы имитации дыхания, моргания, микромимика и прочие ненужные андроидам движения созданы исключительно для того, чтобы люди не шарахались от оживших манекенов. Краем уха он улавливал заумные словечки, с помощью которых андроид расписывал все преимущества такого подхода. Упоминал педиофобию и «эффект зловещей долины», видимо, он решил все оставшиеся полчаса пути посвятить просвещению напарника, видя, что тот, вопреки обыкновению, не просит заткнуть фонтан красноречия. Хэнк изредка автоматически кивал, подхмыкивал, но был почти полностью погружён в свои мысли. Думал о том, что ебись конем этот Киберлайф с его наработками по созданию признаков человечности. Он бы предпочёл, чтобы рядом сейчас сидел не этот андроид, снова по-ученически ровно уложивший красивые руки с длинными пальцами на колени, а какой-нибудь бочкообразный робот на колёсиках, такой же, как в старых фантастических фильмах прошлого века. Это его бы вполне устроило. Голос, конечно, можно оставить. Хэнку он нравился. Даже очень. Казалось, что андроид всю ночь тусовался на рок-фесте и надорвал голосовые связки, потому что подпевал во всё горло. Да, голос, с этими его абсолютно человеческими модуляциями, оставить. Хэнк внёс и этот пункт в свой список «Предложений по улучшению прототипа». Голос оставить, а родинки убрать. Убрать карий модуль, золотящийся на свету, как крепкий бренди. И стереть эту улыбку из программы. — Хэнк! — как-то непривычно резко окликнул лейтенанта андроид и немедленно исправил свою оплошность: — Лейтенант, вы... — Ну чего тебе? — нарочито сварливо ответил Хэнк, будто делать вид, что его раздражает андроид, входило в должностные обязанности. — Вы проехали нужный поворот, придётся развернуться через… одну и восемь десятых мили. — Ага, конечно, сейчас развернёмся. Хэнк остановил линкольн. Врубив аварийные огни, он начал сдавать назад до нужного съезда, игнорируя бешено мельтешащие предупредительные знаки. Он нарушал правила нарочито грубо. Он нарывался на душеспасительную беседу. Он ждал возражений или хотя бы комментариев, которые «Коннор» обычно генерировал без остановки. Но напарник молчал, был вполне спокоен, игнорируя противоправные действия лейтенанта. Даже ухом не повёл, хвалёный детектив, сотрудничающий с полицией Детройта. И это тоже можно было внести в свой список рекомендаций по улучшению андроида. Пускай выкрутят настройки законопослушности на все сто процентов. Тогда он чаще будет укоризненно перечислять Хэнку список его нарушений своим хрипловатым, будто простуженным голосом. «Если так пойдет и дальше, я смогу в дома подозреваемых без ордера проникать, а он мне будет подавать отмычки», — подумалось Хэнку, и он засмеялся вслух, представляя, как они с андроидом прокрадываются на частную территорию, рискуя получить пулю от какого-нибудь особо рьяного защитника частной собственности. «Коннор» удивлённо посмотрел на него, но внезапно тоже улыбнулся. Не как обычно, с неестественно-плакатной радостью, а мягко и будто немного смущённо. Эта улыбка говорила: «Я не знаю, почему ты смеёшься, но мне это нравится». — Я что-то сделал не так, лейтенант? — уточнил андроид на всякий случай. Хэнк отрицательно мотнул головой. Хотя правильным ответом на вопрос было бы «Это тебя сделали каким-то не таким. И мне это нравится».