— Что с лицом, Чимин? — безразлично спрашивает Сокджин, отправляя в рот порцию какого-то невероятно дорогого деликатеса. — Сомневаюсь, что ты ещё когда-нибудь попробуешь нечто столь редкое и изысканное.
Ебал я тебя и твои изыски, — зло думает Чимин, но вслух не рискует высказывать накопившееся, слишком свежи воспоминания с площади. Он не стал закрывать глаза, когда палач замахнулся, посчитал это неуважением к парнишке. Теперь жалеет, ведь эта сцена будет преследовать его в кошмарах наравне с яркостью ослепительных фар грузовика, сбившего его тогда на трассе.
Пак с отвращением рассматривает стоящее перед ним блюдо, на декорирование которого ушло больше времени, чем на приготовление самой еды, и чувствует подступающую тошноту. Ему бы сейчас закрыться в той комнате-клетке и привести хаотичные мысли в порядок, разобраться, придумать план, а не вот это всё: он обводит взглядом броский интерьер столовой, вычурный наряд Сокджина и стражников, вытянувшихся словно близнецы вдоль стен. Все как один: форма, стрижка, и даже выражение лица. Одинаковые до омерзения.
И мускул на лице не шевельнётся, если тут кого-нибудь на куски порубят.
Негативные мысли отходят на задний план, когда взгляд натыкается на сидящего напротив Тэхёна.
Ви, — в который раз мысленно поправляет себя Чимин.
Тот сидит так же тихо, и не ест, сверля тарелку нечитаемым взглядом. Атмосферу ещё больше нагнетает нависший над ним Вонхо, словно ястреб, следящий за каждым движением. Ви физически чувствует на себе этот тяжёлый взгляд и боится лишний раз пошевелиться.
Чимин готов поклясться, ещё чуть-чуть и парня вырвет от напряжения — бледное искривлённое лицо говорит лучше каких-либо слов.
И опять это необъяснимое желание защитить.
Себя бы из этой задницы вытащить, а я думаю о нём!
Со стороны массивных дверей слышатся крики, и спустя мгновение в столовую врывается Хосок.
У Чимина почва из-под ног уходит от облегчения, хорошо, что сидит сейчас. Всех слов мира не хватит, чтобы описать весь этот спектр чувств, но один взгляд на Хоби, вселяет не дюжую храбрость и придает сил. Безысходность сменяется надеждой.
Точно. Хосок всегда был его личной надеждой. Когда залечивал душевные раны, когда не спал сутки, сторожа у дверей реанимации, когда не позволил отдалиться, когда не бросил, когда дал работу и цель. Этих «когда» Чимин может назвать невероятно много. Ничего, что этот Хосок не
его Хоби. Достаточно, чтобы он просто был рядом, этого будет достаточно.
— Хосок, какая беспардонность, — притворно возмущается Сокджин, окидывая незваного гостя недовольным взглядом. — Даже для тебя есть определённые рамки, которые ты нарушать не имеешь права.
— Ебал я твои рамки, — грубо прерывает его Хосока, глаза которого опасно блеснули.
Бро, — мысленно соглашается с ним Чимин и подавляет в себе злорадною ухмылку.
— Я здесь, чтобы высказать недовольство остальных твоими варварскими методами, — продолжает Хосок, все силы прикладывая на то, чтобы не пялиться на Чимина, остальным не обязательно знать об их связи. Зато тому ничто не мешает сверлить взглядом дыры, отмечая довольно дерзкий и даже яростный характер
этого Хосока.
Его Хоби был пацифистом до мозга костей и в открытые конфликты никогда не лез, всегда стремился спустить всё на тормозах, а когда не получалось, просто делал ноги. — Показательная казнь не решит главную проблему, лишь ещё больше подорвёт твою власть.
— Ты это сейчас от имени Совета говоришь, или от своего? — прищуривается Сокджин, наклонив вбок голову. — Что-то мне подсказывает, что ты превышаешь свои полномочия, драный бездомный кот. Неужели ты здесь ради кого-то конкретного? — он переводит взгляд на Чимина. — Мой гость с тебя глаз не спускает, интересно, что бы это значило.
