POW Пэ Джухён
А вдруг кому-то маска палача понравится — и он ее не снимет?
Когда человек окунается во тьму, он меняется. Частички его самообладания разбиваются вдребезги не постепенно, а сразу. Понять, что происходит, трудно, потому что они сбивают привычное существование с колеи, и после наступает тишина, которая начинает душить своими холодными пальцами, не давая шанса на свободу. Она сжимает горло с такой силой, что, кажется, гортань будто начинает трескаться, противный звук разъедает ушные перепонки, забирая тем самым последние минуты жизни. И тогда появляется не только тишина, но и липкая темнота. Я думала, что уже испытала весь ужас в своей жизни, но ошибалась… Всё, что я видела до этого — детский лепет. Наблюдать за насилием, приводящим к смерти людей, опасно. Но я привыкла к этой опасности. Смирилась и заточила свою психику под неё. «Иначе нельзя» — так я говорила себе каждый божий день. И это помогает осознать, что мои руки находятся в крови, потому что убила. Потому что надо. Хоть этот выстрел был неосознанный, но он был. А значит, время не вернуть, и предотвратить трагедию уже нельзя. Выстрел в живое существо не спасёт ребёнка от греха. Нет. Дети рождаются чистыми и святыми, но они так же, невинно улыбаясь, убивают. Не думая, могут поверить словам взрослого и совершить ошибку. Даже если я частично этого не помню, данное действие было. Я приняла этот факт, но повторять его нет желания. После той кровавой ночи, в которой я сама убила сердцу любимого пса, я пообещала себе никогда больше не забирать то, что не принадлежит мне, и никогда не будет. Я так думала… Смотря на кровь жертв моего отца и Хосока, становится дурно. А воспроизводя прошедшие события, связанные с насилием, и голова начинает кружиться от недостатка кислорода. Маска, скрывающая настоящие эмоции, готова слететь в любой миг, выпуская всю накопившуюся внутри боль. Но она держится, не позволяя упасть на дно. Сейчас, сидя в больничной палате, я думаю, что лучше бы она слетела и разбилась на острые осколки, ранящие всех вокруг. Я обманула и дала себе ложную надежду на счастье. Надела поверх бесчувственной маски ещё одну — улыбку и дружелюбие. Я позволила себе думать, что достойна друга. Чонгук и Тэхён помогали держать этот ненужный аксессуар, пусть сами этого не осознавали. Они сломали стену, прячущую меня от мира. Если Тэ дарил уют, то Чонгук дарил надежду на светлое будущее. Хоть он так же окутан тьмой, но, как говорится: минус на минус — плюс? Может, все же есть шанс на что-то хорошее?.. Пусть это были иллюзорные мысли, но они делали меня сильнее. Подпуская их каждый день всё ближе и ближе, я переставала замечать окружающий меня ужас, в котором запах пропитан кровью. Я кукла, которая сломалась и пала… Мысли о свободе и уходе из клана исчезли после встречи с Чонгуком, точнее они стали прозрачнее и уже не появлялись в моей голове так часто. И Хосок… Он, смотря мне в глаза, не давал обещаний о мирной и спокойной жизни, но он показывал всеми действиями, что не позволит мне упасть и окунуться в ужас, окружающий нас. Враньё. Стеклянная витрина, скрывающая меня от боли, треснула от одного прикосновения тьмы. Мой Дьявол лично стянул с моего лица две маски, снова открывая мне глаза на кровавую реку, по которой я плыву всю жизнь. Он окунул меня в неё, позволяя захлебнуться и понять, что теперь мои руки не по запястье в крови, а я полностью в запретной тёмно-бордовой жидкости испачкана. С головы до ног я пропитана чужим запахом.о т р и ц а н и е
xx.xx.xx
Я не могла убить. Я — живой труп. В первые дни пробуждения я молчу. Просто лежу, как кукла, и изредка моргаю, не давая глазам стать сухими. Я не принимаю такой расклад событий. Все, что было больше суток назад, кажется сном. Нет, это был сон! Обещаю, клянусь себе, что больше не сделаю такого. Поэтому не поворачиваюсь лицом к правде, потому что жестокая истина — это иллюзия. Её нет. У б и т ь — это забрать последний вздох. У б и т ь— это не причинить боль, а забрать её. У б и т ь — это не быть поэтом, воодушевлённым процессом. У б и т ь — это значит родиться с дьяволом в душе. Я не могла убить. Нет! Произошла какая-то ошибка, не верю, что это действительно со мной происходит. Просто страшный сон, который до сих пор продолжается, не собираясь заканчиваться. — Джу, посмотри на меня, — слышу голос сестры рядом с кроватью, но не открываю глаза и не поворачиваю голову. Не хочу её видеть. — Джу… Господи, это всё ты виноват, — она трогает мои руки и подушечками