Топором и мечом, солью и камнем, железом и кровью

Яра Грейджой, правительница Железных островов, стояла у кромки прибоя и, сжимая кулаки, в бессильной ярости смотрела на быстро удалявшиеся черные паруса. С тех пор как год назад Вороний Глаз впервые опустошил селения на Харлоу, * они всегда были начеку, понимая, что это только начало. Но Эурон с какой-то звериной хитростью умудрялся обманывать их бдительность. Харлоу, Большой Вик, а теперь и Пайк. Удушливый дым пожара ел глаза и не давал вдохнуть полной грудью. Среди руин сожженных домов лежали трупы мужчин, женщин и детей, слышались стоны и крики раненых и умирающих. Воспользовавшись густым утренним туманом, враг напал внезапно, собрал кровавую дань и тут же скрылся. До самого вечера Яра была на ногах — отдавала необходимые распоряжения, держала совет со своими капитанами, решала, как защитить оставшихся без крова. Уже стемнело, когда правительница смогла, наконец, перевести дух. Ненависть и гнев клокотали в ней. Она отплатит мерзавцу, отплатит сполна! За все, что он сделал с ней, с ее семьей и с ее народом. А сейчас… сейчас ей требовалась женщина, и немедленно. …Ее звали Хильде. Эта светловолосая и голубоглазая северянка, с белой, точно фарфоровой кожей, изящными руками и длинными ногами, всегда носила женское платье. Что вовсе не мешало ей быть хорошим воином — в этом Яра убеждалась не раз. Дочь бедного межевого рыцаря, Хильде одинаково хорошо владела и кинжалом, и луком. Они встретились еще во время войны с мертвыми, вскоре после того, как Теон ценой своей жизни вызволил Яру из плена. С тех пор, как она в первый раз привела Хильде в свой шатер, обе женщины стали неразлучны. Яра нашла в ней надежного телохранителя и неутомимую любовницу. Хильде была еще совсем молода, но опыта в таких вещах ей было не занимать, уж в этом Яра разбиралась. Освещая себе дорогу факелом, правительница шла по лабиринту каменных коридоров замка, и эхо повторяло ее широкий, твердый шаг. Складки длинного плаща летели за спиной. Войдя без стука, она увидела Хильде на низкой скамейке у пылающего камина; та чистила свой кинжал. Не прерывая этого занятия, взглянула на подругу искоса и вопросительно. Яра задвинула дверной засов и сбросила с плеч тяжелый плащ. Подошла к Хильде и, взяв за подбородок, повернула к себе ее лицо. И встретила прямой взгляд голубых глаз, насмешливый и дерзкий. Девчонка всегда была такой: независимой и даже строптивой, но это-то и задевало Яру за живое. Особенно в сочетании с обманчиво хрупкой внешностью — высокой тонкокостной фигурой, соломенными косами, нежной кожей, сквозь которую просвечивали голубые жилки. — Что угодно моей госпоже? Ты прекрасно понимаешь, чертовка, что мне угодно. Но всякий раз начинаешь эту игру, потому что знаешь — она мне нравится. — Мне угодно, чтобы ты сняла одежду и не строила из себя недотрогу. Хильде отложила кинжал и не спеша поднялась на ноги. Она была чуть выше Яры, но гораздо уже — и в плечах, и в бедрах. Простое серое платье с длинными рукавами и вышивкой у ворота обрисовывало ее фигуру, оставляя открытыми стройные лодыжки и ноги ниже колен. Она вынула из волос костяные шпильки и тряхнула головой, выпуская на волю уложенные на затылке длинные косы. Потом, не отрывая глаз от лица Яры, начала распускать шнуровку платья. Медленно, очень медленно. Дразнишь, тянешь время, испытываешь мое терпение. Знаешь, прекрасно знаешь, как я хочу тебя. Но не торопишься уступить моим желаниям… седьмое пекло, это невыносимо! Что ж, ты сама виновата, милая! Кинжалом Хильде она в один миг разрезала несносные завязки и, стащив с девчонки одежду, толкнула ее к постели. Та заартачилась было, но тут же получила полновесный шлепок по заду. Бросив легкое тело на ложе, Яра крепко придавила одной рукой тонкие запястья и запечатала ее рот поцелуем. Вторая рука уже сжимала небольшую округлую грудь, теребила розовый сосок. А потом скользнула ниже… Знакомый огонь разливался