Чимин не дурак, сразу смекает что к чему и ругает себя за такую неосмотрительность.
— С каких пор мои слова подвергаются сомнениям? — Хосок и бровью не ведет, ведь не первый год маринуется в этом серпентарии, было бы глупо попасться на такую жалкую провокацию.
— С тех пор как ты снюхался с китайцами. Что, неужели ты думал, что твой маленький секрет я не узнаю?
— Мои дела с китайцами касаются исключительно меня и узкого круга доверенных членов Совета, в который тебя, мой дорогой принц, не позвали. Так что завали и засунь свою мнимую значимость куда подальше.
Чимин мог поклясться, что увидел сейчас пару искр в воздухе. Или так, или он начинает сходить с ума. Дышать от накала этой взаимной неприязни тяжело, а по лбу медленно стекают первые капли пота.
Мне кажется или здесь стало слишком жарко? — Чимин нервно оттягивает воротник белоснежной рубашки и ослабляет красный галстук. Прежде чем сесть за стол ему приказали поменять наряд. Из-за всех этих переодеваний, Чимина не покидает мысль, что он всего лишь кукла, которая рано или поздно надоест. В обоих вариантах ничего хорошего его в конце не ждёт.
— Ты забываешься на чьей ты территории, — Хосока резко подхватывают за грудки и впечатывают в поверхность стола. Слышится многочисленный звон разбившейся посуды, но никто внимания на это не обращает, наблюдая за тем, как высокий, мускулистый мужчина рычит, видимо, из последних сил подавляя в себе желание раздавить голову незваного гостя.
— Намджун, — предупреждающе и как будто не хотя окликает его Сокджин.
— Да, Намджун, к ноге, — ухмыляется Хосок, но по удлинившимся когтям видно, что он готов к возможной драке.
Чимин с ужасом разглядывает искажённое яростью лицо Намджуна и не верит своим глазам. Поразительно и невероятно как один и тот же человек может быть настолько разным. Этот взгляд, мечущий молнии, наводит ужас, а всё нутро вопит о том, что надо убираться как можно дальше от этого монстра.
— Из хранителей выперли так ты как побитая шавка приполз к самому никудышному и такому же никчёмному как ты? — продолжает играть на последней струне терпения Хосок. Можно услышать, как она надсадно скрипит и вот-вот порвется, отдачей задевая всех вокруг, но Хосок не знает, почему никак не заткнётся. То ли дело в поехавшей крыше, то ли в отбитом чувстве самосохранения, то ли просто ему нравится доводить своего бывшего друга вновь и вновь до точки невозврата.
Много лет назад, когда они проходили обучение хранителей всё было иначе. Это обучение было слишком жёстким и беспощадным для маленьких детей с несформировавшейся личностью, характером и взглядами на жизнь. У них никогда не было право выбора, лишь цель, поставленная воспитателями — дойти до конца живым. И дети делали то, что им велели, когда угодно, с кем угодно. Неважно, через что нужно пройти, ведь главное добраться до финала и стать лучшим из лучших. Такая была установка для всех детей с геном хранителя.
Но это обошло стороной троих учеников: Ким Намджуна, Чон Хосока и Пак Чеён, которую они ласково, шёпотом между собой называли Рози. Они всегда держались друг друга, никогда не закладывали, когда бунтарская кровь Хосока вновь давала о себе знать, и нередкие наказания они так же отбывали вместе. Будучи сплочённой командой, они очень быстро стали лучшими на потоке, самые сильные, самые ловкие, самые умные. Но несмотря на это Намджун всегда выделялся, не удивительно, что однажды сердце Чеён взволнованно забилось от его близости. Намджун не был идиотом, чтобы не заметить очевидного, и несмотря на то, что отношения были строго запрещены, поддался порыву этой влюблённости.
