Salai

Лухань думал, что ему крупно повезло, когда он преподавателем поступил в одну из самых известных академий штата Орегон. Его тяжкий труд окупился, мечта сбылась, и теперь просто нетерпелось начать учить студентов, воодушевившись самим собой и своими успехами. Все так и было — академия специализировалась на искусстве и науке, а Лухань всегда хотел стать преподавателем искусства в направлении живописи и эта академия подходила, как нельзя лучше. Его работа не должна была стать чем-то больше, чем просто любимое дело, и так он действительно думал до некоторого времени.       Но он надеялся на несколько другое, чем-то, что ему досталось. Во-первых, эта небольшая разница в возрасте с его студентами, и его попросту не воспринимали всерьез. «Почему вы с нами почти одного возраста, и вдруг преподаватель?» К сожалению Лухань не запомнил имя этого умника, но разумно вестись не стал. Может они и одного возраста, но он то в любом случае умнее и, к тому же, преподаватель, кидаться разного рода оскорблениями выше него, и, более того, оправдываться.       Так теперь еще спустя некоторое время работы он ходил с еще одним навязчивым и совершенно неправильным желанием: смотреть в шоколадные лукавые глаза, ловить улыбки, обращенные ему от одного конкретного омеги, который неизменно сидел почти прямо перед столом Луханя, крутил в своих невозможно красивых пальцах карандаш, изредка черкая какие-то непонятные наброски и что-то записывая. Хань цинично подумал, что он действительно падок на красивые вещи и его студент был вправду какой-то оживившей и сошедшей с холста картиной неизвестного художника. И хоть он позволял себе такие вольности, как смотреть на омегу чуть дольше, чем полагается, с долей профессионализма, оценивающе, как на выставке в Лувре, но заглядывать глубже он не хотел и себе не позволял. Не хватало ещё влюбиться. ☆       В свою аудиторию, гудящую от переговаривающихся студентов, он зашел со скверным настроением и ссаднящим горлом. Осенняя колючая и дождливая погода плохо влияла на него, и пока все всё еще наслаждались последними более-менее теплыми деньками, Лухань был одним их тех немногих, кто надевал пальто и носил легкие, еле теплые шарфы, шмыгал замерзшим носом и все равно легко простужался. — Доброе утро всем. — усталым движением Лухань медленно стянул с себя шарф и пальто, и повесил его на спинку стула. Бегло оглядел присутсвующих и отметил, что студентов чуточку прибавилось и это не могло не радовать. Значит не зря всего три часа спал, готовясь всю ночь к лекции. Разложив все свои принадлежности на столе, Лухань пробежался глазами по сегодняшней теме и глянул на часы: до звонка было несколько минут. — Сегодня тема нашей лекции «Высокое возрождение». Разбирать полностью мы ее не будем, так как особо полезного оттуда вы почерпнуть не сможете, но хотя бы будете знать об этом. Кто в двух словах может сказать, что это?       Лухань указал ручкой на поднявшего руку Бён Бэкхена — того самого обладателя кофейных глаз и лукавой улыбки, и причина каждодневной моральной эстетической смерти Луханя. — Высокое возрождение это период развития художественной культуры. — уверенно начал он. Лухань облокотился поясницей о стол и сложил руки на груди. — Оно охватывало такие города, как Флоренция, Венеция, Рим, и представителей этой эпохи было довольно много, но величайшим стал Леонардо да Винчи… — Между прочим Микиланджело тоже был мастером Высокого возрождения и его произведения это нечто более, чем историческая ценность картин да Винчи. — перебила Тина и Лухань едва сдержался от того, чтобы не скривиться. Нельзя так реагировать. Девушка продолжила. — Кроме того, считать Леонардо «величайшим» я считаю ошибочным мнением, так как впервую очередь его считают художником, и при его упоминании сразу вспоминается только одна Мона Лиза. Это как актер одной роли. — Что ты несешь? — Бэкхен нахмурил брови и повернулся к Тине. Лухань усмехнулся про себя. Лекция только началась, но уже обещала быть интересной. — Мисс Росс, Леонардо да Винчи