в крови. Сгустки пламени дрожали и пульсировали в мозгу, отдаваясь между бедер, сжимая их сладкой судорогой. Она могла делать с этим телом все, что желала. В расцвете своих тридцати лет, закаленная суровой жизнью на островах, она была сильнее и привыкла брать верх. С тех пор как она поняла свою мужскую природу, она знала ласки многих женщин — морячек, служанок, шлюх. Они радовали ее, горячили ее кровь, были нежными и страстными, стыдливыми и распутными. Но Хильде, по-северному сдержанная, отчего-то будоражила ее больше других. Она никогда не отказывалась от близости, сама была умелой и далеко не робкой, но вместе с тем умудрялась оставаться холодноватой, далекой и недоступной. И эта ее черта неизменно будила в Яре желание победить ее, подчинить, раскрыть, как раскрывают шкатулку с тайной пружиной. Но раскрыть, не сломав. Это было похоже на безмолвный поединок. Яра не щадила ее, не давала передышки, зная, что Хильде способна выдержать больше, чем казалось поначалу. Распинала на сбившихся, влажных от пота простынях, разворачивала, выгибала дугой, покрывала ее тело ожогами поцелуев и укусов. Хильде не уступала. Тонкая и стройная, она была похожа на стальной стебелек. Она сгибалась как тростинка, натягивалась как тетива в руках Яры, но всякий раз в глубине ее глаз мерещилась скрытая насмешка. И это заводило еще больше. Вызов во взгляде Хильде требовал ответа — добиться, чтобы глаза ее затуманила страсть, заставить ее просить, стонать, кричать… довести до обморока, до потери чувств. Ее ласки становились все настойчивее, все беспощаднее. Они накатывались как соленые морские волны, обрушивались как шквальный ветер. Чуткие руки и жадные губы искали и находили в теле Хильде скрытые струны, и тело начало отвечать: звенеть, петь и плакать. Теперь оно было подобно лютне в руках хорошего музыканта, который умеет извлекать из своего инструмента дивные мелодии. Звуки этих мелодий дрожали и резонировали, отдаваясь в теле самой Яры… Видя, что Хильде близка к пику, она внезапно остановилась. Ее подруга старалась не показать своего нетерпения и разочарования, но теперь ей плохо это удавалось. Тело жило своей жизнью и предательски выдавало ее яростное желание. Бедра ее подались вперед, голова запрокинулась, а пальцы схватили руку Яры и направили ее к источнику этой невыносимо сладкой муки. Так они и двигались. Вместе. Кожа к коже. Глаза в глаза. Бледные обычно щеки северянки теперь пылали лихорадочным румянцем, дыхание срывалось, она уже не могла сдержать стонов… и наконец бессвязная речь полилась с ее губ: — Еще, еще, пожалуйста! Да, вот так!.. Крепче… Не останавливайся, прошу тебя! Еще сильнее!.. О боги, как же я хочу тебя!.. Отрывистые слова ее перешли в хрип, в крик. Из глаз брызнули слезы и потекли по щекам, прокладывая мокрые дорожки. Пальцы судорожно вцепились в плечи Яры, острые ногти впились в кожу, оставляя глубокие царапины. Тело выгнулось как тугой лук, запрокинутое лицо исказилось. Довольная делом рук своих, Яра неотрывно смотрела на подругу, упиваясь зрелищем победы и хмелея от него, как от крепкого вина. И вдруг почувствовала, как в глубине ее лона словно распускается большой огненный цветок, дикая роза с пламенеющими лепестками… В следующий миг она взорвалась и разлетелась на тысячу осколков. * * * Уставшие и разомлевшие от любви, они лежали на широкой постели. Хильде, жмурясь как кошка, смотрела на огонь в камине и лениво перебирала густую гриву подруги. Голова Яры покоилась на ее бедре, темное пламя в глазах на время потухло. — Посмотри, что ты сделала со мной… — говорила Хильде, смеясь и ласкаясь. Ее шея и грудь горели отметинами недавнего безумства. — Ты была очень хороша сегодня, милая, — отвечала Яра, откидываясь на подушки и пряча улыбку. Обе они не спешили одеваться; тени от пламени плясали на их обнаженных телах, выявляя и резче обрисовывая линии и формы. Ночь принесла с собой шторм: они слышали, как снаружи