Хосок чувствовал себя лишним. И несчастным. Ведь его сердце к этому времени уже давно было покорено Рози, но он был слишком труслив, чтобы рискнуть. В отличие от Намджуна. Он всегда был лучше него, и всегда превосходил во всём. И пусть Хосок был сыном нынешнего Хранителя, и прав у него было на эту должность больше, чем у кого-либо, все понимали, что это место принадлежит Намджуну. Только он сможет держать в своих железных тисках неустойчивый мир между взбалмошными, капризными и жестокими диктаторами.
Осознание этого больно било по самолюбию Хосока. Он ненавидел себя за это. И пусть он никогда не рвался идти по стопам своего отца, задетая гордость внутри изъедала его внутренности не хуже серной кислоты.
Последним ударом стала Рози, и её светящееся лицо, когда она по секрету рассказала о своей беременности. В то мгновение ужас сковал Хосока, не давая ни пошевелиться, ни вздохнуть. Он не знает, насколько глубоко ушёл в себя, но очнулся только тогда, когда Намджун, лицо которого больше походило на кровавое месиво, вцепился в его руку своими острыми зубами. Запоздало Хосок понял, что сорвался и позволил своему внутреннему Хранителю вырваться из-под контроля — желание разорвать этого человека было настолько сильно, что причиняло физическую боль.
Лёжа на больничной койке и сгорая заживо от намджунова яда, жидким огнём текущего по венам, Хосок ненавидел себя. Наказание за драку вне арены в этот раз они понесли по отдельности. Хосоку было плевать на себя, на Намджуна, после всего произошедшего, и подавно, все мысли занимала Рози. Что с ней будет, когда они узнают? Это не маленькая оплошность или непослушание, это строжайшее нарушение.
Хосок боялся, что её казнят. Страх за неё даже перекрыл на некоторое время боль в теле, но ткани возле укуса начали отмирать — эту боль он не мог игнорировать. Он долго кричал, посадив голос, но никто не пришёл — в этом было его наказание — пережить. Несомненно, он выживет, но адские муки лично для него, в лучшем виде.
Вне всяких сомнений Намджун дьявольски силён. Хосок убедился в этом на собственной шкуре. Не стоит стоять между драконом и его яростью.
— Забыл, какого это сгорать живьём? — Намджун почти улыбается.
— Почему же, прекрасно помню, спасибо тебе за это, теперь у меня иммунитет к твоему яду. Тебе придётся попотеть, чтобы убить меня, Бармаглотик.
Могут ли глаза стать ещё темнее? Определённо могут, как иначе объяснить эти черные дыры вместо них? В воздухе запахло палёным, а вокруг Намджуна заклубился дым. В голове Чимина со скоростью света пронеслось воспоминание о фразе
«на тебя Бармаглот глаз положил», небрежно брошенной Чонгуком. Его сон, вернее кошмар, не может быть реальностью, ведь так?
Но искажающиеся, приобретающие звериные черты лица Намджуна говорили — да, может.
— Так называть меня есть право только у Рози, — шипит, приближаясь вплотную.
— Какая жалость, что она мертва. Что ж ты, не уберёг.
Чимин уверен, кровопролития было не избежать, да вот только Намджуна отбросило к стене с большим зеркалом, скрывая его в глубине отражения.
— Молодец Чонгук, — тихо говорит Сокджин, отпивая немного вина, словно они тут и не находились в пяти секундах от конца света. — Мне плевать, что думает Совет по поводу моих решений. Ещё раз они сунут нос в мои дела, и мирному соглашению придёт конец.
— Не глупи, что ты можешь сделать против них в одиночку? — Хосок пытается унять сердце, но не получается. Он чувствовал дыхание смерти за своей спиной, страшно представить, что могло произойти, не вмешайся Чонгук, который сейчас стоял по левую сторону от Сокджина.
— Ты так уверен, что они объединятся против меня? — Король издал звук, похожий на смешок. — Они спят и видят, как вгрызться друг другу в глотки. Уйду я, рухнет всё, и мы снова вернёмся во времена, когда мы все были врагами. Собственно, мы и не переставали ими быть, Хосок, тебе ли не знать. А теперь, будь добр покинуть мою территорию, и больше без приглашения и предварительной записи здесь не появляться. Чонгук, проследи, чтобы этот человек покинул мой дом как можно быстрее.