пальцев касается моего лица, отчего чувствую, насколько они у неё ледяные. — Знаю, я уже работаю над этим, — более грубый тон отвечает Гурин, заставляя её замолчать и больше не задавать лишних вопросов. — Я сказал тебе это не для того, чтобы слушать истерики избалованной принцессы. — Если она… — Если ты не закроешь рот, то будешь уже не стоять, а лежать в другом месте. Поверь, никто даже не заметит твоего отсутствия. — Ты мне угрожаешь? Лучше не делай этого, ты хоть и будущий муж моей сестры, но у тебя нет права угрожать… — Нет чего? Права? Мне нужна только Джухён, а ваш клан продолжает её использовать ради власти. Не притворяйся дурочкой, не знающей этого. Ты же тоже клан. — Это взаимовыгодный союз. — Для меня выгоды нет, а вот для вас… Я только одно хочу сказать, если кто-то из вас что-то сделает с Джу, чтобы контролировать меня… — Тогда? — Тогда я сам лично вырву у него глаза и запихну их ему глубже в глотку, чтобы он оттуда наблюдал, как я буду рвать его душу на части! Можешь передать эти слова своему отцу, а то он слишком много брыкается в последнее время, — на этих словах Хосок выходит, оставляя Гурин и меня, отлично справляющуюся с ролью спящей, одних. Хосок говорит негромко, старается не будить меня, но я не сплю, я слышу. И слова, сказанные им, закручивают в моей голове новые шестерёнки, убивающие первую стадию отрицания всего.Отрицать — значит подтверждать.
г н е в
xx.xx.хх
Вторая стадия приходит так же внезапно, как и первая, но если на предыдущей я не верила правде, то на этой росток сомнений заставляет меня задуматься и понять, что сон — реальность, в иллюзиях которой я запуталась. Я словно оказалась в тёмном лабиринте, который с каждым моим шагом становился всё уже и уже. Он не позволяет мне найти путь к выходу, будто из глубин выпускает нити, что цепляют и обвивают меня, затягивая в глубины ада. И лучше бы я осталась в этих лозах, забирающих мои последние силы, потому что там я бессильна и окутана отрицанием всего, находясь под властью своего отчаяния. Но сейчас всё, что держит меня, рушится, открывая этим ящик Пандоры, в котором таится гнев. Он стучит и пульсирует во мне, заставляя кровь бурлить и сходить с ума от злости, переполняющей организм. Факт моего действия злит меня. Убила. Одно упоминание этого слова, и в голове всплывает вся яркость кровавой ночи, где я стреляю в человека. Выстрел, и последний вздох слетает с губ человека. Как легко победить с оружием в руке. Но сейчас меня злит не только факт убийства. Меня раздражает все те, кто обещал защитить и прийти на помощь, те, кто просто наблюдает со стороны мой проступок, те, кто будет смотреть с осуждением и с сочувствием, те, кто просто не знает ничего… События детства повторяются. Только в первый раз к выстрелу меня подтолкнул отец, родной и любимый человек, а сейчас Бог, такой неродной и отчуждённый. Он хочет меня спасти или полностью подарить Дьяволу? Почему это происходит со мной? Ярость охватывает меня и начинает проникать в кровь, распространяя гнев по венам моего тела. Сейчас мне кажется, что я испытываю не просто злость, а что-то больше. Словно в моей голове произошёл разворот мыслей на шестьсот шестьдесят шесть градусов. Потому что, смотря в глаза людям, я желаю слышать, как скрипят и трескаются их кости. Бесит. Хочу, чтобы от одного моего присутствия они боялись поднимать глаза и думать о чём-то запретном. Они достойны не жить, а харкать кровью на блестящий пол. А пока они будут спать, над ними возвысится пистолет, что сделает свою работу, оставляя в комнате только глухой молящий крик о помощи. Именно это будет служить успокоителем для моей злости… Я ненавижу вид крови, но она течёт в моих жилах. Мой гнев невидим и неслышен для людей. Он как тень, как призрак находится рядом со мной и во мне. Злость окрашивает кровь в более тёмный оттенок, показывая, что тьма начинает завладевать не только душой, но и телом. Моим телом. В ком найти мне покой, если в собственной груди я чувствую лишь пустоту, чёрно-алую, болезненную тишину, извращенно-переворачивающую облака в глазах, жадно впитывающую стоны мира. В нём пахнет кровью, тягучий запах проникает в лёгкие и заполняет их, не спрашивая разрешение. Небо окрашивается в кровавый, и от этого становится ещё страшнее. Страх быть раздавленной в своей голове пугает. Боль гуляет по венам, хочет выйти наружу. Раздражает, что убийство японца слишком много заставляет меня думать. Много чести для кривозубых сектантов, поклоняющихся красному солнцу. Но эта