ярились волны и струи дождя хлестали по камню стен. — Торговцы из Королевской Гавани рассказывают небылицы о Бурерожденной, — проговорила Хильде, отхлебнув эля и передавая кубок подруге. — О Дейенерис Таргариен? Но о ней уже года два не было никаких вестей. Говорили, что она сгинула где-то в пустынном краю за Асшаем…** — Не так давно она явилась снова. Говорят, она лысая, словно рабыня, и рассказывает какие-то непонятные вещи. О том, что все мы живем, запертые под огромным куполом, как в ловушке… а за ним будто бы есть другой мир. И тот мир гораздо больше и старше нашего… ну, как если бы сравнить наше время с веком, когда люди еще не умели ковать железо. — В такое трудно поверить. Я знала королеву Дейенерис. В ней была настоящая сила, и я уважала ее. — Я слышала, ее рассудок помутился после того, как она приняла клинок в сердце.*** Иначе с чего бы ей отказываться от трона своих предков… — Разве у нее был выбор, когда открылась правда о короле Эйегоне? Его права были более вескими, а Дейенерис справедлива и не могла не признать этого. Она никогда не повернула бы против него оружие. Кроме того, они любили друг друга. — Какая странная история… — А по-моему — печальная. Что же еще говорят о Дейенерис Бурерожденной? — Она проповедует, что в том, ином мире люди не убивают друг друга, не калечат и не насилуют. Там всем хватает еды, и каждый доживает до глубокой старости в мире и благополучии. — Неужели? — в голосе Яры звучала неприкрытая ирония. — Я передаю только то, что слышала сама. Еще она говорит, что к нам явится человек оттуда… он научит, как победить голод, болезни, чуть ли не саму смерть. И откроет для нас двери того мира. Она рассказывает об этом так убежденно, что многие соглашаются с ней. — Что ж, это похоже на какую-то новую веру… или на сказку. Но нам не до сказок. Враг у наших ворот. Король Эйегон изрядно потрепал его флот в Сумеречном Доле… но этой змее опять удалось ускользнуть. Веками железнорожденные соблюдали закон Утонувшего бога и не поднимали мечей друг на друга. Только так мы могли выжить и стать сильнее. Но Вороний Глаз не чтит ни законов, ни традиций, ему плевать на богов и на своих сородичей. На нем кровь моих отца и брата, и она взывает к мести. — Я с тобой, везде и всегда, ты знаешь, — в голосе Хильде неожиданно зазвенел металл, слова прозвучали серьезно и твердо. — Да, Хильде, я знаю это. * * * …Лишь в объятиях любимой подруги, да еще в жарком бою она забывала об ужасах своего плена, о смерти Теона, которого Эурон убил на ее глазах. Забывала о невыносимых унижениях, которым он подвергал ее — нагую, беспомощную, закованную в железо. Он не убивал ее — думал сломать, как сломали Теона… он хотел, чтобы она ползала перед ним и вымаливала жизнь… или смерть. Но она всегда помнила, каким увидела брата, когда пришла освободить его из темницы Болтонова Бастарда. И, хвала Утонувшему богу, ей хватило сил держаться достойно. Отец мог бы гордиться ею — она не встала на колени. Она смеялась в лицо своему мучителю и осыпала его оскорблениями… иногда — в надежде на то, что он прикончит ее. А потом, когда он затыкал ей рот, она могла лишь смотреть, и тогда вся ее ненависть сосредоточивалась во взгляде. Странно, что он не выколол ей глаза. Впрочем, он всегда оставался холоден и равнодушен к проклятьям. Ей ни разу не удалось вывести его из себя. Этот человек был страшен не только своей изощренной жестокостью. Казалось, он знал о людях нечто такое, что давало ему власть над ними. Отвратительные слова, которые он шептал ей в ухо, когда насиловал, намертво врезались в память, отравили ее. Они снова и снова звучали в ее ночных кошмарах, и Яра понимала, что только смерть избавит ее от них. Но прежде она увидит его смерть. Ее младший брат умер как воин, искупив свою слабость, смыв позор кровью. Теон подарил ей жизнь, уплатив своею. И она знала, чего он ждал от нее. Лишь уничтожив это исчадие преисподней, она вернет долг.