Хосок мельком всё же бросает взгляд на Чимина, на лице которого столько не озвученных вопросов, жаль только ответы на них он никогда не получит.
— Прошу за мной, — вежливо показывает на выход Чонгук.
Когда они отходят на достаточное расстояние от обеденного зала, Хосок наклоняется к уху секретаря и шепчет:
— Передай Агусту, что Хосок в деле.
Сокджину власть в голову ударила, да ещё и Намджуна пригрел рядом. Кто знает, что породит их симбиоз. Хосок упорно продолжает убеждать себя в том, что это ради людей, ради свободы, ради Чимина в конце концов, что угодно только не ради мести за Рози.
Кого я пытаюсь обмануть? — злится на себя Хосок.
Чон направляет свой бордовый мазерати за город, чтобы уже через полчаса стоять перед небольшим надгробием с выгравированным золотыми иероглифами «Рози». Хосок собирает в себе всю свою ярость, и просит у Рози прощения за всё это, обещает отомстить. В голове уже созрел план, осталось лишь воплотить его в жизнь.
Чтобы убить дракона, надо его породить. И самому стать драконом.
***
Юнги в гневе.
Юнги в ярости.
Юнги в бешенстве.
Кисун испуганно смотрит на осколки ваз и зеркал, на искрящиеся провода разбитого телевизора и не может поверить в происходящее.
— Агуст, успокойся, — пытается она усмирить его, но в ответ получает лишь не менее яростное:
— Уйди!
— Но швы, Агуст, они разойдутся…
— Плевать! Уйди пока под горячую руку не попала! — девушка испуганно выбегает из комнаты, закрывая её на ключ, и Юнги не против, он бы никому навредить не хотел, а в таком состоянии он сам в себе не уверен. Кисун трясущимися руками скидывает сообщение мужу с просьбой приехать как можно скорее. Никогда она ещё не видела их лидера в таком состоянии, всегда собранный, спокойный и расчетливый, сейчас он вызывал только ужас.
Юнги чувствует, что близок к срыву. Ещё чуть-чуть и он сиганёт вниз, круша и ломая всё, что попадётся на пути. Чего он в принципе ожидал от Сокджина? Подстава это в стиле Кимов. Папаша его тоже любил подставить и обвинить невиновных, так что ничего удивительного в том, что сын перенял методы своего отца.
Боль в боку немного отрезвляет, и он опускается на кушетку, тяжело дыша.
Пак Чимин теперь персона нон грата, а Юнги опять проебался, ведь обещал же защитить. Получается, что его слово пустой звук. И что теперь? Путь обратно ему заказан. Люди глупы и склонны верить, тому, что видят. А что видели они? Пак Чимина, облачённого в алые цвета, стоящего бок о бок с младшим братом Короля.
Сжатые кулаки не помогают унять дрожь в руках.
Перед глазами чертовы годы в бегах, жизнь впроголодь, сон три часа в сутки, и это если повезет. А всё благодаря Кимам.
— Что мне делать, отец? — спрашивает у пустоты, а сам чувствует, как понемногу опускаются руки. Взращиваемая долгими годами ненависть беспомощна, а вынашиваемый план вновь и вновь расходится по швам. Он устал латать дыры, сейчас бы лечь, погрузившись в небытие, а проснуться в другом мире, где нет Сокджина, где власть по-прежнему у его отца, а его самого днём ждут занятия по абсолютно ненужной верховой езде. Юнги будет противится, называть их глупостью, пытаться откосить, а отец лишь с ухмылкой качать головой, но на провокации сына поддаваться не будет. Такой должна быть его жизнь, а не вот это всё. Это не Мины предатели и преступники, а Кимы с их абсолютной монархией.
Как быстро люди забывают все хорошее.