злость заполняет меня. Она упивается, наслаждается, пропускает меня через себя. И в голове я слышу животные крики, взрывы смеха и непонятное шептание. Вот оно — безумие. — Джухён, ты проснулась? — дверь в палату открывается, и в неё входит мой преподаватель, одетый во всё больничное. Он заходит, закрывает за собой двери и направляется к креслу, стоящему напротив моей кровати. — Ты уже выглядишь гораздо лучше, — учитель Ким смотрит на меня, я смотрю в ответ, но не делаю ни одного движения. — Около твоей палаты столько охраны, я думал, они меня не пустят. — Я вас приглашала к себе в палату? — голос немного сухой и хрипловатый от долгого молчания. — Ч-что? — он немного растерялся от моего вопроса и быстро опустил глаза. — Не заикайтесь, раз вы пришли ко мне, значит вам что-то надо. Что? — Я просто хотел узнать, как вы себя чувствуете. Я же несу за вас ответственность, а здесь такое произошло… — Несите ответственность только за себя. Если помрёте, я не собираюсь за это отвечать. И советую вам вернуться на родину, а то мало ли чего. — Я… — Что вы? Снова онемеете и позволите девушке испачкаться в крови. Вы чисты перед всеми Богами любой веры, а я? Я падшая. Спасибо вам, преподаватель Ким. Убирайтесь, — он поднимается с кресла и направляется к дверям, но оборачивается, желая что-то сказать. — Ученица Пэ…, — он не успевает договорить, так как я хватаю пустой стакан со столика и кидаю в дверь, поспешно закрывшейся им секундой ранее до удара. — Убирайтесь!… самый страшный гнев, гнев бессилия.
т о р г
xx.xx.хх
С точки зрения религии, человек должен смиренно воспринимать все ситуации в жизни, то есть стадийность принятия смерти характерна для неверующих людей. Люди, которые верят в Бога, психологически более легко переносят процесс умирания. Но вот процесс убийства не переносит ни первая, ни вторая сторона. Знаете, вера не поможет вам выйти сухим из воды, только вы сам или время сможете немного отряхнуть капли воды или иссушить их. Хотя утверждение о том, что время лечит — ложь. Нет, оно не лечит, а только притупляет боль, даже спустя годы она не исчезнет. Никогда. Этот дискомфорт станет частью вас. Но рано или поздно это уйдёт, потому что у времени есть одна проблема — рано или поздно оно истекает. — Джу, тебе Хосок просил передать, — в палату заходит Чонгук, внешний вид которого оставлял желать лучшего. — Что это? — протягивая мне запечатанную папку, интересуется Чон. — Ничего, — взяв нужную мне вещь, начинаю интересоваться её содержимым, позабыв о госте в палате. — Ты изменилась, — на этих словах отрываюсь от папки и смотрю на друга непонимающим взглядом. — Джу, которую я знал, ответила бы иначе. — Как? — Много будешь знать, плохо будешь спать, дружочек-пирожочек, — я смотрю на Чонгука, на губах которого мелькнула еле заметная улыбка. Он пытается меня спасти. — Чонгук… — Ты что собралась делать? — он выхватывает из моих рук папку и начинает бегать глазами по содержимому листов. — Джу, нет… — Верни, — требую вернуть принадлежащие мне бумаги. — Ты готова упасть ещё ниже, раз идёшь на месть! Я не позволю, ты и так сломлена… — Я не собираюсь мстить, я хочу извиниться, — поднимаю глаза и встречаю непонимающий взгляд парня. Его можно понять. После второй стадии пришла третья. Она заключается в выгодном милосердии. Я помогу миру, а высшие силы помогут мне подняться на ноги. Чушь, но шестерёнки в моей голове требуют этого. Я помогу семье моего убийцы… Я стану матерью Терезой. — Тебе совсем крышу снесло? Помощь? Кость, брошенная собаке, не есть милосердие, Джу. Ты понимаешь? — Нет, я не понимаю! Чонгук, я медленно схожу с ума. Мы находимся в Японии, где больше недели назад меня чуть не убили, а я убила. Я ничего не могу сделать, только попросить прощение у семьи этого японца. — И что ты сделаешь? Придёшь, ударишься об пол лбом и кинешь им в ноги деньги? Это собралась делать? Ах, прости, ты же должна ещё сказать: «Ваш муж или отец был в клане, который хотел меня убить, но чтобы выжить его убила я». Так? Опомнись. — Я… — Ты убила. Прими это. Ты же уже убивала, так… — Повтори? Что я делала? Убивала? — мысли, крутившиеся минуту назад в голове, исчезли. Осталась только одна. Откуда он знает, что я уже убивала? Эту тайну семья хранит слишком сильно. Это было наказание, и воспоминания о нём должны быть похоронены в подвале вместе с Патриком. — Чонгук, для вранья нужны двое. Один врет, другой слушает. Я слушаю…Бойтесь друзей: с их молчаливого согласия существует на земле предательство и ложь.