был художником, архитектором, живописцем, ученым, анатомом, естествоиспытателем… — …изобретателем, писателем и музыкантом — примером универсального человека. — закончил Бэкхен за своего преподавателя и через плечо улыбнулся Луханю так, что в груди у него разлилось тепло. — Тебе стоит лучше изучить итальянское искусство, Тина. — «Не увидев Сикстинской каппелы, трудно составить себе наглядное представление о том, что может один человек.» Я останусь при своем мнении, Бэкхен. — фыркнула девушка и откинулась на спинку стула. — Ну все, все, подеритесь тут еще. — Лухань недовольно осадил студентов и зашелестел листами. Бэкхен насмешливо кинул взгляд на Тину и получил в ответ такой же взгляд. — Возращаясь к теме — я поверхностно пройдусь по Высокому Возрождению. Если вы посчитаете, что моих словах есть смысл, законспектируйте. — Лухань поправил очки на переносице и начал зачитывать распечатанные тексты. — «Ренессанс — эпоха интеллектуального и художественного расцвета…»       Под конец пары горло Луханя будто бы царапали много-много маленьких кошек, потому что говорил он практически без остановки, читая текст, а потом отложил его и стал просто рассказывать то, что знает он сам и вся пара прошла за разговорами, опросами и мини-тестом. — Так, на завтра подготовьте мне… — Лухань закусил губу и перебрал листы, но нужного не нашел и тихо выругался. — Черт…хотел, чтобы вы мне расписали направления стилей, но давайте-ка вы мне лучше расскажите про своих любимых художников или хотя бы про тех, кто вам более-менее нравится. Зои, не прячься, я тебя вижу, ты должна закрыть два минуса, так что постарайся и передай Тейлор, что я жду её реферат.       Когда звонок наконец прозвенел, отдаваясь легкой болью в висках, студенты зашумели и стали выходить, прощаясь с преподавателем. Лухань медленно опустился на стул, с наслаждением отмечая, что за всю лекцию он так и не присел, а ходил между партами, изредка прислоняясь спиной к собственному столу. — Мистер Лу? — Лухань поднял взгляд на стоящего рядом Бэкхена и вопросительно посмотрел на него. Они остались одни.— Продуктивная пара. Не знал, вернее даже не думал, что вам интересна тема итальянского искусства. — А я был приятно удивлен твоими знаниями о ней. — добродушно улыбнувшись, омега сложил руки замком. — У тебя остались какие-то вопросы?       Бэкхен спрятал улыбку. — Кто нравится вам? Из представителей Возрождения или вообще, кем-то же вы вдохновляетесь… — Рафаэль Санти, — на выдохе сказал Хань, засмотревшись на красивое лицо омеги и понимая, что именно оно будет вдохновлять его всю оставшуюся жизнь. — Его картины… — Воздушные, мягкие, чистые. — Бэкхен сощурил карамельные глаза-полумесяцы и растянул тонкие губы в улыбке. — Есть что-то в вас от картин Рафаэля, мистер Лухань.       Руки Луханя, занятые его листами, похолодели в кончиках пальцев, и дрогнули, когда омега захотел закрыть мгновенно запылавшее лицо. Как же сильно он ненавидел смущаться, дурацкое проявление чувств и желание отвернуться, закусывать губы, чтобы прятать дурацкую улыбку, которая появляется сама собой и не исчезает, как ни стараешься. — Мистер Бён, — Хань прочистил горло и натянуто улыбнулся. — если у вас есть вопросы, то я слушаю.       Он и сам не знал свои скачки по поводу обращения к судентам. То он «тыкает» всем подряд, то использует официальные обращения, то снова разговаривает, как на равных. Все эти мысли лезли в голову от расползающегося по всему Луханю смущения и [не]желания прокручивать в голове слова своего студента. Глупо, да.       Бэкхен слегка склонился к Луханю — недостаточно близко, но этого хватило, чтобы у омеги сердце ухнуло куда-то вниз, когда до него донесся запах другого омеги. В кабинете уже давно никого кроме них не было и Ханю показалось, что его сердце стучит оглушительно громко, и что Бэкхен прямо сейчас его слышит и считает удары. — Хорошего дня, мистер Лу.       На преподавательском столе, где только что были ладони Бэкхена, остался лежать сложенный с карандашными набросками листок. ☆