— Как же те высоты, которых достигла наша страна при твоём правлении? — спрашивает маленький, но умный не по годам Юнги у своего папы и в следующее мгновение заходится в тяжелом приступе кашля.
Этой ночью особенно холодно, а тонкий плед совсем не греет, как и кузов разваленной машины, но так лучше, чем под пронизывающими ветрами Севера. Они задержались в этом российском городке дольше, чем планировали из-за простуды Юнги. Он был слишком слаб, чтобы преодолевать большие расстояния пешком, поэтому Господин Мин, рискуя безопасностью, совершал небольшие вылазки за лекарствами.
— Почему они поверили в эту ложь? Неужели мог такой добрый человек как ты поступить настолько безжалостно? Разве ты обижал их, принижал их достоинство? Ограничивал в чем-то? — продолжает Юнги, ближе прижимаясь.
— Юнги, ты не должен их винить. Страх делает людей глупыми и покорными. Они поверят во что угодно и кому угодно. Им нужно дать время, — Господин Мин обнял сына, гордясь тем, каким смышлёным тот вырос. На смертном одре он сможет с гордостью предстать перед Госпожой Мин, сказав, что вырастил достойного человека.
— Но у нас нет времени, папа, чем дальше мы идём, тем холоднее становится, мы не дойдем…
— Не смей говорить так, — слегка повышает голос Господин Мин, — я сказал, что всё будет хорошо, или ты мне больше не веришь? Мои слова для тебя пустой звук, юноша?
— Нет, пап, — Юнги шмыгает носом.
— Мы ещё вернёмся, отмоем наше имя и вновь заживём как прежде. А сейчас поспи немного, утром мы отправляемся дальше на Север.
Вернулся обратно только Юнги, имя по-прежнему, даже спустя столько лет, покрыто толстым слоем грязи, слова «как прежде» пустое место, а все мечты валяются крошечными осколками у его ног. Каждая маленькая победа сопровождается двумя огромными шагами назад, и так продолжается уже несколько лет. В чём его проблема? Почему ничего не получается? Что он делает не так?
Юнги хватает пепельницу с прикроватного столика и швыряет её в дверь.
Нет ничего более невыносимого, чем собственная беспомощность.
***
— У него кризис, — Кисун вздрагивает от звука разбитого стекла и ближе жмётся к Шону.
— Всем нам непросто из-за Чимина и Тэхёна, но никогда бы не подумал, что его это так заденет, — он приглаживает растрепавшиеся волосы своей супруги и целует макушку. Он чувствует, как сильно дрожит её тело и это вполне понятно, последние сутки были выматывающими, а Кисун к тому же и не спала толком, просидев у постели Агуста всю ночь. — Иди поспи, тебе нужен отдых, я присмотрю за ним.
— Только осторожно, твои раны тоже всё ещё свежи, — она целомудренно целует его в губы и скрывается в их спальне.
Шону проводит пальцем по губам, всё ещё ощущая на них нежное прикосновение Кисун. Когда всё закончится, и они одержат победу, он предложит ей завести ребёнка. Это Шону решил уже давно, он бы и сейчас не прочь, но в стране слишком не спокойно, а они на передовой, ведут за собой остальных. Он и так подвергает свою семью огромному риску, а появись ребенок сейчас, Шону без раздумий уйдёт, заляжет на дно, сбежит в конце концов. Никто его не осудит.
От мыслей его отвлекает очередной звон стекла.
— Когда там закончится то, что можно разбить? — бормочет, открывая окно и прикуривая.
Когда-то Кисун очень настаивала на большом обилии полевых цветов в гостиной, мол, так уютнее будет. Шону тогда ей ответил, что уют — это там, где она, а Кисун покраснела, шепнула «дурак» и всё равно сделала по-своему. Теперь и жалеет, наверное, столько ваз загублено. Шону заставит Агуста весь беспорядок убрать, а Кисун купит столько ваз, сколько она захочет.
Шону затягивается, рассматривая грозовые тучи. Вдалеке гремит гром, а небосвод разрезает яркая вспышка молнии.