с м и р е н и е
xx.xx.хх
— Ты очнулась, — дверь в палату открылась, и внутрь проник Хосок, а за ним Чонгук. Сейчас я слишком измотана не только физически, но и морально. Сил совершенно не осталось, словно колодец, вечно наполненный водой, резко иссушился, создавая засуху. Чувствую, как энергия покидает меня, охота спать и не думать ни о чём. Хосок встаёт напротив моей кровати и начинает изучать меня. Всё так же побитую и израненную, хотя за две недели шрамы кое-где начали затягиваться, а синяки уже не так ярко выражены. Поднимаю глаза, но сфокусироваться на Чоне не могу. Хочу, но взгляд сам предательски смотрит сквозь него. Меня задевает факт того, что от меня что-то скрывают. Обман, который меня опустошает. — Кто это был? — еле слышно задаю вопрос. — Джу, выпей воды, — Чонгук протягивает мне стакан, но брать его я не спешу. Я обижена на друга, который проболтался, чем запустил процесс моих новых дум, уничтожая тем самым старые. Иногда появление новой проблемы помогает избавиться от старой. — Я тебе задала вопрос, — произношу неродным холодным голосом и поворачиваюсь к Хосоку, что продолжает смотреть на меня. Сейчас я безразлична к тому, что испачкана кровь. Мне всё равно, что бордовый цвет станет моим повседневным одеянием. Сейчас мне нужна только правда, которой у меня нет. — Джу, смени тон, тебе что, мозги отшибло, раз ты забыла, с кем говоришь? — тараторит Чонгук, после чего слишком громко глотает воду. Он нервничает. — Чонгук, закрой рот, — говорю, словно выплёвываю слова. — Дорогой, я выбрала себе подарок на свадьбу, надеюсь, ты мне его подаришь. Помимо фамилии Чон я хочу правды. — Правды? — Да? Ты же хочешь меня, так что перед этим раскрой свои карты. Или ты думал, я буду плясать, как под дудку Гамельнского крысолова? Сейчас я словно вернулась во времена первой встречи с Хосоком. Только на данный момент наглости чувствуется больше. Тем выстрелом я убила последние остатки наивной Джу. И правильно сделала, потому что пора повзрослеть и принять факт того, что если ты не нагнёшь мир, то мир нагнёт тебя. Чуда нет. Никто не придёт на помощь. Принц не появится от одной силы мыслей. Нет. На поле боя есть только я, противник и оружие, и кто победит, решать мне. Мы все совершаем ошибки… Если мы не сможем смириться, то как нам жить дальше? Я приняла правду.х л а д н о к р о в и е.
Хладнокровие или равнодушие?
Стоя на развилке, что правильным будет выбрать? Помощь или безразличие?
— Госпожа, мы приехали, — водитель, секунду назад сидевший за рулём, уже открывает мне дверь и протягивает руку для помощи, помогая выбраться из машины. Покинув больницу, меня привезли в особняк семьи Чон, где я буду пребывать последние часы в Японии. Хотелось быстрее покинуть страну восходящего солнца. В этой стране все люди слишком скрытные, но до тошноты вежливые. Они кланяются тебе и приветствуют самым доброжелательным тембром голоса, но в рукавах своих длинных кимоно прячут слишком большие кости, обнаружив которые можно сильно пожалеть об этом. Захожу в особняк и замечаю стоящего около бара Хосока, наливавшего себе какой-то алкоголь в стакан со льдом. Медленными шагами приближаюсь к нему, но останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки. Он напряжён. Разворачиваюсь и сталкиваюсь глазами с незнакомым мне японцем, что слишком вальяжно развалился на диване. Босс японского клана? Да. За спиной престарелого мужчины стоят амбалы, одетые во всё чёрное. Словно на похороны собрались. — Господин Чон, это…, — японец не успевает договорить, как Хосок разворачивается и произносит адресованные ему слова (японцу), при этом не прерывая зрительного контакта со мной. — Моя жена, — говорит, будто утверждает всем известный факт. Только смотря в глаза, я вижу ещё что-то.Желание. Хосок словно ищет на моём лице разрешение, но, не найдя его, сам решает его себе дать. Он приближается ко мне вплотную и кладёт свободную руку на талию, легонько подталкивая к противоположному дивану, стоящему напротив другого, на котором сидят гости. — Значит, вы миссис Чон, — он нагло улыбается, показывая свои золотые зубы, и протягивает руку. — Приятно познакомиться, позволите ручку? — японец продолжает смотреть мне в глаза, ожидая, когда я коснусь пальчиками его ладони. — И мне приятно, господин…, — кладу руку и тяну последние слова, надеясь, что он подскажет мне свое имя. Мужчина целуют мою кисть, а я уже хочу избавиться от оставленной слюны на коже. — Ямазаки-сан, — он поднимает голову, но не отпускает мою руку. — У вас очень нежная кожа, даже моя дочурка не похвастается такой, — он гладит своими пальцами кисть, а меня начинает это раздражать. — Господин Чон, — он обращается к Хосоку, продолжая проявлять интерес к моей руке. — Оберегайте свой цветок от жестокости мира. Оружие не заслуживает, чтобы его касалась такая девушка. — Я сама решу, господин Ямазаки-сан, — выдёргиваю руку из его хватки и кладу на колено Хосока, показывая, что принадлежу ему, как и он мне. Раз я начала играть роль жены, пусть и не официальной, так нужно следовать правилам. — Если что, я попрошу кого-то другого сделать это за меня. — Правильно, а то если вы возьмёте пистолет и направите его в сторону врага, то позже братья умершего придут за платой. — Вы угрожаете? — смотрю сначала на якудзу, а после на его людей, готовых в любой момент сорваться с места. — Я защищаюсь. Я хочу дружить с кланом Чон, а не воевать, так что не думайте о моих словах, как об угрозе, — японец поднимается со своего места, а я поворачиваю голову на Хосока, который расслабленно попивает золотистый бурбон из своего стакана. — Могу я пригласить вас на прогулку, если, конечно, господин Чон не против, — Чон поворачивается ко мне. В его глазах ясно читается уверенность. Он уверен в том, что сможет защитить меня. Довериться или нет? Смотря на своего будущего мужа, мне хочется верить, но после того, как он пренебрёг своим обещанием, а я осталась одна, всё начало рушиться. Он обещал защиту, но в итоге защищала я себя сама. Я была одна, без него. Доверие… Как можно верить тому, кто скрывает от меня почти все свои карты, показывая из колоды только пару дозволенных? И правда, что я знаю о Хосоке? Ничего. У меня есть только моё наблюдение и факты его поведения, показывающие, что я нужна ему живой. Если ему что-нибудь нужно, он добивается сам… — Верь, — Хосок приближает своё лицо настолько близко, что я чувствую еле уловимый аромат виски и прикосновение Хосока. Он прочерчивает кончиком носа траекторию от моего виска до уголка губ. — Ты не всегда говоришь мне правду, — произношу слишком тихо, так что слышит меня только Чон. — Если бы я всегда говорил тебе правду, мне не нужно было бы твое доверие, — говорит Хосок, заставляя меня замереть. Сердце делает кульбит, а потом и вовсе совсем перестаёт биться. Делаю глубокий вдох, отрываюсь от Чона и поднимаюсь, чтобы прогуляться с японцем по саду. Но перед тем как выйти на задний двор, снова поворачиваюсь в сторону Чона, что смотрит на меня, но только сейчас его глаза иные, нежели когда он смотрел на меня секунду назад. Сейчас, казалось, в нём переключился режим. От такого Феникса в моей груди что-то ёкает и невыносимо тянет, дышать становится тяжелее в миллион раз. Неужели Хосок действительно занимает в моём сердце особенное место? Неужели я занимаю особенное место в его? — Где нет доверия — нет любви, — начинает говорить Ямазаки-сан, как только мы выходим в сад. — Доверия? — Я хочу, чтобы вы мне сегодня доверяли, миссис Чон. — Я всегда доверяю, но остаюсь бдительной, так что, — пытаюсь мило улыбнуться, чтобы сыграть до тошноты хорошую жену. Хотя, я думаю, японец и так знает, что в нашем мире искренняя улыбка редкое явление. — Вы знакомы с господином Мин? — хрипло спросил Ямазаки-сан. — Да, — отвечаю коротко, ожидая продолжения. Мне становится любопытно, чем китайцы заинтересовали японцев. — Тогда вам известно, что он хочет начать войну, — на этих словах я замираю, а мафиози продолжает медленно шагать. — Ваш муж вам не сказал? Я думал, вы поэтому перенесли свадьбу, — смотря на него, я чувствую себя опустошённой.Единственный, кто здесь глупец — я.