— Лучше поздно, чем никогда, — какая ирония, словно до природы только сейчас дошла невосполнимость этой потери.
— Никогда не любил грозу, — почему-то шепчет Кихён.
— Я не заметил, когда ты вернулся, — признаётся Шону и протягивает своему названному брату пачку сигарет.
— Не выгорело моё дело, — хмыкает и морщится от боли в скуле.
— Когда ты уже успокоишься? Его нет, Кихён, он умер, — Шону не хочет делать Кихён ещё больнее, но чем раньше он поймёт, тем быстрее начнут заживать раны от утраты.
— Я в это не верю, его похитили.
— У тебя нет доказательств.
— Будут.
— Только не подставляйся, — Шону кладёт руку на плечо Кихёна, заглядывая тому в глаза. — Я видел, как ты диким зверем бросился на того стражника, в тот момент ты подвергал опасности не только нас, но и себя.
— Мне больно, как ты не поймёшь. Физически больно, — он скидывает руку, и высовывается из окна, подставляя голову под струи дождя. — Хёнвон больше, чем просто друг, мы связаны, понимаешь? Я чувствую, он жив, и он у этого психопата.
Шону с сочувствием смотрит на Кихёна, и понимает, если бы он потерял Кисун, он бы сделал все мыслимое и немыслимое, чтобы вновь её найти. И если Кихёну так проще справится со своей потерей, пусть так будет. Главное, чтобы поиски Хёнвона не привели к поискам самого Кихёна.
Из ванной доносится ругань и звук удара о плитку чего-то увесистого, а спустя минуту выходит Чонгук, потирая свой затылок.
— Почему у вас нет нормального зеркала? — ворчит, выхватывая кружку остывшего кофе из рук Шону. — Я не акробат вам прыгать из зеркала над раковиной.
— Не ожидал так скоро тебя увидеть, как там Чимин?
— В порядке ваша конфетка, — Чонгук мрачнее тучи, всё ещё злится из-за того, что не помог Тэхёну, к которому привязался за дни его заточения. Парень был нем, но это не мешало расцвести непонятной привязанности к нему, и от этого на душе было ещё паршивее, ведь он обещал помочь, заведомо зная, что шансы крайне малы. — Где Агуст, это срочно.
— В комнате, он сейчас бушует, лучше к нему не подходить.
— Там уже давно тихо, — замечает Кихён, забирая кружку из рук Чонгука, — иди, рискни.
Настороженный вид парней заставил Чонгука немного нервничать, как будто в логово дракона его отправляют, но новость должна быть озвучена, возможно это станет переломным моментом их движения, и они, наконец, сойдут с этой дороги неудач и провалов.
Тихий стук в дверь, бесшумный поворот ключа и вот Чонгук уже стоит посреди хаоса. Присвистывает и прикидывает сколько времени и средств уйдёт на уборку.
— Кисун тебе спасибо не скажет, — бормочет, разглядывая осколки жёлтой вазы, — эта была её любимой.
— Разбитая ваза сейчас наименьшая проблема, — хрипло говорит Агуст, лёжа на полу.
— Я тут благую весть принёс.
— Ближе к делу, я не настроен на хождение вокруг да около.
— На приём к Королю сегодня вломился Чон Хосок, знаешь такого?
— Допустим, — неприятное слуху имя вынуждает искривится.
— Они с Бармаглотом чуть глотки друг другу не вырвали…
— Чонгук, — пресекает возможное удлинение и приукрашивание истории Агуст.
— Хорошо-хорошо, — примирительно поднимает руки Чонгук хоть собеседник его и не видит, — когда я проводил его на выход, он просил передать тебе кое-что.
— Ты меня начинаешь утомлять, ребенок.
— Он в деле.
Агуст безразлично хмыкает. Когда-то он уже доверился Хосоку, и крупно пожалел об этом. Больше он не допустит тех же ошибок. Он примет помощь Хранителя, но на своих условиях.
Никакой дружбы, только взаимовыгода.