Ложь придумана, чтобы не причинять боль. Тогда почему мне так больно. Чего я ещё не знаю? — Ямазаки-сан, вы заслужили моё доверие, теперь прошу, скажите мне одну вещь. — Конечно, мисс Чон, — он делает шаг на встречу ко мне. — Только перед этим ответьте на один вопрос…, — мужчина не успевает договорить, как я его опережаю. Сейчас меня словно собирают по новой инструкции, в которой главной нитью соединения является мрак с примесью треснутой ложи. Страдать? Это не спасёт. Рыданиями ничего не достичь, объятия в трудный момент не помогут… — Вы боитесь высоты? — задаю вопрос и поднимаю глаза. Думаю, больше притворяться нет смысла. — Честно. — Боюсь, но я должен быть наверху, иначе кто-то заберёт мою силу. А вы? — Я её не боюсь, как раз наоборот. Она мне нравится настолько, что я боюсь однажды не сдержаться и прыгнуть в неё. Вы понимаете, к чему я клоню? — Пока нет. — Ямазаки-сан, я не в том положении, чтобы угрожать, но мой муж научил меня предупреждать людей. Если вы думаете, что я не поняла ваш замысел, то вы глубоко заблуждаетесь. Вы думаете, убив меня, посадить свою дочь на мой престол? Я — мисс Чон, а Чон Хосок мой муж. Вы не сильный клан, но влияние у вас всё же есть. Одумайтесь…, — не успеваю закончить, как мужчина делает поклон в девяносто градусов. — Прошу принять мои извинения, — выкрикивает японец. — У вас же есть ритуал извинения, разве нет? — он поднимает на меня свои округлённые глаза и растерянно смотрит, словно планирует бегство или нападение. Перевожу взгляд с мужчины за его спину и вижу, как приближается Хосок, доставая откуда-то пистолет. — Рискни, — Чон подставляет к затылку гостя пистолет и склоняет голову набок, ухмыляясь. — Ямазаки, я не хочу вас убивать, поверьте, но желание застрелить вас или задушить слишком велико, так что отрежьте молча свой мизинец, иначе моё терпение лопнет. Вы же знаете, у меня зубы довольно крепкие, так что держите своё мнение подальше. — Она должна зна…, — японец не успевает договорить, как падает у моих ног от выстрела. Но курок нажал не Хосок. Снайпер, с самого начала следящий за нами с балкона второго этажа. Видела, заметила, доверилась. Японец дрыгается в конвульсиях. Смерть к нему идёт слишком болезненно. Снайпер промахнулся случайно или специально. Скорее всего, второе, потому что люди Хосока, редко промахиваются. Но сейчас Ямазаки-сан лежит, а смерть дышит ему в затылок.Что выберете вы: равнодушие или хладнокровие?
Выбор есть всегда, даже если оба ответа отрицательны. Хладнокровие — это не отчужденность и холодность. Это полный контроль эмоций, когда равнодушие это безэмоциональное безразличие ко всему. Если вы увидите умирающего пса, мучащегося от боли без шанса на спасение, то у вас будет точно такой же выбор. Вы или равнодушно пройдёте мимо, оставляя позади себя скуление собаки, или же убьёте, спасая пса от мучений смерти. Что вы выберете?Выбрав из двух зол меньшее, не забывай, что ты все равно выбрал ЗЛО.